Текст книги "Черный граф"

Глава 8 (102).
«Кладбище аббатства Сен-Жермен»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Узнав от Бикара, о несчастье, постигшем его друга, кавалера де Ро, де База, без промедлений отправился в Сен-Жерменский фобур. Он нещадно подгонял рысака, терзая острыми шпорами бока вороного, будто стремился успеть к тому последнему и единственному рубежу, где решалась его судьба. Преодолев тесноту улиц правого берега и оставив за спиной башни и мосты Сите, анжуец миновав городские ворота, Сен-Мишель, пустил жеребца в галоп, пугая одиноких прохожих, прогуливающихся, под ласковыми лучами солнца, вдоль крепостных стен. Наконец шевалье, натянул повод, заставив коня остановиться, и спрыгнув, ощутил подошвами землю, быстрым шагом направился к небольшому домику, утонувшему среди буяющей яркой зелени, в глубине уютного дворика. В два прыжка поднявшись на крыльцо, он будто не замечая маленького бронзового молоточка, висящего прямо перед глазами, забарабанил кулаками в дверь с такой силой, словно желал разнести её в щепки. Анжуец продолжал стучать всё настойчивее, пока дверь не отворилась, и на пороге не показался пожилой мужчина, в выцветшем, некогда коричневом колпачке, удивленно глядевший на гостя.

– Простите сударь…

С некоторым вызовом произнес дворянин.

– … я непременно желал бы увидеть виконта де Сигиньяка!

С явным нетерпением, тяжело дыша, задал вопрос гость. Человек в колпаке, молча, глядел на незнакомца, будто не совсем понимая, о чем идет речь, что воззвало шевалье к возгласу:

– Сударь! Вы метр Трювало?

Будто не желая брать во внимание горячность визитера, мужчина, с виду обычный ремесленник, протянул.

– Да, Трювало, это я.

– И, стало быть, дом, куда я непременно стремлюсь попасть, является единственным вашим прстанищем?!

– Да, это так.

С ещё большей невозмутимостью ответил хозяин дома.

– В таком случае это дает мне право полагать, что господин виконт де Сигиньяк именно здесь, снимает комнату?!

– Да, и это правда.

– Так, где же он, черт вас подери?!

Вскипая от нетерпения, завопил шевалье. Облаченный в сети невозмутимости, не более, чем гость окруженный нетерпением, хозяин дома спокойно произнес:

– Сударь, отчего вы так кричите? И зачем ломаете дверь? Здесь, если вы не слепы, имеется кольцо и колокольчик, вот шнурок.

– Да к дьяволу ваши шнурки и колокольчики!

Готовый броситься на ремесленника заорал Гийом, но, в последний момент, с неимоверным усилием усмирив свой пыл, фальшиво изображая спокойствие, отчеканил.

– Ну, хорошо, хорошо, простите…я погорячился…

Испепеляя глазами хозяина, он слегка кивнул.

– … Прошу лишь незамедлительно предоставить мне возможность увидеть месье де Сигиньяка.

– Простите, но боюсь это не возможно, мессир.

– Это ещё почему?!

Хозяин дома, скривив кислую мину, будто глотнул уксуса, ответил.

– У месье большое горе, погиб его лучший друг. По этой причине он уже несколько дней ничего не ест, только пьет, и не желает никого видеть.

Сочувственно произнес Трювало, опустив глаза.

– Прошу не беспокоиться, нас было трое, поэтому сие несчастье не в меньшей мере касается и меня. Дайте пройти!

Бросил анжуец, с легкостью отстранив от двери хозяина, ринувшись вовнутрь. Очутившись в просторной, плохо освещенной комнате, заваленной различной обувью, по той лишь причине, что Трювало был башмачником, Гийом в нерешительности остановился.

– Где?!

Семенивший за гостем башмачник, ткнул пальцем в сторону узкого прохода, куда вели, спускаясь во мрак, несколько ступеней.

– Из комнаты месье есть отдельный выход во двор, так что не ручаюсь…

Но Гийом уже не слышал бормотания ремесленника, устремившись в непроглядную тьму. Он, что было силы, толкнул возникшее перед ним препятствие, оказавшееся дверью, что вела в небольшую, окутанную полумраком комнату. Оглядевшись, шевалье решительно направился к стене, где виднелись два окна, закрытых деревянными ставнями, преградившим доступ в помещение, ярким солнечным лучам. Комната наполнилась светом. На кровати, у стены, уткнувшись лицом в подушку, лежал Жиль, облаченный в повседневное платье. Оглядевшись, шевалье увидел немалое количество пустых и полупустых бутылок из-под вина, стоявших на столе и возле кровати. Стол был залит свечным воском, и усеян осколками битого стекла, впрочем, как и пол. В деревянной столешнице, прямо посреди всего этого непотребства, торчал прекрасный «мэн-гош[21]21
  Во Франции «мэн-гош» (фр. main-gauche – левая рука) назывался кинжал, дага, для левой руки. Так же назывался стиль сражения с оружием в обеих руках.


[Закрыть]», будто неусыпный страж, оставленный на часах выбившимся из сил виконтом.

Не раздумывая, шевалье, отыскав непочатую бутылку, откупорил её, сделав несколько больших глотков. Бросив на крышку сундука, стоящего здесь же, в углу, шляпу, плащ и перевязь со шпагой, анжуец уселся на один из стульев, отхлебнув вина. В этот миг, Сигиньяк, будто всё это время выжидавший подходящего момента, резко, словно бросок кобры, вскочил, свесив ноги с кровати, устремив дуло пистолета прямо в лицо непрошеному гостю. Гийом не шелохнулся, пристально глядя прямо в глаза другу. Виконт медленно опустил оружие, и поднялся навстречу шевалье. Друзья обнялись, и Жиль, давясь слезами, тихо произнес:

– Гийом…ну, вот и ты, …слава Богу, жив…

Де База почувствовал как слеза Жиля, скатилась по его шее.

– Уже знаешь?

Ответа не последовало, Гийом лишь крепче сжал в объятиях товарища. Так друзья простояли несколько долгих минут.

– Где он лежит?

Наконец спросил шевалье. Сигиньяк, не решаясь посмотреть в глаза друга, будто вина за смерть Луи, лежала на нем, уселся на табурет, подперев голову рукой.

– Ришелье велел похоронить его в аббатстве Сен-Жермен.

Жадно допив остатки вина, Гийом, незаметно смахнул слезу.

– Как это могло случиться, Жиль?

Немного помолчав, не поднимая головы, Сигиньяк начал рассказ.

– Я толком ничего не знаю, меня ведь, как и тебя, не было в Париже. Говорят, кто-то проник в комнату де Ро сквозь незапертое окно. Луи в этот момент, быть может от шума, проснулся, и негодяй выстрелил ему прямо в лицо. Утром нашли его труп, лицо было изуродовано до неузнаваемости…мне трудно об этом говорить.

– А почему утром? И разве хозяин дома не слышал выстрела?

– В ту ночь была ужасная непогода, просто небеса разверзлись, обрушившись на землю нескончаемыми потоками дождя и раскатами грома. Светопреставление, да и только. Не мудрено, что никто ничего не заметил. Разве только вот хозяин дома, где снимал комнату Луи, цирюльник Попело, говорит, что слышал как ночью у лестницы, ведущей к двери жилища де Ро, останавливался экипаж, если ему не почудилось. Но так как ставни были затворены, ни самой кареты, ни людей которые, возможно, поднимались наверх, он не видел.

Не в силах более говорить, виконт закрыл лицо руками, плечи его дрогнули, и в тиши послышались едва уловимые всхлипывания. Чтобы, не разрыдаться, Гийом подошел к окну, воззрившись сквозь густую листву, в глубину двора, где на ветвях старой липы, затеяли гомонливый спор с полдюжины юрких мухоловок.

– Жиль, я хочу видеть его могилу.

– Я не могу, Гийом, это выше моих сил. Поезжай сам. Это в аббатстве Сен-Жермен, маленькое монастырское кладбище возле стен собора Сен-Жермен-де-Пре. Ты найдешь… свежая могила… небольшой каменный крест…он там.

Не удостоив друга даже взглядом, де База, вышел за дверь, что вела прямо во двор. Вскочив на коня, он направил вороного к величественным шпилям бенедиктинского аббатства, высочившим над предместьем. Спешившись у подножия колокольни, шевалье без труда отыскал кладбище, обнесенное каменной оградой. Словно опасаясь увидеть то, за чем приехал, он нерешительно вошел в арочную калитку, оказавшись среди поросших мхом надгробий. Будто во сне, брел анжуец меж крестов и плит с полустертыми именами и эпитафиями. Наконец одна из надписей, отличавшаяся четкостью, выбитая на небольшом кресте, водруженном над свежей могилой, заставила его остановиться. Гийома бросило в жар, когда он прочел: «Луи Филипп Анн дю Алье шевалье де Ро из Анжу 1604–1625». Осторожно ступая, будто страшась потревожить покой погребенного друга, он приблизился к могиле, и, упав на колено, приклонил голову. Послышалось дуновение легкого ласкового ветерка, слегка волновавшего волосы анжуйца. Де База, решившись взглянуть на черточку меж датами, в которой, казалось, уместилась вся не долгая жизнь кавалера де Ро, тяжело вздохнул. Ему подумалось, что эта коротенькая линия, крошечный отрезок, была столь же непродолжительна, как земной путь его друга.

– Ну, здравствуй, Луи…

Наконец решился вымолвить Гийом. Он снял перчатку и коснулся ладонью имени выбитого на кресте. Оказавшись один среди старых могил, он уже не стыдился слез, рыдая словно ребенок, скрыв свою горечь от посторонних глаз за стенами, окружавшими мрачное и пустынное кладбище.

– Мне очень жаль…очень жаль, друг мой…лучше бы, в тот злосчастный вечер, ты остался с нами, в «Белой лилии».

Он вытер слезы и, сделав над собой усилие, продолжил:

– Знаешь, я давно хотел тебе сказать,…может мы зря отправились в этот проклятый Париж? Жили бы в нашем прекрасном Анжу, …хотя ты наверняка был бы против, да и обстоятельства…

Вдруг де База услышал за спиной шаги. Он встревожено обернулся, и увидел де Сигиньяка.

– Ты знаешь, Гийом, я подумал, что Луи не понравится, если ты придешь сам. Да и когда ещё доведется вместе собраться?

Жиль, уселся на каменную лавку, стоявшую у стены, прямо возле могилы. К нему присоединился Гийом. Из кожаной сумки, виконт извлек и откупорил бутылку вина.

– Помянем…

Он запнулся, глядя влажными глазами на каменный крест.

– …это «Розе де Анжу»? Пусть сок виноградной лозы родной долины напомнит нам о веселых деньках, проведенных вместе.

Друзья, расплескав несколько капель нектара анжуйских виноградников на могилу, сделали по большому глотку. Медленно текло время, анжуйцы сидели молча, глядя на безжизненный крест. Теплый, едва зарождающийся вечер, обнимал их за плечи, о чем-то перешептывались, шурша листвой, деревья, щебетали птицы, но всего этого не существовало, для двух молодых дворян, устремивших горестные взоры куда-то во мрак призрачной могильной мглы, откуда, как им казалось, глядел на них верный Луи. Не в силах более созерцать крест, Гийом устремил взор ввысь. Но отчего-то небо сегодня показалось ему не столь бездонным и радостным как обычно, более не вселяя в юношу беззаботности и нескончаемости дней, так щедро отпущенных Богом, чтобы жить. Не сводя глаз с облаков, де База взвыл:

– Господи, ну почему всё так?! Еще недавно мы были вместе, и ничего не предвещало беды! У нас все было общим – лошадь, шпага, кошелек. А сегодня? Что сегодня?! Нас осталось только трое! Трое на целом свете…я, вы и Некруассон!

Опустив голову, Жиль, в отличие от неистовствующего товарища, негромко и монотонно, произнес:

– Де Самойля убили, вот теперь и Луи, а в мире ничего не изменилось, так же поют птицы, так же течет река, как будто они и не жили. Вот так и все мы, тихо и незаметно уйдем в небытие, а жизнь будет идти своим чередом, будто бы ничего не случилось.

Кладбищенская тишь, птичий гомон в листве, суетливые муравьи на свежее вскопанной земле, всё, что напоминало о времени идущим своим чередом, будто этим монотонным ходом обостряя боль от невосполнимой утраты близкого человека, раздражало де База, и он, доведенный до отчаяния, закричал.

– Какая глупая, нелепая смерть! Кто, кто стоит за этим?! Кому это нужно?! Де Самойль погиб в бою, и это славно! А Луи за что?!

Осознание безысходности от потери того, кто ещё недавно был рядом, а теперь существовал лишь в мире воспоминаний, лишило Гийома сил и эмоций. Он с безразличием, обреченно уставился в одну точку, прошептав:

– Мне кажется, Жиль, над нами нависло проклятие.

– Всё гораздо проще Гийом, чья-то невидимая и могущественная рука, направляет смертоносную сталь в наши сердца.

Нелепое зрелище, молодые люди на кладбище, когда вся сущность говорит о предстоящей нескончаемой жизни, а мысли о смерти. И лишь химера, существующая где-то далеко, в чьей-то чужой, не соприкасающейся с ними жизни, будто, что-то расплывчатое, неясное, маячащее вдалеке. И, кажется, сколько бы ты ни шел, этот костлявый призрак, маячащий за туманами далекого будущего, превращающий плоть в тлен, будет вечно удаляться, как ускользает линия горизонта, которую невозможно достичь, а значит и смерть не про нас.

– Ты знаешь, Гийом, я много размышлял о случившемся. И вследствие рассуждений, понял лишь одно: мне не столь важна причина гибели моих друзей, важно, что я испытываю, теряя каждого из них, что остается мне? А остается лишь скорбь, сжимающая душу, безграничная и бездонная пустота. Мне беспредельно горько, горько и страшно…и очень, очень одиноко.

Друзья, опустив головы, молча, сидели на пустынном кладбище, слушая тишину, разбавившую столь мрачные мысли, кои время от времени проникают в человеческие души, глядя на могилу близкого человека.

Глава 9 (103).
«Гаспар»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Бледный, осунувшийся от голода, измученный столь внезапно нахлынувшими несчастиями, едва живой Гаспар, брел по улице Сен-Андре к воротам Бюсси. Он был не то, чтобы в дурном расположении духа, нет, это состояние, как и растерянность, и испуг, остались в прошлом. В данный момент он пребывал в эдакой прострации, вызванной собственным бессилием. Невозможность понять, а значит объяснить, что же всё таки произошло, обернувшись для молодого крестьянского парня апатией, тащившей, в прошлом, слугу виконта де Сигиньяка в беспроглядную гробовую мглу, чему он, откровенно говоря, и не противился. Гаспар окончательно потерял голову с момента погребения господина де Ро, чья гибель спутала все его мысли, тяжелым грузом осев на дне бесхитростной, чистой, словно слеза, души. С этих самых пор, он впал в состояние всеохватывающего безразличия, страшась лишь встречи со своим прежним хозяином и господином де База, перед которыми испытывал невообразимую вину, необъяснимую, но, по его разумению: уж точно, не позволявшую ему, гнусному Гаспару Туле, оставаться среди живых. Вот с того-то самого дня, когда он, подглядывая из-за кустов, проводил в последний путь господина шевалье де Ро, Гаспар бесцельно скитался по городу, ночевал, где придется, питался, чем подадут. Его платье совсем обветшало, практически утратив пригодность, волосы сбились в колтуны, а руки и лицо сделались землистого цвета. Но главное…главное, это то, что он утратил веру и надежду.

И вот бредя по улице Сен-Андре, он остановился на месте пересечения с улицей Августинцев, где жил его хозяин. Потускневшие, как у большинства бездомных, глаза ожили, и взгляд полный кротости и раскаяния устремился в арку, за которой скрывался фасад знакомого дома. Ах, как хотелось бедняге, чтобы все вернулось на прежние места. Чтобы был жив месье де Ро, а господин де Сигиньяк и шевалье де База не держали на него зла, вкладывая в его мозолистую ладонь, когда денье, когда лиар, а когда и несколько су. При этих мыслях Гаспар сморщился и закрыл глаза, будто желал, раскрыв их, увидеть беззаботное и сытое прошлое, так внезапно растаявшее в течение нескольких жутких дней. Вытерев рукавом слезы, он заковылял к городским воротам. Сгорбившись, опустив голову, он брел, не разбирая дороги, надеясь найти хоть мелкую монету, которую возможно былобы обратить в ломоть хлеба. Преисполненный горести он доплелся до Сен-Жерменской ярмарки, кода услышал гомон теснившейся у двери толпы. Подняв глаза, Гаспар увидел табличку трактира «Гнездо кукушки», и ноги сами понесли его в, ещё недавнем прошлом, любимое заведение. Оказавшись под сводами шумного и людного кабачка, он столкнулся нос к носу с тетушкой Совар, окликнувшей бедолагу.

– О-о-о! Кого я вижу! Гаспар, бродяга, где тебя носило?! Где Тибо, Крюк?!

Гость уныло поглядел на трактирщицу.

– Да что с тобой, голубчик?! Уж не прячешься ли ты от кого?

Гаспар пожал плечами.

– Ну, да ладно, не грусти, мамаша Совар знает толк в подобных передрягах. Проходи.

Не дав опомниться, она схватила бедолагу за руку, и потащила в глубину зала, к одному из столов, где трапезничали пятеро мужчин. Гости, недружелюбно оглядев незнакомца, приведенного трактирщицей, устремили взгляды на тетушку Совар.

– Не тревожьтесь господа, это верный человек, друг Тибо. Имя его Гаспар.

Пухлой могучей рукой, она хлопнула страдальца по плечу.

– А ты не трусь, старина Гаспар, здесь ты среди своих, ешь и пей.

Гаспар, не обращая внимания на пристальные взгляды незнакомцев, уселся за стол и набросился на снедь. Все пятеро, оторвавшись от разговоров, с интересом и изумлением, наблюдали как неизвестно откуда взявшийся молодец, с невероятной жадностью накинулся на еду. Заталкивая руками в рот, куски жареной баранины и хлеба, почти не пережевывая, он запивал всё это прохладной кислятиной прямо из кувшина, обильно поливая жиром и вином заношенные до дыр штаны. Его глаза метались по столу, с жадностью отыскивая то, что в один момент оказывалось меж его челюстей. Наконец насытившись и разомлев от вина, он облокотился на обшарпанную колону, возвышавшуюся за спиной, дружелюбно и простодушно разглядывая лица тех, с кем, сегодняшним вечером, свела его судьба. Подошла мамаша Совар, хлопнувшая по плечу бывшего слугу.

– Ну что, отошел немного, голубок? Наелся, теперь давай знакомиться. Вот это Дидье, а этот верзила – Картобра, смуглый парень – Протти. А вот этот…

Она с небрежностью любящей сестры, отвесив ласковый подзатыльник, произнесла:

– …мой братец – Жак Совар. Ну, а почтенный господин, оказавший честь нашему заведению – метр Кокош.

Гаспар остановил взгляд на горбатом карлике, будто тот был ему знаком. Уловив взгляд нежданного гостя, Кокош, опершись локтями о край стола, с улыбкой, произнес.

– Ну, что ж, любезный, рассказывай, кто ты, да что?

Сытость вернула Гаспару наблюдательность и частично рассудительность. Он, потягивая вино, окинул пристальным взглядом всех присутствующих и чуть не поперхнулся, увидев за поясом, у пьемонтца Протти, знакомый кинжал, некогда принадлежавший его другу Тибо. Закашлявшись, он поставил глиняную кружку на стол, сплюнув себе под ноги. Воспользовавшись случаем, мамаша Совар, незаметно кивнула головой, подав знак брату, следовать за ней. Жак незамедлительно поднялся, и удостоверившись в том, что его отсутствие не вызовет подозрений у простака приведенного сестрой, исчез в толчее подвыпивших гуляк. В этот момент, придя в себя, Гаспар со свойственной ему непосредственностью, заговорил:

– Мое имя, Гаспар Туле, я сын крестьянина из Анжу. Ловкач Тибо и Крюк считают меня своим другом. Вы знакомы с Тибо?

Горбун покачал головой.

– К сожалению, лично незнакомы, особенно если учесть, что нам необходимо найти в Париже нескольких господ, в чем, несомненно, мог бы помочь ваш хваленый Тибо.

В этот момент, Совар нашел свою благоразумную сестрицу, притаившуюся в ожидании за дощатой перегородкой.

– Что за гусь?

Не спуская глаз со стола, где расположились друзья и незнакомец, поинтересовался Жак.

– Это глупый дружок Тибо и Крюка, а они ловкие ребята, поверь мне. Насколько мне известно, Тибо замыслил какое-то выгодное дельце, и искал себе помощников. Именно поэтому этот простак Гаспар, ему и понадобился. Он конечно недотепа, но тем лучше для дела. Разговорите его. Где, да что, не зевайте, войдите в доверие к Тибо, да заработаете деньжат. Смотрите, не упустите свою удачу.

Совар, вернувшись за стол, что-то прошептал на ухо Кокошу, отчего горбун расплылся в благодушной улыбке, обратившись к госью:

– Ну, вот, что, любезный друг, Гаспар, мы люди прямые, поэтому не будем ходить вокруг да около. Нам известно, что твои дружки Тибо и Крюк, затеяли некое выгодное предприятие. Но в нашем деле порой случается так, да тебе и самому это наверняка известно, что не хватает верных людей. Так вот, вас только трое, нас пятеро, и мы те, кто вам сможет понадобиться. Остается лишь оговорить нашу долю, и мы сделаем всё, чего пожелает уважаемый Ловкач Тибо.

За последние дни, Гаспар впервые досыта наелся и вдоволь выпил вина. Захмелев, и расслабившись, он думал теперь только о сне, с трудом понимая, о чем толкует горбун. И лишь когда карлик, в конце своей речи, подмигнул ему, анжуец не преминул улыбнуться в ответ, столь щедрому и милому человеку, расслышав слова:

– Я вижу, ты малый смышленый, поэтому соображай, я не тороплю. Порядки знаю, и уважаю, понимаю, что нужно посоветоваться со своими. Ну, а как решите чего, в любом случае сообщи нам ответ, уж не подведи. Найти нас можешь здесь, в «Кукушкином гнезде», в любое время, а мы люди лихие, нам только свисни. Так, что ты уж голубчик поразузнай и к нам, всегда будем рады распить с тобой кувшин другой доброго вина.

С безразличием вызванным сытостью, Гаспар поднялся, кивнул, и направился к двери, что вела на улицу. И лишь когда его спина исчезла за дверью, Совар промолвил:

– Эй, Кокош. А не проследить ли за ним?

– Нет, не стоит рисковать. Он простак, да к тому же не дурак попить поесть. Чтобы они там не решили, он с их согласия, или без спросу, в любом случае вернется сюда с ответом, ну, чтобы набить брюхо. Ты же видишь кто перед нами. Вот тогда-то, если они не захотят иметь с нами дело, и проследим за ним.

Все пятеро подняв кружки, выпили за благоразумие папаши Кокоша.

Оказавшись на улице, Гаспар, бесцельно, просто, чтобы удалиться от трактира, направился в сторону госпиталя Шарите, где иногда ночевал в коморке у больничного сторожа. Свежий вечерний ветерок освежил его мозги, и под темечком застучали мысли: «Что за люди? Откуда у них кинжал Тибо? Какое дело я могу им предложить? Ведь Тибо…постой, постой, Тибо, кинжал…так значит…»

Ход его мыслей прервал крик и шум, разразившийся совсем неподалеку: «Стой шельма! Куда тебя несет?! Куда?!». Обернувшись, Гаспар увидел гнедого жеребца, несшего испуганного всадника, без сомнений, потерявшего контроль над скакуном, по улице, пугая шарахавшихся прохожих. Своенравное животное подскакивало взбрыкивая, вставало на дыбы, стараясь, во что бы то ни стало, избавиться от ненавистного седока. Опрокинув тележку зеленщика, и вынудив шлепнуться в канаву перепуганного торговца в разнос, рысак ринулся к небольшой площади перед трактиром, где скопилось немало ротозеев. «Стой каналья!» – орал встревоженный всадник.

С Гаспара в момент слетел хмель и он воскликнул.

– Да ведь это же Фринц, конь господина де Ро!

Он хорошо знал и любил этого красивого, сильного и весьма своенравного жеребца. Гаспар узнал бы его из тысячи, что позволило бывшему слуге не мгновения не колеблясь ринуться наперерез. Преградив путь ретивому ослушнику, он схватил рысака под уздцы, так, чтобы ни причинить ему боли. Фринц, как будто узнав в наглеце, намеривающимся нарушить его планы, кого-то из тех, кого не стал бы, не давить, не топтать, остановился, косясь на анжуйца ярко-каштановым глазом. Гаспар обнял за морду милое существо, напомнившее ему о прошлой жизни.

– Фринц, мальчик мой, ты узнал меня, это же я, Гаспар.

Конь успокоился, только прял ушами и фыркал от удовольствия, очевидно не меньше обрадовавшись встречи с кем-то из «своих». Гаспар поднял с мостовой яблоко, выкатившееся с опрокинутой тележки, и скормил его жеребцу, когда услышал голос из-за спины:

– Ну, братец, спасибо тебе!

Обернувшись, анжуец увидел бледного всадника, тянущего к нему руки и лепечущего под нос.

– Вы спаситель, спаситель мой, вовек не забуду!

После крепких объятий, всадник восторженно провозгласил:

– Сразу видать, что вы знаток лошадей! А я никак не могу управиться с этим дьяволом. Ретив он и своенравен, такого норовистого ещё поискать!

Гаспар гладил морду коня, с блаженной улыбкой глядя в глаза гнедому. Узрев неладное всадник спросил:

– Или, быть может, вы с ним знакомы?

– Да, что вы, месье, откуда? Я просто довольно долго служил в Люксембургских конюшнях, ну, и изучил это лошадиное племя.

– Ну, как бы там ни было, спасибо. А то с меня, в случае чего, за этого гнедого сатану, шкуру спустят!

– А разве это не ваш конь?

С присущим себе простодушием, задал вопрос анжуец.

– Ха! Да вы никак смеетесь надо мной?! Откуда у простолюдина такое богатство?! Нет, этот жеребец принадлежал какому-то дворянину, то ли убили его, то ли он сам умер, не знаю, врать не стану, не знаю. А хозяйка моя, графиня де Бризе, взяла сего рысака, ну, вроде как в память, на содержание. Ну, а конь ведь выездки требует, вот и выпало мне мучиться с этой гнедой бестией.

– А-а-а, тогда понятно. Да, не позавидуешь вам.

– Да, где там!

Уныло промямлил конюх, в отчаянии махнув рукой.

– Но знаете что, могу дать вам один совет.

Интерес, перемешавшийся с благодарностью, блеснул в глазах конюха, утонувшего в словах Гаспара:

– Я знаю, что кони этой породы, любят зеленые яблоки.

– Ха! Все кони любят яблоки.

– Да, но жеребцы этой породы, исключительно кисло-сладкие, что хочешь сделает за такое яблоко.

Зная предпочтения Фринца, шельмец Гаспар, решил ввести в заблуждение, незадачливого слугу графини, подсказав ему слабости жеребца, с тем, чтобы любой ценой выудить у него всё, что интересовало.

– А какая это порода?

– Этот рысак, один из лучших представителей ганноверской породы. Уж вы мне поверьте.

Конюх перевел глуповатый взгляд с Гаспара на Фринца.

– Спасибо друг, я, используя ваш совет, попробую приручить этого дьявола. Будь он неладен!

– А знаете что… у меня сегодня свободный вечер, и я мог бы вам помочь отвести жеребца в конюшню, туда, где он ночует.

– Я был бы рад, ещё и стаканчиком бургундского вас угощу, вот только живет моя госпожа далековато, возле Бастилии, на Сент-Катарин.

Сделав вид, что раздумывает над маршрутом и расстоянием, Гаспар наконец махнул рукой и произнес.

– Да и черт с ним, решено, идем!

Не скрывающий радости слуга, с благодарностью схватил за руку благодетеля.

– Спасибо друг, спасибо! Скажите как ваше имя, как величать вас?»

– Наш деревенский кюре, в Анжу, окрестил меня Гаспаром. Стало быть я Гаспар Туле.

– Чтож, а я из Лимузена, моё имя Мишель Пютен. Вот и славно, что ж, можем идти?