Текст книги "Лорд Хорнблауэр"

Глава шестая

Уже близился вечер, когда «Порта Цёли», очевидно, так и не приняв никакого решения, двинулась прочь от «Молнии» и в галфинд пересекла широкий эстуарий. День был по-прежнему туманный, так что ни с «Молнии», ни из Гавра не могли разглядеть, как команда убрала фор-марсель и подняла другой, на который Свенсон и его рьяные помощники наложили крестообразную заплату. Немного времени ушло и на то, чтобы закрасить одно название и написать другое. Хорнблауэр и Фримен были в бушлатах поверх мундиров, чтобы не выдать свой чин. Фримен внимательно оглядывал гавань в подзорную трубу.

– Вот индиец, сэр. На якоре. Рядом с ним лихтер. Ну конечно, они не станут разгружаться у пирса. Погрузят все на лихтеры и баржи и отправят вверх по реке, в Руан и Париж. Как я заранее не сообразил?

Хорнблауэр сообразил заранее. Сейчас он осматривал в подзорную трубу оборонительные сооружения: форты Сент-Адресс и Турнвиль на крутых обрывах над городом, два маяка на мысе Эв, где уже больше десяти лет не зажигали огня, батареи на старом пирсе. Этих последних следовало опасаться больше всего – он надеялся, что артиллеристы фортов не успеют узнать, что происходит внизу, и открыть огонь.

– Дальше в глубь гавани еще много кораблей, сэр, – продолжал Фримен. – Вроде бы даже линейные. Реи не подвешены. Я еще никогда не видел их так близко.

Хорнблауэр повернулся и глянул на запад. Быстро темнело, плотные облака на горизонте и не думали расходиться. Ему надо было войти в гавань со светом, пока видно, куда править, и выскользнуть из нее под защитой темноты.

– Приближается боцманский люгер, сэр, – сказал Фримен. – Нас и впрямь приняли за «Молнию».

– Очень хорошо, мистер Фримен. Отправьте матросов к борту – пусть кричат «ура». Свяжите лоцмана, как только он к нам поднимется. Я поведу корабль.

– Есть, сэр.

Приказ как нельзя лучше соответствовал темпераменту британского моряка. Матросы, войдя во вкус, принялись горланить и размахивать шляпами, приплясывая на месте, – вылитая орда бунтовщиков. «Порта Цёли» обстенила грот-марсель, люгер подошел к борту, и лоцман взобрался на грот-руслень.

– Пошел брасы! – крикнул Хорнблауэр. Грот-марсель вновь наполнился ветром, руль повернулся, и «Порта Цёли» вошла в гавань. Тем временем Фримен плечом сдвинул лоцмана в люк, где два матроса быстро его скрутили.

– Лоцман связан, сэр, – доложил Фримен.

Его тоже захватило общее волнение, так заразителен был стоящий на корабле гвалт. От ироничного спокойствия не осталось и следа.

– Право руля! – скомандовал Хорнблауэр. – Одерживай! Так держать!

– Есть, сэр.

Они приближались к индийцу; большой корабль поворачивался на единственном якоре под обстененными парусами. К нему был пришвартован лихтер, но разгрузка явно еще не началась. В наступающих сумерках Хорнблауэр с трудом различал десяток матросов: все они стояли у борта и глазели на «Порта Цёли». Он вновь приказал обстенить грот-марсель, и к борту подошел тендер с несколькими официальными лицами. Судя по мундирам, среди них были флотские, армейские и таможенные офицеры. Они вылезли на палубу и, с любопытством поглядывая по сторонам, двинулись к Хорнблауэру. Он тем временем вновь приказал развернуть грот-марсель по ветру и, едва «Порта Цёли» набрала ход и оставила тендер позади, направил ее к индийцу. В темноте рядом с новоприбывшими блеснули абордажные сабли.

– Один звук – и вы мертвы, – предупредил Фримен.

Кто-то громко возмутился. Матрос ударил его по голове рукоятью пистолета; протесты сразу оборвались, недовольный рухнул на палубу. Остальные от растерянности утратили дар речи; их быстро загнали в люк.

– Очень хорошо, мистер Фримен, – Хорнблауэр нарочито цедил слова, дабы показать, что здесь, во вражеской гавани, он чувствует себя как дома. – Можете спускать шлюпки. Обстенить грот-марсель!

Портовые чиновники наблюдают за бригом в сгущающейся темноте. Если «Порта Цёли» сделает что-нибудь неожиданное, они неспешно начнут гадать, какие неожиданные обстоятельства на борту заставили представителей власти (которые теперь лежали в твиндеке, связанные, с кляпами во рту) отклониться от первоначального плана. «Порта Цёли» замерла на волнах; под скрип блоков шлюпки коснулись воды, в них спустились заранее отобранные матросы. Хорнблауэр перегнулся через борт.

– Помните, ребята, ни одного выстрела!

Весла легли на воду, и шлюпки двинулись к индийцу. Уже практически стемнело; до индийца было всего футов пятьдесят, но Хорнблауэр не видел, как абордажная команда взбирается на борт. До него доносились удивленные восклицания, затем кто-то громко закричал. Люди на берегу должны были удивиться, но едва ли они насторожились. А вот и шлюпки возвращаются, в каждой всего по два гребца. Прицепили тали, шлюпки подняли на борт. Сквозь скрип блоков с палубы индийца донеслись звуки ударов: матрос, которому было поручено перерубить якорный канат, не забыл прихватить из шлюпки топор и успешно выполнил свою задачу. Как же приятно, когда все делается хорошо. Не зря он вчера подробно проинструктировал абордажную команду, объяснил каждому, что тому предстоит делать, и повторял до тех пор, пока все всё не усвоили, – теперь дело идет как по маслу.

На фоне серого неба марсели индийца изменили форму: те матросы, которым это было поручено, выбрали шкоты. Благодарение Богу, что несколько отборных моряков, захвативших в темноте нужный корабль, не запутались и отыскали нужные концы. Реи индийца повернулись, от его борта отделилось темное пятно – лихтер. Матросы на борту перерубили швартовые тросы.

– Можете сняться с дрейфа, мистер Фримен, – сказал Хорнблауэр. – Индиец за нами последует.

«Порта Цёли» двинулась к юго-восточному выходу из гавани, индиец шел в ее кильватере. Несколько долгих секунд никто не обращал внимания на происходящее. Затем раздался окрик – видимо, с тендера, доставившего официальных лиц. Хорнблауэр давно не говорил по-французски и сейчас ничего не разобрал.

– Comment?[11]11
  Что? (фр.).


[Закрыть] – крикнул он в рупор.

Раздраженный голос вновь спросил, чего это, Бога ради, он делает.

– Якорь… мм-мм… течение… мм-мм… отлив! – проорал Хорнблауэр в ответ.

На сей раз француз помянул не Бога, а черта.

– Кто вы, черт побери, такой?

– Мм-мм мм-мм мм-мм! – прогудел Хорнблауэр и тихо приказал рулевому: – Приводи к ветру. Помалу.

Одновременно говорить по-французски и вести корабль сложным фарватером, как бы хорошо Хорнблауэр ни изучил его на карте, было свыше человеческих сил.

– Ложитесь в дрейф! – прогремел голос.

– Извините, капитан! – крикнул Хорнблауэр. – Мм-мм… якорный канат… мм-мм… не можем.

Новый громкий окрик с тендера, на сей раз в угрожающем тоне.

– Так держать! – приказал Хорнблауэр рулевому. – Мистер Фримен, будьте любезны, поставьте на руслень лотового.

Он знал, что больше драгоценных секунд не выгадать: к тому времени, как лотовый начал выкрикивать глубины и стало ясно, что бриг пытается выскользнуть из залива, официальные лица на берегу уже наверняка и без того поняли, что дело нечисто. Редкую дымку разорвала вспышка света, и над водой прогремел ружейный выстрел: капитан тендера воспользовался самым простым способом привлечь внимание береговых батарей.

– К повороту! – рявкнул Хорнблауэр. Приближался самый сложный этап выхода из гавани.

Паруса захлопали, корабль пересек носом линию ветра. Из темноты вырвался длинный язык пламени, громыхнул выстрел: на тендере наконец-то выдвинули и зарядили погонную шестифунтовку. Хорнблауэр не слышал, как пролетело ядро. Он смотрел на индийца, смутно различимого на фоне белой кильватерной струи брига. Большой корабль уверенно повернул оверштаг. Подштурман Калвери, которого Фримен порекомендовал старшим в абордажный отряд, – толковый офицер; его надо будет отметить в рапорте.

И тут пирс озарился вспышками и огласился ревом: установленные там тридцатидвухфунтовые орудия наконец открыли огонь. Вслед за грохотом последнего выстрела неожиданно послышался свист летящего ядра; непонятным образом Хорнблауэр успел подумать, как же он ненавидит этот звук. Им предстояло обогнуть пирс – значит, они будут под огнем несколько минут. Пока Хорнблауэр не видел повреждений ни у брига, ни у захваченного индийца. Отвечать на огонь не имело смысла: шестифунтовки «Порта Цёли» для батареи не угроза, а вот целить на вспышки канонирам было бы легче. Впрочем, второй залп раздался не скоро. Бонапарт наверняка забрал всех опытных артиллеристов в Германию, оголив береговые батареи. Необученные рекруты, которых в темноте по тревоге отправили к пушкам, естественно, справляются с делом из рук вон плохо. Наконец снова блеснуло пламя и раздался грохот, но как летит ядро, Хорнблауэр не услышал. Видимо, канониры утратили всякое представление о цели – неудивительно в такой тьме. А ему вспышки помогали уточнить свою позицию.

С носа раздался крик впередсмотрящего, и Хорнблауэр, повернувшись в ту сторону, с трудом различил темный квадрат – грот лоцманского люгера прямо по курсу, совсем близко. Люгер пытался преградить им путь.

– Так держать! – крикнул Хорнблауэр.

Пусть уступает дорогу тот, кто слабее. С оглушительным треском люгер и бриг столкнулись правыми раковинами. Бриг содрогнулся, люгер проскрежетал по его борту. Что-то зацепилось и тут же оторвалось, суда разошлись. С люгера донесся истошный крик; видимо, от удара его нос раскололся, как яичная скорлупа, и в пробоину хлынула вода. Хорнблауэр отчетливо слышал, как оборвался крик, словно пловца захлестнули волны. Индиец по-прежнему шел в кильватере брига.

– Восемь саженей! – крикнул лотовый.

Хорнблауэр приказал сменить галс; в тот же самый миг батарея дала еще один бесполезный залп. Ясно было, что к тому времени, как орудия перезарядят, оба корабля будут уже вне опасности.

– Операция проведена образцово, мистер Фримен, – громко сказал Хорнблауэр. – Вся команда превосходно выполнила свой долг.

Кто-то в темноте закричал «ура», остальные подхватили. Матросы орали как безумные.

– Хорни! Старый чертяка! Да здравствует Хорни! – выкрикнул кто-то, и ор сделался еще громче.

Из-за кормы тоже неслось «ура» – немногочисленная призовая команда присоединилась к общему ликованию. У Хорнблауэра защипало в глазах, и тут же ему сделалось стыдно за свои теплые чувства к этим простодушным дурачкам.

– Мистер Фримен, – резко приказал он. – Велите матросам замолчать.

Авантюра была чудовищно опасной не только для его жизни, но и для репутации. Если бы «Порта Цёли» оказалась сильно повреждена или попала в плен, никто бы не задумался о его настоящих мотивах – убедить французские власти, что бунт на «Молнии» не более чем уловка с целью проникнуть в гавань. Нет, все бы решили, что Хорнблауэр воспользовался случаем пополнить свой кошель: бросил бунтовщиков и погнался за призом. Вот что все бы сказали – и внешние обстоятельства дела подкрепляли бы это мнение. Хорнблауэра ждал бы вечный позор. Он рисковал не только жизнью и свободой, но и честью. Он легкомысленно ввязался в игру с огромными ставками ради незначительного результата – ввязался по всегдашней своей глупости.

И тут черная волна реакции схлынула. Он просчитал риск, и его расчеты оправдались. Бунтовщикам не скоро удастся вернуть доверие французских властей – если вообще удастся. Хорнблауэр представил, как верховые гонцы скачут сейчас к батареям Орнфлёра и Кана – предупредить артиллеристов о коварстве неприятеля. Он отрезал бунтовщикам путь к отступлению, лишил их тыла. Он щелкнул Бонапарта по носу под жерлами береговых орудий на главной реке Франции. И захватил приз. Его доля составит по меньшей мере тысячу фунтов, а тысяча фунтов – это всегда приятно. Барбара найдет, на что их потратить.

Внезапно он понял, как непомерно устал – всплеск чувств забрал последние силы, – и уже собирался сказать Фримену, что идет вниз, но одернул себя. В этом нет никакой надобности: если коммодор не на палубе – значит, у себя в каюте, и Фримен прекрасно сам это сообразит. Хорнблауэр устало спустился по трапу и рухнул на койку.

Глава седьмая

– Мистер Фримен свидетельствует вам свое почтение, сэр, – сказал Браун, – и просит сообщить, что светает, погода ясная, сэр. Ветер зюйд-тень-вест, сэр, умеренный. Мы в дрейфе, и приз тоже, прилив заканчивается, сэр.

– Очень хорошо.

Хорнблауэр встал с койки. Он еще не до конца проснулся; в каюте было холодно и в то же время душно даже при открытом кормовом окне.

– Я вымоюсь, – неожиданно объявил Хорнблауэр. – Поди скажи, чтобы вооружили помпу.

Он чувствовал, что не сможет прожить грязным еще день, ноябрь или не ноябрь. Матросы у помпы встретили его появление удивленными возгласами и шутками. Не обращая на них внимания, Хорнблауэр сбросил халат; один матрос боязливо направил на него струю из парусинового шланга, второй качал помпу. Ледяная вода обожгла кожу, Хорнблауэр нелепо запрыгал и завертелся, ловя ртом воздух. Он показал жестом «хватит», но матросы не поняли, а когда он попытался сбежать, направили струю ему вслед.

– Отставить! – завопил Хорнблауэр, окоченевший и почти захлебнувшийся. Безжалостная струя наконец иссякла.

Браун закутал его в большое полотенце и растер пошедшую мурашками кожу. Хорнблауэр тем временем приплясывал и дрожал.

– Я бы в неделю не согрелся, если бы попробовал такое, сэр, – заметил Фримен, с любопытством наблюдавший за представлением.

– Да, – ответил Хорнблауэр, пресекая разговор.

Он оделся в каюте при закрытом окне, чувствуя, как по телу растекается блаженное тепло, затем жадно выпил принесенный Брауном обжигающий кофе. Его переполняла приятная, неожиданная бодрость. Он легко взбежал по трапу обратно на палубу. Уже почти рассвело; можно было различить захваченный индиец, который лежал в дрейфе под ветром от брига на расстоянии в половину пушечного выстрела.

– Приказы, сэр Горацио? – спросил Фримен, козыряя.

Хорнблауэр огляделся, выгадывая время. Он преступно позабыл о делах; он не вспоминал о долге с самого пробуждения, а вернее, с тех пор, как вчера повалился на койку. Надо сейчас же отправить приз в Англию, но в таком случае с ним надо отослать письменный рапорт… При одной мысли о рапорте ему сделалось тошно.

– Пленные, сэр, – напомнил Фримен.

Черт, он позабыл о пленных. Их нужно допросить, записать, что они скажут. Хорнблауэр одновременно чувствовал бодрость и глубочайшую лень – необычное сочетание.

– Им наверняка есть что рассказать, – неумолимо продолжал Фримен. – Лоцман немного понимает по-английски, и мы вчера пригласили его в кают-компанию. Он говорит, Бони получил очередную взбучку. Под городом, который называется Лейпциг или что-то в таком роде. Лоцман говорит, русские через неделю перейдут Рейн. Бони уже в Париже. Может быть, это конец войны.

Они переглянулись; уже целый год мир ждал окончания войны, и много надежд расцвело и увяло за это время. Но русские на Рейне! Английское вторжение с юга не сокрушило империю – что ж, может быть, ее сокрушит этот новый натиск. Впрочем, многие – и Хорнблауэр в том числе – предрекали, что первое же крупное поражение Бонапарта на суше положит конец и его славе непобедимого полководца, и его правлению. Не исключено, что нынешние пророчества так же ошибочны.

– Вижу парус! – крикнул дозорный с мачты и тут же: – Это «Молния», сэр!

Бриг бунтовщиков был там же, где вчера; разошедшийся туман на миг явил его взглядам и тут же сомкнулся вновь. Затем налетел порыв ветра и унес туман окончательно. Хорнблауэр принял решение, которое так долго откладывал:

– Корабль к бою, мистер Фримен, будьте любезны. Мы их вытащим из норы.

Разумеется, другого пути не оставалось. В первый же час после захвата вест-индийца из Гавра во все окрестные французские порты поскакали гонцы: сообщить, что британский бриг с белым крестом на марселе ведет двойную игру. До этой стороны эстуария новость добралась примерно к полуночи: гонец мог переправиться через реку на пароме в Кильбёфе. Все ждут, что бриг совершит еще одно нападение, и левый берег реки – самое подходящее место для атаки. Промедлить значит дать бунтовщикам шанс устранить недоразумение; если на берегу узнают, что в заливе Сены два английских брига-близнеца, мятежники будут спасены. Нельзя терять ни часа.

Все очень ясно и логично, и тем не менее Хорнблауэр, стоя на шканцах, нервно сглотнул. Бой предстоит беспощадный – и очень скоро. На палубу «Порта Цёли» обрушится град картечи. Быть может, час спустя он будет лежать убитым или кричать под ножом корабельного врача. Вчера ночью ему угрожало поражение, сегодня угрожает смерть. Приятное тепло от купания улетучилось, по телу пробегал озноб. Хорнблауэр яростно оскалился от жгучего презрения к себе и принялся расхаживать по крохотным шканцам нарочито легкой походкой. Все дело в воспоминаниях, сказал он мысленно, это они лишают его мужества: память о том, как Ричард семенит рядом, крепко сжимая ручонкой отцовский палец, память о Барбаре… даже о Смолбридже и Бонд-стрит. Он не хочет расставаться с «цветущим пределом радостно-светлого дня»[12]12
  Т. Грэй, «Элегия на сельском кладбище», пер. В. Жуковского.


[Закрыть]. Он хочет жить, а ему, возможно, скоро предстоит умереть.

На «Молнии» поставили еще паруса: косой грот и кливера. В крутой бейдевинд она успела бы достичь Орнфлёра раньше, чем «Порта Цёли» приблизится на расстояние выстрела. Страхи Хорнблауэра отступили на задний план, настолько занимательна была нынешняя тактическая задача.

– Пожалуйста, мистер Фримен, проследите, чтобы матросы позавтракали, – сказал он. – И пушки пока выдвигать не стоит.

– Есть, сэр.

Впереди долгий тяжелый бой; лучше, если матросы позавтракают. А выдвинуть пушки значит показать бунтовщикам, что «Порта Цёли» рассчитывает на сражение; они сообразят, что помощи от французов ждать почему-то не стоит. Чем полнее будет неожиданность, тем больше шансов на легкую победу. Хорнблауэр с ненавистью разглядывал «Молнию» в подзорную трубу, чувствуя холодную, тупую злобу на бунтовщиков, из-за которых должен рисковать жизнью. Сочувствие, которое он испытывал, сидя в покойном адмиралтейском кабинете, совершенно ушло. Мерзавцы заслужили виселицу – от этой мысли в его настроении произошла разительная перемена. Он даже сумел улыбнуться Фримену, когда тот доложил, что бриг готов к бою.

– Очень хорошо, мистер Фримен.

В груди бурлило волнение; Хорнблауэр вновь навел трубу на «Молнию», когда с мачты раздался крик:

– Эй, на палубе! От берега отходит целая флотилия маленьких судов, сэр. Сдается, они движутся к «Молнии», сэр.

Бунтовщики выполняли тот же маневр, что и вчера: шли к французскому берегу, не подпуская «Порта Цёли» на расстояние выстрела. Они решат, что это приветственная депутация. На «Молнии» обезветрили грот, все движения брига замедлились. Хорнблауэр предполагал, что на шканцах кипит жаркий спор: одни мятежники настаивают, что от «Порта Цёли» надо держаться подальше, другие не хотят окончательно сдаваться французам. Быть может, есть и те, кто требует вступить в бой, и даже такие, кто предлагает капитулировать и отдаться на милость судей. В любом случае решение будет принято не единогласно. Наконец парус вновь наполнился ветром; «Молния» шла прямым курсом к Орнфлёру и канонеркам. От «Порта Цёли» ее по-прежнему отделяли мили две.

– Канонерки приближаются к ней, сэр, – произнес Фримен, глядя в подзорную трубу. – А тот люгер шасс-маре полон людьми. Боже! Вот и пушка.

С «Молнии» дали предупредительный выстрел, возможно, чтобы канонерки не приближались, пока команда не примет окончательного решения. В следующий миг она повернула – бунтовщики наконец осознали, что французы их атакуют, – и тут же мелкие суденышки устремились к ней, словно гончие, берущие в кольцо оленя. Прозвучал пяток выстрелов – слишком нестройных, чтобы их можно было назвать бортовым залпом. Канонерки двигались прямо на бриг, длинные весла – по шесть с каждой стороны – придавали им дополнительную скорость и маневренность. Их носы окутались дымом, и над водой прокатился грохот двадцатичетырехфунтовых орудий, куда более низкий, чем тот звук, с которым били каронады «Молнии». Люгер сошелся с нею борт к борту; в подзорную трубу Хорнблауэр видел, как абордажная команда прыгает на палубу брига.

– Пожалуйста, выдвиньте пушки, мистер Фримен, – сказал он.

События развивались с ошеломляющей быстротой – ничего подобного Хорнблауэр не предвидел. Впереди по-прежнему был отчаянный бой, но по крайней мере с французами, не с англичанами. Над палубой «Молнии» клубился пистолетный дым – команда сопротивлялась захватчикам.

Он прошел несколько ярдов в сторону бака и обратился к канонирам.

– Слушайте меня, ребята. Канонерки надо потопить, как только мы с ними сблизимся. Хватит по бортовому залпу на каждую, если будете целить метко. Цельте как следует, в основание мачт. Не стреляйте, пока не будете уверены, что попадете.

– Есть, сэр! – ответили несколько голосов.

Рядом возник Браун.

– Ваши пистолеты, сэр. Я перезарядил их и вставил новые капсюли.

– Спасибо, – ответил Хорнблауэр. Он сунул пистолеты за пояс, по одному с каждой стороны, там, где до них легко будет дотянуться обеими руками. Это немного походило на детскую игру в пиратов, но через пять минут пистолеты могли спасти ему жизнь. Он наполовину выдвинул шпагу из ножен, убеждаясь, что она вынимается свободно, и двинулся к своему месту подле штурвала, на ходу засовывая ее обратно.

– Чуть круче к ветру, – скомандовал он. – Так держать!

«Молния» привелась к ветру и лежала под обстененными парусами – видимо, сейчас у штурвала никого не осталось. Люгер по-прежнему был у ее борта, четыре канонерки, убрав паруса, застыли между двумя бригами. Хорнблауэр видел, как канониры на них склонились над двадцатичетырехфунтовыми погонными орудиями.

– Поставьте матросов к шкотам, мистер Фримен, будьте добры. Мы пройдем между канонерками. Канониры, готовьсь! Руль круто под ветер!

Штурвал повернулся, «Порта Цёли» послушно легла на другой галс. Очень близко грянули выстрелы, и палуба взорвалась фонтаном щепок из рваной дыры у кнехтов грот-мачты: двадцатичетырехфунтовое ядро, выпущенное с близкого расстояния почти вверх, пробило и борт, и палубу.

– К повороту! Руль на борт! – заорал Хорнблауэр, и «Порта Цёли» на новом галсе вошла в узкий просвет между канонерками. Одна за другой выстрелили каронады обоих бортов. Хорнблауэр видел канонерку справа: человек пять у румпеля на корме, гребцы – по двое на каждое весло – налегают изо всех сил, пытаясь развернуть суденышко, еще человек пять у погонного орудия. Кто-то в красном платке стоял у мачты, держась за нее рукой; Хорнблауэр видел его раскрытый от ужаса рот. Тут ядра обрушились на суденышко. Человек в красном исчез – может быть, прыгнул в воду, но, вероятнее, его разорвало в клочья. Корпус канонерки – по сути, просто большой шлюпки, укрепленной, чтобы нести пушку, – разваливался на куски; борт вмяло, словно ударами кузнечного молота. На глазах у Хорнблауэра ее заполняла вода – видимо, ядра, выпущенные сверху, вслед за бортами пробили и дно. Тяжелый нос ушел в волны под весом пушки, корма еще оставалась над водой. Затем пушка соскользнула, и остов на мгновение встал ровно, прежде чем перевернуться. Среди обломков плавали люди. Хорнблауэр глянул за левый борт: вторая канонерка уже погрузилась по планшир, команда пыталась спастись вплавь. Тот, кто командовал этими канонерками, – безмозглый глупец: нельзя было подставлять их под огонь настоящего военного корабля, пусть даже такого маленького, как «Порта Цёли». Они хороши лишь против беспомощного судна – севшего на мель или лишенного мачт.

Шасс-маре и «Молния», по-прежнему сцепившиеся бортами, были уже совсем близко.

– Мистер Фримен, будьте добры, зарядите картечью. Мы пройдем вдоль борта француза. Один бортовой залп, затем в дыму возьмем его на абордаж.

– Есть, сэр.

Фримен повернулся, чтобы отдать приказы.

– Мистер Фримен, все свободные матросы нужны мне в абордажной команде. Вы останетесь здесь…

– Сэр!..

– Вы останетесь здесь. Отберите себе шесть надежных матросов, чтобы вывести корабль отсюда в случае, если мы не вернемся. Вы поняли, мистер Фримен?

– Да, сэр Горацио.

Покуда «Порта Цёли» неслась к французу, у Фримена еще оставалось время отдать приказы, а у Хорнблауэра – с удивлением отметить, что его слова о возможности не вернуться были вполне искренни. Он чувствовал странную решимость победить или погибнуть – он, человек, пугающийся теней. Матросы орали как безумные, французский люгер стремительно приближался. Уже можно было разобрать его название на корме: «Бонн Селестин» из Орнфлёра. На борту видны были синие мундиры и белые штаны. Это солдаты – значит, правда, что Бонапарт из-за нехватки артиллеристов вынужден забирать в армию моряков, а на их место отправляет необученных рекрутов. Жаль, что сейчас они не в открытом море, где большинство новобранцев страдало бы от качки.

– Подведи нас к борту, – приказал Хорнблауэр рулевому.

На палубе «Бонн Селестин» царило замешательство: солдаты бежали к орудиям левого борта, того, к которому приближался бриг.

– Тихо, ребята! – крикнул Хорнблауэр. – Тихо!

В наступившем молчании ему почти не пришлось повышать голос.

– Канониры, смотрите, чтобы каждый выстрел попал в цель. Абордажная команда, готовы?

В ответ раздался новый многоголосый крик. Тридцать человек с пиками и тесаками пригнулись за фальшбортом; как только будет дан бортовой залп и спущен грот, освободятся еще тридцать: маловато для абордажа, если только картечь не нанесет противнику заметный урон и рекруты не дрогнут. Хорнблауэр глянул на рулевого: седобородый моряк спокойно оценивал расстояние между судами и в то же время смотрел на нижнюю шкаторину грота – «Порта Цёли» как раз привелась к ветру. Хорнблауэр сделал мысленную отметку: похвалить его в рапорте. Рулевой круто повернул штурвал.

– Грот долой! – заорал Фримен.

Оглушительно взревели пушки «Бонн Селестин», и в клубящемся дыму лицо обожгло крупинками пороха. Грянули каронады «Порта Цёли», два судна с треском сошлись бортами. Хорнблауэр выхватил шпагу и в дыму вскочил на фальшборт. В тот же миг кто-то рядом одним прыжком перемахнул на палубу «Бонн Селестин» – это был Браун с тесаком в руке. Хорнблауэр прыгнул за ним, но Браун оставался впереди, разя направо и налево по возникающим из дыма фигурам. На палубе лежали груды убитых и раненых – те, кого накрыло картечью с «Порта Цёли». Хорнблауэр споткнулся о чью-то ногу, с трудом удержал равновесие, увидел стремительно надвигающийся штык и в последнее мгновение увернулся. В левой руке у него был пистолет; он направил дуло французу в грудь и выстрелил почти в упор. Дым рассеялся. На баке британские матросы рубились с загнанными в угол солдатами – Хорнблауэр слышал звон стали, – но на корме не осталось ни одного француза. Подштурман Гиббонс тянул фал, спуская с мачты трехцветный флаг. Справа высилась «Молния», над ее фальшбортом мелькали кивера французских пехотинцев. Затем появились голова, плечи, ружейное дуло. Оно начало поворачиваться от Гиббонса к Хорнблауэру, и тут Хорнблауэр выстрелил из второго ствола. Француз упал. С «Порта Цёли» на люгер перепрыгивали матросы – вторая половина абордажной команды.

– За мной! – крикнул Хорнблауэр, торопясь захватить «Молнию», пока там не организовали оборону.

Бриг был выше шасс-маре, так что предстояло карабкаться вверх. Хорнблауэр упер левый локоть в фальшборт и хотел толкнуться, но мешала шпага.

– Помогите мне, черт побери! – крикнул он.

Матрос подставил плечо под его тыльную часть и толкнул с таким похвальным усердием, что Хорнблауэр перелетел через фальшборт и лицом вниз рухнул в шпигат «Молнии»; шпага отлетела в сторону. Он на четвереньках пополз к ней, когда внезапно шестым чувством осознал опасность и нырнул вперед. Голени француза, занесшего над ним саблю, были прямо перед глазами, и Хорнблауэр с размаху боднул их головой. Тут новая волна людей хлынула через фальшборт, на Хорнблауэра наступили, потом кто-то навалился на него сверху и вцепился мертвой хваткой. Где-то выше кричал Браун, звенели сабли, палили пистолеты, и вдруг наступила полная тишина. Человек, с которым Хорнблауэр боролся, внезапно обмяк. Тело оттащили в сторону, Хорнблауэр встал.

– Вы ранены, сэр? – спросил Браун.

– Нет, – ответил он.

На палубе лежали трое или четверо убитых, подле штурвала стояли французские солдаты и двое моряков, разоруженные. Их караулили британские матросы с пистолетами. Рядом сидел французский офицер, совсем мальчишка, с его правого рукава капала кровь, по щекам катились слезы. Хорнблауэр собрался было обратиться к нему, но тут сзади раздалось: «Сэр! Сэр!»

Говорил незнакомый Хорнблауэру британский матрос в бело-красной полосатой рубахе. Он взволнованно размахивал руками и тряс косичкой.

– Сэр! Я сражался против мусью! Я и вот эти ребята. Ваши люди нас видели.

Он указал на матросов, которые до сих пор жались в сторонке, а теперь вышли вперед. Все они согласно закивали.

– Бунтовщики? – спросил Хорнблауэр. В пылу боя он совершенно позабыл про бунт.

– Я не бунтовщик, сэр! Я просто спасал свою жизнь. Правда, ребята?

– Прочь! – рявкнул Браун; лезвие его тесака было в крови.

Перед мысленным взором Хорнблауэра возникла пророческая картина: трибунал, полукруг судей в парадных мундирах, запуганные матросы, не понимающие и половины из разбирательства, которое определит, жить им или умереть, сам он на свидетельском месте, дает показания, честно пытаясь вспомнить каждое слово, произнесенное той и другой стороной. Одно слово может определить выбор между петлей и поркой.

– Взять их под стражу! – приказал он. – Посадить под замок!

– Сэр! Сэр!

– Молчать! – рявкнул Браун.

Несчастных схватили и уволокли прочь.

– Где остальные бунтовщики? – спросил Хорнблауэр.

– Спрятались внизу, – ответил Браун. – Там и французы с ними.

Удивительно, как часто побежденная команда забивается под палубу. Хорнблауэр искренне верил: лучше встретить ярость победителей наверху, чем позорно сдаться в темной духоте твиндека.

С «Порта Цёли» донесся громкий оклик.

– Сэр Горацио! – кричал Фримен. – Нас несет на мель! Испрашиваю позволения отцепиться и поднять паруса.

– Подождите! – крикнул Хорнблауэр.

Он огляделся: три судна сцеплены вместе, пленные под охраной там, тут и повсюду. Под палубами, и на «Молнии», и на «Бонн Селестин» – вооруженные враги; возможно, их много больше, чем у него людей. Снизу донесся оглушительный треск, потом крики и вопли; «Молния» качнулась от удара. Хорнблауэр вспомнил, что секунду назад ухо различило свист пролетающего ядра, но тогда ему было не до того. Он посмотрел на море. Две уцелевшие канонерки покачивались на веслах примерно в двух кабельтовых от сцепленных кораблей. Обе были обращены к ним носом. Хорнблауэр догадывался, что они на мелководье, то есть недосягаемы. Одна канонерка изрыгнула струю дыма; снова сокрушительный треск внизу и крики. Должно быть, двадцатичетырехфунтовые ядра прошивают насквозь всю нижнюю часть корабля, сминая шпангоуты, как бумагу. Хорнблауэр нырнул в неотложные заботы, словно пловец – в ревущие волны.