Текст книги "Русский хлеб в жерновах идеологии"

Поясним: 27,8 пуда на душу населения – это очень много. И даже советские экономисты эпохи НЭПа – считавшие минимально достаточной норму в 19,2 пуда (то есть на 8,6 пуда меньшую!) – были с этим согласны… А для Ихлова показатель в 27,8 пуда – это «приговор»; он из него вымирание России от голода выводит! И даже считает нужным заверить читателей, что в 1917 году (когда был издан статистический сборник), «никаких большевиков у власти ещё нет и в помине» (так что, мол, этим убийственным цифрам можете смело верить)!..

Дело в том, что урожай 1913 года был весьма высоким. За все десятилетия большевистского правления больше, чем в 1913 году, собрали один единственный раз: в 1937–м. Следующий раз урожай 1913 года превзошли только при коммунистах: в 1956–м. И только после 1964–го, при Брежневе, наконец–то стали собирать стабильно больше, чем в 1913 году (сказалось развитие сельскохозяйственной техники и активное использование минеральных удобрений).

Хочется задать вопрос всем нашим левакам: товарищи, если уж вам так хочется доказать, что в дореволюционной России царили голод и нищета, что Российская Империя была обречена на распад или иноземное порабощение, а русский народ попросту вымер бы, – когда б не Октябрьская революция и большевики, – то… зачем вам дореволюционная урожайная статистика? Всё равно ж не видите в ней ни уха ни рыла! И вам абсолютно безразлично, какие вы приводите показатели душевого потребления – низкие или высокие. Так уж лучше ссылайтесь сразу на законы исторического развития, выведенные Марксом и Лениным! Ну, ещё цитаты из Толстого или Короленко приплетите. Словом, руководствуйтесь золотым правилом: «Ослы удовлетворяются скудным кормом».

Тем более что и речь у древних идёт – о «скудном корме» (как раз в тему…).

§ 7.4. Вот ещё характерный пример «непромокаемости» неосоветчиков (и независимости их выводов от любых – низких или высоких – цифр «дореволюционного потребления»): работа доктора исторических наук Николая Ерофеева «Уровень жизни населения в России в конце ХIХ – начале ХХ века».

Совершенно справедливо называя одним из главных показателей народного благосостояния «годовое потребление основных продуктов питания в расчёте на душу населения», Ерофеев в этом вопросе полагается, прежде всего, на сведения из фундаментального труда доктора исторических наук Бориса Миронова «Социальная история России» (1999 год). Характерно, что Ерофеев – по крайней мере, в момент написания своей работы – был достаточно высокого мнения о достоверности содержащихся у Миронова сведений: «лишь они позволяют представить в какой–то мере этот показатель в динамике и в сравнении с другими странами».

В частности, по поводу потребления зерновых Ерофеев пишет: «Россия превосходила развитые страны лишь по потреблению хлебных продуктов. Каждым её жителем потреблялось их в среднем в 1888 г. – 288, а в 1913 – 262 кг. В Великобритании соответственно 171 и 96, в США – 168 и 116, во Франции – 245 и 173 (в 1907 г.). По Германии сведения даны лишь за 1888 г. – 249 кг» (тут надо иметь в виду, что речь идёт о личном потреблении – в пищу людям; за вычетом зерна, расходуемого на фураж).

Ирония в том, что Миронов, приводя все эти цифры дореволюционного потребления – наряду с динамикой антропометрических показателей, – делал вывод об относительно высоком (а самое главное – перманентно повышающемся!..) уровне народного благосостояния и о достаточно оптимистическом сценарии развития пореформенной России. А вот Ерофеев, приведя цифры «оптимиста» Миронова, делает вывод о том, что Российской Империи предстояло «быть оттеснённой на обочину цивилизации», а возможно – «потерять национальную независимость». После чего следует итоговое заключение о высоком «историческом предназначении большевиков, пришедших к власти в результате Октябрьской революции» и осуществивших необходимую России «форсированную модернизацию».

Что уж говорить о всяких ругающихся маргиналах?!..

Вот, например, Павел Краснов в работе «Как жилось крестьянам в царской России» пишет: «Минимальный физиологический минимум для прокормления России: не менее 19,2 пуда на душу населения (15,3 пуда – людям, 3,9 пуда – минимальный корм скоту и птице). Это же число было нормативом для расчётов Госплана СССР начала 1920–х годов. То есть при Советской Власти планировалось, что у среднего крестьянина должно было оставаться не менее этого количества хлеба. Царскую власть такие вопросы мало волновали».

Ну, в принципе, да! – так оно и было: такой вопрос действительно не должен был царскую власть сильно «волновать» (ибо уж что–что, а «минимальный физиологический минимум» потребления при Николае Втором стал обеспечиваться).

Однако Краснов опять начинает сравнивать слона с китом: «А как обстояли в начале ХХ века дела с питанием у геополитических оппонентов Российской Империи? Примерно вот так, данные по Нефёдову [12]:

Французы, например, потребляли в 1,6 раз больше зерна, чем русские крестьяне. И это в климате, где растёт виноград и пальмы. Если в числовом измерении, француз съедал 33,6 пуда зерна в год, производя 30,4 пуда и импортируя ещё 3,2 пуда на человека. Немец потреблял 27,8 пуда, производя 24,2, лишь только в неблагополучной Австро–Венгрии, доживавшей последние годы, потребление зерновых составляло 23,8 пуда на душу».

Ага, вот и убедительная историческая параллель! Оказывается, Австро–Венгрия распалась не из–за того, что была химерой, противоестественным многонациональным образованием с мощнейшими многовековыми центробежными устремлениями; к тому же – вдребезги проигравшим Мировую войну (при том что раздел империи Габсбургов на национальные государства был одной из целей держав–победительниц), а из–за того, что бравые солдаты Швейки, шляясь по пражским пивным и ресторанчикам… хм… недоедали.

По полшницеля не доедали! Оттого, бедные, и «доживали последние годы»!

§ 7.5. Максим Калашников в работе «О жизни в царской Расее – 1» развивает ту же самую мысль: «А если сравнить тогдашнюю Россию с европейскими странами? По потреблению? Любопытная получается картина.

Итак, французы в начале ХХ века, производя 30,2 пуда на человека, при этом потребляли 33,6 пудов, добирая объём за счёт импорта зерна. Отсталая страна, Австро–Венгрия, хлеба не закупала, а торговала им так же, как и царская Россия. Однако кушал гражданин Австро–Венгрии куда сытнее русского: потребление на душу населения в Дунайской монархии достигало 23,8 пудов при производстве (на человека) в 27,4 пуда. Как видите, самая деспотичная страна тогдашнего Запада, тем не менее, заботилась о своих людях намного лучше, чем династия так называемых Романовых.

Бельгийцы того же периода обеспечивали среднее потребление в 27,2 пуда, также восполняя нехватку своего хлеба его ввозом (среднедушевая доля – 3,5 пуда привозного хлеба). Англичане, выращивая ежегодно по 12,5 пудов на одного живущего, за счёт закупок доводили потребление до 26,4 пуда «на рыло». А у дореволюционных русских получалось только 20 пудов в самые лучше годы!»

Окстись! Немедленно окстись!.. «Только 20 пудов»; да ещё и «в самые лучшие годы»!.. В каком вообще мире живут эти люди?

Кстати, было бы неплохо столкнуть лбами того же Ихлова и Калашникова… Один утверждает, что Россия вымирала из–за жуткой нормы потребления в 27,8 пуда (но хоть цифру из справочника верную привёл!); другой утверждает, что счастливый гражданин Австро–Венгрии кушал «куда сытнее русского» (благодаря заботе о людях со стороны правительства Дунайской монархии), а именно 23,8 пуда.

Впрочем… какая им разница? Выводы–то у обоих одинаковые – заранее известные…

Кроме того, Калашников, как уже упоминалось, цитирует в своей работе Ивана Солоневича: «Даже хлеб – основное наше богатство – был скуден. Если Англия потребляла на душу населения 24 пуда, Германия – 27 пудов, а САСШ целых 62 пуда, то русское потребление было только 21,6 пуда, включая во всё это и корм скоту».

И вот как Калашников комментирует приведённое им мнение Солоневича: «Однако положение в русском селе до 1917 года было ещё хуже, чем описал Солоневич. Он всё же пользовался фрагментарными данными. Нынешние математические методы позволили получить более точную картину аграрных бед Российской империи. Откроем работу историка–математика С.А. Нефёдова «О причинах Русской революции». В отличие от Солоневича, исследователь даёт не общее производство зерна на душу населения (где мешается хлеб и для потребления внутри, и хлеб на вывоз за рубеж), а детальное деление».

Вообще–то Солоневич в процитированном отрывке из «Народной монархии» говорил вовсе не об «общем производстве зерна на душу населения (где мешается хлеб и для потребления внутри, и хлеб на вывоз за рубеж)», а именно о внутреннем потреблении! При этом Солоневич разъяснял, что речь идёт как о зерне в пищу людям, так и о зерне на корм скоту (что, собственно, и составляет «внутреннее потребление»).

Вот как можно так переврать то, что сам цитируешь?! Что же это за «нынешние математические методы» такие, которые «позволяют» некоторым отечественным публицистам так беззастенчиво перевирать чужие слова?..

Нет, понятно! – когда пытаешься, вместо аграрных успехов (как оно было в действительности), живописать «картину аграрных бед Российской империи», то ещё и не так извернёшься!.. Но всё–таки: кто позволяет нашим публицистам делать такие заявления? И у Краснова и у Калашникова опять (как и в случае с оценкой российского дореволюционного импорта) повторяется одно и то же имя: Сергей Нефёдов. На «математические методы» именно этого «историка–математика» опираются все наши леваки!

Калашников, обычно хамоватый и бесцеремонный, о Нефёдове пишет с большим пиететом: «Пользуясь обильным статистическим материалом, оставшимся от старой России, Сергей Александрович (а он – доктор исторических и кандидат физико–математических наук, научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения АН) пришёл к интересным выводам. Он определил минимальное среднедушевое потребление хлеба, обеспечивающее социальную стабильность в царской России, в 24–25 пудов ежегодно».

Что ж… То, что Нефёдов лжец, мы уже знаем – благодаря статистическому «Ежегоднику России» за 1907 год. Теперь повнимательнее присмотримся к его математическим упражнениям (и вообще – «научному методу»), позволяющим ему в случае с Российской Империей поднимать минимальную нэповскую планку на 5,3 пуда – и тем самым обращать скромные официальные цифры дореволюционного душевого потребления в голодный концлагерный паёк.

Часть III
Уральский сказочник

Мы, историки, не лезем в вашу математику и просим вас, математиков, не лезть в нашу историю.

Лев Гумилёв

Глава 1

§ 1.1. Начнём с того, что отечественная история периодически подвергается лихим кавалерийским наскокам представителей мира «точных наук». И порой это – куда более авторитетные представители, нежели провинциальный кандидат физико–математических наук Нефёдов!..

Достаточно перечислить несколько самых известных имён.

Вот, например, доктор физико–математических наук Михаил Постников – крупный математик, преподаватель МГУ, автор классических учебников, Лауреат Ленинской премии. Одним словом – человек достойный. Но был у заслуженного советского математика Постникова один своеобразный «пунктик»: на протяжении многих лет он пытался оспорить традиционную хронологию мировой истории и выстроить свою собственную, «правильную».

Ну и что?.. Мало ли какие бывают странности у людей… К историческим идеям Постникова в научных кругах отнеслись именно так, как и надо относиться к подобным идеям, – как к безобидному чудачеству; как к странному увлечению хорошего человека.

Или вот другое, ещё более громкое имя: Анатолий Фоменко – доктор физико–математических наук, профессор МГУ, член–корреспондент Академии наук СССР, академик РАН. В своё время сей учёный муж увлёкся, на беду, историческими идеями Постникова, стал его соавтором и продолжателем его идей. В результате сегодня академик Фоменко известен широкой публике не столько своими заслугами (неоспоримыми!) в области математики, сколько своими псевдоисторическими концепциями. Сомнительная слава верховного жреца «Новой хронологии» принадлежит именно ему.

Ну и что?.. Несмотря на то, что пик творческой активности Фоменко (как историка) пришёлся на перестроечные и постперестроечные годы – когда «ниспровергатели» были в чести, – это не помогло ему добиться хоть какого–то признания со стороны профессионального исторического сообщества. Даже статус действительного члена Академии Наук не помог!..

Главный соратник и популяризатор идей Фоменко, Глеб Носовский, – тоже имеет заслуги перед математикой (по крайней мере, не меньшие, чем у Нефёдова) – кандидат физико–математических наук, доцент мехмата МГУ; в своё время аж в японском университете работал – как специалист по компьютерной геометрии…

Ну и что?.. Всё равно для профессиональных историков Носовский останется образцом лжеучёного; ярким представителем «псевдо–истории», «фолк–истории»… И только.

Конечно, решение математика однажды взять и порвать с родной стихией, променяв её на новую и совершенно незнакомую ему среду, не может не умилять. Это ж – как для древней рептилии выйти из воды на сушу!.. Да если ещё учесть, что обычно это делается математиками не просто так (мол, «я поменял работу»), а с целью произвести переворот в новой для них сфере («раскрыть глаза невеждам»), то остаётся только преклоняться перед смелостью и самоуверенностью этих людей!

Только вот на чём зиждется эта самоуверенность?

Не в последнюю очередь – на гордостном чувстве превосходства «технаря» над «гуманитарием». Мол, если уж я в «серьёзных», «настоящих» науках разбираюсь (и даже смог там добиться некоторых успехов), то уж в этой–то недо–науке и подавно разберусь! Тут, кстати, не грех будет вспомнить хвастливое заявление Бориса Ихлова, ввёрнутое для чего–то автором–просветителем в его «Ликбез о царской России для холопов»: «Подчёркиваю – я не историк, я защищал в МГУ диссертацию по теме «Хиггсовский вакуум в калибровочной теории гравитации» (квантовое обобщение общей теории относительности)».

§ 1.2. К сожалению, это ложное чувство собственного интеллектуального превосходства иногда играет с «технарями» злую шутку.

Им свойственно подвергать сомнению любые устоявшиеся мнения в исторической науке (ибо где же было жалким «гуманитариям» справиться без «технарей»?!..). Отсюда – свойственное им стремление всё опровергнуть и всех просветить; своеобразный разоблачительный раж… Но главная опасность таится в их типично математической (заставляющей вспомнить термин «профессиональная деформация личности») склонности к объединению разнородных явлений по причине наличия у них неких общих признаков (читай: внешнего сходства); с последующим выстраиванием их в какие–нибудь «ряды» или «циклы», – что оборачивается тягой к схематизации и упрощенчеству в исторических трудах.

Справедливости ради надо сказать, что подобная слабость присуща не одним только «технарям». Давно подмечено, что люди (как «чистые гуманитарии», так и вовсе далёкие от какой–либо науки…) склонны с большим доверием относиться к «законам», представленным в виде некой математической формулы. Наличие в новооткрытой «истине» математики создаёт иллюзию её реальности.

А ведь живая история государств и народов вершится под воздействием бессчётного количества разнонаправленных факторов. И это – отнюдь не только кормовая база и уровень развития производительных сил! – это ещё и довлеющие над людскими умами традиционные заблуждения и внезапно овладевшие массами новые идеи, кризис «веры отцов» и прозелитский потенциал молодого религиозного учения, «гений у руля» и Его Величество случай… И в иные исторические моменты роль именно этих факторов оказывается решающей!

Гипотетический «демон Лапласа», пытаясь предсказать ход последующей человеческой истории, сошёл бы с ума.

Отсюда же (от привычки к математическим реалиям, допускающим возможность построения теории на одном доказательстве) – готовность математиков предавать преувеличенное значение некоему историческому факту (в достоверности которого или в верной интерпретации которого они почему–то уверены…); с последующим воздвижением на этом единственном опорном камне целой глобальной концепции. Людям, знакомым с основными положениями «Новой хронологии», тут сразу придут на ум пресловутые Затмения Фукидида!

Так что «историк–математик Сергей Нефёдов» (определение Калашникова) – отнюдь не первый, и далеко не самый яркий, представитель этой славной когорты.

§ 1.3. Кто–то может возразить: но ведь идеи Нефёдова – в отличие от идей тех же Постникова, Фоменко, Носовского и прочих «историков–любителей» – не были отвергнуты с порога официальной исторической наукой! Нефёдов не остался «кандидатом физико–математических наук, пишущем на исторические темы», – он со временем стал ещё и доктором исторических наук, ведущим научным сотрудником Института истории и археологии Уральского отделения РАН, профессором Уральского федерального университета.

На это есть несколько причин.

Во–первых, Нефёдов, в отличие от адептов «Новой хронологии», не претендует так явно на «пересмотр всех традиционных взглядов на историю человечества» (его видение всемирной истории хоть и лженаучно, но не оригинально…). Соответственно, он не привлекает к себе такого пристального внимания. Если утверждение, что Русская империя некогда объединяла весь земной шар, а Иисус Христос и византийский император 12–го века Андроник Комнин – одно и то же лицо, автоматически «ополчает» против себя учёный мир (да и просто – всех вменяемых людей!..), то концепция Нефёдова интересна далеко не всем даже в научно–исторических кругах.

Во–вторых, идеи Нефёдова пришлись очень даже «ко двору» в отечественной исторической науке 2000–х.

Как уже не раз говорилось, академическая историческая наука у нас – подлинный оазис неосоветизма, его заповедник и рассадник… А в тех отчаянных условиях, в которых оказались леваки после крушения коммунистического режима, им уже не до «чистоты вероучения»! Всякий случайный попутчик оказывается ценным союзником. Тут уже не приходится заниматься придирчивым анализом степени соответствия его идей постулатам рафинированного марксизма–ленинизма – лишь бы новый соратник поднимал на щит Советскую власть и очернял дореволюционную Россию!.. Как писал Суворов в «Науке побеждать»: «Атакуй, с чем пришли, с чем бог послал!»

А как раз с этой точки зрения Нефёдов – настоящий клад для неосоветчиков. Потому–то у него такой высокий «индекс цитирования»…

В–третьих, профессиональное историческое сообщество с концепцией Нефёдова примиряет уже то, что она доказывает неизбежность Русской революции. Простому человеку этого не понять! Почему из двух мнений (условно говоря: «за» и «против») – одно должно встретить среди профессиональных историков заведомо более тёплый приём?!

Дело в том, что типичному историку (отнюдь не только неосоветчику) всегда будет ближе то, что доказывает «неизбежность» свершившегося исторического факта. Тем более если это исторический факт такого масштаба!.. Так уж их учили. И с этим ничего не поделаешь.

Если некое событие макро–масштаба произошло (а работа историка и состоит в изучении таких событий…), значит, произошло оно не случайно, а закономерно; к нему привёл целый комплекс причин. Соответственно, для типичного историка никакой «вариативности» не существует как таковой! История для него – некий необоримый рок (что находит выражение в пошлейшей фразе «История не терпит сослагательного наклонения»). Иначе говоря, порядочный историк не должен ломать голову над вопросом возможности иного развития событий. Коль скоро что–то произошло, то это было неизбежно!

Соответственно, любая попытка моделирования иного развития ситуации, само допущение иных вариантов развития событий, – «не научны» и попросту не солидны. Этот, казалось бы, естественный для образованного человека мыслительный процесс (тем более, если мы считаем, что история должна чему–то учить; что из неё надо извлекать уроки!..) многими историками воспринимается чуть ли не как «мальчишество и дилетантизм», задевающие профессиональную честь их сословия.

То есть задумываться над историческими событиями историку не полагается. Рассуждать – не его дело! Его обязанность – подобрать подходящие аргументы и доказать, что иначе быть не могло. Как сказано в «Военных афоризмах» Козьмы Пруткова: «Не нам, господа, подражать Плинию. Наше дело выравнивать линию».

Возможно, здесь проявляется и такое специфическое явление как «прагматическая психотерапия»: когда происходит нечто дурное, людям психологически комфортнее внушать себе, что так и должно было произойти (а стало быть – «в конечном счёте» всё было к лучшему). В российской же истории дурного было намного больше, чем хорошего. Но это – версия…

Подобное описание сложившейся в отечественной истории ситуации выглядело бы злым шаржем, однако ведущие представители российской исторической науки сами о себе так говорят!

В качестве свежего примера можно привести выпуск программы «В круге Света» от 7 ноября 2017 года. Поскольку это был 100–летний юбилей Октябрьского переворота, то выпуск, разумеется, посвятили Русской революции. Гостем программы был научный руководитель Государственного архива Российской Федерации доктор исторических наук Сергей Мироненко. В ходе эфира между ведущей программы и маститым гостем состоялся примечательный обмен репликами:

«– А вот вопрос, Сергей Владимирович. А если бы не Первая Мировая война, как–то бы не случилась у нас революция со всеми противоречиями.

– Я много раз говорил, что в истории нет сослагательного наклонения.

– Ну почему, можно представить, пофантазировать.

– Пофантазировать. Но не с профессиональными историками!»

Вот именно поэтому – помимо всяких там исторических тенденций (то есть: происходящего у нас на глазах «советского ренессанса») – позиция Нефёдова очень многим историкам представляется приемлемой; хотя бы уже тем, что она доказывает неизбежность свершившегося исторического события. По принципу: революция в 1917 году была? – была. А разве математик Нефёдов доказывает (на основании сделанного им расчёта затмений), что её не было? – нет, он согласен с тем, что она была. Или математик Нефёдов доказывает (на основании выведенных им точных формул), что в России начала 20–го века события могли бы развиваться и по другому сценарию? – нет, он как раз доказывает неизбежность революции! Что ж, значит, как минимум «в главном» он прав…

§ 1.4. В–четвёртых, профессиональному историку концепция Нефёдова импонирует тем, что она объясняет революцию 1917 года экономическими причинами. Простому человеку этого тоже не понять! Почему из многоразличных мнений (например, «из–за внутренней политической смуты в разгар тяжелейшей и малоудачной войны», или «за–за подрывной деятельности разведок», или «из–за российского безземелья и перенаселённости вкупе с принципиальной неспособностью малоземельных русских крестьян прокормиться вместе с их прожорливыми лошадьми») – именно последнее должно встретить среди профессиональных историков заведомо более тёплый приём?!

Дело в том, что отечественному историку (окончившему истфак, а то и аспирантуру; защитившему кандидатскую, а то и докторскую диссертацию; ставшему доцентом, а то и профессором ещё при Советской власти!..) всегда будет ближе то, что объясняет любые исторические события сугубо экономическими причинами.

Это уже – российская специфика.

В России на протяжении семидесяти лет официальной идеологией был марксизм–ленинизм. Он вдалбливался всем советским людям с детства. В вузах (особенно – гуманитарных) в качестве проводника–нагнетателя этого дурмана выступал целый набор учебных дисциплин: «научный коммунизм», «диамат», «политэкономия», «марксистско–ленинская философия», «научный атеизм», «марксистская этика»… Даже в точные и естественные науки его пытались совать!.. Собственно историческим дисциплинам (главной из которых была «история КПСС») отводилась та же незамысловатая роль: доказывать истинность всех постулатов марксизма–ленинизма и правильность политики Партии на всех поворотах истории.

А главной особенностью марксистского взгляда на историю, если кто помнит, является экономический фетишизм. Мало того что всё произошедшее «закономерно», так оно ещё и всецело определялось «экономическим базисом»! Все прочие реалии общественной жизни – не более чем «надстройка» над ним; некий декор… То есть определяющими (на марксистском жаргоне: «объективными») причинами любого исторического события могут быть только экономические причины. Всё остальное – суть причины второстепенные (на марксистском жаргоне: «субъективные»).

И если кому–то из «технарей» или «естественников» ещё как–то удалось пропустить весь этот бред мимо своего ума – рисовали себе глаза на веках перед лекциями по «научному коммунизму» и садились подальше от кафедры, в задних рядах; писали конспекты «под расчёску» и т.п., – то в историков марксистские установки вколачивали намертво!..

Соответственно, и сегодня те (немногие) отечественные историки, которые отрицают неизбежность Русской революции, оказываются в глазах консервативного большинства «дважды еретиками». Во–первых, они подвергают сомнению святую «закономерность и неизбежность» свершившегося исторического события. Во–вторых, что естественно, случившееся они объясняют не экономическими причинами (их–то они как раз и не находят!..), а «причинами второго порядка» (то есть, в глазах всякого выкормыша марксизма–ленинизма, – «второй свежести»): борьбой элит, политической близорукостью «верхов», распространённостью в обществе утопических социально–экономических идей, «фактором Мировой войны», негативной пропагандой, «десакрализацией» и дискредитацией Верховной власти.

Соответственно, консервативным представителям исторического сообщества страшная и фантастическая картина голодной предреволюционной России, нарисованная Нефёдовым, представляется более убедительной, нежели все доводы его оппонентов. Ибо Нефёдов в этой ситуации оказывается большим историком, чем сами историки! Ведь он не просто отстаивает закономерность и неизбежность случившегося! – он ещё и делает это правильно, канонично, «как положено»; выводя из экономики… В глазах консервативного исторического большинства концепция Нефёдова изначально превосходит концепцию его противников – с их «субъективными» (читай: социально–политическими) причинами – уже самой своей сугубо экономической аргументацией, воспринимаемой как «объективность».