Текст книги "Гора Солнца"

– Так и есть, – окончательно утвердился в своём мнении Ванатур. – Видно, что для жизни ты не очень-то годишься… Ну да ладно, – сказал он, как бы отпуская грех, – но когда вырастешь, обязательно напиши обо мне что-нибудь путное, скажем, так: «И Ванатур…» – он не смог закончить, поскольку залился таким весёлым смехом, что по Ущелью Фиалок прокатилось эхо его могучего голоса. – Напишешь?

Опустивший очи долу Арег лишь слегка кивнул головой.

– Молодец! Значит, не забудь, напиши, – наказал Ванатур, поглаживая ладонью колеблющуюся гриву коня. – Имя тебе, малыш Арег, дал я, – по-родительски доверительно добавил он и как бы невзначай поднял плеть. Кайцак легонько подпрыгнул на месте и повернул в сторону ущелья, покачивая на своих крепких, мускулистых ногах упругий, тугой, как натянутая тетива, круп и водопадом сбегающий длинный хвост.

Арег застывшим взглядом продолжал смотреть вслед Ванатуру, хотя тот давно скрылся из виду. Он так разволновался, что с трудом сдерживал слёзы. Он был рад и горд тем, что полевой сторож назвал его поэтом, и в то же время ему было жаль, что Ванатур слишком быстро оставил его и ушёл. А ему так хотелось хотя бы раз коснуться рукой Кайцака…

3

В воздухе явственно появился горьковато-пряный аромат тимьяна. Это означало, что наступают сумерки и пора отводить ягнят домой. Чернуш уже пустился в обратную дорогу и тяжёлыми, медленными шагами, слегка покачивая головой, шествовал впереди. С губ его капля за каплей стекала слюна. За телёнком поочерёдно следовали барашек, потом – по порядку – другие ягнята, и только козлёнок ещё медлил, глядя то на Арега, то на уходящих ягнят. Казалось, он понимал, что Арег задумался об очень серьёзных вещах, и не хотел его отвлекать. А Арег думал о стихах.

Он понятия не имел, что такое стихи; когда в первый раз что-то сочинил и с удивлением узнал, что написанное им называется стихотворением, почувствовал: нечто очень большое, больше, чем само небо, что всегда было в нём, – не нуждающееся в словах, кровное, родное, – сразу обрушилось, превратилось во что-то мутное и непонятное. Сердце болезненно сжалось от ощущения безвозвратной потери, ему показалось, что он совершил тяжкое преступление, от которого не сможет прийти в себя до конца жизни…

«Бо-о!..»

Арег очнулся: Чернуш остановился и смотрел на него.

– Иду, иду… – задумчиво откликнулся Арег.

Взяв в одну руку книгу и цветы, а в другую – хворостину, он поспешил за ягнятами. Произнести «я поэт» так же трудно, так же невозможно, как и «я тебя люблю», – есть некая странная связь между этими двумя фразами. Он ускорил шаг.

Вечерние тени в Ущелье Фиалок становились всё гуще с каждой минутой, и погружённые в них камни и кусты, холмы и утёсы постепенно теряли знакомые очертания, превращая ущелье во внушающую страх пропасть, из невидимых глубин которой всё яростней дул холодный ветер, и ему так же грозно вторил шум реки. Арег невольно содрогнулся и вдруг со всей остротой почувствовал течение времени, которое, подобно этой реке, низвергается с недоступных вершин, стремительно мчится сквозь него, как сквозь пропасть, и спешит в непроглядные дали; и нелепыми показались ему собственные движения – чередующиеся шаги его ног: одна – другая, одна – другая, равномерные помахивания рук: вверх – вниз, вверх – вниз, покачивание головы: вправо – влево, вправо – влево… Всего этого много, и даже слишком, чтобы быть просто человеком, и в то же время мало для того, кто незримо живёт у него внутри, в неведомой глубине… Кто он и что он, почему он здесь, почему мир такой, какой есть, почему он исчезает, когда закрываешь глаза, почему тут же появляется снова, когда глаза открываешь, есть ли он, этот мир, или его нет, есть ли он сам или его нет, что означает «есть», что означает «нет» – все эти вопросы, не успевая оформиться в законченную мысль, как невидимые потоки, неслышно смешались в нём, превратившись в бездонную скорбь: небо, горы, травы, ветер – всё-всё отдалилось, стало безгранично чуждым и неузнаваемым, как воспоминание о том, что едва ли было, едва ли не было, едва ли когда-то могло быть или не быть. И Арег всем существом почувствовал непоправимую случайность всего и вся: случаен мир, случайны жизнь, время, небо, свет и тьма, и не за что уцепиться, нечего ухватить, чтобы опереться на него или почить навеки. «Неужели это всё?» – без слов, снова и снова недоумевал он, и безграничное чувство обманутости горьким комом подступало к горлу.

Острая боль пронзила пятку. Он машинально топнул ногой и оглянулся: коричневого цвета молоденький жук с белой полоской на шее отлетел в сторону и конвульсивно забился в пыли. Глухо жужжа и неистово сотрясая крыльями, он делал невероятные усилия, пытаясь перевернуться и встать на лапки, но вновь и вновь опрокидывался навзничь. Арег потёр рукой пятку и какое-то время не сводил пристального взгляда с жука, который с отчаянным упорством боролся за свою только начавшуюся жизнь. Вот так, всё происходит непроизвольно: жук непроизвольно укусил его, он непроизвольно ударил жука, жук непроизвольно получил рану, он непроизвольно пожалел его, жук непроизвольно стал бороться за свою жизнь, он непроизвольно наблюдает эту борьбу, которая происходит в огромном Ущелье Фиалок под безразличным взглядом сумеречного неба. Арег передёрнул плечом, и внезапно душа его наполнилась гнетущей, безысходной печалью. Он торопливо зашагал прочь, но, сделав несколько шагов, остановился и посмотрел назад: жука уже не было видно, только трава раскачивалась и клонилась до земли под ветром, дующим из пропасти…

Издали послышалось блеяние. Спотыкаясь на камнях и в траве, Арег бросился вверх – по той же тропе, по которой ушли ягнята, и когда наконец вышел из Ущелья Фиалок, сразу же окунулся в спокойные, рассеянные лучи заходящего солнца. Время здесь словно остановилось: увлекшись игрой теней и света, день забыл о том, что ему пора уходить, между тем в глубине Ущелья Фиалок ему уже молча стелила постель его мамаша-ночь, одетая в чёрное. Арег поискал глазами и нашёл ягнят: напротив, на дне укрытой тенью холма круглой ложбины, они набрели на островок густой травы и в последний раз перед возвращением домой самозабвенно паслись в вечерней прохладе, оживлённо сопя и причмокивая. Ягнята запасались силами для обратной дороги, чтобы поздним вечером, прильнув к материнскому вымени, а иногда и бодая его головкой, как бы для того, чтобы сделать струю ещё обильнее, сполна насладиться горячим, вкусным, жирным и пахучим молоком. Только козлёнок был далёк от этих ожиданий. Он не щипал траву – одиноко и задумчиво стоял неподалёку на довольно крутом валуне. Заметив Арега, радостно заблеял и, перепрыгивая с камня на камень, покинул ложбину и направился вверх по склону – к Арегу. Однако через несколько шагов передумал и нерешительно остановился у скособочившегося на краю тропинки куста верблюжьей колючки.

– Иди, иди, не бойся! – подбодрил Арег, поманив козлёнка рукой, потом снова взглянул в сторону ягнят и мысленно пересчитал: все тут – один телёнок, один козлёнок и семь ягнят.

У входа в ущелье Арег присел на траву, положил рядом цветы и книгу и стал дожидаться, когда его маленькое стадо насытится. Опустил подбородок на кончик своей крепкой хворостины, сделанной из ветки шиповника, и улыбнулся: так он похож на настоящего пастуха.

Козлёнок медленно подошёл и устроился у его ног. Арег провёл ладонью по маленьким рожкам, пробившимся сквозь мелкие кудряшки головы, потом, вернувшись к прежней позе, замер. Козлёнок удовлетворённо зевнул, тряхнул ушами, сладко потянулся и устремил взгляд вниз, в ущелье, – совсем как Арег.

Они оба с одинаковым интересом созерцали окрестные холмы и уже кое-где желтеющие поля озимого ячменя, под кокетливый плеск которых в лёгком вечернем ветре, словно слегка опьянев, легкокрыло плясали в воздухе белые, как пух, семена высохших от зноя цветов; вдыхая волнами поднимавшийся оттуда, со дна ущелья, аромат обожжённых солнцем трав и кустов, который то усиливался, то ослабевал, и думали они об одном: это и есть мир, и этот мир принадлежит им.

Вот их село, с этой далёкой высоты похожее на усталого труженика, который вернулся домой после тяжёлой работы и теперь отдыхает, прислонившись спиной к скалам и опустив ноги в речную воду. Вот и река, что выбежала из ущелья и катится серебристой лентой в низину, исчезая где-то на дальних равнинах, в постепенно густеющей синей завесе сумерек. Вот и солнце, одетое в яркий пурпур, прилегло на ложе взметнувшихся на туманном горизонте гигантских гор и словно машет рукой: прощается с миром или подзывает к себе опоздавшие, затерявшиеся в тёмных уголках неба лучи? Четырёхглавая гора похожа на огромный синий цветок, в белоснежной чашечке которого висит огненная капля солнца, а её каменные губы нетерпеливо дрожат в предвкушении высшего наслаждения: испить эту небесную росу. Сердце Арега сжалось: есть какой-то единственный в своём роде и величественный смысл в том, что всё по отдельности является именно собой, отличимо друг от друга и имеет собственное имя, так же как и он: гора – несомненно гора, солнце – всецело солнце, небо – полностью небо, ветер – только и только ветер, камень – с головы до ног камень, трава – воистину трава, река – бесповоротно река. Мир словно состоит из отдельных имён, и он – одно из них…

4

– Ац-ац-ац-ац… и-ри!.. – где-то за спиной Арега послышался голос, такой слабый и невнятный, точно исходил из-под земли.

Арег повернулся, не вставая, но в сумеречной тишине услышал только, как его ягнята там, внизу, расправляются с травой. «Послышалось… Ветер, наверное», – пронеслось в голове, когда внезапно затылком он явственно ощутил мглистую пустоту затаившейся позади пропасти и поневоле поёжился.

– Ац-ац-ац!.. – снова донёсся издали голос, на сей раз точно со дна ущелья, и тут же замер.

Арег проворно поднялся и посмотрел на белевший по ту сторону ущелья громадный утёс, у подошвы которого в длинных и тусклых тенях вечерней зари хмуро и заговорщически безмолвствовали нагромождения камней, когда-то низвергнувшихся с высоты. Внизу ягнята закончили трапезу и, беспокойно озираясь, стали выбираться из ущелья, а Чернуш возле высохшего куста шиповника тревожно вздёрнул хвост и коротко промычал. У подножия утёса что-то происходило, это было заметно по колеблющимся теням камней, при этом создавалось впечатление, что и сами камни движутся и даже подпрыгивают. Потом в ноздри Арегу ударил едкий запах пыли, и вслед за этим у входа в ущелье показались чёрные морды пяти-шести крупных ягнят; на несколько мгновений они неподвижно застыли у ведущей вниз тропы, а затем всё ущелье наполнилось их дружным блеянием. Ягнята Арега откликнулись им снизу, и чужая отара, лавируя между окружающими вход в ущелье валунами, скользя и спотыкаясь, начала спускаться вниз. Всполошившийся Арег бросился вслед, крича во всё горло, размахивая руками и иногда швыряя камни в сторону вторгнувшейся отары: он пытался отогнать незваных гостей, чтобы те не смешались с его ягнятами, после чего разделить их снова было бы почти невозможно. Он подосадовал на мать за то, что так и не нашла времени проколоть ягнятам уши и повесить бирки. Задыхаясь в клубах поднятой пыли, Арег, весь в испарине, метался между своими и чужими ягнятами, и его беспомощные крики тонули в невообразимом шуме.

– Эй!.. – изо всех сил отчаянно заорал он, неизвестно к кому обращаясь. – Эй, чьи они, кто хозяин?.. Идите и заберите их сейчас же!..

Он, озираясь, покружился на месте и вдруг на вершине утёса, который привлёк его внимание, различил в сумерках знакомую фигуру Звездочёта Микаэла, если коротко – Мика, единственного сына пастуха Сета, нижнего соседа Арега. Звездочёт – сверстник Арега, прежде они часто играли вместе, но сейчас были в ссоре.

Зажав под мышкой настоящую толстую пастушью палку и выпятив острый подбородок, Мик стоял на краю утёса и безмятежно взирал на то, что происходит внизу. Рядом сидел его тощий и мохнатый пёс Ксто, глядя вниз так же равнодушно, как и хозяин. Арег почувствовал себя оскорблённым: Мик нарочно отпустил свою отару. Побелев от ярости, он ринулся было свести счёты с обидчиком, но вовремя вспомнил, что перестал с ним разговаривать, и лишь угрожающе зарычал, однако вместо грозного рыка из горла у него вырвался какой-то жалкий и непонятный звук, поскольку Арег всё ещё не выговаривал букву «р».

– Грю-грю-грю… Грррр, – в молчании сумерек разносился резкий, визгливый голос Звездочёта. – То-то-то… йири…

С завидной ловкостью действуя языком и губами и время от времени посвистывая, Мик стал неспешно спускаться вниз, одновременно с тем же проворством поигрывая в руке своей толстой пастушьей палкой. Ксто чуть помедлил, потом последовал за хозяином, радостно виляя тонким хвостом. На зов Мика его отара вдруг как по команде повернулась и двинулась в обратную сторону. Достигнув подножия утёса, Мик остановился на небольшом валуне, опёрся боком о палку и с неприкрытой хозяйской гордостью созерцал победное возвращение своей отары. В этой позе он был очень похож на своего отца Сета.

– Ты свою хворостину замариновать решил или она должна вместо тебя книжки читать? – насмешливо произнёс Мик своим тонким девчачьим голосом, не глядя в сторону Арега.

И чтобы показать ему, как настоящий пастух должен обращаться с отарой, картинно повертел палкой над головой, после чего с молниеносной быстротой обрушил её на спину слегка отставшего ягнёнка. От жестокого удара ягнёнок присел, потом подскочил точно ужаленный и с жалобным блеянием метнулся в гущу отары, чтобы спрятать голову в ногах своих собратьев.

Арег не ответил. Найдя гладкий камень, он удобно устроился на нём вполоборота к Мику и стал следить за своими ягнятами. От нагревшегося за день камня исходили волны тепла, и Арег вспотел. Сменил позу и, сорвав подвернувшийся под руку высохший стебелёк дикого ячменя, начал разминать его пальцами, глядя на темнеющий горизонт.

Удивительно, с какой неуловимой скоростью мрак заполняет мир: только что было светло, всё было хорошо видно, а сейчас, хотя прошло совсем немного времени, так темно, что почти ничего невозможно разглядеть; при этом всё происходит у тебя на глазах, но настолько незаметно, что, как ни старайся – не уследишь. Арег пожал плечами и обомлел: гора, огромная гора, которая, кажется, всего минуту назад своей необъятной массой закрывала весь небосвод, теперь полностью исчезла, растворившись в сумраке, и там, где сверкала её отливавшая золотом вершина, сейчас искрится маленькая – не больше булавочной головки – звезда.

– В этом ущелье по вечерам пасётся наша отара, – неожиданно перестав свистеть, заявил Мик не терпящим возражения тоном. – Что здесь делают ваши ягнята?..

– Звёзды считают, – нечаянно слетело у Арега с языка; в тот же миг он беспокойно заёрзал на месте: может, не стоило так жестоко намекать на его кличку, слыша которую Мик просто приходит в бешенство? Звездочётом его прозвали за своеобразную внешность и манеру держаться: он постоянно откидывал назад свою грушевидную голову на тонкой шее, а смуглое лицо как-то заносчиво задирал вверх, словно своими маленькими бегающими глазками без конца что-то выискивал в небе.

Арегу стало не по себе, он виновато взглянул на Мика, однако, к его удивлению, Звездочёт в ответ лишь усмехнулся, затем, спрыгнув с валуна, поднял с земли камень и неуловимым движением, почти не целясь, запустил его в небольшую птицу, которая, присев неподалёку на груду камней, тревожно попискивала. Ксто тут же сорвался с места, схватил зубами упавшую птицу и вернулся, чтобы сдать добычу своему хозяину. Небрежным движением руки Мик остановил пса.

– Оставь себе, – великодушно сказал он.

Арег отбросил в сторону стебелёк, который мял в руке, и поднялся.

Однажды весной терпение Арега лопнуло, и он «навсегда» рассорился с Миком. Сейчас ему вспомнилось утро того дня, когда он, по обыкновению проснувшись на ранней заре, побежал в сад, чтобы посмотреть, насколько выросло его абрикосовое деревце. Войдя босыми ногами в арык и бодро разбрызгивая его холодную воду, он пересёк огород и вдруг заметил в дальнем конце сада покачивающиеся овечьи спины. Не на шутку встревоженный, бросился туда – это были оставшиеся дома больные овцы Сета; преодолев невысокую изгородь, они набросились на абрикосовое дерево, до земли пригибая, ломая и обгладывая его гибкие ветки и жадно жуя клейкие молодые листья. У Арега потемнело в глазах; онемев от обиды и боли, смотрел он на эту жуткую картину и не мог поверить, что его любимого дерева уже нет… Потом с громким криком обрушился на овец Сета, пытаясь отогнать их ногами и кулаками, однако овцы продолжали пиршество как ни в чём не бывало. Внезапно сквозь шум до слуха Арега донёсся чей-то смех, по ту сторону изгороди появился Мик и побежал в сторону большого стога сена. «Звездочёт!» – истошно крикнул Арег и, перемахнув через изгородь, кинулся следом. Разозлившись, Мик поднял с земли камень и изо всех сил швырнул в Арега. Камень попал Арегу в руку. Придя в ярость, Арег подобрал его, чтобы возвратить удар, когда неизвестно как возникшая сзади мать перехватила его запястье и вытащила камень из судорожно сжатых пальцев сына. «Пусти, пусти!» – сопротивлялся Арег, пытаясь вырваться. «Он не в себе, сынок, он не понимает, что делает, – вполголоса сказала мать и добавила: – Нельзя никого бить камнями, потому что в камне есть кровь». – «Да ты посмотри, что он сделал с моим деревом!» – не мог успокоиться Арег. Потом высвободил руку и, до глубины души оскорблённый, большими шагами пошёл к дому. Впервые в жизни почувствовал он себя побеждённым и с безысходной горечью мысленно упрекнул мать в том, что она удержала его. Он убежал и спрятался в хлеву, чтобы не показать, как ему стыдно. В хлеву было темно, только проскользнувший через ердык[3]3
  Отверстие в крыше, пропускающее свет и служащее дымоходом.


[Закрыть] луч солнца косо ударился о каменную плиту пола, и внезапно в памяти Арега вспыхнуло сказанное матерью: «в камне есть кровь». Выскочив наружу, он взял небольшой камень с изгороди и в мастерской отца до тех пор бил по нему огромным молотком, пока тот не распался на две части. Внимательно изучил оба осколка, но так и не нашёл никакого следа крови. Тогда он как безумный бросился к матери, которая, щурясь под лучами солнца, цедила на балконе утреннее молоко. «Ты сказала, что в камне есть кровь, – крикнул он, тыча ей в глаза два осколка, – на, смотри, никакой крови здесь нет… Ты меня обманула, обманула!» – Арег был готов заплакать. Мать на мгновение застыла от неожиданности, потом залилась смехом. «Мой мальчик, – ласково сказала она, поставив ведро на пол и одной рукой обняв сына, – я тебя не обманула: если ударишь человека камнем до крови – это означает, что в камне есть кровь». – «Как это?» – изумился Арег, чувствуя, что, хотя до него и не дошел до конца смысл слов матери, она говорит правду. «Вырастешь – поймёшь», – нежно гладя его по голове, заключила мать. Немного погодя, взяв из кладовки лаваш и выбежав из дому, Арег тут же собрал вокруг себя соседских ребят и, аппетитно хрустя хлебом, воодушевлённо объяснял: «Никогда нельзя бросаться камнями, потому что в камне есть кровь». Глубокомысленно кивая головами, дети не спускали глаз с лаваша. Словно в подтверждение своих слов, Арег разделил лаваш на части и каждому дал по куску. «Вот так он будет наказан!» – подумал он о Мике.

5

Арег круто повернулся и, больше не глядя в сторону Звездочёта, погнал ягнят домой. Стемнело уже настолько, что тропинка была еле видна, а вход в ущелье, где он оставил книгу, хворостину и цветы, и вовсе слился с сумрачным сводом небес. У Арега было такое ощущение, что он вместе со своим маленьким стадом шагает через колючки и кустарники прямо в небо…

– Ха-ха-ха!.. Думаешь, я не знаю? – Вертя в руке свою палку, Мик откровенно потешался. – Ты эти обереги для Астхик собрал. Ха-ха-ха!..

Арегу показалось, что голос Мика ухнул у него прямо в голове, а сердце разорвалось на части. Он был застигнут врасплох и не знал, что делать. Нет больше его тайны, а значит, нет и никакой надежды! Он наклонился, дрожащей рукой поднял книгу и снова услышал голос Звездочёта:

– Зря стараешься, бедный мальчик! – не глядя на Арега, по-взрослому тягуче проговорил он, то и дело вздёргивая подбородок. – Астхик тебя не любит… Она сама мне сказала…

Арег медленно выпрямился.

– Астхик не любит таких трусишек, как ты, – посерьёзнев, с подчёркнутым равнодушием добавил Мик. – Она любит только меня…

Поражённый Арег невольно выронил книгу.

– Да, да, так и знай: Астхик любит только меня, – подтвердил Мик с апломбом, – и мы с ней уже… ну как муж и жена…

У Арега потемнело в глазах.

– Что ты сказал? – угрожающе выкрикнул он, не веря своим ушам и машинально делая несколько шагов вперёд. – Ну-ка, повтори!

– Ах-ах-ах!.. – издевательски произнёс Мик. – Думаешь, испугал? Так вот, повторю, чтобы до тебя дошло: Астхик – моя жена, и я каждую ночь делаю с нею вот так!..

Мик неожиданно отбросил палку, подлетел к отаре, поймал самого упитанного ягнёнка и двумя руками по-волчьи крепко ухватил его шею. Потом проворно вскочил ему на спину, не обращая внимание на его жалобное блеяние, и улёгся на нём, делая непристойные движения…

Арег рассвирепел:

– Собака!.. Скотина!.. Звездочёт!..

– Фас, Ксто! – испуганно завопил Мик. – Фас!..

Пёс с яростным лаем бросился на выручку, но Арег с такой силой наподдал ему ногой, что тот взвыл и отлетел в сторону.

– Иди, иди, забирай свою Астхик, – пятясь, выкрикнул Мик, – ха-ха-ха!.. – Он снова подхватил свою палку и размахивал ею над головой, совершенно потеряв голову от страха и истерически смеясь.

Арег, яростно фырча, кинулся на него. Мик увернулся и взмахнул палкой, метя Арегу в голову. Удар пришёлся в плечо, однако Арег сумел перехватить палку, вырвал её из рук Мика и, отбросив в сторону, отвесил тому тяжёлую оплеуху. Мик упал на бок, но в ту же секунду вскочил, очертя голову помчался к утёсу и стал на четвереньках быстро-быстро карабкаться по крутому склону, кидаясь из стороны в сторону и обрушивая вниз град мелких камней, щебня и песка. Арег бросился вдогонку и, нагнав Мика недалеко от вершины, успел схватить его за ногу и дёрнуть вниз. Издав отчаянный вопль, Мик упал на живот и сполз к подножию. Арег ринулся за ним и уселся верхом ему на грудь.

– Пусти!.. Пусти!.. Я больше не буду!.. – едва не плача и мотая головой, кричал Мик. – Бери себе свою Астхик! Не нужна она мне… Пусти, говорю…

Чем больше он молил о пощаде, тем сильнее и сильнее Арег бездумно сжимал ему горло. Опомнился он лишь тогда, когда Мик перестал сопротивляться и, задыхаясь, начал хрипеть. Арег почувствовал, как обмякла шея Мика под его пальцами, и его охватил страх: он наконец осознал реальность того, что случилось. Прямо над головой утёса всплыла огромная луна, затопив окрестность холодным, призрачным светом. Арег в недоумении оглянулся: камни, кустарники, холмы и утёсы, все эти расщелины, впадины и выпуклости, точно подхваченные волнами, в мгновение ока обрели некую тайную форму и обличие и начали вибрировать. Арег невольно отпустил Мика. С поразительной быстротой тот вскочил, вскарабкался на вершину утёса и оказался на фоне белого круга луны.

– Ты своё ещё получишь! – утирая рукавом слёзы, пригрозил Мик точно с поверхности луны. – Я убью и тебя и твою Астхик!.. – Хныча и шмыгая носом, он скатился вниз с противоположной стороны.

Стоя на склоне утёса, Арег дрожал всем телом. Казалось, что-то мутное, чёрное проникло ему внутрь и мёртвой хваткой сдавило горло. Он был не в состоянии понять, что произошло, лишь, окаменев, наблюдал за тем, как луна незаметно отделяется от вершины утёса и поднимается в небо. И лицо Астхик в глубине его существа, нежное, прекрасное, светлое и спокойное лицо, словно отворачиваясь от него в обиде, удаляется, удаляется и, потускнев, померкнув, скрывается из глаз…

Собрав своё разбредшееся стадо, Арег понуро двинулся в обратный путь. Чем ближе подходил к селу, тем больше ширилось в груди странное чувство: он словно спустился с неба на землю и всё, что произошло, осталось там, в небе…

Ступив вместе со стадом на свою извилистую улицу, он ещё издали различил сквозь непроницаемую зелень сада, как его деревце, взметнув свои пышные ветки, словно пьёт взахлёб спустившиеся на землю ночной покой и прохладу. Где-то рядом серебристо плескались невидимые в темноте ручьи и весело стрекотал сверчок. У ворот, в тусклом отблеске света, косо падавшего из окна дома, показалась мать; в знакомой позе – скрестив руки под фартуком – она ждала сына.

– Арег-джан, мальчик мой, куда ты пропал? – донёсся её родной укоряющий голос.

– Наши ягнята смешались с отарой Сета, – не сразу отозвался Арег. – Еле отделил.

Загнав ягнят и на щеколду заперев ворота, он вдруг остро ощутил бездонную глубину ночи. Непроизвольно поднял голову: в недостижимых просторах неба уже сверкали, лучились, улыбались бесчисленные звёзды. Они были точно астры, только что пробудившиеся ото сна, и Арегу на мгновение показалось, что он вдохнул их далёкий аромат.

Приближалось лето.