Текст книги "Лорд Хорнблауэр"

Он утер рот салфеткой, влез в дождевик и поднялся на палубу.

– Мне сдается, мистер Фримен, что ветер немного утих.

– Мне тоже, сэр.

«Порта Цёли» покачивалась на темных волнах почти плавно – они определенно стали менее крутыми. По лицу стекали не брызги, а капли дождя, и по дождю тоже чувствовалось, что шторм выдыхается.

– Под зарифленными кливером и косым гротом мы сможем идти в бейдевинд, сэр, – задумчиво проговорил Фримен.

– Очень хорошо, мистер Фримен. Приступайте.

Управлять бригом – особое искусство, а уж на встречных курсах – тем более. Под кливером, стакселями и косым гротом им можно править как судном с косым парусным вооружением; Хорнблауэр знал все это теоретически, но знал и другое: на практике он бы справился с такой задачей довольно плохо, тем более в темноте и при сильном ветре. У Фримена опыта куда больше, пусть действует на свое усмотрение. Фримен выкрикнул приказы; под громкий скрип блоков зарифленный косой грот поднялся на мачту, матросы на рее тем временем убрали грот-марсель. Под действием кливера бриг начал уваливаться.

– Пошел грот-марса-шкоты! – гаркнул Фримен. – Так держать!

Руль встретил напор воды, не давая бригу увалиться дальше, косой грот повлек его вперед. В один миг «Порта Цёли» из вялой и безропотной преобразилась в яростную и неукротимую. Она больше не покорствовала ветру и волнам, а встречала их грудью; тигрица, перебегавшая от укрытия к укрытию, в исступлении бросилась на загонщиков. Ветер накренил ее, над бушпритом встала пелена брызг. Плавные подъемы и спуски сменились бешеными скачками; бриг содрогался всем корпусом, преодолевая сопротивление волн. Человек, слабый смертный, бросил вызов первобытным силам этого мира, правившим землей и водой от их сотворения. Природа обрушила на Ла-Манш крепкий западный ветер; «Порта Цёли» заставила его нести себя к западу. Да, она продвигалась медленно и мучительно, но – продвигалась! Хорнблауэр, стоя подле штурвала, внезапно ощутил, как в душе закипает ликование. Он – Прометей, похитивший огонь у богов; он взбунтовался против законов природы и может гордиться званием простого смертного.

Глава пятая

Фримен склонился над куском сала, вложенным в нижнее углубление лота; матрос светил ему фонарем. Подштурман и вахтенный мичман завершали группу: виньетку из черных фигур вкруг светлого пятна. Фримен не торопился вынести вердикт. Он посмотрел на грунт, поднятый со дна моря, сперва под одним углом, затем под другим. Понюхал образец, затем тронул его и лизнул палец.

– Песок и черные ракушки, – задумчиво пробормотал он.

Хорнблауэр держался в сторонке; в этом Фримен разбирается лучше него, хотя сказать такое прилюдно было бы почти кощунством, ведь он – капитан в ранге коммодора, а Фримен – простой лейтенант.

– Возможно, мы у мыса Антифер, – сказал наконец Фримен, глядя в темноту, туда, где стоял Хорнблауэр.

– Смените галс, мистер Фримен. И продолжайте бросать лот.

Ползти в темноте вдоль коварного побережья Нормандии – нервное занятие, хотя за последние сутки штормовой ветер улегся до крепкого бриза. Однако Фримен хорошо знает свое дело: десять лет управления маленькими судами на мелководье у европейских берегов дали ему опыт и чутье, каких не приобретешь иначе. Хорнблауэру приходилось целиком полагаться на Фримена; сам он с компасом, картой и лотом худо-бедно управился бы, но считать себя ламаншским лоцманом лучше Фримена было бы просто глупо. «Возможно», – сказал Фримен, однако Хорнблауэр видел: он вполне уверен в своих словах. «Порта Цёли» у мыса Антифер, близковато к подветренному берегу, к рассвету хорошо бы отойти чуть дальше. Хорнблауэр по-прежнему не знал, как быть с «Молнией». Чисто геометрически не существовало способа отрезать бунтовщиков от укрытия: с одной стороны от них – Гавр, с другой – Кан, не считая множества бухточек, каждая из которых надежно защищена батареями. При малейшей угрозе со стороны «Порта Цёли» мятежники вздернут Чодвика на рее – это будет худший и самый опасный прецедент со времени убийства Пигота. Однако с бунтовщиками надо для начала хотя бы поговорить – и лучше, если при этом «Порта Цёли» будет в наиболее выгодной позиции. Вдруг случится чудо? Нужно сделать все, чтобы оказаться на пути блуждающих чудес. Как там сказала Барбара? «Удачлив тот, кто знает, что предоставить случаю». Барбара чересчур высоко его ценит, даже после нескольких лет брака, но в этих ее словах определенно что-то есть.

«Порта Цёли» послушно повернула оверштаг и устремилась на северо-запад в крутой бейдевинд при юго-западном ветре.

– Скоро начнется отлив, сэр Горацио, – заметил Фримен.

– Спасибо.

Еще одно условие в завтрашней задачке, которая до сих пор еще не вполне ясна. «Война – полная противоположность сферической тригонометрии», – подумал про себя Хорнблауэр и тут же улыбнулся этой неуместной мысли. Часто к военной задаче приступаешь, не зная точно, к чему хочешь прийти и даже какими средствами. Здесь все приблизительно, на глазок, угадаешь – не угадаешь. Даже если забыть о других мрачных ее сторонах, война – плохое занятие для человека, привыкшего полагаться на логику. А может, он просто чересчур высокого о себе мнения, и другой офицер – Кокрейн, скажем, или Лидьярд – сейчас уже точно знал бы, как поступит с бунтовщиками, и действовал по безотказному плану.

Резко пробили четыре склянки; бриг шел этим галсом уже полчаса.

– Будьте любезны сменить галс, мистер Фримен. Я не хочу слишком далеко уходить от берега.

– Есть, сэр.

Если бы не война, ни один вменяемый капитан не стал бы приближаться в темноте к мелководью, особенно когда он не вполне уверен в своей позиции. Их оценка выстроена на череде догадок: как далеко бриг снесло ветром за время дрейфа, как действовали на него приливы и отливы, как замеры глубины соотносятся с отметками на картах.

– Как, по-вашему, сэр, что сделают бунтовщики, когда нас увидят? – спросил Фримен.

Хорнблауэр сам дал повод для такой бесцеремонности, когда объяснил, зачем хочет сменить галс. Вопрос раздосадовал его главным образом потому, что он сам не знал ответа.

– Бесполезно задавать вопросы, на которые время ответит само, мистер Фримен, – резко произнес он.

– Однако так приятно поразмышлять, сэр Горацио, – заметил Фримен настолько невозмутимо, что Хорнблауэр в темноте вытаращил на него глаза. Буш, одерни его Хорнблауэр в таком тоне, обиженно замкнулся бы в скорлупе.

– Можете предаваться размышлениям, мистер Фримен, коли вам так угодно. У меня такого намерения нет.

– Спасибо, сэр Горацио.

Уж не скользнула ли во внешне почтительном ответе легкая нотка иронии? Неужто Фримен тайком посмеивается над старшим по званию? Если так, он играет с огнем. Малейший намек на недовольство в рапорте, который Хорнблауэр представит Адмиралтейству, – и Фримен останется на суше до конца дней. Однако Хорнблауэр прекрасно знал, что не сделает такой подлости – не загубит будущность толкового офицера из-за того, что тот недостаточно раболепен.

– Быстро мелеет, сэр, – внезапно произнес Фримен (и он, и Хорнблауэр подсознательно прислушивались к выкрикам лотового). – Я хотел бы сменить галс.

– Да, разумеется, мистер Фримен, – сухо ответил Хорнблауэр.

Они огибали мыс Эв, северную оконечность эстуария Сены, сразу за которой лежит Гавр. Был крошечный шанс, что на рассвете они окажутся под ветром от «Молнии», между нею и Францией, что «Порта Цёли» отрежет мятежникам путь к бегству. А ночь близилась к концу; небо уже заметно посветлело.

– У вас надежный впередсмотрящий на мачте, мистер Фримен?

– Да, сэр Горацио.

Надо сказать матросам, что им предстоит, пусть даже это означает, что известие о мятеже станет всеобщим достоянием. В обычных обстоятельствах разумный офицер не произнесет при своих людях слово «бунт», как укротитель не станет напоминать львам, что они сильнее человека. И обычно нет надобности вводить команду в курс дела: за двадцать лет войны британские моряки навидались всякого, они будут стрелять во французов, американцев или голландцев, не особо задумываясь о том, на чьей стороне правда. Однако, если им без предупреждения прикажут обстрелять британское судно, в точности такой же бриг, возможно, все еще под вымпелом Белой эскадры, матросы растеряются и замешкаются.

Уже почти рассвело.

– Будьте добры, мистер Фримен, прикажите свистать всех наверх. Я обращусь к команде.

Засвистели дудки; сонные подвахтенные высыпали из люков. Бедолаги недобрали час сна из-за того, что солнце встает не точно по расписанию вахт. Хорнблауэр огляделся, ища место повыше: на гладкопалубной «Порта Цёли» не было высоких шканцев, чтобы обратиться с них к собравшимся матросам. Придерживаясь рукой за бакштаг, он вспрыгнул на наветренный фальшборт.

– Матросы! Хотите ли вы знать, зачем вас сюда отправили?

Если они и хотели, это никак не отразилось на сонных лицах незавтракавших людей.

– Хотите ли вы знать, зачем с вами отправили меня?

О, да! Наверняка они ломали голову и строили догадки, чего ради коммодора – и не просто коммодора, а легендарного Хорнблауэра – отправили в море на восемнадцатипушечном бриге. Лестно было видеть, как они оживились, как вскинули головы, хотя Хорнблауэр и проклинал судьбу, вынуждающую его прибегать к риторическим уловкам, а уж тем более – апеллировать к своей славе.

– Совершенно ужасное преступление, – продолжал он. – Британские моряки покрыли себя позором. Они взбунтовались перед лицом неприятеля.

Не было никаких сомнений, что Хорнблауэр завладел вниманием слушателей. Он произнес слово «бунт» перед рабами боцманских дудок и кошек. Бунт – лекарство от всех их бед, от тягот матросского быта, опасностей и жестокого обращения, плохой кормежки и запрета на все жизненные удовольствия. Одна команда взбунтовалась – отчего бы не взбунтоваться им? Он должен будет рассказать о «Молнии», напомнить, как близко они от берегов Франции, где Бонапарт радостно осыплет благами любого британского моряка, который добровольно сдаст британское судно. Хорнблауэр продолжил, стараясь вложить в голос побольше презрения:

– Команда «Молнии», точно такого же брига, как наш, совершила это гнусное предательство. Теперь бунтовщики укрылись здесь, в заливе Сены. Против них ополчился весь свет. Французы мятежниками брезгуют, а наша задача – вытащить этих крыс из норы. Они предали Англию, забыли свой долг перед королем и Отечеством. Полагаю, в большинстве своем это честные, однако недалекие люди, сбитые с толку несколькими подлыми мерзавцами. Эти мерзавцы должны ответить за свое злодеяние, и наше дело – не дать им уйти от кары. Если они настолько обезумели, что решат драться, мы захватим корабль с боем. Если они сдадутся добровольно, то заслужат смягчение приговора. Я хотел бы избежать кровопролития – вы не хуже меня знаете, что ядро убивает человека, не спрашивая, негодяй он или просто глупец. Однако, если они выберут бой, мы дадим им умыться кровью.

Хорнблауэр закончил речь и взглядом показал Фримену, что можно отпустить матросов. Мало радости ораторствовать перед голодными людьми на серой заре, но Хорнблауэр, глядя на матросов, видел, что за них можно не опасаться. Они, конечно, возбужденно переговаривались, но любая команда будет судачить о мятеже, как деревня будет судачить об убийстве. Все говорило, что это именно праздные пересуды, что матросы не делают опасных выводов из его слов. Он явно показал, что ждет от команды исполнения долга против бунтовщиков, и не выказал страха, что она последует дурному примеру. Такая мысль матросам еще не пришла, но может прийти, если дать им время на раздумья. Надо проследить, чтобы они были постоянно заняты. Впрочем, сейчас думать об этом не было нужды, поскольку всякий корабельный день начинался с работы – еще до завтрака им предстояло отдраить палубы.

– Земля! – раздалось с мачты. – Земля справа по курсу!

Утро было туманное, как всегда в Ла-Манше в это время года, но в брезжащем свете Хорнблауэр различил темную полосу между серым морем и серым небом. Фримен изучал землю в подзорную трубу.

– Южный берег залива, – сказал он. – Вон река Кейн.

До Хорнблауэра только начало доходить, что это искаженное на английский манер «Кан», как Фримен огорошил его еще двумя примерами того, что англичанин может сделать с французскими названиями:

– Да, а вот мыс Евы и Харбор-Грейс[9]9
  Харбор-Грейс (гавань Милости) – английское название Гавра, который по-французски именуется Ле-Авр-де-Грас (по названию церкви Нотр-Дам-де-Грас, Божьей Матери Милостивой).


[Закрыть].

В свете наступающего дня стала ясна позиция ««Порта Цёли»», ближе к южному берегу эстуария Сены.

– Вы весьма похвально вели корабль этой ночью, мистер Фримен.

– Спасибо, сэр Горацио.

Хорнблауэр добавил бы более теплые похвалы, если бы Фримен ответил не так холодно, – что ж, можно простить ему некоторую утреннюю раздражительность. Всякий способный лейтенант убежден, что капитан – тот же лейтенант, только более удачливый: ему повезло однажды и продолжает везти дальше, его доход от призовых денег в три раза больше лейтенантского, он пожинает плоды лейтенантских трудов и спокойно глядит в будущее, зная, что рано или поздно получит адмиральский чин, в то время как повышение лейтенанта по-прежнему зависит от каприза старших по званию. Хорнблауэр отлично помнил, что сам в юности думал точно так же; поведение Фримена естественно, хоть и глупо.

Выкрики лотового на руслене указывали, что глубины вновь уменьшаются: срединная банка осталась далеко позади, а сейчас они пересекали южный фарватер эстуария. Впрочем, осадка «Порта Цёли» позволяла им двигаться свободно: бриг для того и сконструирован, чтобы проникать в устья рек и заливчики, угрожая Бонапарту у его собственных берегов. Власть Бонапарта заканчивается на расстоянии выстрела от береговых батарей, а за этой границей безраздельно властвует Британия.

– Парус на подветренной скуле! – крикнул впередсмотрящий.

Фримен с обезьяньей ловкостью взлетел по грот-вантам и, держась за выбленки, навел подзорную трубу.

– Бриг, сэр! – крикнул он Хорнблауэру несколько секунд спустя. – Это точно «Молния», сэр.

– Руль на ветер, мистер Фримен, будьте любезны, и попробуем к ней подойти.

«Молния» была ровно там, где он рассчитывал ее обнаружить, – в таком месте, где берег защитит ее от почти любого ветра, но достаточно далеко в море, чтобы в случае опасности ускользнуть и от британских, и от французских кораблей. Вскоре Хорнблауэр и сам смог увидеть ее в подзорную трубу: суденышко лежало в дрейфе у самого края мелей. Он не различал – по крайней мере с такого расстояния – признаков какого-либо беспорядка на борту. Интересно, сколько подзорных труб направлено сейчас оттуда на «Порта Цёли», как взволнованно переговариваются бунтовщики при виде брига – первого ответа лордов Адмиралтейства на ультиматум. Каждый из этих людей понимает, что его голова – в петле.

– Они от нас не убегают, – заметил Фримен.

– Посмотрим, как долго это продлится, – сказал Хорнблауэр.

– Что это вы вздумали языками чесать, других дел нет? – неожиданно взорвался Фримен. Он обращался к нескольким взволнованным матросам у фальшборта бака. – Старшина судовой полиции! Запишите имена этих людей и подайте мне список в конце вахты! Эй, боцманмат! Кольер! Займите их работой! Это военный корабль, не пансион для барышень!

Тонкий лучик бледного света пробился сквозь облака и озарил «Молнию» в объективе подзорной трубы. Хорнблауэр увидел, как ее реи поворачиваются. Бриг встал по ветру и заскользил в направлении Орнфлёра. На марселе «Молнии» была заметная заплата – светлый крест на фоне более темной парусины, словно это корабль крестоносцев.

– Решили нас не ждать, – сказал Фримен.

– Вижу парус! – крикнул впередсмотрящий. – Парус на подветренной раковине!

Подзорные трубы разом повернулись, словно приводимые в движение одной машиной. В дымке за срединной банкой появился корабль под всеми прямыми парусами до бом-брамселей. Он шел к берегу курсом, на котором расстояние между ним и «Порта Цёли» стремительно увеличивалось. Хорнблауэр тут же понял, что это, и не нуждался в подсказке Фримена.

– Французский вест-индиец, – сказал Фримен. – Идет прямиком к Харбор-Грейс.

Воспользовавшись тем, что шторм раскидал британские военные корабли, судно французской Вест-Индской компании прорвало континентальную блокаду и спешит к Бонапарту с зерном и сахаром. Груз, доставленный на Сену, в средоточие имперской власти, откуда расходится сеть дорог и каналов, стоит двух в какой-нибудь далекой Бискайской бухте. Маленькие военные суда, такие как «Молния» и «Порта Цёли», для того и строились, чтобы такого не допускать.

– Нам его не догнать, он успеет укрыться в Харбор-Грейс, – пробормотал Фримен.

– Не будем его преследовать, – произнес Хорнблауэр громко. – Наш долг – прежде разобраться с «Молнией». Вот уходят по десять фунтов призовых денег на брата.

Достаточно матросов слышали эти слова – они разнесут их остальной команде. Мысль об утраченных призовых деньгах не добавит симпатий бунтовщикам.

Хорнблауэр вновь повернул подзорную трубу к «Молнии»: она по-прежнему держала курс на Орнфлёр. Глупо вынуждать бунтовщиков сдаться французам, остается лишь проглотить горькую пилюлю.

– Пожалуйста, мистер Фримен, положите судно в дрейф. Посмотрим, что они сделают.

«Порта Цёли», повинуясь парусам и рулю, встала против ветра. Хорнблауэр поворачивал подзорную трубу, наблюдая за «Молнией». Как только стало очевидно, что ««Порта Цёли»» легла в дрейф, «Молния» повторила ее маневр. Теперь она покачивалась на волнах, и Хорнблауэр отчетливо видел в трубу светлый крест заплатки на ее марселе.

– Попробуйте сблизиться еще, мистер Фримен.

«Молния» мгновенно развернулась к Франции.

– Что ж, мистер Фримен, намек понятен. Положите судно в дрейф.

Очевидно, бунтовщики не намеревались подпускать ««Порта Цёли»» ближе, чем на теперешнее расстояние, много превышающее дальность выстрела. Они скорее сдадутся французам, чем позволят британскому кораблю приблизиться еще.

– Мистер Фримен, сделайте одолжение, прикажите спустить шлюпку. Я отправлюсь к этим мерзавцам.

Вступить с бунтовщиками в переговоры – значит обнаружить свою слабость. Однако бунтовщикам и без того известно, как сильна их позиция и слаба его. Они не узнают ничего, кроме того, что знали и раньше: что держат Хорнблауэра, лордов Адмиралтейства и всю Британскую империю на рогатине. Фримен не стал протестовать, что неразумно ценимому капитану подвергаться такому риску. Хорнблауэр спустился в каюту и взял приказы – быть может, надо будет подтвердить свои полномочия. Впрочем, он собирался сделать это лишь в крайнем случае: незачем бунтовщикам знать, что пишут лорды Адмиралтейства. Когда он поднялся на палубу, шлюпка уже была на воде, Браун сидел у румпеля. Хорнблауэр перелез через борт и устроился на кормовой банке.

– Отваливай! – крикнул Браун. Весла коснулись воды, и шлюпка поползла к бригу, приплясывая на невысоких волнах.

Хорнблауэр разглядывал «Молнию»: она лежала в дрейфе, но пушки были выдвинуты, абордажные сетки натянуты. Бунтовщики явно не собирались допустить захвата. Матросы стояли на боевых постах, с марсов наблюдали дозорные, на баке расположился уорент-офицер с подзорной трубой под мышкой – никаких признаков, что на корабле бунт.

– Эй, на шлюпке! – разнеслось над водой.

Браун поднял четыре пальца – универсальный жест, означающий, что в шлюпке капитан. Четыре пальца соответствовали четырем фалрепным, необходимым для церемонии встречи.

– Кто вы? – крикнул голос.

Браун взглянул на Хорнблауэра и, получив кивок, проорал:

– Коммодор сэр Горацио Хорнблауэр, кавалер ордена Бани!

– Мы впустим коммодора Хорнблауэра, но никого больше. Подойдите к борту и не вздумайте шутить шутки – у нас тут приготовлены ядра, чтобы на вас сбросить.

Хорнблауэр выбрался на грот-руслень, матрос приподнял абордажную сетку, чтобы он мог под нее подлезть.

– Будьте любезны, коммодор, прикажите шлюпке отойти от греха подальше.

К Хорнблауэру обращался седой старик, судя по подзорной трубе под мышкой, вахтенный офицер. Его белые волосы трепетали на ветру, пронзительные голубые глаза, обрамленные сетью морщин, смотрели из-под белых бровей. Необычным было только одно – заткнутый за пояс пистолет. Хорнблауэр повернулся к шлюпке и отдал требуемый приказ.

– Позвольте спросить, что вам тут надобно, коммодор.

– Я хочу поговорить с главарем мятежников.

– Я капитан этого корабля. Можете обращаться ко мне. Натаниель Свит, сэр.

– Мне не о чем с вами говорить, если только вы не главарь мятежников.

– Коли так, сэр, можете подозвать свою шлюпку и покинуть судно.

Патовая ситуация. Хорнблауэр пристально смотрел в глаза старика. Рядом стояли еще несколько человек, но в их поведении не чувствовалось неуверенности – они были готовы поддержать своего капитана. И все же попробовать стоило.

– Матросы! – начал Хорнблауэр, возвышая голос.

– Отставить! – рявкнул старик. Он вытащил из-за пояса пистолет и направил Хорнблауэру в живот. – Еще одно слово в таком духе, и я выпущу в вас унцию свинца.

Хорнблауэр твердо смотрел на него и на дуло пистолета; удивительным образом он совершенно не испытывал страха, как будто наблюдает за ходами в шахматной игре и не помнит, что сам он – одна из пешек и на кону его жизнь.

– Убейте меня, и Англия не остановится, пока вас не вздернут на виселицу.

– Англия отправила вас сюда, чтобы вздернуть меня на виселицу, – мрачно ответил Свит.

– Нет, – возразил Хорнблауэр. – Я здесь, чтобы вернуть вас на службу королю и Отечеству.

– Мы получим полное прощение?

– Вас будут судить честным судом. Вас и ваших сообщников.

– Что означает виселицу, как я и сказал. Виселицу для меня, и это лучше того, что ожидает других.

– Честный суд, – повторил Хорнблауэр. – С учетом всех смягчающих обстоятельств.

– Я готов присутствовать лишь на одном суде, – ответил Свит. – Где я буду свидетельствовать против Чодвика. Полное прощение для нас, честный суд для Чодвика. Таковы наши условия, сэр.

– Вы глупцы, – сказал Хорнблауэр. – Вы отбрасываете свой последний шанс на спасение. Сдайтесь сейчас, выпустите Чодвика, передайте мне корабль в исправном состоянии, и суд все это учтет. Иначе вас ждет смерть. Вот и все. Смерть. Что спасет вас от возмездия? Ничто.

– Прошу прощения, капитан, но нас спасет Бони, – сухо возразил старик.

– Вы верите слову Бонапарта? – проговорил Хорнблауэр, в отчаянии парируя этот неожиданный выпад. – Да, он будет счастлив заполучить судно, но что ждет вас? Бонапарт не станет поддерживать мятежников – его собственная власть опирается на армию. Он выдаст вас Англии для острастки своим людям.

Это был выстрел наугад, и он попал в «молоко». Свит убрал пистолет за пояс, вытащил из кармана три письма и помахал ими перед Хорнблауэром.

– Вот письмо от военного губернатора Харбор-Грейс. Здесь всего лишь обещают, что нас примут. А вот от префекта департамента Внутренней Сены. Он обещает нам провиант и воду в случае нужды. А это из Парижа, доставлено курьерской почтой. В нем нам обещают неприкосновенность, французское гражданство и пенсию для каждого после шестидесяти лет. Подписано: «Мария-Луиза, императрица, королева и регентша». Бони не откажется от слова, данного его женой.

– Вы вступили в сношения с берегом?! – Хорнблауэр не мог даже изобразить спокойствие.

– Да, – ответил старик. – И вы, капитан, сделали бы так же, если бы вам грозила порка на всех кораблях эскадры[10]10
  Вид наказания за особо тяжкие преступления (в частности, за бунт), когда назначенное судом число ударов (несколько сотен) делилось на число кораблей эскадры. Осужденного везли в шлюпке от корабля к кораблю, и на каждом ему наносили требуемое число ударов, покуда врач не приказывал остановить экзекуцию, – она возобновлялась, как только раны заживали, и могла продолжаться от нескольких месяцев до года.


[Закрыть].

Бесполезно было продолжать этот разговор. Бунтовщики не желали принимать ничьих условий, кроме собственных, и аргументов у Хорнблауэра не осталось. Он не видел признаков раскола на борту. Но, может, если дать им время на размышления… Если они хотя бы несколько часов подумают о том, что за них взялся сам Хорнблауэр, их решимость пойдет на убыль. Может, среди мятежников есть умеренные и они, спасая свою шею, отобьют корабль у главарей. Или команда доберется до спиртного (Хорнблауэр был совершенно ошарашен тем, что взбунтовавшиеся британские моряки не пьяны в стельку). Или произойдет что-нибудь еще. Однако он должен был удалиться гордо, а не поджав хвост.

– Так вы не только бунтовщики, но и предатели? Мне следовало об этом догадаться. Мне следовало знать, что вы за мразь. Я не желаю осквернять свои легкие, дыша одним с вами воздухом.

Он повернулся к борту и подозвал шлюпку.

– Мы такая мразь, – ответил старик, – что отпустим вас, хотя могли бы запереть в кубрике вместе с Чодвиком. Мы могли бы дать вам испробовать девятихвостую кошку, коммодор сэр Горацио Хорнблауэр. Понравилось бы вам это, сэр? Вспоминайте завтра: если ваша кожа по-прежнему у вас на ребрах, так это потому, что мы вас пощадили. Желаю здравствовать, капитан.

В последних словах было столько яда, что у Хорнблауэра мороз пробежал по коже: ему отчетливо представилось то, о чем говорил Свит. Подлезая под абордажную сетку, он совсем не чувствовал, что отступает с гордо поднятой головой.

Шлюпка запрыгала на волнах, за ее кормой мерно покачивалась «Молния». Хорнблауэр переводил взгляд с одного брига на другой: два судна-близнеца, единственное отличие – белый крест заплатки на фор-марселе «Молнии». Какая ирония, что даже его опытный глаз не видит разницы между бригом, чья команда хранит верность королю, и кораблем мятежников. От этой мысли ему сделалось еще горше: переговоры с бунтовщиками закончились полным и сокрушительным провалом. Никакой надежды, что они смягчат условия. Ему предстоит выбор: пообещать им безоговорочную амнистию или загнать их в руки Бонапарту. В обоих случаях он покажет себя никчемным офицером: так с заданием справился бы последний желторотый мичман. Время пока не торопило, поскольку известие о мятеже еще не достигло флота, но, если среди бунтовщиков не возникнет раскол – а Хорнблауэр не думал, что раскол возможен, – промедление ничего не даст.

Шлюпка была сейчас ровно на половине пути между двумя бригами; с двумя этими судами у побережья Нормандии он столько бы мог сделать! Весь эстуарий Сены оказался бы в его власти! Горечь захлестнула с головой, и тут он решительно взял себя в руки. Ему пришла мысль, а с ней – и привычные симптомы: сухость во рту, покалывание в ногах, участившееся сердцебиение. Хорнблауэр смотрел то на один бриг, то на другой, а расчеты ветра, прилива, времени захода и восхода происходили в голове сами собой, без всякого сознательного усилия.

– Поднажмите, ребята, – сказал он гребцам, и они поднажали, но для его теперешнего нетерпения скорость все равно была слишком мала.

Браун глядел на своего капитана искоса, силясь вообразить, что тот придумал; сам Браун, знавший ровно столько же, сколько Хорнблауэр, не видел никакого выхода. Ему было известно только одно: капитан то и дело оглядывается через плечо на мятежный бриг.

– Весла! – рявкнул Браун, и по сигналу вахтенного офицера шлюпка подошла к борту. Загребной уцепился багром за руслень, Хорнблауэр с неловкой торопливостью, которой не мог сдержать, перелез через борт. На шканцах ждал Фримен. Хорнблауэр отсалютовал ему и, еще держа пальцы у треуголки, отдал первый приказ.

– Мистер Фримен, будьте добры позвать парусного мастера. И всех его помощников, и всех матросов, кто умеет держать иголку и гардаман.

– Есть, сэр.

Приказ есть приказ, даже такой дикий: шить паруса во время переговоров с бунтовщиками. Хорнблауэр глядел на «Молнию», которая по-прежнему лежала в дрейфе вне досягаемости для пушек. Фронтальная атака ничего не даст, фланги бунтовщиков надежно защищены, единственная надежда – ударить по их тылам, и, кажется, он придумал, как это сделать. Обстоятельства сошлись невероятно удачно, его дело – не упустить подарок судьбы. Придется пойти на очень большой риск, но он сделает все, чтобы уменьшить шансы провала. Удачлив тот, кто знает, что предоставить случаю.

Перед ним стоял ссутуленный моряк, рядом с моряком – Фримен.

– Свенсон, помощник парусного мастера, сэр.

– Спасибо, мистер Фримен. Видите вон тот залатанный фор-марсель? Свенсон, посмотри на него хорошенько в подзорную трубу.

Старик-швед морщинистой рукой взял трубу и поднес к глазу.

– Мистер Фримен, мне нужен точно такой же фор-марсель для «Порта Цёли». Чтобы их никто не отличил. Это возможно?

Фримен глянул на Свенсона.

– Так точно, сэр. Справлюсь, – ответил Свенсон, переводя взгляд с Фримена на Хорнблауэра и обратно. – У меня есть рулон новой парусины и старые марсели. Справлюсь, сэр.

– Мне нужен готовый парус к четырем склянкам полуденной вахты. Приступайте немедленно.

Тем временем успели выяснить, кто из матросов искусен в шитье парусов. Избранные кандидаты обступили Свенсона; многие ухмылялись во весь рот. Хорнблауэр чувствовал, как предвкушение чего-то необычного расходится по кораблю, словно круги от брошенного в пруд камня. Никто до конца не понимал, что задумал коммодор, но все видели: он готовит какую-то хитрость. Это поддерживало дисциплину и боевой дух лучше, чем будничный распорядок.

– Итак, мистер Фримен, я предлагаю следующее, – начал Хорнблауэр, подходя к борту. – «Молния» и «Порта Цёли» похожи как две капли воды, а когда мы поднимем новый фор-марсель, станут и вовсе неотличимы. Бунтовщики вошли в сношение с берегом, они сами мне рассказали. Более того, мистер Фримен, они вели переговоры с военным губернатором Гавра. Харбор-Грейс, мистер Фримен. Бони и военный губернатор пообещали им деньги и неприкосновенность, если они войдут в порт. Вместо них войдем мы. А там сейчас тот вест-индиец, которого мы видели утром.

– Мы его захватим, сэр!

– Возможно. Бог весть, что там в гавани, но мы будем готовы ко всему. Выберите двадцать самых надежных матросов и офицера. Объясните каждому, что он должен делать, если мы сможем захватить приз. Кливера, марсели, штурвал, перерезать якорный канат – вы все это знаете не хуже меня. Мы войдем в гавань с началом сумерек, если ветер не переменится, а я думаю, он не переменится. Странно будет, если мы не найдем, чем досадить лягушатникам.

– Клянусь Богом, сэр, они решат, что это бунтовщики! Подумают, что весь мятеж был только уловкой! И тогда…

– Надеюсь, что так и будет, мистер Фримен.