Текст книги "Черный граф"

Глава 10 (104).
«Опаснее всех писатели»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

По-прошествии нескольких дней, после визита в аббатство Святой Женевьевы, господин Буаробер, отправился в Пале-Кардиналь, в надежде добиться аудиенции Его Высокопреосвященства, кардинала де Ришелье. В яркий солнечный полдень, облачившись в одно из лучших платьев, соответствующих моменту, он явился в кардинальскую резиденцию, совсем в ином расположении духа, чем во время нашей последней встречи. Тем не менее, повстречав по пути, на лестнице, нескольких добрых знакомых, преимущественно господ служивших в кардинальской гвардии, он сухо, в несвойственной для него манере, поприветствовал их, не задерживаясь, проследовав в приемную, где был встречен участливыми взглядами секретарей Маршана, Вернье и Леблюа. Неожиданно для приора, лакей, дежуривший у двери, рядом с двумя вооруженными гвардейцами, незамедлительно доложил о приходе «веселого аббата», что позволило визитеру, без длительных ожиданий, войти в кабинет Первого министра.

– О-о-о Лё Буа[22]22
  (прим. авт.) Именно так, Ришелье, предпочитал называть своего друга Буаробера.


[Закрыть]! Давненько не имел удовольствия беседовать с вами. Я слышал вы отлучались из Парижа, точнее даже было бы сказать из Франции. Быть может, желаете поделиться впечатлениями о вояже?

Приподнятое настроение кардинала несколько развеяло мрачные мотивы, звучащие в душе гостя. Но усилием воли, Буаробер вернул себя в ту тональность, в которой желал звучать во время сегодняшнего визита. Приор с почтением поклонился, и, глядя в глаза герцога, произнес:

– Ваше Преосвященство, так устроен человек, что ему в течение жизни беспрестанно приходится оправдывать себя, прежде всего, пред самим собой. Эти оправдания, как правило, надуманны и несостоятельны, и зачастую человек глубоко в душе это чувствует. Но всё же, ему каждый раз, из любой ситуации удается выгородить себя, перебросив вину на кого угодно: на родителей, друзей, врагов, даже на Провидение. И если бы было иначе, и каждый объективно оценивал собственные поступки, не вытаскивая себя из пропасти под названием низость, люди вряд ли доживали бы до двадцати лет. Проведя несколько дней в раздумьях, я, учитывая сказанное выше, не нашел, в чем себя упрекнуть. Поэтому явился к вам, монсеньор, для того, чтобы связать воедино разум и эмоции, другими словами поговорить о совести.

Во взгляде кардинала появилась та ирония, которая являлась неотъемлемой составляющей, их с Лё Буа бесед.

– Таким образом, милый Лё Буа, следует полагать, что сегодня вы пришли к духовному лицу, а не к доброму другу?

– Если позволите, мне хотелось бы видеть в вас как одного, так и другого.

– Прекрасно, в таком случае наши желания совпадают.

Герцог указал на одно из кресел, что стояло возле камина, где он, каждый раз, имел удовольствие принимать «веселого аббата».

– Попробуйте вот это изумительное испанское вино, его только вчера доставили из Кадиса, весьма необычный букет.

Сделав глоток, Буаробер устремил сосредоточенный взгляд в распахнутое окно, откуда яркие снопы света проливались на просторы комнаты.

– Не находите?

– Несравненно, монсеньор.

– В таком случае в обмен на дивное угощение, я потребую от вас благодеяния – своеобразной платы.

Удивленный взгляд приора, натолкнулся на прищуренные в усмешке глаза кардинала.

– До меня дошли слухи, мой верный Лё Буа, о том, что по Парижу, блуждает некий памфлет, о моих многочисленных пороках.

Буаробер опустил глаза.

– Ну же, Лё Буа, не томите, кому как не вам доставить мне подобное удовольствие…прочтите, прошу вас.

– Но я, право не…

– Нет-нет. Не принимаю никаких отговорок, читайте!

Тяжело вздохнув, приор поставил на столик бокал, и поднялся во весь рост. Он, как будто размышляя над тем, стоит ли министру слышать то, о чем он так настойчиво просит. Под ироничным взглядом усмехающегося кардинала, он направился к раскпахнутому окну. Выглянув наружу, приор обернулся и решительно произнес:

– Нет, монсеньор, это никак невозможно.

– Но почему?

– Потому, что ваши окна, слишком высоко от земли, мой господин.

Прилив безудержного, добродушного и чистосердечного смеха, вынудил кардинала, отставить бокал, на время, отказавшись от вина.

– Вы неисправимы Лё Буа, но именно это я в вас и ценю…

Ришелье не без усилий усмирив хохот, произнес.

– …И всё же я настаиваю.

– Хорошо, будь по-вашему, но тогда услуга за услугу.

С улыбкой, не покидающей уста, с момента прихода Буаробера, министр утвердительно кивнул. Буаробер принял вдохновенную позу и размеренно с воодушевлением, произнес:

Он желчи едкие потоки разбавит сладостью медовой,

И так его коварно слово, как и дела его жестоки.

Он лаской своего добьется, на ровном месте не споткнется,

Зарежет, источая лесть, и не узнать каков он есть.

С неподдельным восторгом, Ришелье захлопал в ладоши.

– Браво! Право слово, это весьма недурно!

– Я признаться так же распознаю здесь руку небесталанного человека.

– Бесспорно, бесспорно, кстати, о неординарности, как поживает наш удивительный господин Рокан?

Теперь настал черед хохотать, Буароберу.

– Не поверите, монсеньор, он не устает удивлять.

Всем своим видом, Ришелье выказывал явное удовольствие, предвкушая один из увлекательнейших рассказов о великолепном господине Рокане, которые так любил слушать в исполнении гениального Лё Буа. Воодушевленный вниманием министра, потирая ладони, Буаробер начал с большой охотой.

– Не далее, чем на прошлой неделе, Рокан, сговорился с приятелем, одним приором из предместья, вместе поохотиться на куропаток. Господа условились отправиться после вечерни. Но Рокан, как обычно всё перепутав, явился на час раньше. «Но мой дорогой…» – заметил приор – «…мне ещё предстоит отслужить вечерню». На что наш Рокан, не смутившись, ответил – «Вот и славно, я стану вам прислуживать». Приор, будучи, к слову, человеком весьма бестолковым, согласился, полагая, что Рокан снимет, по крайней мере, ягдташ и ружье. Ничего подобного! Тот поднялся на хоры при полной амуниции, да ещё с собакой на поводке!

Ришелье с Буаробером разразились таким хохотом, что секретари кардинала, на сей раз, Вернье и Маршар, прибывавшие за дверью, в приемной, переглянулись.

– В этом облачении, Рокан пропел всю «Magnificat» от «anima mea Dominum», до «Abraham, et semini eius in saecula»!

– Что ж, в наш жестокий век, каждый молится и верует, как может…

Едва отдышавшись, собеседники вновь взялись за вино. Наслаждаясь букетом испанской лозы, Буаробер решил, что наступил благоприятный момент, перейти к его делу. Он искоса взглянул на Ришелье, и, поставив бокал, многозначительно произнес:

– Credo, quia absurdum est…[23]23
  (лат.) Я верую, потому что это нелепо…


[Закрыть]

Кардинал смерил помрачневшего приора лукавым взглядом.

– Вижу, вы желаете вернуться к вашим рассуждениям о совести?

– Именно, Ваше Преосвященство, именно!

– Что ж, извольте. Как вам известно, я стараюсь не нарушать обещаний. Но только помните, чувство вины вещь естественная, но оно проходит также внезапно, как и появляется, если не мешать.

– Непременно учту, Ваше Преосвященство.

Произнес Буаробер, верный своей неизменной любезности.

– Тогда ближе к делу, Лё Буа, слушаю вас.

– Монсеньор, я вижу перед собой великого человека, вы же видите доброго. Именно эти обстоятельства, вынуждают меня просить о принятии справедливого решения.

– Только не забудьте, мой друг, что иногда справедливое решение не самое правильное.

– В любом случае, предательство должно быть наказано!

Кардинал, прищурив глаза, настороженно произнес.

– Осторожнее месье, это серьезное обвинение.

– Опасаться следует тем, кто обвиняет голословно, мне же бояться нечего! Я требую встречи с графом де Вардом, чтобы он назвал мне, в вашем величайшем присутствии, причину, по которой похитил из аббатства Сен-Женевьев, мадемуазель Камиллу Ванбрёкелен?!

– Вот как? Тогда соблаговолите узнать, я ему приказал!

Если бы приор в этот момент стоял, он вернее всего упал бы, после безжалостного и острого как топор палача, возгласа кардинала.

– Но…

– Господин Буаробер, я очень ценю вас и дорожу нашей дружбой! Но дела государства, требуют моей твердости и вашего невмешательства. Поверьте, те, кто принимает политику за состязания в благородстве и великодушии, либо умалишенный, либо притворяющийся им.

Ришелье вскочил с кресла и, сделав несколько шагов, остановился, глядя в окно. Поднялся и Буаробер, вслушиваясь в слова кардинала.

– Мне достоверно известно, господин Буаробер, о ваших приключениях в Брюгге. Как и об этом негодяе аптекаре, дядюшке нашей Камиллы…

Слово «нашей» резануло слух взволнованного приора, не отваживжегося прервать Ришелье.

– …известно всё без исключения. Именно поэтому, я велел де Варду, перевести девушку в надежное место.

Тревожный взгляд, отчасти потерявшего способность говорить Буаробера, заставил кардинала снизить накал.

– Можете не волноваться, с ней обходятся как с принцессой, она не в чем не испытывает нужды и вскоре, если всё произойдет как я хочу, будет на свободе.

– Но, монсеньор, она ведь ещё совсем ребенок!

– Мне кажется, вы преувеличиваете, Лё Буа!

Раздраженно воскликнул Ришелье, как обычно выказав недовольство по отношению к людям, настаивающим на том, о чем, как он полагал, почти, не имеют представления.

– Но даже если и так, даже если ваши слова верны, то речь вовсе не о девчонке, а о том кто в ней заинтересован. Это дело государственной важности, и я настоятельно рекомендую держаться вам от него подальше!

– В таком случае, Ваше Преосвященство, я имею все основания считать себя оскорбленным, и более не нуждаюсь не в дружбе с вами, не в вашей поддержке! Я уезжаю монсеньор, чтобы более не слышать и не видеть того, что так претит моей совести! Имею честь!

Едва нащупав близоруким взглядом дверь, лишившийся от собственной дерзости сил, Буаробер шатаясь, вышел из комнаты. Проводив его сочувствующим взглядом, Ришелье повернул голову в сторону небольшой дверцы, скрытой фламандским гобеленом, откуда появился Рошфор.

– Вы давно прибыли?

Равнодушно поинтересовался кардинал.

– Немногим позже господина Буаробера.

– Значит, всё слышали?

– Да, монсеньор.

Задумчивый взгляд кардинала вновь устремился сквозь каминную решетку, где плясали языки пламени.

– Знаете ли, Рошфор, в сущности, опаснее всех писатели. Ведь нас не сохранят в памяти такими, как мы были на самом деле, нас запомнят такими, как нас опишут. Собственно как и время, в котором мы имели неосторожность жить.

– Вы намерены бороться с ними, монсеньор?

– Я никогда не предпринимаю бессмысленных усилий, граф. Есть мысль получше: я намерен открыть академию, где соберу их всех, облагодетельствую и возглавлю.

Глава 11 (105).
«Инесс де Лангр»

ФРАНЦИЯ. НОРМАНДИЯ. МОНАСТЫРЬ АМБУЙЕ.

В этой главе, нам с вами предстоит вновь перенестись в Нормандию, в аббатство Амбуйе, где, как вы помните, оставили Инессу де Лангр, виконтессу де Шампо, старшую дочь графа де Бризе и сестру Шарлотты, воспитывающую в обществе нескольких крестьянских женщин, сына Шарля, младенца рожденного от принца крови, графа де Суассона.

Поселившись в небольшом домике, на берегу прекрасного озерца, Инесс, испытывала страдания присущие особе, лишенной прелестей прежней бурной жизни при королевском Дворе. Её привычки, привязанности и привилегии, в одночасье канули в Лету, оставив молодую женщину в положении узницы, брошенной в лапы сонного одиночества, и обреченной на прозябание в неприветливой монастырской глуши. Ко всем бедам, постигшим виконтессу, главным её несчастьем, пожалуй, являлась, старуха Берарда, получившая по повелению приора Туртора, полную власть над мадам де Лангр и её бастардом. И чтобы понять всю тяжесть влияния этой угрюмой особы, мы, как обещали, в нескольких словах, попытаемся довести до вас суть сего мрачного образа.

О таких говорят: она была из тех, кого осчастливила, сделав несчастной, любовь. Женщина, примерявшая венок распутства, вооружившись посохом бесстыдства и отправившаяся в блуд по дороге порока, наслаждаясь сладкими плодами греха, если не в зрелом возрасте, то в старости непременно, становиться ярой поборницей благочестия и морали. Такие особы сбиваются в стаи, ввергая себя в лона церкви, упиваясь собственной добродетелью. Их неистовая одержимость, бушующая всеиспепеляющим пламенем Веры, стоит на страже безгреховности и невинности, взвалив на костлявые старушечьи плечи бремя законника и праведника, обнажившего карающий меч осуждения и наказания. Они добровольно становятся рьяными ревнителями целомудрия и духовности, зорко наблюдая за молодыми особами, попавшими в их поле зрения. И уж если, можно даже сказать на их радость, юное создание не проявит должной безупречности, сия стая ворон, словно завидев падаль, слетается на пир попранной нравственности, и из чувства сострадания и справедливости непременно прикончит «недостойную тварь», заклеймив, а затем, втоптав её в грязь, тем воздав по заслугам, восстановит высшую справедливость. Такие с восторгом взирают на костры инквизиции, уповая на священный огонь, свято веруя, что это единственный путь, привести человечество к праведности и благочестию. Прошлое сестры Берарды было столь же порочно и неизведанно, за исключением изгнания из аббатства Святой Урсулы в Эксе, сколь настоящее безукоризненно праведно, что очевидно и диктовало неприязнь настоятельницы приюта, к особам подобным виконтессе де Шампо, обладающей качествами и надеждами, безвозвратно утраченными старухой урсулинкой.

И вот, в один из дней, как в любом из монастырей, словно две капли воды похожем на предыдущие, сразу после утренней молебны, сестра Берарда, в сопровождении двух дебелых монахинь, приблизились к домику занимаемому госпожой Инесс. Бесцеремонно, словно хозяйка жилища, урсулинка со свитой, вошла в просторную комнату, где после молитвы, трапезничали виконтесса в компании трех женщин, деливших с ней кров. Остановившись посредине комнаты, Берарда обожгла сидевших за столом гневным взором, провозгласив:

– Мадам де Лангр! Я недовольна вами!

Угрожающий тон монахини, заставил крестьянок, приклонивших головы перед настоятельницей, удалиться в соседнюю комнату. Инесс поднялась со скамьи, с вызовом глядя в глаза властной посетительнице, желающей, во что бы то ни стало, сломить девушку, заставив подчиняться своей воле. Урсулинка властно произнесла:

– Я приказала вам являться на богослужение в часовню Святой Маргариты! Только там, вы и ваша прислуга, обязаны возносить молитвы Господу нашему и Деве Марие!

– Но, сестра Берарда, я писала падре Туртора, чтобы он разрешил нам молиться вне святой обители, на что получила милостивое разрешение. Для этого я заказала в Монтвилле вот этот небольшой алтарь. Приор одобрил и освятил его.

Она указала на стоящий в углу комнаты, у стены, за прихваченными серебряным шнуром бархатными занавесками, маленький алтарь, возле которого на складном аналое, меж высоких свечей, лежал раскрытый требник.

Всё, что приготовила Инесс для благочестивых молитв, а также её заверения касающиеся приора Туртора, подействовали на монахиню прямо противоположно тому, чего ожидала виконтесса. Окинув взыскательным взглядом стройную фигурку дворянки, облаченную в довольно скромное, по парижским меркам платье, Берарда воскликнула:

– Я запретила вам носить сии бесовские одежды! Вам следует помнить, где вы находитесь и чей хлеб едите!

– Прошу не забываться, я содержу себя и ребенка, а так же прислугу, за собственный счет, и никому не позволю оскорблять меня!

От дерзости, которую усмортела в словах виконтессы урсулинка, она поменялась в лице, её маленькие, почти исчезнувшие в складках морщин глазки, сверкали неистовством.

– Я полагаю, что знаю жизнь и разбираюсь в людях, от того, что первую половину своего земного пути слишком много страдала, а вторую безудержно молилась. Учитывая сию череду мук и раскаянья, через которые мне суждено было пройти, я имею права сказать, что презираю таких как вы, и будь моя воля…но я слишком многим обязана мадам де Шеврез и падре Туртора, чтобы судить вас по своим законам.

Но кое, что, всё же, в моей власти. Я научу вас покорности!

В неистовстве, сцепив зубы, прошипела Берарда.

– Взять её! Заприте девчонку в подземелье, приносите раз в сутки лишь хлеб и воду! Я вытравлю из вас гордыню и своеволие!

Две дородные урсулинки, схватив за руки изящную девушку, потащили её, следуя за Берардой, в сторону мрачной изгороди приюта. И лишь полоумный Дидье, по собачьи преданный виконтессе, за её доброту, словно уж, на брюхе, прячась за кочки в высокой траве, крадучись направился вслед за старухами.

****

Тем временем, граф де Ферроль, во главе отряда из четырех всадников, прибыл из Савойи в Нормандию, остановив своего взмыленного жеребца у ворот святой обители Амбуйе.

– Эй, там, открывай!

Закричал савойский дворянин, сдерживая ретивого скакуна. За воротами послышались голоса, после чего тяжелая дубовая створка, медленно приоткрылась. Несколько монахов в просторных рясах, показались из-за ворот, с интересом разглядывая гарцующих на лошадях господ в пыльных дорожных платьях. Оглядев с высока служителей Господа, граф воскликнул:

– Мы прибыли из Парижа, по приказу герцогини де Шеврез. Срочно сопроводите нас к Его Высокопреподобию, приору Туртора.

Один из монахов, наверняка, лучше других осведомленный о делах настоятеля с влиятельной парижской особой, приказал отворить ворота и впустить усталых путников на территорию монастыря.

Спешившись, трое савойцев, вместе с графом, сопровождаемые всё тем же монахом, направились в сторону одной из построек аббатства, располагающихся в восточной стороне, возле ограды, за которой простирался сонный яблочный сад. Оказавшись в просторной комнате, где сидя за письменным столом, их встретил приор, месье де Ферроль торжественно произнес:

– Ваше Высокопреподобие, мы прибыли из Парижа от Её Светлости герцогини де Шеврез.

Румяный, круглолицый Туртора, оторвавшись от бумаг, внимательно оглядел, будто сосчитав, всех по очереди господ, явившихся в столь ранний час, в святую обитель.

– Чем могу быть полезен, господа?

Без тени удивления произнес священник, поднявшись навстречу гостям. Ферроль покосился на монаха, препроводившего савойцев в кабинет настоятеля и расположившегося у двери, очевидно ожидая дальнейших указаний приора. Уловив взгляд дворянина, Туртора, обратился к провожатому.

– Ты свободен, сын мой, распорядись, чтобы лошадей господ поставили в конюшню, а гостям приготовили завтрак и комнаты для отдыха.

– Незачем, святой отец…

Резко оборвал его дворянин.

– … мы, по-видимому, вскоре покинем вашу тихую обитель. Так, что не о чем беспокоиться.

Туртора кивнул, подав знак монаху, после чего тот немедленно удалился. Убедившись в том, что кроме священника и людей, прибывших с ним, никто не сможет услышать их разговора, граф произнес:

– Мы явились за виконтессой де Шампо, которая пребывает под сенью благословенного Амбуйе. Нам приказано немедленно доставить её в Париж.

Выслушав незнакомца, приор наигранно улыбнулся.

– Что ж, это вполне возможно, вот только я хотел бы увидеть бумагу, в которой подтверждаются ваши полномочия.

– Вам не достаточно слова дворянина?!

– Ну, что вы, разумеется, вполне достаточно. Я, несомненно, верю вам, сын мой, вот только без бумаги, с печатью и подписью мадам де Шеврез, не уполномочен расставаться с нашей очаровательной виконтессой.

– Печатью?

Искривив губы произнес граф.

– Именно.

– Что ж, думаю, эта печать подойдет?

Он медленно опустил глаза на дуло пистолета, показавшееся из-под плаща. Взгляд священника проследовал в место указанное взором дворянина.

– Что это?

– Это то, посредством чего, в скором времени, придется сменить настоятеля в сем прекрасном монастыре. Надеюсь, на поиски аббата, на столь доходное местечко, не уйдет много времени?

После циничных слов гостя, румянец, пылавший на сытых щечках приора, сменила мертвенная бледность.

– Но, господа…

С трудом вымолвил он.

– Вы правы…

Прервал блеяние священника Ферроль.

– …на выстрел сбегутся братья во Христе, поэтому придется попросту перерезать вам глотку. Маринель …

Отпетый головорез по имени Маринель, в чьих способностях, даже на первый взгляд, не было повода усомниться, выхватив кинжал, сделал шаг в направлении оцепеневшего от страха приора.

– Постойте…

Воскликнул Туртора, выставив перед собой руки, будто желая сдержать напористого савойца.

– …погодите! Её нет в монастыре, как вы понимаете, и быть не может! Ведь монастырь мужской.

– Где она?

Приор, попятившись, упал в плетеное кресло, лишившись сил.

– В полу лье отсюда, находится приют Сент-Маргарит. Управляет им монахиня, сестра Берарда, отдадите ей вот это распятие, и она укажет вам, где девица.

Он попытался достать из-за пояса небольшой оловянный крестик, нанизанный на общий шнурок с крошечными деревянными сферами. Но, от волнения, рука настоятеля дрогнула так, что ненароком разорвала непрочный шнур, зацепившийся за одну из пуговиц его сутаны, отчего шарики забарабанили по вековым плитам древней обители.

– Вот, возьмите. Это служит условным знаком. Получив это, она беспрепятственно выдаст вам девицу.

Проницательно глядя в напуганные глаза приора, Ферроль приняв крестик, передал его одному из молодцов.

– Тюрсо, бери с собой двоих, и скачите в приют. Когда возьмете девчонку, пришлешь за нами Фаличетти. А мы с Маринелем, останемся здесь, со святым отцом, с тем, чтобы помешать ему, проявить неосмотрительность, благодаря которой его уже сегодня смогут принять на Небесах.

В скором времени, три всадника, пронеслись под аркой ворот приюта Сент-Маргарит. Покинув седла, молодые люди, звеня шпорами и бряцая оружием, вошли в распахнутые двери, мрачного пристанища, обители безумия и нищеты, оказавшись под сводами длинного полутемного коридора, где слышались вопли безумных. Устойчивый запах гнили и фекалий, ударил в нос. Продвигаясь по арочному лабиринту, пропитанному человеческими страданиями, напыщенный самоуверенный вид молодцов несколько стух, казалось, утратив цвет и форму, будто тяжелое дыхание святого Назария[24]24
  Болезнь святого Назария – безумие.


[Закрыть] ударило им в лицо, заставив савойцев насторожиться и взяться за оружие. Из полумрака, на встречу непрошенным гостям, вышла монахиня в черной рясе и такого же цвета накидке, поддерживающая под руку пожилого мужчину, едва переставляющего, покрытые кровавыми язвами ноги.

– Сестра…

Обратился один из мужчин к урсулинке. Старуха подняла голову, равнодушно глядя на незнакомца.

– …мы прибыли по поручению Его Преподобия падре Туртора к сестре Берарде.

Будто не замечая более вопрошавшего, монахиня, сосредоточив всё своё внимание на несчастном калеке, тихо ответила:

– Там, прямо, дверь.

Не затруднив себя более ни единым словом, она, подхватив за тощие бедра страждущего, обратилась к нему:

– Давай Жослен, давай, смелее…вот видишь, уже лучше…

Следуя во тьме гнусного лабиринта, казалось под наблюдением невидимых и ужасных существ, савойцы вскоре достигли распахнутой двери, где в довольно просторном каземате, под сводчатым потолком, за громоздким бюро, сидела монахиня в досадной черной рясе. Оставив Фаличетти во мраке коридора, у двери, Тюрсо с коренастым молодцом, сжимающим под плащом рукоятку пистолета, вошли в плохо освещенное помещение.

– Сестра Берарда?

Спросил молодой мужчина, пытаясь разглядеть лицо той, кто, уткнувшись носом в лист бумаги, исписанный синими чернилами, что-то невнятно бормотала, направляя неразборчивые слова в черное чрево бюро. Услышав незнакомый голос, урсулинка

подняла глаза, вонзив ужасающий взор в лица незнакомцев. По спине Тюрсо пробежала дрожь. «Такое может присниться лишь в кошмарном сне!» – подумал он, глядя на старуху.

– Вы сестра Берарда?

– Чего вам угодно?

– Мы прибыли за виконтессой де Шампо. А вот это, вам велел передать падре Туртора.

Корявая рука старухи, приняв оловянное распятие, поднесла его к единственной свече освещавшей подземелье, мерцая на краю бюро. Отсутствие шнурка с деревянными сферами насторожило подозрительную урсулинку. Она придирчивым недоверчивым взглядом смерила вооруженных людей. Её мутные старческие глаза, из-под опухших век, сверлили незнакомцев с той цепкой проницательностью, которая у животных зовется чутьем.

– А почему сам отче не соизволил явиться за виконтессой?

Не предвидя подобного вопроса от призрака, говорящего откуда-то из глубины сырой могилы, из склепа, коим, на взгляд молодых людей, несомненно, являлось помещение, в котором они нашли старуху, Тюрсо замешкался. Но уже через мгновенье, расправив плечи, он не найдя ничего лучшего, прикрикнул на безжизненную развалину.

– Тебе какое дело?! Сказано отдать девицу, выполняй!

Из-под черной накидки, показался гордый, суровый взор, озаривший испещренное глубокими морщинами, бледное, волевое лицо, грозной урсулинки. Она медленно поднялась, и, не сводя с дерзких юнцов пылающих огнем преисподней глаз, повелительно закричала, будто узрев перед собой самого Люцифера.

– Ортелло, затворяй дверь! Все сюда! Никого не выпускать живыми! Спасайте девицу де Лангр!

Не успели савойцы опомниться, как огромный кособокий верзила, с бычьей головой и кулаками, тяжелыми, словно глыбы гранита, выскочив откуда-то из мрака, налег на дверь с наружи, хлопнув увесистым засовом. Фаличетти схватился за шпагу, но могучий Ортелло, махнул исполинской дубиной с такой силой, что не отскочи савоец в сторону, его голова была бы разнесена как гнилой орех. Из-за спины Отрелло, облаченного в рубище, показалось с полдюжины убогих калек, размахивающих палками и железными крючьями, способными в два счета выпустить кишки любому, кто ослушается их повелительницы Берарды. Разрядив оба пистолета во тьму, кишащую беснующимися чудовищами, Фаличетти бросился по сводчатому лабиринту в сторону выхода. С ужасом наблюдая сквозь маленькое зарешеченное оконце, за тем, что твориться снаружи, во мраке коридора, Тюрсо скомандовал:

– Легурье, хватай её!

Коренастый Легурье, обеими руками, будто стальными клешнями, схватил за шею монахиню, приставив к её шее кинжал. Свора обездоленных, отогнав испуганного Фаличетти, собралась у оконца, откуда, на них, с ужасом взирал Тюрсо, прикрикнувший на старуху Берарду.

– Прикажите этому полчищу уродов выпустить нас и отдадать виконтессу, иначе мы убьем вас!

Отпрянув от решетки, Тюрсо дал возможность старухе обратиться к своему мрачному воинству. Морщась от боли, причиненной острием, вонзившимся в кровоточащую шею не более чем на одну десятую дюйма, сестра Берарда широко раскрыв глаза, завопила:

– Не отдавайте им девчонку, спасайте, спасайте её…

Это было последними словами, произнесенными грозной урсулинкой, застывшими на её безжизненных губах.

Сестра Берарда, в свой предсмертный час, напрасно беспокоилась о судьбе Инесс де Лангр. Как только началась потасовка, верный Дидье, вывел девушку через потайной ход, устремившись с Её Милостью к конюшне. Ещё слышались из мрака зловонного каземата крики несчастных растерзанных савойцев – Тюрсо и Легурье, когда легкая, двухколесная повозка, запряженная чубарой кобылой, подкатила к крыльцу маленького домика, на берегу озерца.

– Собирайте всё самое необходимое!

Закричала виконтесса, ворвавшись в комнату, где кухарка, укладывала спать малыша Шарля.