Текст книги "Черный торт"

Лин не знал, в какой именно момент на его пути по воле рока возник Коротышка. Когда первые отголоски той антикитайской шумихи привели к пожару в лавке, Лин уже успел влипнуть по уши. Ему не везло в петушиных боях, и он начал ставить на карту товары со склада, рассчитывая, что позже все отыграет, однако долги его росли.

Все стало еще хуже, когда от него ушла женщина, но он старался, чтобы у дочки всегда была новая школьная форма, – Кови ужас как быстро вырастала из нее. В этом вопросе Лин и Матильда всегда сходились. Кови получит хорошее образование, несмотря на то что она девочка.

В итоге финансовые дела Лина окончательно расстроились, и ему пришлось обратиться к Коротышке Генри. Лин мог бы сообразить и раньше… Он должен был догадаться, что Коротышка затребует свою цену и это лишь вопрос времени. Ибо, насколько мог судить Лин, большинство людей в этом мире заботит лишь цена, которую ты можешь предложить. И сильнее всего при этом пострадает его дочь – единственное дорогое для него существо. Потому что стремительно приближался тот день, когда Лину придется задать себе вопрос: «На что ты готов пойти?»

Той весной всюду по радио звучала группа «Уэйлерс»[17]17
  «Уэйлерс» («The Wailers») – ямайская регги-группа, образованная в 1963 году. Ее основателем был знаменитый гитарист, вокалист, композитор Боб Марли.


[Закрыть], и минутка-другая танцевальной музыки могла улучшить настроение Кови даже в такие времена. Перл уехала на целый день, и Кови, заколов волосы на затылке, чтобы охладить вспотевшую шею, включила радио и завертелась под музыку. Когда в дом вошел Коротышка, она как раз повернулась спиной к кухонной двери.

Со времени пожара отец не один раз напоминал ей, чтобы запирала входную дверь, когда остается дома одна, однако Коротышка вошел через черный ход. Наверное, Перл, уходя, оставила ворота открытыми. И Коротышка заявился в дом, даже не постучав в дверной косяк.

Коротышка приходил к ним по воскресеньям уже несколько недель подряд, и за это время отцовская лавка, поврежденная пожаром, была полностью восстановлена. Для Кови был очевиден сговор между двумя мужчинами, и это тревожило ее все больше, поскольку отец намекал на то, что Коротышка заинтересован в более близких отношениях с ней.

Стоило отцу упомянуть о нем, как Кови выходила из комнаты. Папа образумится, думала она, и Коротышка наверняка поймет всю абсурдность своих планов по отношению к ней. Тем не менее вот он – вошел тайком в семейную кухню на исходе воскресного дня, словно он здесь хозяин.

– «Уэйлерс», – сказал Коротышка. – Хорошая мелодия.

– Отца нет дома, – произнесла Кови.

– Знаю, – откликнулся Коротышка. – Поэтому я здесь. – Он подошел к Кови. – Разве ты мне не рада?

Кови застыла. Коротышка стоял рядом, и она чувствовала приторный запах его лосьона. Он придвинулся так близко, что она ощущала на лбу его дыхание.

– Мы могли бы получше узнать друг друга, – сказал Коротышка.

Он попытался поцеловать ее, но она отвернула лицо. Когда Коротышка вновь наклонился к ней, она оттолкнула его, но на этот раз он схватил ее за запястья, закрутил руки ей за спину и прижал к стене. Его хватка была такой сильной, что ей показалось: у нее сейчас треснут кости. В школе Кови рассказывали об азиатской жабе, которая, чтобы отпугнуть хищников, переворачивается брюшком кверху и притворяется мертвой[18]18
  Имеется в виду дальневосточная жерлянка.


[Закрыть]. Кови замерла, мысленно сфокусировавшись на одной картинке: ярко-красном жабьем брюшке с черными отметинами и кожей, наполненной ядом, – так, на всякий случай.

Сжав зубы, прищурив глаза и пытаясь выглядеть рассерженной, Кови не поворачивала к Коротышке лица, но не сомневалась, что он слышит бешеное биение ее сердца. Ни для кого не было секретом, что Коротышка не раз брал девушек силой. Она подумала о кухонном ящике с ножами. Сейчас они были от нее слишком далеко.

– Значит, ты у нас скромница, а? Или просто притворяешься? – Коротышка понизил голос. – Интересно, ты такая же робкая, когда ходишь на пляж с этим мальчишкой Грантом?

Так вот что подразумевают люди, говоря, что кровь стынет в жилах… Кови думала, что никто не знает про нее и Гиббса, за исключением Банни и Перл, в конце концов застукавшей их. Но Перл однажды сказала, что в каждой бухточке и деревне округа есть люди, задолжавшие деньги Коротышке и его брату. А если ты должен какому-нибудь опасному типу, то волей-неволей станешь шпионить для него. И чтобы оградить своих близких от беды, можешь даже навредить кому-то другому. Важно было не привлекать к себе внимания братьев Генри. Однако Коротышка уже успел взять Гиббса на заметку. Едва с его губ слетело «Грант», как Кови стало ясно, что Гиббс в опасности.

– Зачем только ты тратишь время на этого юнца, а? – отпустив ее руки, прошипел Коротышка.

Он отступил назад, но при упоминании о Гиббсе Кови почувствовала такую слабость в ногах, что не смела и шевельнуться.

– Думаешь, Гилберт Грант поможет твоему отцу выбраться из долгов, Ковентина? Думаешь, Гилберт Грант, которого больше интересует университет, чем гулянки и заработок для достойной жизни, когда-нибудь сможет раздобыть достаточно денег, чтобы твоего отца не полоснули мачете?

– Мой папа… – начала Кови.

– Твой папа, – перебил ее Коротышка, – азартный игрок, не сумевший даже удержать дома свою женщину. Не сумевший сохранить в собственности свои магазины. Ты знаешь об этом, Ковентина? Знаешь, что эти магазины больше не принадлежат твоему папе? Ах не знаешь? Но это правда. Они принадлежат мне. И если ты не хочешь, чтобы твой отец потерял этот дом и вы оказались в лачуге или еще того хуже, тебе, юная леди, придется следить за своими манерами в моем присутствии.

Коротышка повернулся и, не говоря больше ни слова, вышел из кухни.

На следующий день, когда отец сообщил ей, что Коротышка просит ее руки, у Кови не нашлось даже сил рассердиться. Она лишь прошептала:

– Нет, папа, прошу тебя, папа…

Ее охватило странное чувство, которому она не находила названия. Горло у нее стиснуло так, что пропал голос.

Она долго сидела в своей комнате, потеряв счет времени. Потом вышла во двор, прислушиваясь к жужжанию и щелканью в саду, к сопению отца, доносившемуся из окна его спальни. Она вдохнула влагу, которая оседала на листьях, отчего созревшие фрукты начинали гнить. Прихлопнув на щеке букашку, она смахнула слезу. Все оставалось прежним, но все было по-другому. Ей хотелось разыскать Гиббса и все рассказать ему, но она понимала, что нельзя. Не сейчас. Хотя он сам скоро обо всем услышит.

Оцепенение понемногу отступало. Откуда-то из глубины ее существа поднималось нечто напоминающее отдаленный гром, завывающий ветер с моря, шорох, говорящий о приближении дикого зверя. И вот она сама превращается в этого зверя, бросается в ворота и выбегает на улицу. Слезы струятся по ее лицу, стекают по шее, капают на рубашку, а она несется по дороге, и из ее горла вырывается крик, напоминающий рычание.

Кови не знала, как ей рассказать Гиббсу о Коротышке, но Гиббс уже был в курсе. На следующий день Кови, выходя из школы вместе с Банни, увидела Гиббса, спешащего к ним через дорогу, что тянулась между школой и береговыми утесами.

– Это правда? – громко спросил Гиббс.

– Ш-ш-ш, – зашикала на него Кови, глядя прямо перед собой и быстро шагая по дороге.

– Ну так правда? – понижая голос, повторил Гиббс. – Правда то, что говорят про тебя и Коротышку?

– Да погоди, погоди же, – пробормотала Кови.

Еще некоторое время они втроем шли, не разжимая рта, пока Банни не бросила на диалекте:

– Увидимся!

Она зашагала прямо, а Кови с Гиббсом свернули к пляжу.

– Когда ты собиралась рассказать мне о вас с Коротышкой?

– Нет никаких «нас», Гиббс, это все затеи отца. Обоих заклинило на том, что я должна выйти за Коротышку, но, конечно, я не выйду за него.

– Если Коротышка хочет на ком-то жениться, он это сделает.

– Да глупости все это, разве не видишь? До папы это скоро дойдет. А Коротышка? Можешь представить его женатым? Он забудет об этом, просто сейчас показывает, какой он крутой. Такой крутой, что может получить все, чего душа пожелает. Я не собираюсь выходить замуж за этого человека, Гиббс. – Кови обвила руками его шею. – Но прошу тебя, – добавила она, – не волнуйся за меня. Надо немного выждать.

– Выждать? Зачем? – спросил Гиббс. – Через две недели я уезжаю в Англию. Что же с тобой будет? – Он нежно обхватил ладонями лицо Кови.

Всего за несколько дней до этого Кови не так представляла себе свою жизнь. Она надеялась отправиться вслед за Гиббсом на следующий год, когда оформит школьные документы, получит спонсорскую помощь и купит билет на трансатлантический рейс. Она планировала переехать в Англию, чтобы быть с Гиббсом. Планировала выйти замуж за Гиббса, учиться в университете. Родить детей от Гиббса.

– Кови, пожалуйста, поедем со мной сейчас.

– Что – в Англию? Но я еще не готова.

– Тогда я дождусь тебя. Мы поедем вместе.

Кови чуть не задохнулась. Этого допустить нельзя. Нельзя, чтобы Коротышка встретил Гиббса.

– Нет, ты не можешь остаться. Как же твои занятия?..

– Другого пути нет, разве не понимаешь? – нахмурился Гиббс.

Но Кови удалось убедить его в своей правоте. Она обещала, что обязательно будет готовиться к отъезду, после того как уедет Гиббс.

– Не волнуйся, – говорила ему Кови накануне расставания, в последний день, проведенный вместе, хотя беспокойство и сомнения уже начинали грызть ее изнутри.

Работая ногами под водой, они удерживались на плаву в своем тайном месте на взморье. Они шли туда всякий раз, когда хотели поплавать вдвоем. Приникнув к Гиббсу и чувствуя на своих губах его соленые губы, Кови вдруг вспомнила, с каким выражением Коротышка произнес имя Гиббса в тот день, когда припер ее к стене в кухне. Гилберт Грант прозвучало как проклятие, как предостережение, как ультиматум.

По прошествии более четырех тысяч лет после того, как в Месопотамии были зарегистрированы первые брачные союзы, в августе 1965 года, подготовка к аналогичной церемонии проходила на северном побережье островка в Вест-Индии. Согласно традиции Ковентина Линкок должна была сочетаться браком с Кларенсом Генри, и не только ради личной выгоды Генри, но и во имя общественного блага. В данном случае свадьба привела бы к смягчению финансовых обязательств, связывавших отца Кови с Коротышкой.

Кови стояла на низенькой скамейке в городском ателье, чувствуя, как платье в разных местах скалывают булавками, и до конца не веря, что ее свадьба с Коротышкой Генри действительно состоится. Девушку привела сюда мать Коротышки, и она, в надежде потратить как можно больше денег и терпения своей будущей свекрови, выбрала самое уродливое платье из всех, с обилием буфов и оборок.

Наверняка отец Кови что-нибудь придумает. Должен найтись какой-то выход, размышляла она. А пока она отказывалась разговаривать с папой. Она рассматривала себя в зеркале портнихи, прикидывая, сможет ли спрятать нож из кухонного ящика Перл в складках свадебного платья – на крайний случай. Если до этого дойдет, достанет ли ей смелости воспользоваться им? Что она захочет сделать?

И что будет делать потом?

Кови продолжала надеяться, что отец обо всем договорится с Коротышкой и в последнюю минуту свадьба отменится. Все утрясется, они с Банни примут участие в заплыве через бухту, а на следующий год Кови поедет к Гиббсу. Но сначала Коротышке придется отступиться.

И лишь за два дня до назначенной церемонии, когда Перл отправилась в гостиницу, чтобы начать готовить свадебный торт, Кови показалось, что бракосочетания с Коротышкой не избежать. Она пока не подозревала о том, какие тонкие механизмы порой нужно задействовать, чтобы заработать себе на жизнь, и поэтому очень злилась на Перл. Как могла она согласиться приготовить торт на свадьбу, устроенную против воли Кови? Когда Перл с Банни перед самой церемонией пришли повидать невесту, та, не глядя на мамину помощницу, просто подставила ей щеку для поцелуя.

Банни крепко обняла Кови за плечи, покачивая ее из стороны в сторону, потом провела в холл, где ожидал отец. Он приподнял согнутую руку, и Кови оперлась своей рукой в перчатке на его локоть, почувствовав, как ее сознание отделяется от тела и воспаряет ввысь – точно так же, как происходило во время ее долгих заплывов, когда она будто бы сверху видела взмахи своих рук, оценивала скорость морского течения, расстояние до берега.

Сейчас в свадебном зале Кови парила над рядами гостей, над черными пиджаками и вычурными шляпами. Она зависла над лысой макушкой Коротышки, потом пронеслась мимо цветочных композиций и, вылетев через зеркальное окно, устремилась на северо-восток к Атлантическому океану, протягивая руки к Гиббсу на дальнем берегу.

Потом Коротышка впился ртом в губы Кови, и она вернулась в свое тело. Гости зааплодировали. Остальное было как в тумане. Подали обед, произносились тосты. Встал отец, с одутловатым лицом, и, повернувшись в сторону пары, поднял бокал и сказал несколько слов. Потом Кови очутилась в центре банкетного зала, откуда она наблюдала, как из кухни гостиницы в зал вкатывают сервировочный столик с черным тортом Перл. Кови почувствовала руку Коротышки на своей талии, и ее сердце сжалось, превратившись в крошечный стальной шарик.

События начали развиваться еще за два дня до свадебного приема. В тот четверг Перл развела огонь под большим котлом и открыла мешок тростникового сахара. Она глубоко погрузила мерную ложку в россыпь коричневых кристаллов, пахнувших землей и черной патокой. Это был отличнейший местный сахар-сырец, но его, не говоря уже о восьми часах труда, предстояло потратить впустую: торт свадебный, а брак-то, по сути, фиктивный.

Кощунство.

Согласно традиции жениху с невестой надлежало приберечь порцию ромового торта для празднования первой годовщины. Несколько современных пар, поженившихся по любви и имеющих дома электрические морозилки, теперь хранили порции тортов более длительное время, каждый год отрезая по куску. Но эта свадьба, думала Перл, не стоит такой чести. Для нее день свадьбы Кови будет скорбным днем, а 1965 год станет годом горьких прощаний.

Она знала Кови с ее рождения. Родители Кови наняли Перл через одну знакомую, и она стала служить у них на северном побережье, а отпуск брала только по случаю рождения двоих своих сыновей. Трудно поверить, что перед переездом сюда Перл никогда не покидала столицы. Она росла, слушая рассказы о знаменитой местной лагуне, но даже прелестнейшие южные пляжи не подготовили ее к подобной красоте. Это кажущееся бездонным водное пространство переливчатых оттенков… Пляжи вдоль аквамариновых бухт, окруженных пышной растительностью… Песок, озаряемый по ночам крошечными морскими «светлячками»…

Перл полюбила эту часть острова, полюбила местного мужчину. Она привыкла заботиться о Ковентине почти так же, как и о собственных детях. А мать Кови – мисс Матильда, как Перл называла ее в присутствии других людей, – подарила Перл нечто такое, на что она не рассчитывала. Дружбу.

Перл не порицала Матильду за то, что та сбежала от отца Кови. Ни дня в их доме не проходило без огорчений. Но она не понимала, как Матильда могла так долго быть вдали от собственного ребенка. В свое время она обещала прислать за Кови и оставила Перл денег на то, чтобы все устроить. Когда придет время, говорила Матильда. Но оно так и не пришло.

Минуло шесть лет с того дня, как исчезла мать Кови, и последние четыре года у Перл не было вестей от нее. Разумеется, Кови об этом не знала. Перл никогда не рассказывала Кови, что после ухода ее матери она поддерживала с ней связь. И Перл решила ничего не говорить Кови и впредь. Она гнала мысли о том, что с Матильдой могло случиться что-то ужасное, но еще мучительнее было предполагать, что та по какой-то причине передумала забирать дочь.

Перл всегда старалась окружить девочку материнской заботой, которой ей так не хватало. Но разве заменишь ребенку мать? Она следила за тем, чтобы Кови не ходила неряхой и хорошо питалась. А перед тем как вечером отправиться к себе домой, Перл крепко обнимала Кови – и не оставила этой привычки, даже когда девочка переросла ее. Но история со свадьбой изменила их отношения.

К своим семнадцати годам Кови превратилась в красивую девушку, привлекавшую всеобщее внимание, хотя она, казалось, этого не замечала. Похоже, ее волновали лишь Грант, Банни и плавание. Неизменно плавание. Однако Коротышка положил всему этому конец. Теперь он являлся к ним в дом почти каждый вечер. Голос его звучал наигранно-бодро, но взгляд был тяжелым.

Когда у Кови бывало плохое настроение, она пробиралась в кухню и, плюхнувшись на табурет, произносила имя Перл так, как привыкла с детства: П-е-е-ерл. Но по мере приближения дня свадьбы Перл стала замечать, что Кови избегает ее. Она перестала приходить в кухню. Молчала или роняла скупые ответы, когда к ней обращались. Все это ранило сердце Перл, хотя она понимала, почему это происходит.

Как-то на неделе Кови заглянула в кухню и застала Перл за подготовкой ингредиентов для свадебного торта. «Что это?!» – воскликнула девушка, увидев, чем занимается помощница по хозяйству. Та не успела ответить. Кови метнулась прочь, и с этого момента их дружба дала трещину. Перл догадывалась: Кови чувствует, что ее предали. Перл, отец – те, кто должен был защитить ее от подобной участи. Но как именно могла Перл помешать происходящему?

Кухонные хлопоты всегда прогоняли тревогу Перл. Она положила в кастрюлю сахар и вдохнула его аромат. Этот аромат вернул ее к жарким дням детства, к запаху свежих стеблей сахарного тростника, с которых снимали кожицу, к запаху сладкого сока, наполнявшего рот, когда она жевала волокнистые стебли, к тенистой пуансиане, усыпанной оранжевыми цветками… Когда Кови была маленькой, Перл угощала этим особым лакомством ее, а позже – своих мальчиков.

И вот теперь Кови хотела, чтобы Перл жила с ней в ее новом доме, но жених был против. Нескрываемая враждебность Коротышки к Перл лишь подстегивала ее решимость сделать следующий шаг. Сразу после свадьбы Перл оставит службу у отца Кови. Ее часто приглашали в услужение жены важных людей. Но она предпочла бы работу на виллах среди холмов. Там хорошо платят, а гости надолго не задерживаются, так что ей не придется вникать в подробности их жизни.

Оставался лишь один вопрос. Как Перл может помочь Кови освободиться от Коротышки?

От этого зверя.

Сахар начал темнеть и дымиться, пока Перл помешивала его. Когда он стал почти черным, она взяла небольшой ковшик с кипящей водой и вылила ее в сахар, отворачивая лицо, поскольку смесь начала шипеть и булькать. Она добавит эту черную мешанину в жидкое тесто, но сначала взобьет масло с яйцами, всыплет муку, положит специи и, наконец, смесь сухофруктов, которые несколько недель вымачивались в темном роме и портвейне. Этот торт будет произведением искусства.

Разбивая яйца и добавляя масляно-яичную заливку в тесто, Перл размышляла о том, найдется ли способ отравить часть торта, не подвергая опасности Кови и гостей свадьбы. У нее кое-что было – нечто способное быстро подействовать, и это нечто она, повинуясь порыву, засунула в карман фартука. Перл открыла банки с маринованными сухофруктами, и ноздри ей защекотал аромат алкоголя. Она вливала, размешивала, скребла и снова размешивала. К тому моменту, как она поставила в духовку первую пару противней с тестом, ее охватило уныние. Она уже толком не знала, что делать.

Безусловно, лишь немногие из гостей на свадьбе огорчатся, если Коротышка Генри отправится к дьяволу, однако невозможно атаковать столь могущественного человека, не навлекая беды. Даже если удастся отравить только кусок торта, предназначенный для Коротышки, горожане непременно возмутятся, вмешаются полицейские, а улики будут указывать непосредственно на Перл.

Она достала из кармана пузырек с ядом и повертела в руках, рассматривая этикетку. Нет, Перл не желала окончить свои дни в тюрьме. Она не вправе поступать так с детьми, не вправе тревожить память покойного мужа. И она больше не уверена, что это разрешит проблемы Кови. В случае внезапной кончины жениха семейству Коротышки не составит большого труда принудить Кови выйти замуж за его брата. Перл опустила пузырек в карман.

Ей надо было подумать. Перл понимала, какими глазами люди смотрят на нее. Лишь немногие сочли бы, что у женщины вроде Перл хватит средств и хитрости для осуществления определенных замыслов. Были свои преимущества в том, что некоторые смотрели на нее свысока. Именно поэтому Перл почувствовала уверенность в том, что сможет найти способ помочь Кови. Такой ход мыслей успокоил ее нервы. А кроме этого, утешали слова молитвы к Богу с просьбой избавить ее от адских мук.

Утром перед свадьбой Перл украсила торт россыпью цветов из глазури – нежных барвинков. Они восхитят гостей, но лишь Кови прочтет послание, заключенное в бледных лепестках. Перл подобрала для них сиреневый оттенок. Верхний ярус торта, украшенный цветами, отправят домой с женихом и невестой. Перл была уверена, что, несмотря на свою подавленность, Кови улыбнется при взгляде на барвинки. Она не любила сиреневый цвет. Точно так же, как ее мать. Кови поймет то, что пытается сказать ей Перл.

Перл вытащила из кармана фартука маленький пузырек, который три дня носила с собой, и поставила его на столешницу. Потом принялась накладывать глазурь из миски в кондитерский мешок. В этот момент она услышала: «Тсс!» – и, обернувшись, увидела в дверях Банни. Перл задвинула пузырек за миску и помахала Банни, приглашая войти.

– Ну-ка дай посмотрю на тебя, – сказала Перл.

Банни закружилась на месте, демонстрируя светлое воздушное платье, надетое в честь свадьбы подруги. Покачала ногой, потом другой вправо-влево, показывая туфли. Они подходили к платью по тону. Однако улыбка быстро сошла с лица Банни. Она приблизилась к Перл, оперлась на столешницу и опустила голову.

– Понимаю, Банни, понимаю, – сказала Перл. Потом кивнула на торт. – Взгляни.

– Это замечательно, Перл, – вздохнула Банни, едва сдерживая слезы. Потом поморщилась. – Но цветы… Они сиреневые!

– Да, это так, – важно кивнув, согласилась Перл.

– Ведь Кови терпеть не может этот цвет.

– Да, верно, – сказала Перл и подбоченилась, ожидая, пока Банни сообразит, что к чему.

Наконец та улыбнулась и медленно кивнула. Выпрямившись, она потянулась к миске и подцепила пальцем чуточку глазури с края. Слизнув глазурь, она снова протянула руку к миске.

– Нет, иди-иди! – замахала на нее Перл. – Мне надо тут закончить. Увидимся в зале.

– Хорошо, встретимся позже, – вытирая руки о полотенце, ответила Банни.

– Прогуляйся пока. – И Перл наклонилась, доставая из шкафчика под столешницей сахарную пудру.

Когда она выпрямилась, Банни была уже в соседней комнате.

В разгар торжества черный торт вкатили на столике в банкетный зал. Торт был прикрыт белым тюлем. Когда четверо гостей подняли тюль, на миг воцарилась тишина. В следующий момент раздались возгласы и аплодисменты – все оценили новое произведение Перл. Кови же стояла, уставившись на торт отсутствующим взглядом. Через несколько секунд выражение ее лица начало меняться. Поначалу у нее был озадаченный вид, совсем как у Банни, увидевшей торт утром. Кови взглянула на Перл, потом перевела взгляд на торт, и ее лицо смягчилось. Наконец она поняла смысл увиденного. Это было небольшое утешение, но все-таки…

Никто больше Перл не был поражен тем, что случилось вскоре. Сразу после четырех пополудни Кларенс Генри, он же Коротышка, тридцати восьми лет, безжалостный ростовщик, не гнушавшийся подчас убийством, поднялся из-за стола, за которым они с невестой Ковентиной Линкок по прозвищу Дельфин, неполных восемнадцати лет, доедали свои порции ромового торта, потом зашатался, повалился на стул и рухнул замертво на белый плиточный пол.

Перл бросилась через зал, пытаясь найти Кови. Но когда она пересекла его из конца в конец, Кови уже исчезла.