Текст книги "Земля-пустыня"

Сасадзима был человеком широко образованным. Он сперва показался Кумико молчуном и нелюдимом. Но вскоре она убедилась, что он очень интересный собеседник. Говорил он тихо и проникновенно, так, что его слова невольно запоминались. Его негромкий голос удивительно гармонировал с окружающей тишиной и прозрачным воздухом.

Во время беседы глаза художника неотступно следили за выражением лица Кумико.

– Вам нравится ваша служба? – спросил Сасадзима, делая набросок. Он брался за карандаш только тогда, когда лицо Кумико обретало естественность.

– Ничего особенного, обыкновенная работа, каждый день утром – на службу, вечером – домой.

– И все же работать лучше, чем сидеть дома сложа руки.

Такой, совершенно обыденный, разговор успокаивающе действовал на Кумико, снимал напряженность, чего художник и добивался.

Кумико вначале думала, что ей придется по приказанию художника принимать различные позы, но Сасадзима просто беседовал с ней, а когда схватывал понравившийся ему ракурс, мгновенно наносил на бумагу несколько штрихов.

– Скажите, пожалуйста, почему вы до сих пор не женаты? – осмелилась спросить Кумико, когда основательно освоилась с обстановкой.

Бесцеремонность подобного вопроса смягчалась девической непосредственностью, с которой он был задан.

Художник улыбнулся.

– Я в молодости интересовался только живописью. Вот и упустил время. А теперь поздно, да и привык уже к одиночеству, думаю, что сейчас жена только стесняла бы меня.

Нынешним утром лицо художника было каким-то просветленным. Когда накануне, неряшливо одетый, он появился перед Кумико, она подумала: что за неопрятный старый холостяк. Теперь же, особенно когда Сасадзима работал, он казался ей подтянутым и моложавым, хотя его волосы уже посеребрила седина. Ну что ж, подумала Кумико, может, вполне естественно, что он не женат. Такова, должно быть, судьба всех, кто посвятил себя искусству. А может, в молодости он испытал безответную любовь и с тех пор дал обет безбрачия. Но спросить его об этом Кумико пока еще не осмеливалась. И все же сами эти мысли были лишним доказательством того, что девушка уже освоилась и не дичилась сидевшего напротив художника.

Внезапно Кумико заметила какого-то человека, бродившего по саду. По-видимому, садовник, решила она. Чтобы не мешать художнику, он не глядел в их сторону и бесшумно переходил от одной клумбы к другой, что-то срезая садовыми ножницами. На нем была старая широкополая шляпа и защитного цвета рубашка.

Художник действительно любит цветы, если нанимает человека специально ухаживать за садом, подумала Кумико.

Сасадзима работал быстро. Закончив один набросок, он тут же принимался за следующий. Кумико было интересно узнать, как она выглядит на рисунках, но сама взглянуть на наброски не решалась, надеясь, что потом художник ей их покажет.

В течение часа он сделал четыре или пять эскизов.

– Я хочу сделать их как можно больше, – сказал Сасадзима, – с тем чтобы потом выбрать наиболее удачный.

Он взглянул на часы и отложил карандаш в сторону.

– Время обеда, пора и нам перекусить, – сказал он, поднимаясь с кресла.

– Благодарю вас, я совсем не голодна, – запротестовала Кумико.

– Не говорите так, сейчас я приготовлю что-нибудь вкусненькое, – сказал художник и отправился на кухню.

– Может быть, вам помочь?

– Нет-нет, вы гостья! – замахал руками художник. – Я давно привык все делать сам. А вы посидите здесь, отдохните.

Сасадзима ушел на кухню, а Кумико осталась, на террасе. На кресле лежал оставленный художником этюдник. Кумико нерешительно подошла к креслу, открыла этюдник и стала разглядывать наброски. Карандашные зарисовки свидетельствовали о большом таланте художника. Кумико поразили точно схваченные особенности ее лица.

На некоторых рисунках она была удивительно похожа, на других лицо ей казалось чужим. По-видимому, в последних художник стремился отобразить свое видение натуры. Далее следовали отдельные фрагменты: лоб, брови, нос, глаза, губы.

Пока Кумико перебирала рисунки, из сада время от времени доносилось характерное полязгивание ножниц. Она поглядела в сад. Там бродил старик в широкополой шляпе. Тени от высоких кустов падали ему на спину.

Зря я отказывалась идти сюда, подумала Кумико, хотя ей по-прежнему было неприятно, что ее лицо будет изображено на какой-то картине. Она ощутила некую неповторимость момента и подумала, что в жизни ей редко приходилось чувствовать подобное умиротворение.

– Очень рада, – сказала мать, выслушав Кумико. – Вот, оказывается, он какой, этот знаменитый художник.

– Сначала я подумала, что у него, наверно, скверный характер, но он оказался удивительно приятным человеком. А какие сандвичи он приготовил – объедение. Не хуже настоящего повара, – весело рассказывала Кумико.

– Выходит, на все руки мастер!

– Волей-неволей ему пришлось всему научиться, ведь он живет один.

– Да, ты права. Но говорят, мужчины вообще умеют готовить лучше женщин. Кстати, ты не чувствовала неудобства от того, что тебе пришлось так долго позировать?

– Нисколько! Сасадзима был очень любезен, развлекал меня интересной беседой. Только я никак не могу понять, почему такой хороший человек до сих пор не женат. Я даже осмелилась спросить у него об этом. Он ответил, что не хочет на себя брать лишнюю обузу.

– Среди художников иногда попадаются такие люди. Но как ты решилась задать ему этот неприличный вопрос?

– Он не обиделся. Он вообще очень искренний и доброжелательный человек.

– Я очень рада, что он тебе понравился. Сначала, когда я дала согласие господину Таки, меня, откровенно говоря, беспокоило, как ты к этому отнесешься. Значит, завтра опять пойдешь?

– Пойду.

На лице у Такако появилось довольное выражение. И не потому, что Кумико пошла ей навстречу, а потому, что дочь исполнила просьбу Таки – друга своего отца.

На следующий день, в понедельник, Кумико, как было условлено, в одиннадцать часов приехала к Сасадзиме. Она сейчас совсем не жалела, что ей пришлось для этих сеансов пожертвовать два дня своего отпуска.

Как и накануне, дверь открыл ей сам художник.

– Заходите, – сказал он со своей доброжелательной улыбкой. – Я уже вас жду.

Сегодня предполагалась работа в мастерской художника, но Сасадзима, по-видимому, изменил свои планы и вновь провел ее к плетеному креслу на террасе.

– Я решил, что здесь нам будет уютней, чем в мастерской, хотя и просторной, но неприветливой. На террасе и позировать будет вам не так утомительно: можно любоваться и цветами, и дальней рощей.

Кумико охотно согласилась.

Погода стояла хорошая, осеннее солнце еще ярко освещало цветочные клумбы. Как и в прошлый раз, по саду бродил старик в широкополой шляпе и орудовал садовыми ножницами.

– Должно быть, ваша матушка вчера беспокоилась? – улыбаясь, спросил художник.

– Напротив. Когда я рассказала ей о своем визите к вам, она совсем успокоилась.

– Вот как! Это очень приятно. Теперь и я спокоен.

Художник раскрыл этюдник и взял карандаш. Но опять-таки он не сразу приступил к работе.

– Мне сказали, будто вы случайно обратили на меня внимание. Где же мы могли с вами встретиться? – полюбопытствовала Кумико.

– Значит, Таки все же проговорился. – Художник досадливо поморщился. – Я увидел вас в электричке. Погодите, где же это было? Что-то не припомню. – Художник поднял глаза к потолку, как бы пытаясь вспомнить эту встречу.

– По-видимому, на центральной линии. Я обычно выхожу на станции Огикубо.

– Верно, верно! Я увидал вас на станции Ееги, – сказал художник.

Странно, подумала Кумико, именно на Ееги он не мог меня встретить, я ведь еду от Касумигасэки до Синдзюку, а там пересаживаюсь на центральную линию и никак не могу оказаться на Ееги. Наверно, что-то перепутал, решила Кумико, но ничего не сказала.

– Вы не скучаете вдвоем с матушкой? – переменил тему Сасадзима.

– Иногда бывает скучно, даже очень.

– Ваш отец, я слышал, умер за границей?

– Да, за год до окончания войны он заболел там и умер. Сюда привезли только его прах.

– У меня нет подходящих слов, чтобы выразить вам свое сочувствие. И все же ваша матушка должна быть довольна, имея такую прекрасную дочь.

– К сожалению, я у нее одна. Будь у меня братья, ей было бы веселее. А так вы все вдвоем да вдвоем.

Разговаривая, художник не забывал о деле: внимательно глядел на Кумико, делал несколько быстрых штрихов, снова глядел и снова пускал в ход карандаш. Кумико привыкла к его быстрым взглядам, они ее уже не тревожили.

Когда Кумико вернулась домой, мать снова встретила ее вопросом:

– Ну, как сегодня?

– Очень хорошо, – ответила Кумико.

– А как подвигается его работа над картиной?

– Не знаю. Почему-то он все рисует меня в разных позах.

– Интересно, как все получится? Мне бы тоже хотелось взглянуть.

– Пока еще нельзя. Когда Сасадзима на минуту вышел, я потихоньку заглянула в этюдник и удивилась, как это он, непрерывно болтая, так много сделал рисунков, и, знаешь, на некоторых, я очень похожа.

– На то он и художник, да еще такой известный. А нельзя ли будет у него потом попросить несколько рисунков?

– Что вы, мама!

– А что тут дурного? Не все же они ему понадобятся для картины. И потом, я все же хочу нанести господину Сасадзиме визит вежливости, хотя его просьба исходила от господина Таки, а не от него лично. Кстати, Таки сегодня звонил. Он сказал, что Сасадзима несказанно рад, что рисует тебя, и о тебе он самого лучшего мнения.

Если всем доставляют такую радость эти сеансы, подумала Кумико, то она готова ходить к художнику не три дня, а больше.

– Господин Сасадзима прекрасный человек и непосредственный, как ребенок, – сказала она.

– Чем он угощал тебя сегодня? – поинтересовалась мать.

– Рисом с карри. Причем все так вкусно было приготовлено, лучше, чем у нас.

– В самом деле?

– И нисколько не хуже, чем в самом дорогом ресторане. Такому человеку и жена не нужна. Откровенно говоря, мне нравится не столько позировать, сколько лакомиться его угощениями. Интересно, чем завтра он будет меня потчевать? – мечтательно сказала Кумико.

На следующее утро Кумико вышла из дому в начале одиннадцатого. Стоявшая несколько дней хорошая погода начала портиться. По небу плыли тяжелые тучи, и от этого все вокруг стало серым. Тучи приглушили яркие краски осени. Кумико забеспокоилась, сможет ли художник в такую погоду работать. Накануне он предупредил, что сегодня начнет писать акварелью.

В одиннадцать часов Кумико подошла к знакомому дому и позвонила. Обычно художник не заставлял себя ждать и сразу же открывал дверь. Сегодня он что-то не спешил. Кумико позвонила еще раз.

Внутри дома было тихо.

Кумико подождала минут десять и вновь нажала кнопку звонка. И снова никто не вышел. Кумико вспомнила о старике, который ухаживал за садом. Она подошла к ограде. Ограда была довольно низкая и позволяла заглянуть в сад. Но и в саду никого не было. Тогда Кумико вернулась к входной двери и долго звонила. Но и на-эти звонки никто не отзывался. Может быть, он куда-то ушел? Но она сразу отбросила эту мысль. Ведь он же знал, что она придет ровно в одиннадцать. Может, он работал допоздна, очень устал и все еще спит? Но ведь звонок звонит очень громко, его невозможно не услышать.

Кумико не знала, как ей поступить: то ли подождать еще немного, то ли вернуться домой и прийти на следующий день. Во всяком случае, звонить она больше не решилась.

В полной растерянности Кумико вернулась домой.

Труп Сасадзимы обнаружили на следующий день. Его обнаружила прислуга, пришедшая прибрать дом после трехдневного отпуска. Художник лежал на кровати под одеялом в небольшой комнатушке, которая служила ему спальней. На ночном столике у изголовья стоял пустой пузырек из-под снотворного, а рядом – чашка, Он, видно, пользовался ею, запивая лекарство.

Экспертиза, произведенная полицией, установила, что художник умер накануне ночью, вероятно приняв чересчур большую дозу снотворного. Вскрытие подтвердило это предположение.

Художник не оставил ни письма, ни записки, и полиция решила, что он либо покончил жизнь самоубийством, либо непреднамеренно принял слишком много снотворного.

Сасадзима был одинок, родственников не имел, и было трудно ухватить какую-либо нить, чтобы выяснить, что же произошло в действительности. Приходящая прислуга появлялась обычно утром, а вечером уходила. Короче говоря, ночью, в момент смерти, он был абсолютна один. Во время допроса прислуга заявила, что в последние дни у Сасадзимы было прекрасное настроение, так что версия о самоубийстве отпадала. Оставалось предположение о чрезмерной дозе снотворного. Прислуга подтвердила, что художник имел привычку принимать его на ночь.

Детектив Судзуки тщательно обследовал место происшествия. На столе в спальне его внимание привлек этюдник. В этюднике лежал незаконченный рисунок лица молодой женщины.

Кто бы это мог быть? У него невольно возникло подозрение, что смерть Сасадзимы как-то связана с женщиной, лицо которой художник запечатлел на бумаге.

9

Похороны художника Сасадзимы состоялись на другой день вечером.

Сасадзима был одинок, и заботы, связанные с похоронами, взяли на себя его друзья-художники. О смерти Сасадзимы сообщили газеты, и проститься с ним пришло довольно много народа, в том числе и незнакомые почитатели его таланта.

Пришел на похороны и детектив Судзуки. Незаметно он наблюдал за присутствующими.

Вскоре он обратил внимание на девушку, лицо которой как две капли воды походило на лицо, изображенное на рисунке, обнаруженном им в этюднике.

– Прошу прощения, – подойдя к ней, вполголоса произнес Судзуки и показал ей свою визитную карточку. – Я из полиции. Хотел бы задать вам несколько вопросов. Пройдемте, пожалуйста, в соседнюю комнату.

Девушка взглянула на визитную карточку и молча последовала за детективом. В отличие от просторной мастерской, где прощались с покойником, сюда никто не заходил, и они могли спокойно побеседовать.

– Вы давно были знакомы с господином Сасадзимой? – приветливо улыбаясь, спросил Судзуки.

– Нет, я познакомилась с ним несколько дней назад, – ответила девушка.

Глаза у нее были красные. По-видимому, она только что плакала.

– Как вас зовут?

– Кумико Ногами, – сказала она, затем назвала также свой адрес и место работы.

– Значит, вы служите?

– Да. Сегодня я отпросилась пораньше, чтобы попасть на похороны.

– Вы сказали, что познакомились с ним недавно. Вероятно, ваше знакомство связано с его профессией?

– Да, он обратился ко мне с просьбой позировать ему.

Судзуки и не ожидал другого ответа.

– Почему он обратился именно к вам? – спросил детектив.

– Один его знакомый попросил об этом мою мать. И вот четыре дня назад я впервые пришла сюда.

– Значит, прежде вы никогда с ним не встречались?

– Нет.

– Вас не удивило, почему он избрал именно вас?

– Удивило, – сказала Кумико.

– Сасадзима не оставил ничего, что могло бы пролить свет на причину его смерти, и мы пока не можем составить на этот счет определенного мнения. Положение усугубляется тем, что он был одинок. Мы, конечно, допросили прислугу, но она ничего не знает. Может, вы могли бы что-либо сообщить по поводу этого происшествия? Ведь именно вы бывали у него в последние дни.

– К сожалению, я не могу вам ничем помочь, – сказала Кумико, и Судзуки понял, что девушка говорит правду.

– С какой целью просил он вас позировать?

– Точно не знаю. Кажется, он задумал большую картину. Для этого ему надо было сделать наброски нескольких лиц, и я попала в их число.

– Об этом вам сообщила ваша матушка?

– Да.

– Работа продвигалась успешно?

– Да, каждый день он делал несколько набросков.

– А сколько же всего?

– Точно не помню, но, думаю, не меньше восьми.

– Восьми?! Он что, собирался кому-нибудь их подарить или продать? – спросил Судзуки.

– Не думаю. Он лишь сказал, что ему для будущей картины необходимо сделать несколько набросков.

– Дело в том, – помедлив, сказал Судзуки, – что все наброски исчезли. В этюднике сохранился лишь один. А вы говорите, что их было не менее восьми. Если он их не порвал и не сжег, значит, кто-то их взял.

Кумико эта новость крайне удивила. Сасадзима с таким подъемом рисовал. Нет-нет, он небезразлично относился к этим рисункам. Куда же они могли исчезнуть? Если, как подозревает детектив, они попали в чужие руки, это ужасно неприятно. Ведь Сасадзима с ней не договаривался, что он их может кому-нибудь передать, речь шла исключительно о набросках для него, для его картины. Но если они действительно исчезли, это произошло только незадолго до его смерти. Ибо позднее уже никто не мог незамеченным зайти в дом и взять их.

– Прислуга тоже ничего не смогла сказать, – продолжал Судзуки. – Обычно она приходила к нему утром и уходила вечером. Работала она у него около пяти лет и должна бы знать все, что касается его личности? Но о набросках ей ничего не известно. Дело в том, что художник отпустил почему-то ее домой как раз на те три дня, когда вы должны были ему позировать.

Действительно, это было так, вспомнила Кумико. Когда она была у художника в первый раз, он сам отворил ей дверь, но вскоре появилась пожилая женщина, которая принесла им чай. И тут художник предупредил Кумико, что отпускает прислугу на три дня, ибо не любит, чтобы кто-либо мешал его работе.

– Значит, вы ходили позировать в те дни, когда прислуги уже не было, – заключил Судзуки. – И вы в эти дни ничего необычного не заметили?

Кумико задумалась, затем сказала, что в первый день они только договорились о времени сеансов, потом она посещала Сасадзиму дважды. На третий день никто ей дверь не отворил, и она вернулась домой. Но тогда художника уже не было в живых. Накануне он был весел, шутил, и ничто в его поведении не говорило, что он намерен покончить жизнь самоубийством. Напротив, в тот день он рисовал с большим подъемом и, прощаясь с Кумико, сказал, что ждет ее завтра, в условленное время. Просто невозможно было представить такой неожиданный, такой трагический конец.

Внимательно выслушав Кумико, детектив спросил:

– Во время сеансов вы были только вдвоем?

– Да, – ответила Кумико. – И он сам готовил еду и чай, когда мы устраивали перерыв.

Внезапно Кумико вспомнила про старика, который работал в саду. В доме действительно они были вдвоем, но, пока художник рисовал, в саду все время мелькала защитного цвета рубашка садовника.

Детектива чрезвычайно заинтересовало это сообщение.

– Как он выглядел? Сколько, на ваш взгляд, ему лет? – спросил он.

– Трудно сказать, мне он показался довольно пожилым.

– А внешность?

На этот вопрос Кумико ответить не могла. Она видела только спину садовника, да и о преклонном возрасте могла судить лишь по медлительности, с которой тот управлялся с садовыми ножницами. Помимо всего, его лицо все время находилось в тени из-за широкополой шляпы, которую он ни разу, пока находился в саду, не снимал.

– Не разговаривал ли с этим мужчиной Сасадзима?

– При мне – нет. Мужчина все время работал в саду.

– Значит, он находился от вас на довольно значительном расстоянии и в дом не заходил?

– Мне кажется, не заходил.

Детектив попросил Кумико немного подождать и вышел из комнаты.

Вернулся он минут через двадцать.

– Я только что беседовал с прислугой, – сказал Судзуки, извинившись за долгое отсутствие. – Она ничего Об этом человеке не знает. Мало того, он ни разу в ее присутствии в доме не появлялся. А вы увидели его в первый же день, когда пришли позировать?

– Да, в первый же день.

– Получается, что Сасадзима нанял его как раз на те три дня, когда прислуга была в отпуске, – продолжал рассуждать Судзуки.

Кумико удивляла дотошность детектива. Значит, он сомневается в версии самоубийства, подумала она.

– Позвольте вас спросить, – обратилась к нему Кумико. – По-вашему, остается, что-то неясное в причине смерти господина Сасадзимы?

– Видите ли, – после некоторого колебания сказал Судзуки, – причина смерти художника установлена достаточно ясно – он принял слишком большую дозу снотворного. Это подтвердило и вскрытие. Значит, Сасадзима покончил с собой, тем более что на пузырьке, где было снотворное, и на чашке, из которой он, очевидно, запивал лекарство, обнаружены только его отпечатки пальцев. Это установила тщательная экспертиза. Если бы кто-то другой хотел его напоить чрезмерной дозой снотворного, он мог бы это сделать лишь обманным путем: смешать лекарство с пивом или фруктовым соком. Однако в желудке покойного оказалось лишь небольшое количество воды, которой, по-видимому, было запито лекарство. Отсюда напрашивается вывод, что художник добровольно принял снотворное.

– Может быть, он по ошибке принял больше, чем было нужно?

– Подобные случаи встречаются довольно часто. Обычно те, кто регулярно пользуется снотворным, постепенно увеличивают дозу. По словам прислуги, художник принимал по восемь-девять таблеток. Однако вскрытие установило, что на этот раз он принял их около ста. Так что версия о случайности в данном случае отпадает. Правда, вызывает сомнение сам факт: сто таблеток. Принять сразу такую дозу довольно сложно.

Кумико страшно расстроилась. Ведь она почти ничего не знала о Сасадзиме. Сидела напротив Да глазела, как он то посматривает на нее, то делает быстрые штрихи карандашом на бумаге. Судзуки, видимо, понял ее состояние и переменил тему.

– Итак, вы не можете ничего сказать о внешности этого садовника?

– К сожалению, ничего, – ответила Кумико.

Странно. Прислуга говорит, что художник никогда не нанимал садовника, а тут вдруг садовник понадобился как раз на те три дня, когда ее не было.

Кумико возвратилась домой вечером, когда в городе уже зажглись огни.

Услышав звук открываемой двери, навстречу ей вышла мать и сказала:

– Погоди минуту у порога.

Потом она вынесла соль и, следуя старинному обычаю[4]4
  По древним японским верованиям соль отгоняет все нечистое.


[Закрыть], посыпала ею плечи девушки.

– Теперь входи, – сказала она. – У нас в гостях Сэцуко. Я ведь говорила ей, что ты ходишь позировать. И вот она прочитала в газетах о смерти художника и сразу же примчалась к нам.

Обычно, собираясь вместе, они весело проводили время, радуясь таким встречам, но сегодня все сидели опечаленные.

– Ну, как там было? – спросила Такако.

– Проститься с покойным пришло много народа, – ответила Кумико и коротко рассказала о похоронах.

– Неужели никто из друзей господина Сасадзимы не знает о причине его самоубийства?

– Об этом никто не говорил, а вот меня допрашивал полицейский.

– Полицейский?! – разом воскликнули сестра и мать.

– По-видимому, в полиции узнали, что в последние дни я позировала покойному, и детектив, господин Судзуки, интересовался, не располагаю ли я какими-либо фактами, проливающими свет на причину смерти художника.

Такако и Сэцуко, затаив дыхание, слушали рассказ Кумико о ее разговоре с детективом.

– Значит, в полиции считают, что это, может быть, вовсе и не самоубийство, – заключила Такако, глядя то на Сэцуко, то на дочь.

– Во всяком случае, господин Судзуки сказал, что в версии о самоубийстве не все сходится. Забыла еще сказать вам, что все наброски моего лица, сделанные художником, исчезли. Остался лишь один незаконченный рисунок. Полицию это крайне озадачило.

– Куда же они могли деться? – Такако была явно расстроена этим сообщением.

– Неизвестно. Мне было, бы неприятно узнать, что художник их отдал кому-нибудь, – все же там изображено мое лицо. И потом, это ведь его последняя работа. Жаль, если она окажется в чужих руках.

– К кому бы они могли попасть? – Такако задумалась, вопросительно глядя на Сэцуко. – А ты не запомнила мужчину, который работал в, саду? – обратилась она к Кумико.

– Нет. Об этом меня тоже спрашивали. На садовнике была шляпа с широкими полями, и, кроме того, он все время находился ко мне спиной.

– Значит, этот человек был там в те дни, когда прислуга отсутствовала.

– Прислуга сказала полицейскому, что ни разу не видела у Сасадзимы садовника.

Мать и Сэцуко переглянулись.

– Тетушка, – вступила в разговор Сэцуко. – Вы говорили, что просьбу художника передал вам господин Таки?

– Да, он.

– Вы сообщили ему о смерти художника?

– Я сразу же позвонила ему по телефону, но мне ответили, что он вчера утром отправился в путешествие.

– Значит, он уехал, когда труп художника уже обнаружили, но газеты об этом еще сообщить не успели.

– Видимо, так.

– Не исключено, что он даже не знает о его смерти.

– Вполне возможно.

Сообщение о смерти художника появилось лишь вчера в вечерних выпусках, и Таки, уезжая, мог, конечно, не знать об этом, если кто-то ему специально не сообщил. Но теперь, должно быть, он уже прочитал газеты. Сообщение о смерти столь известного художника, безусловно, перепечатала и местная, пресса, подумала Сэцуко.

– Вам не сказали, куда именно он уехал? – спросила она.

– Я пыталась это выяснить у его жены, но она ответила, что не знает.

– Странно. Неужели он даже жене не сообщил куда едет?

– Мне показалось, что она знает, но почему-то не хочет сказать, и я, не желая быть назойливой, решила не донимать ее расспросами.

– Не исключено, что он поехал отдохнуть. А может быть, и по делам своей ассоциации, что нетрудно выяснить – достаточно позвонить к ним в правление, – сказала Сэцуко.

– Прости меня, Сэцуко, за нескромный вопрос, но почему тебя так заинтересовала поездка Таки? – спросила Такако.

– Чего же тут непонятного? Ведь это он познакомил Кумико с Сасадзимой, и, если ему уже известно о смерти художника, правила приличия обязывают его телеграфировать или, на худой конец, позвонить вам по междугородному телефону. Все же он должен испытывать какую-то ответственность перед Кумико в связи со случившимся.

Рассуждения Сэцуко были вполне логичны.

– Наверно, господин Таки еще не знает о его смерти, – пробормотала Такако, сдаваясь перед доводами племянницы.

Кумико показалось, будто Сэцуко чересчур раздраженно говорит о Таки. Она взглянула на двоюродную сестру и удивилась бледности ее лица.

Письмо от Таки прибыло тридцатого октября, через четыре дня после состоявшегося между женщинами разговора.

Кумико была на службе, и мать сразу же ей позвонила.

– Только что получила письмо от господина Таки, – сообщила она дочери. – Сначала думала подождать тебя, а потом решила позвонить сразу же.

– Что он пишет?

– Слушай: «Извините за долгое молчание. Из местной газеты узнал о самоубийстве Сасадзимы. Никогда бы не подумал, что такое может случиться. Не могу успокоиться, что доставил Кумико неприятности: ведь именно по моей рекомендации она согласилась позировать художнику. Разумеется, эта смерть никакого отношения к вам не имеет, и убедительно прошу вас не беспокоиться». Письмо отправлено из Синсю, с горячих источников Асама, – добавила Такако.

– Из Синсю? – переспросила Кумико.

– Да. Более подробного адреса и названия гостиницы не указано.

– Так, – неопределенно протянула Кумико, не зная, как ей реагировать на это сообщение. – Спасибо, мама.

– Ты сегодня когда придешь?

– Постараюсь пораньше. Правда, по дороге мне надо кое-куда зайти, – ответила Кумико, решив, что ей необходимо встретиться с Соэдой.

После этого разговора у Кумико до конца дня все валилось из рук. Она все время думала о письме Таки и о том, что по этому поводу говорила Сэцуко. В каком-то смятении она набрала номер телефона Соэды. Журналист оказался на месте.

Они не виделись более двух недель, и Соэда ничего не знал о том, что Кумико позировала художнику.

– Мне нужно с вами срочно поговорить. С двенадцати до часу у нас обеденный перерыв. Если вам удобно, мы могли бы встретиться в кафе неподалеку от моего учреждения.

– Договорились, – сразу же согласился Соэда. – У меня как раз в том районе есть дело. Думаю, что полчаса сумею выкроить.

Кумико назвала кафе, куда она придет, и повесила трубку.

Как хорошо, что не надо дожидаться вечера, подумала она.

В двенадцать часов Кумико уже подходила к кафе. Неподалеку стояла машина, принадлежащая газете, где служил Соэда.

Соэда сидел почти у самого входа и пил сок.

– Зачем это я вам так срочно понадобился? – спросил он улыбаясь, но, увидев расстроенное лицо Кумико, сразу погасил улыбку.

– Вы знаете о самоубийстве художника Сасадзимы? – спросила Кумико.

– Да, где-то читал.

– Извините, я не говорила вам, что в течение двух дней позировала этому художнику – как раз накануне его смерти.

– Что вы говорите?! – Соэда выпустил изо рта соломинку и изумленно уставился на девушку.

Кумико подробно рассказала о своих посещениях художника. Соэда слушал внимательно, изредка перебивая ее рассказ вопросами. Он очень серьезно отнесся и к ее сообщению о письме Таки.

– Вы утверждаете, что художник сделал восемь набросков и все они исчезли? Остался лишь один незаконченный рисунок? – переспросил он, ероша на голове волосы.

– Да, о пропаже мне сообщил детектив, он не верит, что художник сам уничтожил наброски.

– Я тоже не верю. Скорее всего, они попали в чьи-то руки, и это надо непременно выяснить.

– Выяснить? – удивилась Кумико. – Мне просто неприятно, что мое изображение находится в руках незнакомого мне человека, и только. Но с какой стати надо выяснять, у кого они?

– Считайте, что это мое дело. Я сам попытаюсь все разузнать, – перебил девушку Соэда. – Скажите, Кумико, а наброски были очень похожи на оригинал?

– Да, – ответила Кумико. – Его наброски настолько точно передавали разные выражения моего лица, что мне почему-то было даже неловко.

– Вот как? После ваших слов мне особенно хочется взглянуть хотя бы на один из них.

Расставшись с Кумико, Соэда поехал в Дом зарубежной культуры. Оставив машину у подъезда, он вошел в вестибюле, пересек просторный холл и подошел к справочному бюро. За столом сидел мужчина в белой сорочке, с галстуком-бабочкой.

– Я хотел бы кое-что выяснить относительно господина Таки, – сказал Соэда, вручая ему свою визитную карточку.

Мужчина сразу же поднялся и стал ее внимательно изучать.

– Я слышал, господин Таки находится на отдыхе? – спросил Соэда.

– Да.

– Мне как раз и хотелось кое-что узнать в этой связи.

– Как быстро, как быстро… – вдруг не к месту пробормотал мужчина.

Его слова заставили Соэду насторожиться. Интуиция газетчика сразу подсказала ему, что за этим что-то кроется. Но по профессиональной привычке он постарался скрыть свою настороженность.

– Итак, смогу ли я поговорить с вами на интересующую меня тему?

Мужчина еще раз взглянул на визитную карточку. На ней стояло название солидной газеты. Он был явно в затруднительном положении, и это откровенно отразилось на его лице.

– Извините, что отнимаю у вас время, но мне необходимо с вами переговорить, – настаивал Соэда, видя, что мужчина медлит с ответом. – Мне известно, что господин Таки в настоящее время находится на горячих источниках Асама, но на поездку туда пришлось бы потратить много времени, поэтому я хотел бы кое-что выяснить здесь, на месте.