Текст книги "На берегах любви"

Шанна Кэррол
На берегах любви

Пролог

Сегодня 4 декабря 1740 года. Зима с ее ледяным дыханием и холодными, пронизывающими ветрами наконец пришла и в Каролину. Теперь остается только терпеть и ждать…

Я наслаждаюсь этими неспешно текущими часами: у меня впервые появилась долгожданная возможность оглянуться на прожитую жизнь, в которой были и горькие слезы, и безудержный смех, и смертельная опасность, и радостное возбуждение битвы. Я познала, какой полной может быть утрата и опустошающей – победа, пережила муки любви и обжигающий жар страсти. События, даты, места, имена смешались в памяти, словно пытаясь вытеснить друг друга в яростном соперничестве, но я не хочу потерять ни одно из них, ни доброе, ни злое: этот дневник сохранит их и станет для них спасением.

 
Так пропой же мне, как еще не пел,
О той, что Вороном звали.
О пиратах, из коих каждый был смел,
Что за золото убивали.
 
 
О, спою я тебе, что мне верной была,
О любви великой спою,
О том, как Ворон судьбу обрела
В далеком морском краю, —
О, с милым – любовь свою![1]1
  Перевод Н. Эристави.


[Закрыть]
 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Мари-Селеста Рейвен удовлетворенно вздохнула и откинулась назад, не сводя взгляда с искрящейся водной поверхности. Далеко на северо-востоке находится Куба, остров, который она никогда прежде не видела. Мари попыталась представить себе это чудо – Ла-Гавану, но в конце концов решила, что не стоит заноситься в мечтах слишком далеко…

Рядом раздался пронзительный крик чайки. Не думая о том, что делает, Мари потянулась за ракушкой – бросить ею в непрошеную гостью. Черно-белая птица рванулась вверх и исчезла из поля зрения.

Мари снова осталась наедине со своими мыслями. Одна на всем берегу, она казалась одинокой потерянной птицей. Длинные, до плеч, черные волосы обрамляли ее округлое молодое лицо, на чуть вздернутом носу осталась полоска песка. Все это еще больше подчеркивало ее сходство с мальчишкой-сорванцом, а расцарапанные локти и колени создавали странный контраст с бронзовой от загара гладкой кожей. Чуть раскрытые полные губы и мягкая линия груди, вздымавшейся под рубашкой, безошибочно указывали на чувственную натуру девушки.

Озорное выражение ее лица внезапно сменилось задумчивостью, серые глаза прищурились. Она путешествует в полном одиночестве от самого Ла-Каше. Если отец узнает, что она уехала, так ничего и не сказав ему… Он терпеть не мог эти ее путешествия без Томаса.

Девушка сжалась и зарыла ступни ног в песок. Когда ее пальцы погрузились в мелкие круглые ямки, лицо снова стало проказливым и она хихикнула. Будучи любимой дочерью, Мари прекрасно знала, какие правила можно нарушать, а какие – нет; и еще она знала, что скажет отцу, когда вернется.

– О, папа! – проникновенно начнет она, и от одного звука ее голоса сердце отца наверняка тут же растает. – Ну что со мной может случиться? Ты же сам говорил, что никакой опасности нет.

Мари печально вздохнула. Столько шума из-за какого-то ничтожного путешествия вокруг Мистере. Вот когда она уедет намного дальше… Как это прекрасно – быть свободной. Совсем-совсем свободной.

Мистере – жемчужина в искрящейся морской воде, возникающая из морских глубин примерно на полпути между Кубой и Гондурасом; а чуть в стороне от Мистериозо-Бэнк разбросано множество мелких островков, в большинстве своем забытых или просто не удостоившихся чьего-либо внимания.

Вот, например, безымянный остров длиной не более пяти миль и шириной около трех – именно здесь разбитый шлюп «Рейвентэйзон» бросил якорь в 1692 году. Утомленные пиратскими набегами пришельцы назвали это место Бухтой Спокойствия, а сам остров, который в то время был полностью необитаемым, – Мистере. Название острову дала моя мать: с возвышающейся на южном побережье скалы смотрело женское лицо. Являлось ли это делом рук человеческих или всего лишь работой стихии, мы так и не узнаем никогда. Как бы там ни было, Мистере прекрасно смог удовлетворить все нужды поселившихся на нем людей – растительной пищи здесь оказалось в достатке, так же как и скота, вероятно, оставленного когда-то его обитателями.

Вновь прибывшие навсегда похоронили память о прошлых преступлениях и к 1695 году основали колонию добропорядочных граждан. Я родилась в апреле того же года, а через восемь месяцев после моего рождения мама умерла. Если не принимать в расчет этой утраты, наша колония процветала, о чем свидетельствовали дневники отца, которые мне посчастливилось найти несколько лет назад. Достаточно сказать, что в 1712 году нас уже насчитывалось девяносто три человека, в том числе несколько женщин и с полдюжины детей. Кроме того, население острова включало сто пятьдесят слуг и работников.

В конце концов Мистере стал самодостаточным поселением, а вокруг Бухты Спокойствия разросся шумный город Ла-Каше. На небольшой плодородной равнине раскинулись плантации, обеспечивавшие нас едой и табаком, который мы продавали контрабандистам и пиратам. Старые связи отца спасали нас от пиратских набегов. Мясо, ром и табак мы обменивали на товары из мира цивилизации, а кроме того, хотя об этом вслух не говорилось, нам иногда перепадали предметы роскоши, предназначенные для других.

Мое детство на Мистере протекало безоблачно; казалось само собой разумеющимся, что мы безбедно живем на этом изумрудном острове посреди ярко-синей глади Карибского моря и будем жить так всегда. В памяти моей сохранились лишь счастливые дни и ласковые ночи, за исключением тех редких случаев, когда налетали шторма, оставляя после себя чистый, словно трепещущий воздух. Вспоминаю, как я играла, как учила уроки, бегала, плавала, каталась верхом; а еще вспоминаю вкус фруктов, тепло солнечных лучей на своей коже, свежий морской ветер в волосах и то состояние невинного единения с природой, когда дни пролетают незамеченными, словно легкие прозрачные видения.

Все это внезапно кончилось ярким июльским днем 1712 года…

Мари взглянула вверх: времени было более чем достаточно, чтобы вернуться до захода солнца и успеть к их с отцом ежедневному посещению маминой могилы. Она часто думала над тем, почему эти ежевечерние прогулки на вершину горы, к поросшей цветами поляне, где покоилась Пиа Рейвен, так важны для отца. В детстве это казалось ей неразрешимой загадкой, и однажды она прямо спросила его об этом, однако ответом ей был лишь его горестный взгляд. С тех пор Мари молча поднималась на гору и стояла рядом, пока отец молился за упокой женщины, которую любил и не в силах был забыть; за ту, которую она, к своему огорчению, совершенно не помнила. В ясный день небольшой белый памятник можно было видеть из задней двери дома. Покойная Пиа Рейвен взирала с высоты на поселок Ла-Каше, на плантации табака, фруктовые сады и поля, взбегавшие по склонам. Иногда вся эта изумрудная зелень скрывалась за туманной завесой, такой же серой и бездонной, как глаза Мари. Интересно, думала иногда девушка, глядя на тропу, ведущую к могиле, могут ли мертвые видеть сквозь туман?

Неизвестно, видела ли ее Пиа, но вот Жан смотрел на дочь почти со страхом: Мари с каждым днем все больше напоминала свою мать, особенно когда откидывала назад кудри, черные как вороново крыло. Сходны они были неуемной энергией, сильной волей и неотразимой красотой, сводившей мужчин с ума. Но если Пиа выбрала одного мужчину на всю жизнь, то еще неизвестно, будет ли Мари и в этом на нее похожа. Хотя Жан надеялся, что так оно и будет, в то же время он со страхом ждал дня, когда она его покинет.

С годами Жан Рейвен постепенно утерял способность отличать дочь от покойной матери, прошлое от настоящего; сначала тайком, а потом уже и в открытую он наполнял большую деревянную кружку пальмовым вином, усаживался где-нибудь в сторонке под высоким деревом и пил, чтобы заглушить горечь утраты. Чем старше становилась Мари, тем сильнее казалась ему его боль, так что он уже почти не выходил из своего укрытия под сенью древнего дерева, предоставляя дочери полную свободу.

В этот теплый ясный день Мари вывела из кораля кобылу и, не обращая внимания на слугу Томаса, поскакала вперед. Она чувствовала себя молодой, полной энергии, свободной, как чайка, и беззаботной, как ветер. Когда-нибудь ей придется носить наряды и вести себя достойно леди, ну а до тех пор она возьмет от жизни все, что только можно.

* * *

Прогулка вокруг острова всегда доставляла Мари большое удовольствие. Ее резвая кобылка быстро одолела крутой подъем, затем спустилась к берегу и пошла по краю длинного песчаного пляжа, тянувшегося вдоль западного побережья Мистере. Здесь вода, казалось, стояла на месте и в отличие от остальной части моря была тиха и спокойна. Лошадь осторожно ступала по мокрому песку, время от времени останавливаясь и с интересом разглядывая попадавшиеся на пути ракушки и куски дерева. К одиннадцати часам Мари достигла Пойнт-де-ла-Плер, в северо-западной оконечности Мистере, там, где быстрые потоки омывали отполированные водой большие булыжники. Здесь она спешилась, чтобы отдохнуть. Тем временем лошадь принялась жевать ветку старого дерева, стоявшего среди скопления скал у самого берега.

Мари резко вскинула руки, и ее серые глаза яростно сверкнули.

– Нельзя! Это ядовитое дерево! У рыб и то ума больше.

Кобыла, вздрогнув, отскочила от дерева и поскакала вниз по берегу, оставив задохнувшуюся от гнева девушку позади.

– Ах ты, глупая тварь! Вздумала есть ядовитые побеги! Слава Богу, что я от тебя избавилась! Томас прав: таким, как ты, нельзя доверять.

Словно подстегнутая ее словами, лошадь скрылась за скалой, оставив девушку в одиночестве. Мари опустилась на песок. Теперь придется идти домой пешком. На такое приключение она никак не рассчитывала. Отец, конечно же, сразу ее хватится и, как всегда, вообразит самое худшее. Ну и пусть побесится! Однако Мари тут же пожалела о своих мыслях. Дочь не должна так думать об отце, который заслуживает любви и уважения. Он не любит, когда она бродит по острову без сопровождающих? Очень хорошо, она может пойти прямиком через гору и потом сказать ему, что навещала могилу матери.

Большой красный плод упал с дерева в воду. Мари вздохнула, поднялась на ноги и двинулась по следу лошади, вдоль скалистого, обрывистого берега, а затем по тропинке, по которой, судя по сохранившимся следам, ходили только дикие собаки и кабаны.

Тропа все еще полого шла вверх, когда из-за деревьев донесся вой. Дикие собаки… Мари стиснула зубы. Жаль, что она не взяла ружье, – стреляла она не хуже любого мужчины, так как отец и Томас часто брали ее с собой на охоту.

С трудом отломив от дерева толстую ветку и крепко сжав ее в руке, девушка пошла дальше. К тому времени как она прошла примерно три четверти пути по скалистому, поросшему деревьями склону, ее путешествие стало представляться ей в совершенно ином свете. Она могла бы сейчас сидеть дома за сытным обедом, вместо того чтобы взбираться вверх, вслушиваясь в голодный вой диких собак.

Вздохнув, Мари попыталась отогнать от себя неприятные мысли; она остановилась, опустилась на землю и закрыла глаза, наслаждаясь теплом солнечных лучей. Руки ее бессознательно коснулись груди, а при взгляде на свисавшие с дерева спелые сливы в голову пришли непрошеные мысли о других, более запретных плодах. Когда-нибудь, может быть, уже скоро, Мари Рейвен отдастся мужчине. Каково это? Однажды вечером одна из женщин в Ла-Каше, разоткровенничавшись, подробно объяснила ей, что делают любовники в постели и какое удовольствие получает при этом каждый. Ее слова действовали возбуждающе, однако почему-то Мари не могла себе представить эту женщину в роли возлюбленной. А вот ее, Мари, будут любить, потому что она отдастся только тому, кого полюбит всем сердцем. У них будет чудесная плантация и замок, комнаты которого наполняет солнечный свет. Сладкоголосые птицы, поющие под окнами, воздух, напоенный ароматами цветов… И они вместе делают все то, о чем она пока знала только понаслышке…

Интересно, как это будет? Анатомия человека не представляла особой загадки для девушки в начале восемнадцатого века. Обо всех подробностях Мари уже была достаточно осведомлена. Всего две недели назад, на вечеринке по случаю возвращения одного из кораблей, она оказалась наедине с Гаем Сент-Мартином. Когда они гуляли по пляжу, Гай неожиданно указал на воду:

– Черепаха! Давай ее поймаем.

Пока они плыли, черепаха уже исчезла.

– Плывем обратно наперегонки! – крикнул Гай и ринулся к берегу.

Мари вскоре догнала его, однако обогнать не смогла. Задыхаясь от смеха, рука об руку они вышли на берег и бросились на песок.

Хлопчатобумажная рубашка Мари намокла и стала почти прозрачной. Под пристальным взглядом юноши грудь ее напряглась. Помимо воли она перевела взгляд на вздувшийся холмик под его бриджами. Пораженная, зачарованная, она не ощущала ни малейшего страха и не остановила Гая, когда тот коснулся ее груди. Мари тоже не смогла удержать свою руку и пробежала пальцами по его напрягшейся плоти.

Значит, это и было… то самое? Гай с нежностью потянул ее наверх, на себя; губы их встретились. Ее обнаженная грудь прижималась к его груди, внутри разрасталось молодое яростное желание.

Потом пришел страх. Мари с трудом оторвалась от него, сердясь на себя за собственную трусость. Пытаясь держаться естественно, она поднялась, вошла в воду, смыла с себя песок и остановилась в ожидании. Через некоторое время Гай подошел к ней. Взявшись за руки, они в молчании пошли обратно.

Может быть, все произойдет в следующий раз? Сегодня вечером должна состояться очередная вечеринка. Пойдут ли они с Гаем снова на пляж, где он станет ее первой истинной любовью? Она зажмурилась, пытаясь представить себе все, что могло произойти между ними…

Странный грохот прервал ее фантазии. Мари быстро села. Что это? На небе не было ни облачка, но грохочущий звук повторился. Может быть, это шторм, там вдали, на юге?

Мари вскочила и побежала вверх – ей надо было обязательно успеть подняться на вершину и спуститься вниз, прежде чем шторм доберется сюда, иначе…

Когда кедры сменились кофейными кустами, посаженными несколько лет назад старым Хуаном, подлесок почти исчез и идти стало легче. Еще сотня ярдов, и Мари вышла на вершину, напоминавшую собой бритую голову монаха.

Снова послышался треск; вначале тихий, он с каждой минутой становился все громче. Мари вскрикнула и помчалась вперед, спеша миновать открытое место. Вскоре она достигла кедровой аллеи, и та вывела ее к могиле матери.

Девушка начала быстро спускаться по склону, стараясь избегать обломков скал и кустарников, а когда выбежала на прогалину, огляделась.

Ла-Каше горел! Плантации табака, поля, дома – все пылало, охваченное огнем. В разрушенной гавани стояли три корабля, и со стороны одного из них поднимались клубы черного дыма; затем раздался медленный рокочущий взрыв. Шлюп, успевший выйти в море, тоже загорелся; его охваченные огнем мачты падали в воду. Вскоре и от остальных кораблей остались лишь горящие обломки.

Мари слышала треск выстрелов, видела метавшихся по берегу людей и новые вспышки огня.

Очевидно, на Мистере напали, но кто? Она ясно различала на подходивших со стороны моря ощетинившихся пушками огромных парусниках испанские флаги, но ведь у Мистере есть соглашение с испанским правителем в Ла-Гаване, которому они каждый год платят дань и клянутся в союзнических чувствах!

Ничего не понимая, Мари побежала вперед по знакомой тропинке, мимо забора, окружавшего могилу матери. На ходу она успела заметить, как внизу в панике метались слуги; охваченная пламенем соломенная крыша дома рухнула, подняв огромные клубы серого дыма. Затем снова раздались выстрелы.

Отец! Мари бежала изо всех сил; ее иссиня-черные волосы развевались на ветру.

Внезапно впереди показалась чья-то фигура; глаза на медно-коричневом лице слуги выглядели огромными от охватившего его ужаса.

– Томас!

– Скорее пойдемте со мной! Вам надо спрятаться.

– Но что все это значит?

Слуга рванул ее за руку так, что она едва не потеряла равновесие.

– Марсиа! Он пришел, чтобы убивать, и капитан Солиа тоже с ним.

Видя, что девушка не трогается с места, Томас кинулся прочь.

Мари собралась было последовать за ним, но вдруг обернулась и побежала вниз, к полям. Гогочущие испанцы в закопченной одежде поджигали их, размахивая в воздухе пылающими факелами, у некоторых на головах сверкали шлемы. Увидев бегущую с горы девушку, они закричали, указывая на нее пальцами, и несколько человек тут же кинулись ей наперерез, но она промчалась мимо прежде, чем они успели схватить ее.

На берегу, у шлюпа, словно листья, ожидающие порыва ветра, сгрудились взятые в плен жители острова.

– Отец!

Жан Рейвен обернулся. Мари кинулась к нему, но тут чья-то рука схватила ее и, грубо повернув, бросила на песок. Девушка отчаянно сопротивлялась, в то время как двое преследователей рассматривали свою добычу – их сальный смех, казалось, заглушил даже рев пламени.

Внезапно над ней нависла гигантская фигура, и Мари пронзительно закричала при виде ужасного лица – таким матери обычно пугают непослушных детей. Капитан Солиа, тот самый, похожий на рептилию…

– Тихо, женщина! – произнес Солиа, и ей показалось, что это ревет океан.

Огромная тяжелая лапа разорвала на Мари рубашку и дотронулась сначала до одной ее груди, потом до другой, а затем мозолистые пальцы прочертили линию до пояса ее бриджей, ловко проникли внутрь, ощупали нежную кожу… Лицо насильника медленно расплылось в ужасающей усмешке:

– Ты и я. Мы с тобой попозже полюбезничаем, да?

– Животное!

В этот момент Жан Рейвен, разорвав путы, рванулся к ней.

Мари услышала сухой треск выстрела и пронзительно закричала. Ее отец остановился, затем, спотыкаясь, сделал еще несколько шагов и рухнул на песок.

Стрелявший – безупречно одетый испанец – опустил пистолет.

Мари подползла к отцу.

– Папа! О нет, пожалуйста!

Жан Рейвен открыл глаза.

– Прости, дорогая… Я так и не смог уберечь тебя. – Он взглянул поверх ее плеча. Его убийца стоял рядом с ленивой улыбкой на губах. – Проклятый Марсиа… – пробормотал умирающий.

Аристократ ответил легким поклоном и засмеялся:

– Дон Хуан Франциско Гарсиа-и-Марсиа. Тот самый, который всегда готов проучить непокорных французов и их женщин. Твоя дочь будет моей. Сначала моей.

– Подлый убийца детей! – презрительно прохрипел Жан. – Мясник и убийца. Потомки будут плеваться при одном звуке твоего имени. – Жан закашлялся и, взяв Мари за руку, притянул ее к себе. Жизнь стремительно покидала его. В последний раз прошептав имя дочери, он навсегда закрыл глаза.

Мари попыталась спрятать лицо у него на груди, но чьи-то жестокие руки тут же оторвали ее от тела отца и перетащили туда, где стояли другие женщины, отобранные для переезда в Барранкиллу – центр владений Марсиа в Южной Америке.

Ближе к вечеру пленницам дали воды и черствого хлеба. Никто их не трогал, подчиняясь приказу нового хозяина, да испанцам было и не до них: группами и поодиночке возвращаясь из Ла-Каше, они волочили за собой добычу, оплаченную человеческими жизнями.

На рассвете женщин провели на борт головного корабля флотилии Марсиа.

Мари почти не заметила, как отплыл корабль, не слышала рыданий несчастных, на глазах у которых погибли их родные: дни и ночи она молча, неподвижно сидела в углу трюма, похожего на темницу.

Через три дня они попали в шторм, шедший с юго-востока, и когда огромная волна, накрыв корабль, разбила его вдребезги, как детскую игрушку, Мари вместе с остальными оказалась в воде. Среди отчаянных криков тонущих людей она словно услышала шепот отца, и это придало ей силы. Каким-то чудом ей удалось взобраться в переполненный баркас.

Еще через два дня Мари, одну из немногих оставшихся в живых, подобрал английский корабль. На борту ее обогрели, накормили горячей кашей, дали новую одежду и подвесную койку.

К тому времени когда они добрались до Флориды, девушка окрепла настолько, что уже могла прогуливаться по палубе, где ее заметил капитан. Привлеченный печальной красотой Мари, он решил оставить ее у себя и принять в число своих домочадцев.

Солнце, ветер, время, словно плывущее мимо… Скрип деревянных поручней, плеск воды… Невзирая на ужасы прошлого, молодость обладает достаточной силой для того, чтобы поверить в то, что жизнь продолжается.

Дни проходили как во сне, и наконец «Глориана», ведомая капитаном лордом Роджером Пенскоттом, бросила якорь вблизи Лондона. Продвигаясь вместе со свитой лорда по шумным лондонским улицам, Мари Рейвен снова и снова вспоминала, как умирающий отец настойчиво шептал ей лишь одно слово: «Живи!»