Текст книги "Лорд Хорнблауэр"

Сесил Скотт Форестер
Лорд Хорнблауэр

© Cassette Productions Ltd, 1946

© Доброхотова-Майкова Е.М., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2017

* * *

Глава первая

Резная дубовая скамья под сэром Горацио Хорнблауэром была исключительно жесткой, а проповедь, которую читал сейчас настоятель Вестминстерского аббатства, – исключительно скучной. Хорнблауэр ерзал, как ребенок, и, как ребенок, глазел по сторонам в попытке хоть немного отвлечься. Над головой уходил ввысь веерный свод бесспорно красивейшего здания в мире: была какая-то математическая правильность в том, как сходились и расходились нервюры готических розеток, некая вдохновенная логика. Безымянные каменотесы, создавшие этот узор, были воистину гении, опередившие свое время.

Проповедь все тянулась, и Хорнблауэр подозревал, что после нее снова начнется пение, снова его будут терзать пронзительные голоса мальчиков-хористов в белых стихарях. Вот цена, которую приходится платить за ленту со звездой, за принадлежность к ордену Бани; поскольку все знали, что он в Англии по болезни – и совершенно выздоровел, – ему никак не возможно было пропустить эту, главную, церемонию ордена. Разумеется, капелла выглядела довольно впечатляюще: тусклый дневной свет из окон вспыхивал и дробился на пурпурных рыцарских мантиях и сверкающих орденах. Да, надо признать, помпезная церемония по-своему красива, даже если не думать о ее истории. Может быть, в прежние годы та же скамья доставляла такие же мучения Хоуку или Ансону; может быть, Мальборо, в малиновом и белом, как сейчас Хорнблауэр, так же изводился и ерзал во время похожей проповеди.

Вон тот важный господин в золоченой короне и бархатном плаще, расшитом королевскими гербами, – всего-навсего герольд ордена, чей-то родственник, получающий приличный доход за то, что раз в год высиживает скучную проповедь. Рядом – принц-регент, суверен ордена, его багровое лицо неприятно дисгармонирует с пурпурной мантией. Есть здесь и военные, незнакомые Хорнблауэру полковники и генералы. Но остальные в капелле – люди, с которыми он горд состоять в одном ордене. Лорд Сент-Винсент, грузный и мрачный, человек, который с пятнадцатью линейными кораблями атаковал почти тридцать испанских. Дункан, уничтоживший голландский флот в битве при Кампердауне, и еще десяток адмиралов и капитанов, некоторые даже младше его в списке: Лидьярд, захвативший «Помону» у побережья Кубы, Самюэль Худ, командовавший «Рьяным» у Абукирка, Йео, штурмовавший испанскую крепость Эль-Муро. Хорнблауэр с легким стыдом осознавал, что ему лестно быть их собратом по ордену. И еще трижды столько героев сейчас в море (здесь присутствовали лишь те, кто в увольнении либо служит на суше) – ведут последний отчаянный бой с империей Бонапарта.

Флотский лейтенант вошел в капеллу и на мгновение застыл, отыскивая глазами лорда Сент-Винсента, затем подошел к нему и протянул большой пакет (печати были уже сломаны). Никто больше не слушал проповедь: первые люди Королевского флота тянули шеи, глядя, как Сент-Винсент читает депешу, доставленную, надо полагать, из Адмиралтейства в другом конце Уайтхолла. Настоятель сбился, потом взял себя в руки и бодро продолжил вещать в глухие уши, которым еще долго предстояло оставаться глухими, поскольку Сент-Винсент прочел депешу, ни разу не изменившись в лице, и тут же начал читать ее по второму разу. Человек, который так дерзко поставил на карту судьбу Отечества в битве при Сан-Висенти, принесшей ему нынешний титул, не желал действовать сгоряча, когда есть время подумать.

Он прочел депешу второй раз, сложил ее и обвел глазами капеллу. Два десятка рыцарей ордена Бани от волнения перестали дышать, и каждый надеялся, что Сент-Винсент посмотрит на него. Адмирал встал и подобрал полы малиновой мантии, что-то сказал ожидавшему лейтенанту и, взяв шляпу с плюмажем, вышел. Лейтенант под взглядами всех присутствующих флотских офицеров двинулся поперек главного нефа. Хорнблауэр смущенно заерзал, сердце у него забилось сильнее: лейтенант шел прямо к нему.

– Его милость шлет вам свои приветствия, сэр, – сказал лейтенант, – и желал бы немедля с вами переговорить.

Теперь наступил черед Хорнблауэра подбирать мантию и оборачиваться за шляпой, которую он чуть не забыл. Надо было любой ценой сохранить невозмутимость, чтобы другие рыцари не посмеялись над его волнением, держаться так, словно разговор с первым лордом Адмиралтейства для него – самое привычное дело. Хорнблауэр небрежно встал со скамьи, зацепился ногой за шпагу и только по милости Провидения не грохнулся на пол. Звеня шпорами и ножнами, он кое-как удержал равновесие и с величавым достоинством двинулся к выходу. Все смотрели на него: армейские офицеры – с праздным любопытством, но вот флотские – Линьярд и другие – наверняка гадали, какой неожиданный оборот приняла война на море, и каждый в душе завидовал его будущим подвигам и наградам. В дальнем конце капеллы, там, где были скамьи для привилегированной публики, пробиралась между сидящими Барбара. Заговорить под столькими взглядами Хорнблауэр не решался из опасения не совладать с голосом, поэтому только улыбнулся и подал ей руку. В следующий миг он почувствовал ее твердое касание и услышал ясный, уверенный голос: Барбару ничуть не страшило, что все на них смотрят.

– Новые неприятности, дорогой? – спросила она.

– Думаю, да, – промямлил Хорнблауэр.

За дверью ждал Сент-Винсент, легкий ветерок колыхал белые страусовые перья на шляпе и раздувал полы шелковой мантии. Первый лорд Адмиралтейства расхаживал взад-вперед на огромных раздутых ногах; белые шелковые о-де-шосс[1]1
  Короткие штаны буфами (здесь и далее примечания переводчика).


[Закрыть] и чулки еще больше подчеркивали их отечность, белые шелковые сапожки бугрились от подагрических шишек, однако даже нелепый костюм не мог отнять у этого человека его мрачного величия. Барбара выпустила локоть мужа и приотстала, чтобы мужчины могли поговорить с глазу на глаз.

– Сэр? – спросил Хорнблауэр и тут же – он еще не привык обращаться к пэрам – поправился: – Милорд?

– Вы готовы к действительной службе, Хорнблауэр?

– Да, милорд.

– Вам надо будет выйти в море сегодня вечером.

– Есть, сэр… милорд.

– Как только эти болваны подадут карету, я отвезу вас в Адмиралтейство и вручу вам приказы, – Сент-Винсент возвысил голос до рева, каким окликал впередсмотрящего на мачте в вест-индские ураганы. – Черт подери, Джонсон, готовы лошади или нет?

Тут он заметил леди Барбару.

– Ваш слуга, мэм, – адмирал снял шляпу и, прижимая ее к груди, отвесил поклон. Годы, подагра и целая жизнь службы на флоте не отучили его от придворной учтивости, однако государственные дела по-прежнему были на первом месте, так что он тут же вновь повернулся к Хорнблауэру.

– Что вы мне поручаете, милорд? – спросил тот.

– Подавить мятеж, – мрачно ответил Сент-Винсент. – Треклятые черти снова взбунтовались. Это может стать повторением девяносто седьмого[2]2
  Сент-Винсент имеет в виду мятежи 1797 года в Спитхеде и Норе, крупнейшие в истории Британского флота, когда многие опасались, что волнения перерастут в более мощное восстание, аналогичное Великой французской революции. В Спитхеде моряки настаивали на своей верности Англии и подчеркивали, что их требования относятся только к тяготам службы. Адмирал Ричард Хау, пользовавшийся уважением моряков, добился королевского прощения для всех команд и удовлетворения их требований, после чего порядок был восстановлен. В Норе восставшие выдвинули политические требования, блокировали Лондон и грозили в случае невыполнения их условий перейти на сторону Франции. Мятеж был подавлен, примерно тридцать зачинщиков казнены, еще тридцать наказаны, остальных участников мятежа простили.


[Закрыть]. Вы случаем не знали такого Чодвика? Лейтенанта Огастина Чодвика?

– Он был мичманом под моим командованием у Пелью, милорд.

– Так вот, он… Наконец мой экипаж, черт его дери. Как насчет леди Барбары?

– Я поеду на Бонд-стрит в своей карете, – сказала Барбара, – а потом пришлю ее за Горацио к Адмиралтейству. Вот, кстати, и она.

Карета с кучером и Брауном на козлах как раз остановилась сразу за экипажем Сент-Винсента. Браун спрыгнул на мостовую.

– Очень хорошо. Идемте, Хорнблауэр. Еще раз ваш слуга, мэм.

Сент-Винсент с усилием взобрался в экипаж, Хорнблауэр влез следом, и кони зацокали по мостовой, увлекая тяжелый экипаж. Адмирал, сгорбившись, сидел на кожаном сиденье; бледный свет из окна падал на его изборожденное глубокими морщинами лицо. Уличные оборванцы, заметив ярко одетых господ в карете, заорали «ура» и замахали драными шляпами.

– Чодвик командовал восемнадцатипушечным бригом «Молния» в заливе Сены, – начал Сент-Винсент. – Команда взбунтовалась. Его и остальных офицеров держат в заложниках. Подштурмана и четырех матросов, не примкнувших к мятежу, отпустили на гичке с ультиматумом Адмиралтейству. Гичка добралась до Бембриджа вчера вечером, бумаги мне принесли только что – вот они.

Сент-Винсент потряс депешей, которую все это время не выпускал из рук.

– Чего они требуют, милорд?

– Полного прощения. И повесить Чодвика. В противном случае обещают сдать бриг французам.

– Безумцы! – воскликнул Хорнблауэр.

Он помнил Чодвика по службе на «Неустанном»: тогда, двадцать лет назад, он был староват для мичмана. Теперь ему за пятьдесят, а он всего лишь лейтенант. То, что его так долго не повышали в чине, наверняка еще сильнее испортило и без того дурной характер. При желании он мог превратить бриг, на котором, скорее всего, был единственным офицером, в сущий ад. Вероятно, это и привело к мятежу. После страшных уроков Спитхеда и Нора, после убийства Пигота на «Гермионе»[3]3
  В год мятежей в Спитхеде и Норе произошло еще несколько бунтов, из них бунт на «Гермионе» в Вест-Индии был самым кровавым. Матросы убили капитана Хью Пигота, чья исключительная жестокость стала причиной мятежа, всех офицеров, а также почти всех уорент-офицеров, после чего сдали корабль испанцам.


[Закрыть] некоторые худшие несправедливости флотской жизни были устранены. Жизнь эта оставалась суровой, но не настолько, чтобы поднять матросов на самоубийственный мятеж, если их не подталкивают какие-то особые обстоятельства. Жестокий и несправедливый капитан, умный и решительный вожак в команде – это сочетание может породить бунт. Однако, каковы бы ни были причины мятежа, подавлять его надо быстро и безжалостно. Чума и оспа не так заразны и губительны, как волнения на флоте. Позволь одному бунтовщику уйти от наказания, и все обиженные последуют его примеру.

А борьба с французской деспотией сейчас на переломе. Пятьсот военных кораблей – из них двести линейных – поддерживают британское господство на море. Сто тысяч солдат под командованием Веллингтона пробиваются через Европу в Северную Францию. А в Восточной Европе Бонапарта теснят русские и пруссаки, австрийцы и шведы, хорваты, венгры и голландцы – всех их кормит, одевает и вооружает Англия. Ее силы на пределе. Бонапарт бьется за свою жизнь, он хитер и решителен, как никогда. Еще несколько месяцев самотреченного упорства, и тирания рухнет, обезумевшее человечество обретет мир; мгновенная слабость, тень сомнения – и Европа погрузится во мрак деспотии на десятилетия, на века.

Экипаж въехал во двор Адмиралтейства, и двое одноногих флотских инвалидов, стуча по мостовой деревяшками, подошли открыть дверцу. Сент-Винсент и Хорнблауэр, в мантиях малинового и белого шелка, прошли в кабинет первого лорда.

– Вот их ультиматум, – сказал Сент-Винсент, бросая бумагу на стол.

Первым делом Хорнблауэр отметил корявый почерк – это явно писал не разорившийся торговец и не помощник стряпчего, нечаянно угодивший под вербовку.

На борту корабля его величества «Молния» близ Гавра

7 октября 1813 г.

Мы все здесь верные и честные моряки, но лейтенант Огастин Чодвик морил нас голодом, и порол кошками, и целый месяц дважды за каждую вахту приказывал свистать всех наверх. Вчера он сказал, что сегодня выпорет каждого третьего, а как только они смогут встать, то и всех остальных. Так что мы заперли его в каюте, а на ноке фок-рея закрепили трос, чтобы его вздернуть по справедливости за то, что он убил юнгу Джеймса Джонса, а в рапорте, мы думаем, написал, что тот умер от лихорадки. Пусть лорды Адмиралтейства нам пообещают, что отправят его под суд, назначат нам других офицеров и никого наказывать не станут. Мы хотим сражаться за Англию, потому что мы все верные и честные моряки, но Франция у нас под ветром, и мы все сообща решили, что не позволим повесить нас как бунтовщиков, а если вы попытаетесь захватить корабль, мы повесим лейтенанта Чодвика на рее и уйдем к французам. Мы все под этим подписываемся.

Ваши смиренные и покорные слуги

По всем полям письма шли подписи – семь настоящих и около сотни крестиков с припискам «Генри Уилсон руку приложил», «Уильям Оуэн руку приложил» и так далее, – отражающие обычную пропорцию грамотных и неграмотных в корабельной команде. Хорнблауэр закончил читать письмо и поднял взгляд на адмирала.

– Собаки, – сказал тот. – Треклятые бунтовщики.

«Может, и так, – подумал Хорнблауэр, – но их можно понять». Он легко мог вообразить, что им пришлось вынести: изощренную бессмысленную жестокость вдобавок к обычным тяготам блокадной службы. Безысходные страдания, от которых избавит только смерть или мятеж.

Матросов пообещали выпороть, и они восстали – Хорнблауэр не мог их винить. Он видел много спин, изодранных в клочья девятихвостой кошкой, и знал, что сам бы пошел на все, буквально на все, чтобы такого избежать. От одной мысли, что бы он испытал, если бы его пообещали выпороть через неделю, по коже пошли мурашки. Моральное право – на стороне бунтовщиков; то, что их необходимо наказать, – вопрос не справедливости, а целесообразности. Ради будущего страны мятежников необходимо схватить, вожаков повесить, остальных выпороть – прижечь язву до того, как она распространится. Их надо повесить, даже если они правы, точно так же, как надо убивать французов – быть может, заботливых мужей и отцов. Однако нельзя показывать Сент-Винсенту свои чувства – первый лорд Адмиралтейства яро ненавидит бунтовщиков и не желает вникать в то, что ими двигало.

– Какие приказы вы даете мне, милорд? – спросил Хорнблауэр.

– Я даю вам карт-бланш, – ответил Сент-Винсент. – Полную свободу действий. Приведите «Молнию» назад в целости и сохранности, с бунтовщиками на борту, а уж как это сделать, решайте сами.

– Вы даете мне все полномочия – например, вести переговоры, милорд?

– Черт побери, я такого не говорил, – ответил Сент-Винсент. – Я имел в виду, что вы получите все, что потребуется. Хотите – дам вам три линейных корабля, пару фрегатов, бомбардирские кечи. Даже ракетный катер, если придумаете, что с ним делать, – Конгрив[4]4
  Сэр Уильям Конгрив, 2-й баронет (1772–1828) – английский изобретатель. Созданные им пороховые ракеты с корпусом из листового железа использовались в ряде сражений Наполеоновских войн, в том числе с катеров при бомбардировке Булони в 1806-м и Копенгагена в 1807-м.


[Закрыть] был бы счастлив еще разок увидеть свои ракеты в бою.

– Я не думаю, что тут нужны крупные силы. Линейные корабли, на мой взгляд, будут излишни.

– Знаю, черт побери! – на массивном лице Сент-Винсента явственно отразилась внутренняя борьба. – Мерзавцы при первых признаках опасности улизнут в устье Сены, и поминай как звали. Тут нужны мозги. Поэтому-то, Хорнблауэр, я и послал за вами.

Лестный комплимент. Хорнблауэр даже приосанился; на удивление приятно было сознавать, что он говорит почти на равных с величайшим адмиралом в истории Англии. Чувства, кипящие в груди Сент-Винсента, выплеснулись еще одним неожиданным признанием:

– И вас любят. Черт побери, я не знаю такого, кто бы вас не любил. За вами идут, вас слушают. Вы из тех офицеров, о которых матросы говорят между собой. На вас надеются, от вас ждут подвигов – и я тоже жду, сами видите.

– Но, чтобы говорить с матросами, я должен вступить с ними в переговоры, милорд.

– Никаких переговоров с бунтовщиками! – взревел Сент-Винсент и грохнул по столу кулаком, огромным, как баранья ляжка. – Допереговаривались уже в девяносто седьмом!

– Тогда карт-бланш, который вы мне даете, – не более чем обычные приказы флотскому офицеру, милорд, – сказал Хорнблауэр.

Вопрос был очень важен: ему поручают крайне трудное задание, и за провал придется отвечать по всей строгости. Он и вообразить не мог, что станет препираться с первым лордом Адмиралтейства, однако необходимость вынудила. Хорнблауэр с неожиданной ясностью осознал, что борется не за себя, не себе выторговывает условия, а спорит совершенно безлично. Офицер, которого отправляют вернуть «Молнию» и чье будущее зависит от широты полномочий, – не Хорнблауэр в белом и малиновом шелке, сидящий в резном кресле, а неведомый бедолага, чьи интересы надо отстаивать, потому что они совпадают с интересами страны. Тут оба персонажа слились, и это вновь стал он, муж Барбары, человек, обедавший вчера у лорда Ливерпуля[5]5
  Роберт Банкс Дженкинсон, 2-й граф Ливерпуль (1770–1828) – премьер-министр Великобритании с 1812 по 1827 год.


[Закрыть] и оттого страдающий сегодня легкой головной болью, офицер, которому поручено это неприятное дело, не сулящее ни славы, ни отличий, но способное превратить его в посмешище для флота и всей страны.

Хорнблауэр вновь пристально глянул на адмирала: Сент-Винсент не дурак, за этим изрезанным лбом работает мощный мозг. Он борется со своими предрассудками, готовится отбросить их ради долга.

– Ладно, Хорнблауэр, – сказал наконец первый лорд. – Даю вам все полномочия. Они будут изложены в приказах. Разумеется, за вами сохранится звание коммодора.

– Спасибо, милорд, – ответил Хорнблауэр.

– Вот судовая роль, – продолжал Сент-Винсент. – Ни о ком ничего порочащего не известно. Натаниель Свит, боцманмат – вот его подпись – был первым помощником на ньюкаслском углевозном бриге. Списан за пьянство. Может, вожак – он. Но может быть и любой другой.

– Известие о бунте уже распространилось?

– Нет. И дай-то бог, чтобы не распространилось до открытия трибунала. Холдену в Бембридже хватило ума придержать язык. Он посадил подштурмана и матросов под замок. На следующей неделе «Дротик» уходит в Калькутту – я отправлю их на нем. В ближайшие месяцы никто ничего не узнает.

Мятеж – зараза, передаваемая словами. Очаг инфекции необходимо изолировать, потом уничтожить.

Сент-Винсент придвинул себе лист бумаги и взял перо – роскошное индюшачье, с новомодным золотым кончиком.

– Так какой корабль вы хотите взять?

– Что-нибудь маленькое и маневренное, – ответил Хорнблауэр.

Он и отдаленно не представлял, как захватит мятежный бриг в двух милях от французского берега, однако гордость заставляла держаться уверенно. «Интересно, – подумалось ему, – другие люди такие же: напускают на себя храбрый вид, когда в душе чувствуют себя слабыми и беспомощными?» Он вспомнил рассказ Светония о Нероне, считавшем, что другие столь же развратны, но ловко скрывают свои пороки.

– У нас есть «Порта Цёли»[6]6
  Порта Цёли (Porta Coeli) – Небесные врата (лат.).


[Закрыть], – сказал Сент-Винсент, поднимая седые брови. – Восемнадцатипушечный бриг – в точности такой же, как «Молния». Сейчас в Спитхеде, готов к отплытию. Капитан – Фримен, командовал тендером «Моллюск» в вашей балтийской эскадре. Он же и доставил вас в Англию, если не ошибаюсь?

– Да, милорд.

– Годится вам этот бриг?

– Думаю да, милорд.

– Пелью сейчас командует Средне-ламаншской эскадрой. Я отправлю ему приказ, чтобы он оказал вам любую помощь, какую попросите.

– Спасибо, милорд.

Вот он соглашается на трудное – быть может, невыполнимое – задание, не оставляя никаких путей к отступлению, не пытаясь посеять семена оправданий на случай будущего провала. Крайне легкомысленно с его стороны, однако дурацкая гордость мешала поступить иначе. Он не мог говорить Сент-Винсенту «если» и «но». Да и никому другому, коли на то пошло. Интересно, почему? Потому что комплимент первого лорда Адмиралтейства вскружил ему голову? Или потому что адмирал разрешил ему «требовать» помощи у Пелью, главнокомандующего, человека, у которого он двадцать лет назад служил мичманом? Не по той и не по другой причине, решил Хорнблауэр. Просто из нелепой гордости.

– Ветер норд-вест, устойчивый, – продолжал Сент-Винсент, глядя на картушку со стрелкой, управляемой флюгером на крыше Адмиралтейства. – Впрочем, барометр падает. Чем скорее вы тронетесь в путь, тем лучше. Я пришлю вам приказы на квартиру – воспользуйтесь случаем попрощаться с женой. Где ваши вещи?

– В Смолбридже, милорд. Почти по дороге в Портсмут.

– Отлично. Сейчас полдень. Тронетесь в три. С одним сундуком вы можете поехать почтовой коляской. Дороги еще не развезло, так что до Портсмута доберетесь часов за семь-восемь. В полночь сможете выйти в море. Приказы для Фримена я отправлю курьерской почтой прямо сейчас. Удачи вам, Хорнблауэр.

– Спасибо, милорд.

Хорнблауэр подобрал мантию и, придерживая шпагу, встал. В дверях он чуть не столкнулся с секретарем, которого первый лорд вызвал колокольчиком. Снаружи дул тот самый норд-вест, о котором говорил адмирал, и Хорнблауэру в шелковой рыцарской мантии стало зябко и неуютно. Впрочем, как и обещала Барбара, карета уже ждала у дверей.

Глава вторая

Барбара встретила его, спокойная внешне, как пристало дочери и сестре воинов, однако заговорила она напряженно и позволила себе только одно слово:

– Приказы?

– Да, – Хорнблауэра обуревали смешанные чувства, и он, не в силах полностью с ними совладать, добавил: – Да, дорогая.

– Когда?

– Отплытие сегодня ночью из Спитхеда. Сейчас пишут приказы – как только они прибудут, я должен буду тронуться.

– Глядя на Сент-Винсента, я так и подумала, поэтому отправила Брауна в Смолбридж упаковать твои вещи. К нашему приезду твой сундук будет уже готов.

Предусмотрительная умница Барбара, не теряющая головы даже в такие минуты! И все же он сумел выговорить лишь: «Спасибо, дорогая». Даже и теперь, на третьем году брака, случалось, что его переполняли чувства, которые он (может быть, именно из-за силы этих чувств) не мог выразить словами.

– Можно мне спросить, куда тебя отправляют, дорогой?

– Даже если ты спросишь, я не вправе буду ответить, – Хорнблауэр выдавил улыбку. – Извини, дорогая.

Барбара никому ничего не скажет и тенью намека не выдаст, куда и зачем отправился ее муж, но все равно он должен молчать. Тогда, если слухи о мятеже просочатся, Барбара останется вне подозрений. Однако истинная причина в другом. Долг требует хранить молчание, и долг не знает исключений. Барбара улыбнулась в ответ так безмятежно, как требовал долг, и аккуратно расправила складки шелковой мантии у него на плечах.

– Как жаль, – сказала она, – что в наше время мужчины редко одеваются красиво. Малиновое и белое замечательно подчеркивает твою привлекательность. Ты очень хорош собой – ты это знаешь?

И тут хрупкий барьер между ними исчез как лопнувший мыльный пузырь. Натура Хорнблауэра требовала любви, знаков привязанности, однако привычка к самодисциплине в жестоком мире не позволяла эту потребность обнаруживать. Он подсознательно боялся нарваться на упрек и потому всегда был настороже: по отношению к себе, по отношению к миру. И Барбара – она знала эти стороны его характера, хоть они и ранили ее гордость. Стоическое английское воспитание приучило ее не доверять чувствам, осуждать любое их проявление. Она досадовала, что ее счастье зависит от него, как он досадовал, что нуждается в ее любви. Эти два гордых человека по той или иной причине сделали эгоцентричную самодостаточность своим идеалом совершенства; отказаться от этого идеала значило переступить через себя, принести жертву, на которую они были, как правило, не готовы.

Но сейчас, когда над ними нависла тень разлуки, гордость и досада исчезли, рухнули укрепления, возведенные каждым вокруг себя за долгие годы. Барбара припала к мужу, ее руки ощущали сквозь шелк камзола его тепло. Он так же страстно стиснул ее в объятиях. Веяния времени избавили женщин от корсетов, так что в лиф платья были вшиты лишь несколько узких пластин китового уса, и Хорнблауэр чувствовал, как слабеет под ласками тело, упругое и мускулистое от долгих пеших прогулок и верховой езды, – тело, которое он научился любить таким, хотя раньше считал, что женщины должны быть мягкими и податливыми.

– Милый! Радость моя! – воскликнула она, а когда их губы соприкоснулись, прошептала самые нежные слова, какие может сказать бездетная женщина: – Мой маленький! Дитя мое!

Самые дорогие для него слова. Когда он сбрасывал защитную броню, он хотел быть не только ее мужем, но и ребенком, подсознательно желал уверенности, что, по-детски нагой и беспомощный, он будет как с любящей матерью, которая его не обидит. Последние преграды рухнули, они отдались друг другу с той страстью, какую так редко себе позволяли. Ничто не могло испортить им эти минуты. Сильными пальцами Хорнблауэр дернул шелковые завязки плаща, расстегнул непривычные застежки камзола и расслабил нелепую шнуровку о-де-шосс – он почти не замечал, как это делает. Мгновение спустя Барбара целовала его руки – длинные красивые пальцы, память о которых преследовала ее ночами, когда он уходил в море, – и это было проявлением чистейшей страсти без всякого символизма. Они были свободны друг для друга, все запреты сняла любовь. Они были едины, даже когда все закончилось, удовлетворены, но не пресыщены. Они были едины, даже когда он встал с постели и, глянув в зеркало, увидел, что его редеющие волосы дико всклокочены.

Мундир висел на двери гардеробной: пока он был у Сент-Винсента, Барбара обо всем позаботилась. Хорнблауэр вымылся, окуная губку в умывальный таз и водя ею по разгоряченному телу, – и у него не было мысли, что он смывает с себя нечистоту. Постучал дворецкий; Хорнблауэр набросил халат поверх рубахи и штанов и вышел. Оказалось, что доставили приказы. Он расписался в получении, сломал печати и внимательно прочел все, убеждаясь, что не осталось неопределенностей, которые надо прояснить до отъезда из Лондона. Старинные обороты: «Сим предписывается и указывается… вам надлежит всемерно» – так же были написаны приказы, по которым Нельсон вступил в бой у Трафальгара, а Блейк – у Тенерифе[7]7
  Блейк Роберт (1599–1657) – английский адмирал. В 1657 г. во время англо-испанской войны разгромил у берегов Санта-Крус-де-Тенерифе испанскую флотилию из 16 судов, истребил береговую оборону и захватил груженные серебром галеоны, при этом не потеряв ни одного своего корабля.


[Закрыть]. Суть приказов была ясна, передача полномочий изложена предельно четко. Если зачитать это корабельной команде – или трибуналу, – каждое слово будет понятно. Придется ли ему читать их вслух? Только если он вступит в переговоры с бунтовщиками. Такое право приказы ему давали, но воспользоваться им значило проявить слабость: другие флотские офицеры брезгливо поморщатся, на массивное лицо Сент-Винсента ляжет тень разочарования. Каким-то образом он должен обманом заманить в ловушку сто британских моряков, дабы наказать за то, что сам бы сделал на их месте. Таков долг. Иногда долг требует убивать французов, иногда – делать что-то другое. И если уж кого-нибудь убивать, Хорнблауэр предпочел бы, чтоб это были французы. И как, ради всего святого, подступиться к нынешней задаче?

Из спальни вышла сияющая Барбара. Они встретились глазами. Ни мысль о разлуке, ни раздумья Хорнблауэра о предстоящем тягостном долге не могли разрушить их душевного единения. Они были ближе друг к другу, чем когда-либо прежде, и счастливы вместе. Хорнблауэр встал.

– Я буду готов через десять минут, – сказал он. – Доедешь со мной до Смолбриджа?

– Я надеялась, что ты меня позовешь, – ответила Барбара.