Текст книги "Найти свою волну. Жизнь, люди, путешествия, серфинг"

1991

Главной нашей задачей было не попасться с валютой. Чтобы этого не произошло, мы постоянно разрабатывали новые схемы. Обычно прятали деньги в отеле, а вечером официант или швейцар выносил их наружу и получал от нас комиссию.

Но в любом случае надо было взять деньги в руки, чтобы донести их до официанта или до тайника. Это был самый опасный момент: деньги на руках, отель – замкнутое пространство, бежать некуда. И даже если ты суперосторожен, случайное появление спецов может стать фатальным.

Однажды так и произошло. Мы, как обычно, во время завтрака поменяли иностранцам деньги: больше тысячи швейцарских франков. Я взял все купюры и сунул в карман куртки. Думаю: надо подняться на этаж выше, где-нибудь спрятать. Втроем с ребятами прошли несколько шагов до лифта, стоим, ждем. Лифт открывается – и оттуда выходят три спеца. «Ну, – говорят нам, – здравствуйте-здравствуйте». А у нас прямо за спиной – столик, за которым сидят иностранцы и рубли пересчитывают. И вот мы со спецами смотрим друг на друга: они понимают, что мы только что разменяли эту группу и валюта у нас. А я уже посчитал: 1200 франков в моем кармане – это больше 600 золотых рублей. Этого достаточно, чтобы мы трое уехали лет на семь.

Один спец остался в ресторане, чтобы взять показания у иностранцев, а двое нас задержали и повели на обыск в комнату, где обычно сидел «режимник» Петрович – ответственный за порядок в отеле. Зашли, сели на диван. Перед нами за столом главный майор писал протокол. Два спеца – перед дверью. Шестой этаж. Я понял, что деваться некуда и до тюрьмы нам осталась минута. Сижу, скрестив руки на груди, ладонь держу у кармана с деньгами.

Майор сначала обратился к моему товарищу: «Прохоров, сюда. Доставай, что есть». А у каждого из нас в кармане – пачка рублей, в которой больше годовой зарплаты любого спеца. Мой товарищ подошел к майору, кинул свою пачку на стол – и буквально на пару секунд она, как магнит, притянула внимание всех спецов. Они смотрели на нее, как загипнотизированные. И в эти самые секунды – даже не знаю, как это произошло – моя рука молниеносно вытащила франки из кармана и засунула их между сидением и спинкой дивана. Никто этого движения не заметил.

Вызвали на обыск второго – у него франков тоже нет. Всем ясно, что валюта у меня: где ей еще быть? Обыскали меня – тоже ничего. Показания иностранцев есть, а денег нет! Спецы, конечно, решили, что мы спрятали франки где-то в отеле. Вызвали подмогу, перевернули вверх дном весь «Белград». Целый день искали. Вечером пришли к выводу, что деньги уже кто-то вынес. Улик не хватило. Нас выпустили.

Прошло полгода. День милиции. Я предложил ребятам пойти поздравить нашего Петровича. Купили бутылку хорошей водки, пришли к нему в режимную комнату, поставили бутылку на стол: «Петрович, с праздником тебя! Давай с тобой по 50 граммов выпьем. Работа у тебя трудная… хотим, чтобы ты тоже немного отдохнул, расслабился. Так что не будем сегодня тебя беспокоить, разгуливать по твоей территории. Выпьем сейчас за твой день – и сразу уйдем!» Петрович очень тронут был: «Спасибо, парни! Вы такие молодцы!» Ну, мы с ним по 50 граммов выпили, я на диван присел, деньги забрал – и мы сразу ушли, как обещали.

Отдельная история была, когда мы меняли деньги работникам американского посольства. Каждый раз приходилось придумывать новые ходы: если бы вскрылось, что они меняют доллары на черном рынке, разразился бы международный скандал. Схема была такая: работники посольства собирали доллары, отдавали их своему человеку вместе с нашим номером телефона. Он звонил и произносил одно слово, например «Пушкин». Мы встречались с ним у памятника Пушкина, он передавал инструкцию, в которой говорилось что-то вроде: в 7 утра в воскресенье по бульвару будет бежать человек, и в третьей от угла урне оставит «куклу» с долларами. Ее нужно было тут же вынуть, и на ее место бросить «куклу» с рублями. Сценарий каждый раз менялся.

Когда я начинал свой «криминальный путь», нам было по семнадцать лет. Вскоре я купил себе самую модную машину в СССР – «шаху с шестым»[7]7
  ВАЗ-2106 (прим. ред.).


[Закрыть]. На черном рынке она стоила 10 тысяч рублей. Это была профессорская зарплата за два года.

Помню, как-то меня остановил гаишник, а я даже физически еще не мог иметь прав. Я с ним и объясняться не стал – протянул 5 рублей, он отдал честь, и я уехал. Все знали: если пьяный едешь и тебя тормознули гаишники – просто дай десятку, тебя еще и до дома, как VIP, сопроводят. Мы чувствовали полную вседозволенность и были уверены, что так будет всегда.

Однако через нескольких месяцев после истории с франками валютную статью отменили. В 1991 году обменные пункты открылись на каждом углу. Любой иностранец мог официально поменять доллары по нормальному курсу, а не по 60 копеек за доллар.

Но, попадись мы тогда, отсидели бы весь срок, как это случилось с некоторыми нашими «коллегами». Помню, в то же время одному из наших дали три года за то, что он продал иностранцу «командирские» часы. И, несмотря на отмену статьи, раньше его не выпустили.

Глава 4
Недобор

5:15 утра. Темнота рассеивается, постепенно начинает светать, и все видят: какие-то небольшие волны есть, но они совершенно непригодны для катания.

Смотрим и глазам не верим – как так?! Ведь был же он, был, этот стопроцентный прогноз! Все с надеждой смотрят в океан: может, хоть один правильный сет* подойдет? Тогда есть шанс, что волны вскоре усилятся. Но нет.

Конечно, все расстроены, но так… привычно расстроены. Волны не дают гарантий. В биг-вэйв серфинге со временем привыкаешь к ситуациям, когда «что-то пошло не так»: не сработало, задуло, разбито, перекачано, недокачано… Это стихия. Редко бывает, что сходятся все условия. Но зато когда они сходятся, то с лихвой компенсируют все обломы!

Часа через полтора все разъезжаются кто куда. Моя съемочная группа отправляется завтракать в соседний городок Пайю (Paia), а я – по своим делам. Похоже на то, что в этом году прокатиться на Джоуз снова не удастся.

Когда приходит волна, уже никто не измеряет ее секундами или килоджоулями: ты просто смотришь на нее и все понимаешь. В такой момент решающей становится ее высота.

При большом шторме с северного направления риф Пеахи концентрирует объем воды в 5–10 раз больше, чем другие рифы на Мауи. Но, чтобы он стал генерировать на себе волны, их высота должна быть как минимум 10 метров. А если волна меньше, то она просто проходит, как холм, не рушась или только немного осыпаясь. Именно такая картина перед нами и предстала.

1991–1993

Когда история с валютой закончилась, пришлось искать новый заработок. Мы стали ездить в Китай, привозили оттуда дефицитные товары и перепродавали. Нашли выгодную тему: солнцезащитные очки, китайские подделки под известные бренды. Скупали их на фабриках, привозили в Москву самолетами, оптовики разбирали товар за пару дней. За полгода шесть раз слетали и довольно много по тем временам заработали – около 100 тысяч долларов.

На эти деньги тогда можно было купить две хорошие квартиры, но мне казалось, что еще успею. Квартиру я купил много позже и вдвое дороже, чем мог тогда, но кто знал, что так будет.

Зато я привез из Китая свою первую видеокамеру. Стал много снимать, а потом сам дома монтировал – самым примитивным способом, на двух магнитофонах. Через несколько лет, когда я стал снимать собственные фильмы, этот опыт мне пригодился.

А тогда, в начале 1990-х, мне казалось, что я разбогател на всю оставшуюся жизнь и больше не надо ни о чем беспокоиться. Деньги есть, куда-то их быстро вкинешь – что-то получишь. Это позволяло жить себе в удовольствие, особенно не напрягаясь.

Андрей Долштром – один из немногих моих знакомых того времени, кто уже тогда построил успешный бизнес, работал с серьезными партнерами и четко понимал, что делать. Создал собственный бренд сантехники, открыл производство в Испании. Я к нему иногда заезжал, и он предлагал вести бизнес вместе. Я посмотрел на его рутину и отказался: «Давай я лучше деньги в твой бизнес буду вкладывать, а ты мне потом что-то с этого отдашь». Он вздохнул: «Ну давай хотя бы так, если работать не хочешь». Уверен, у него бы все хорошо сложилось, толковый и жизнерадостный был человек, но лет в двадцать пять очень глупо погиб. Поехал в Альпы, присел на какой-то парапет, упал с пятиметровой высоты и сломал шею. К счастью, у него рано родилась дочка, его кровь пульсирует в ее венах.

Наши приключения в перестройку были, конечно, захватывающими, но в перспективе большинству из моих знакомых никак не помогли. Когда волна перемен схлынула и пена осела, многие остались ни с чем.

Мы привыкли жить одним днем. Денег было много, но они как приходили, так и уходили. Мы почти все тратили на жизнь: путешествовали по стране, каждый день ужинали в ресторанах, покупали все, что хотели. Привычка быстро получать много денег лишает умения думать системно.

Почти никто из моих приятелей, с кем я был вместе в той валютной истории, ничего не достиг в жизни. Пропавшее для российского бизнеса поколение – люди, родившиеся в 1970–1975 годах.

В образовании мы смысла не видели. Я и сам окончил только вечернюю школу – только ради того, чтобы получить диплом. Я не понимал, зачем мне учиться. Чтобы потом работать за мизерную зарплату? Ни желания, ни времени сидеть в аудиториях у меня не было.

Я УЧИЛСЯ И ДО СИХ ПОР УЧУСЬ ПО ПРИНЦИПУ: ВСТРЕЧАЕШЬ ПРОФЕССИОНАЛА, ВПИТЫВАЕШЬ ОТ НЕГО ЗНАНИЯ – А ДАЛЬШЕ ДЕЛАЕШЬ САМ.

Лето 1994

Сам я этого разговора даже не помню, мне о нем рассказал товарищ. Он утверждает, что, когда нам было по двадцать одному году, он меня спросил: «У тебя есть мечта?» И я ответил, что хотел бы уехать на какой-нибудь красивый остров в океане.

Я потом даже сомневался – может, он это просто придумал? Действительно, через несколько лет моя жизнь именно так и повернулась, но в то время к этому не было никаких предпосылок. Но он клянется, что я действительно так сказал.

Мечты у окружающих меня людей были гораздо более приземленные: машина покруче, цепь потолще. Золотая цепь считалась символом определенного статуса. У меня, кстати, тоже была цепь весом 55 граммов – это предел, толще цепи шея не выдерживает. Но были и «титаны», которые носили стограммовые цепи в знак принадлежности к бандитам. Мы же к бандитам отношения не имели – просто такое было время: есть деньги – покупаешь золотую цепь.

В какой-то момент мне такая жизнь порядком надоела. Я все острее чувствовал вакуум, возникший после ухода из хоккея, и искал приложение своей физической энергии. Привыкнув ходить на ежедневные тренировки с десяти до восемнадцати лет, я понимал, что не могу жить без спорта. Чего я только не пробовал: летал на парапланах, катался на скейтборде, на сноуборде – и даже выиграл кубок РФА (Russian Funboard Association). Это мне нравилось, но полностью не захватывало. Чего-то не хватало.

Я даже подумал: а не заняться ли мне музыкой? У нас дома стояло старое немецкое пианино Offenbacher. Инструмент звучал завораживающе, но регулярно требовал ремонта: ему было более ста лет. На нем играли и бабушка, и мама Нины, и Нина… Я слушал, и меня это восхищало. Решил: тоже научусь!

Взял себе преподавателя, пару раз позанимался – и пришел в ужас. Оказалось, это очень долгий процесс, а начинать надо с зубрежки нот. Для меня это было слишком!

Я ПРИВЫК ЖИТЬ «ОДНИМ ДНЕМ». ЗАБИЛ ГОЛ – ОТЛИЧНО! ДЕНЬГИ ПОМЕНЯЛ – РАЗБОГАТЕЛ! СДЕЛАЛ КЛАССНУЮ ФОТОГРАФИЮ – ДЕНЬ ПРОШЕЛ НЕ ЗРЯ!

Но сдаваться я не собирался. У меня была идея: разучить вальс Евгения Доги, мелодию из фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Сказал себе: «Пока не выучу, из-за инструмента не встану!»

Взял карандаш, нарисовал себе для ориентира на клавишах пометки разной длины, чтобы понимать, куда должна идти рука (это была сложная схема, объяснить ее нелегко). Три месяца потратил, но разучил вальс полностью и сыграл на Новый год.

Спустя несколько лет дека у пианино окончательно рассохлась, и к нашему всеобщему сожалению его пришлось сдать в утиль.

Глава 5
«Началось!»

Десять утра. Ребята позавтракали, звонят мне из Пайи:

– Что делать будем?

– Вы рано встали, поезжайте домой, отдохните… Но, пожалуйста, по дороге заскочите на Пеахи на всякий случай. Посмотрите, что там!

Надо понимать, что «заскочите» – это на самом деле целая экспедиция. Долгая дорога через плантации – ямы, грязь, лужи, а они на простом микроавтобусе. Но они все-таки не поленились и поехали. Поднимаются на обрыв и видят… те самые большие волны! Они пришли, как и обещал прогноз, но с опозданием на несколько часов.

Звонят мне, кричат:

– Началось!

– На воде кто-нибудь есть? – спрашиваю.

– Никого!!!

Видимо, серферы решили, что волн сегодня не будет, и разъехались отсыпаться. И это – невероятная удача, какой на Джоуз просто не бывает!

Чем больше народу на волнах, тем труднее кататься. Между тем Джоуз – волна, на которую удобно глазеть любому зеваке: происходящее здесь можно фотографировать с берега. К тому же у бухты Пеахи есть глубоководный чэннел, где можно встать на лодке и снимать. Когда приходит Джоуз, вскипает мировое комьюнити серфинга: в небе кружат вертолеты, отовсюду съезжаются десятки фотографов и операторов. Фото и видео разлетаются по миру с суперскоростью. Оказавшись на Джоуз, ты сразу попадаешь в эпицентр внимания серфовых СМИ.

Паблисити – во многом решающий момент: у профессиональных серферов есть контракты со спонсорами, которые обязывают к определенному количеству постов в соцсетях и упоминаний в СМИ.

10 июня 1993

В тот летний день в Москву ворвался ветер, который навсегда перевернул мою жизнь. Мы с друзьями обсуждали, чем бы сегодня заняться. Решили по традиции поехать в Строгино – загорать, кататься на джете.

Каждый раз, приезжая туда, я видел паруса на воде. Вид у них был какой-то жалкий и неуклюжий: любители – или, как мы их называли, «болотные серферы» – стояли в позах пятиконечных звезд, расставив руки и ноги, пытаясь поймать баланс между отсутствием ветра и его ничтожными дуновениями. Это выглядело неинтересно, незрелищно.

А тот день был из тех, что редко бывают в Москве. Дул сильный и прохладный северо-западный ветер, воздух был прозрачным, в небе ни облачка. Из-за этого сочетания погодных факторов вода в Строгино словно закипела. Наши «болотные серферы» попадали, потому что к такому ветру были совершенно не готовы. Вместо них на воде появилось несколько парусов, которые рассекали по заливу с поразительной скоростью и грацией.

Я видел такое впервые и смотрел, как завороженный. А потом помчался туда, откуда они стартовали. Так я познакомился с русскими ребятами, которые на тот момент были уже матерыми виндсерферами. Мы поговорили, и, уже прощаясь, они сказали: «Поехали с нами в августе на Казантип! Будет чемпионат России». Я никогда в жизни на виндсерфе не катался, но понял, что хочу поехать.

Июнь – июль 1993

С Михаилом Ершовым, 1994

На следующий день пришел в яхт-клуб в Строгино, спрашиваю: «Где научиться?» Мне показали инструктора, паренька лет пятнадцати. Я – к нему, говорю: «Что бы ни происходило, давай заниматься каждый день! Мне надо к августу быть готовым, чтобы поехать на Казантип!»

Удачное выдалось лето, ветреное, и мы довольно много катались. Даже если ветра не было – все равно выходили на воду, он мне давал теорию. Так мы провели около двух месяцев, и я отправился на Казантип. А там уже познакомился с лучшими виндсерферами России.

В основном это были ребята не из Москвы, а те, кто живут на море: в Питере, в Геленджике, в Таганроге. Все прошли мощные яхтенные школы. Я тогда подумал: «Ничего себе, какой уровень у людей!» Они предложили мне поучаствовать в соревновании. Я, конечно, поучаствовал, но тогда это было совсем безуспешно. Зато все, что я увидел, меня очень вдохновило: такой красивый спорт, так интересно соревноваться! Виндсерфинг сразу затмил все мои увлечения.

Среди моих новых знакомых были Миша Ершов и Олег Остриков по кличке Монстр. Чемпионы России по виндсерфингу, они лет пятнадцать уже катались. Спрашиваю их: «Лето скоро кончится, что делать собираетесь?» «Мы, – говорят, – уезжаем кататься на юг, в Анапу, и будем там до самых холодов».

Я поехал с ними в Анапу. Был из всей компании самым отстающим, но упорно стремился за ними угнаться. Мы целыми днями катались, они меня учили, учили, учили… И научили: уже на следующий год, в 1994-м, я снова выступил на RFA – и стал чемпионом России по виндсерфингу, обойдя и своих учителей.

В 1995 году мы задумались, куда поехать кататься зимой. Мы тогда еще нигде не были, кроме Черного моря. Прочитали в каком-то западном журнале, что Хургада – Мекка виндсерфинга, что там невероятной красоты Красное море, сильные и стабильные зимние ветра. Как раз тогда из России пустили первый чартер в Египет. Мы собирались улететь на нем, но не успели сделать загранпаспорта, так что через неделю улетели на втором. Тогда чартеры в Египет всего раз в неделю летали.

Нашему сыну Сене к тому моменту исполнилось три года, и мы с Ниной решили, что полетим все вместе. Это была наша первая семейная зимовка в теплой стране.

Приземлились в Хургаде – и вообще не знали, куда ехать. Взяли такси, попросили водителя отвезти нас в любую гостиницу для виндсерферов. И он привез нас в маленький, ничем не примечательный отельчик, который потом стал центром российского серфинга в Египте: в следующие пять-семь лет там останавливались многие спортсмены. Его главным плюсом было расположение: он стоял прямо рядом с виндсерфинговой станцией. Но тогда мы этого не знали – никто нам не сказал, а интернета не было.

Приехали вечером в отель, разгрузили доски. Утром проснулись – дул чудесный сильный ветер. Попытка выйти на волны возле отеля обернулась каким-то жутким испытанием: повсюду волнорезы, очень маленький выход, ветровая тень* – еле выползли на воду. И только когда мы развернулись к берегу, нам открылся прекрасный вид: в 10 метрах от нашего отеля – идеальный вход в воду и немецкая виндсерфинг-станция Three Corners, оборудованная по последнему слову техники. Рванули туда. Задружились с немцами, хозяевами станции. Так началось знакомство с европейским виндсерфингом.

В Москву из нас, троих виндсерферов, вернулись только двое: я и Миша Ершов. Монстр сказал: «Хочу здесь жить!» – и остался у немцев на станции работать. Потом вообще взял ее в аренду, так она и стала центральной тренировочной базой для российских виндсерферов.

По возвращении выяснилось, что мы с Мишей за зиму совершили космический рывок: мы с ним – на одном уровне, а наш «российский флот» – где-то позади, за горизонтом. Мы выигрывали любые соревнования. Всем было ясно: «Если они приехали, то победят. У них лучшее оборудование, колоссальный накат и опыт, потому что они могут себе позволить зимовать в Египте».

ДВАЖДЫ СТАВ ЧЕМПИОНОМ РОССИИ ПО ВИНДСЕРФИНГУ, Я ЗАКОНЧИЛ ЕЗДИТЬ НА СОРЕВНОВАНИЯ. МНЕ ЭТО ПРОСТО ПЕРЕСТАЛО БЫТЬ ИНТЕРЕСНО.

В то время я стал много писать о виндсерфинге на своем сайте onwave.ru (он еще жив, но теперь я использую его скорее как архив). В России тогда было совсем мало такой информации. В основном ее черпали из журналов и видеокассет, которые бесконечно друг у друга переписывали. Из русских в то время я, по сути, был единственным, кто делился сведениями о серфинге и связанных с ним путешествиях. Тогда и за границу-то ездили единицы.

Декабрь 1997

На Новый 1998 год мы собирались в Южную Африку, но не успели поставить визы. И вдруг я случайно на одной тусовке познакомился с парнем, который работал стюардом в «Аэрофлоте». Он рассказал, что летает в Рио-де-Жанейро через Кабо-Верде (Cabo Verde): «Там, на острове Сал, у “Аэрофлота” есть отель. Мы всегда останавливаемся в нем на пару дней: происходит смена экипажа. И каждый раз видим огромное количество виндсерферов – с их слов, там потрясающие волны».

О Кабо-Верде я знал только из романа «Дети капитана Гранта», где Паганель характеризует группу островов Зеленого Мыса как малоинтересную, пустынную, с нездоровым климатом:

– Этот архипелаг еще мало известен. Вы сможете заняться обследованием рек, – заметила леди Эллен.

– Таковых там не имеется, – ответил Паганель.

– Ну, займитесь речками.

– Их также нет.

– Тогда какими-нибудь потоками, ручьями…

– И их не существует.

– В таком случае придется обратить свое внимание на леса, – промолвил майор.

– Для лесов необходимы деревья, а они здесь отсутствуют.

– Приятный край, нечего сказать! – отозвался майор.

При недостатке информации нам оставалось верить лишь западным журналам, которые редко попадали в Россию, либо вот таким впечатлениям случайного встречного, далекого от серфинга человека. Мы решили поверить.

Оказавшись на острове Сал (Sal), мы будто попали в другую в эпоху. По современным европейским меркам это была, что называется, абсолютная дыра: никакой цивилизации, только два отеля, «Аэрофлота» и Air France. На весь остров – несколько пикапов, половина из которых принадлежала этим гостиницам.

Растительности на острове почти нет, со стороны Африки летят тучи песка, ветер разносит его повсюду, иногда воздух и небо окрашиваются в песчаный цвет.

Мы раздобыли старый грузовичок, колесили на нем по острову, и в кузов набивались местные детишки. Они катались с нами просто потому, что им это нравилось. Показывали нам кое-что на острове, но, по сути, показывать было нечего – прав был Паганель. Зато атмосфера была отличная. И волны.

Сейчас уже там делать нечего. Остров потерял свою первозданность и притягательность. Буквально за пять лет – с 2003 по 2008 год – урбанизация убила это место. Земли за бесценок скупили европейцы и возвели новостройки, тем самым перекрыв и сломав ветер. Раньше на Понта-Прету (Ponta Preta) приезжали лучшие виндсерферы со всего мира, там проводились знаковые этапы чемпионата мира по виндсерфингу. Теперь там кататься невозможно. На Понта-Прете построили отель на две тысячи мест. И теперь по пляжу, где раньше встречались и соревновались великие виндсерферы мира, толпами прогуливаются обгоревшие на африканском солнце поклонники формата «все включено».

А тогда, в 1997 году, мы остановились в деревушке Санта-Мария (Santa Maria). Отовсюду раздавались песни Цезарии Эворы. Она родилась на этом острове и выросла в нищете, после смерти отца даже жила в приюте. Но, повзрослев, вернулась домой и стала помогать матери – с семнадцати лет зарабатывала, выступая в барах. Свой первый альбом она записала в сорок три года в Лиссабоне и прославилась на весь мир уже в зрелом возрасте. Ее манера выходить на сцену босой – это символическая дань бедности, в которой живут ее земляки на Кабо-Верде. Свои гонорары Цезария жертвовала на поддержку школ и больниц на родине. Здесь ее все боготворят.

Центр Санта-Марии – площадь размером с хоккейную коробку, где по выходным растягивали простыню и с пленочного кинопроектора крутили кино. Главная улица – метров пятьсот, выложенные брусчаткой. Единственные ее достопримечательности – те самые два отеля и два бара: один – обычная забегаловка для местных, второй – бар «Барракуда» для приезжих.

Дул отличный ветер. Мы проводили время примерно одинаково: катались в одном месте, потом в другом, а потом отправлялись в «Барракуду».

Одним из вечеров мы привычной дорогой пошли в бар: темная улица, освещенная лишь парой тусклых фонарей, хруст песка под ногами, лай собак.

Я открыл дверь – и опешил. Обычно в «Барракуде» было полутемно и почти пусто. А тут – бар залит светом и полон людей. И я их всех знаю! Десятки раз видел в фильмах и журналах! Вот они – сливки мирового виндсерфинга, собственной персоной. Джейсон Приор (Jason Prior), Шон Ордонез (Sean Ordonez), Франсиско Гойя (Francisco Goya), Кив Тебул (Keith Teboul), Джош Ангуло (Josh Angulo) и другие. Сидят за стойкой, смотрят прямо на нас!

Все они – изначально с разных континентов: Франсиско Гойя из Аргентины, Джейсон Приор из Канады, Шон Ордонез – из Колумбии, Кив Тебул – калифорниец. Но в 1997-м они уже жили на Гавайях, на острове Мауи, и большинство получило там гражданство.

НА ГАВАЙЯХ НЕПРЕВЗОЙДЕННЫЕ УСЛОВИЯ ДЛЯ ВИНДСЕРФИНГА, ПОТОМУ ЧТО ТАМ ЕСТЬ НЕ ТОЛЬКО БОЛЬШИЕ ВОЛНЫ И ВЕТЕР, НО И ИНДУСТРИЯ: ИННОВАЦИИ, ПРОИЗВОДСТВО ОБОРУДОВАНИЯ, СЕРВИС.

Позже эти ребята основали компанию Quatro, которая делает одни из лучших досок в мире.

На Кабо-Верде они приехали в рамках соревнований по виндсерфингу Trilogy, которые проходили в 1997 году поочередно на трех малоизвестных тогда спотах планеты: на Кабо-Верде, в Марокко и на Мадагаскаре.

Мы сразу разговорились. Видимо, тот факт, что все мы оказались в непривычном пространстве, нас объединил. Встреться мы на Гавайях – такого общения наверняка бы не получилось. Эти ребята – наши ровесники – в области виндсерфинга по сравнению с нами были богами.

На Кабо-Верде мы также познакомились с русским парнем Ромой Кимелем, который раньше работал стюардом в «Аэрофлоте», а потом попал на Кабо-Верде, влюбился в креолку, стал отцом дочки, остался там жить и открыл ресторан. Он предложил устроить у себя «Russian party для лучших виндсерферов мира». Классная получилась вечеринка, веселая. Наши новые приятели были очень тронуты этим русским жестом. Мы подружились.