Текст книги "Черный торт"

– Мистер Линкок?

Лин поднял глаза. Его давно не называли по английской фамилии. В основном люди обращались к нему «Лин», включая полицейских, часто наведывавшихся в его лавку. А имя Джонни он слышал только от школьных учителей да еще от своей женщины. Но в этот вечер он стал для всех мистером Линкоком. Пропала его дочь, которую подозревают в убийстве. Полиция действовала согласно протоколу. Сейчас к нему приближался молодой полицейский, а следом шла сотрудница полиции, подобравшая на песке свадебное платье дочери. С осторожностью, будто оно могло рассыпаться, она передала его Лину.

– Мы откладываем поиски до утра, – сказал полицейский.

Лин знал этого офицера. Он был старшим братом Банни. Лин ходил на петушиные бои с отцом этого парня. А ведь парень вырос у него на глазах. Когда-то называл его мистером Лином. Мальчуган был худым как тростинка.

Лин опустил взгляд на скомканное свадебное платье Кови у себя в руках. Он понадеялся, что брак Кови с богатым человеком решит все проблемы. Но она обвинила отца в том, что он продал ее Коротышке за долги. А теперь вот это. Его дочь убегает единственным известным ей путем – по морю.

– Ты не мог бы… – начал Лин и осекся. – Разве не…

– Мне жаль, мистер Линкок, – сказал полицейский. – Посмотрите на небо.

Прищурившись, Лин всматривался в темнеющий небесный свод, вслушивался в грохот волн. Приближался шторм. Даже Кови не смогла бы долго продержаться на воде. Он твердил себе, что уже слишком поздно… А что, если нет? Что, если они сдались преждевременно?

Полицейский, повернувшись к морю спиной, зашагал прочь. Лин побрел следом за ним, волоча ноги по песку и опустив голову, поэтому не заметил бегущих к нему двоих головорезов Коротышки. Брат Коротышки, не задумываясь, приказал напасть на Лина, несмотря на присутствие полицейских. Ни для кого не было секретом, что полиция терпела большинство незаконных проделок семьи Генри, получая время от времени конверты с наличными средствами. Но нападение на глазах у стражей закона переходило все границы дозволенного.

Когда бандитов оттащили от Лина, у того оказалась лишь пара царапин. Однако полицейские не арестовали бандитов, они лишь прогнали их, велев оставить Лина в покое. Разумеется, Лин не сомневался, что следующей попытки поквитаться с ним долго ждать не придется. Он поднял упавшее на песок свадебное платье дочери и встряхнул его. Шуршащий шифон издавал слабый аромат гардении, смешанный с запахами рома и глазури свадебного торта. Вероятно, в тот момент, когда тарелка грохнулась на пол, оставив липкие пятна на платье, Кови, как и всех прочих, отвлек жених, который, вскочив со стула, начал хрипеть и шататься.

– Она терпеть не может сиреневый цвет, – вслух произнес Лин.

– Прошу прощения, сэр? – спросил полицейский.

Покачав головой, Лин вновь скомкал платье. Кови ненавидела сиреневый цвет. Перл знала об этом и все же украсила свадебный торт сиреневой глазурью. Лин оглянулся на берег, уже скрытый завесой сумерек и штормовых облаков, и вспомнил, что совсем недавно видел Перл, которая вместе с группой зевак топталась на обочине разбитой асфальтированной дороги, огибающей песчаные пляжи. Все они, подавшись вперед, всматривались в море, словно, как и Лин, стремились вернуть Кови назад. Но теперь и Перл оставила свой наблюдательный пост.

Перл провела с его дочерью больше лет, чем родная мать. Возможно, она знала об этой девочке больше, чем сам Лин. И она любила его дочь, он не сомневался. Лин вспоминал, как Перл стояла на обочине прибрежной дороги, вытирая глаза краем фартука, и в его сознании начала зарождаться тревожная мысль.

Банни ощутила на лице брызги морской воды. Нехороший знак, ведь до прибоя довольно далеко. Она стояла на прибрежной дороге с Перл и другими женщинами, высматривая Кови в неспокойных водах бухты. Банни знала, что даже опытный пловец может не рассчитать свои силы. Но и при большой спешке Кови следовало подумать о том, какой дует ветер и что творится в небесной канцелярии. Она должна была понимать, что не сумеет очень долго продержаться в море.

А теперь Банни пыталась предугадать расчеты своей подруги. Далеко ли Кови сможет проплыть вдоль побережья, прежде чем ей придется выйти на берег? Разумеется, полицейские тоже задавались таким вопросом, но они уже вернулись с моря. Они отказались от намерения искать ее сегодня. В отличие от Банни им не понять Кови, и они не разбираются в морских течениях.

На днях, во время их последнего совместного плавания, море было спокойным. Они с легкостью рассекали теплую воду, потом сидели на песке, обсыхая на солнце, слизывая соль с губ, заплетая друг другу волосы. Молчали. После всех разговоров со слезами, после всех этих «а что, если» говорить больше было не о чем. Всякий раз, когда Кови шептала ей о своих планах поехать в Англию вслед за Гиббсом, сердце Банни немного щемило, но она рада была примириться с чем угодно, только не с тем, что подругу вынуждают идти замуж за человека, разрушающего все ее мечты.

Сумерки сгущались, и было очевидно, что надвигается шторм. Кови наверняка давно сообразила, что в воде оставаться рискованно, но Банни стала сомневаться, сумеет ли подруга доплыть до безопасного места. А вдруг она напорется на скалы или ее унесет в море? И дело тут не в скорости или выносливости пловца. А в том, что человек состоит из плоти и крови, из костей. Дело в уважении к силам природы. И поэтому Банни догадывалась, что именно Кови попытается сделать.

Конечно, думала Банни. Конечно. И, схватив Перл за руку, Банни потащила ее за собой и не отпускала всю дорогу до дома Кови.

– Она не умерла, – обращаясь к Перл, заявила Банни. – Я в это не верю.

Перл взглянула на Банни. Она чувствовала большую нежность к этой девушке. Сколько лет она ее знает? Немногим меньше, чем Кови.

– Банни… – только и смогла выдавить Перл.

– Нет.

Упрямство в голосе Банни едва не заставило Перл расплакаться. Банни, как и Кови, за одну ночь превратилась из ребенка в молодую женщину. А ведь она была совсем крошкой, когда впервые вбежала в кухню вместе с Кови, чтобы показать Перл свою первую медаль за плавание. Размахивая диском бронзового цвета, она случайно задела картофелины на кухонном столе, и те раскатились по полу. Эта девочка иногда по-прежнему все роняла и сшибала, однако выросла большой, крепкой и красивой, как молодое стройное деревце.

Мать Банни рассказала Перл, что неуклюжесть девочки началась с лихорадки. По временам у Банни снова появлялись боли, а утомившись, она начинала прихрамывать. Мать Банни говорила, что лихорадка не прошла даром и дочь не излечилась окончательно, но ей удавалось справиться с недомоганиями, когда она на чем-то сосредоточивалась. В этом ей помогло плавание. Теперь, в свои семнадцать, Банни возвышалась над Перл. Широкие плечи, ясный взгляд.

– Перл, если кто-то и мог там выжить, так только Кови, – сказала Банни.

Но минуло уже четыре часа с момента исчезновения Кови, и небо утратило последние персиковые проблески заката.

– Та большая гонка, для которой вы тренировались… – начала Перл. – Вы успели к ней подготовиться?

– Практически да.

– И сколько часов занял бы этот заплыв? Больше, чем она уже находится в море?

– Нет, меньше.

– Тогда как ей было выдержать там одной, да еще во время шторма?

Банни покачала головой:

– А она и не выдержала бы, Перл. Об этом-то я и говорю, не понимаешь, что ли? – Банни задела локтем стоявшую сзади кастрюлю, и крышка с грохотом упала на столешницу. – Думаю, она не стала бы и пытаться.

Перл подперла кулаками бока и внимательно посмотрела на Банни:

– О чем ты говоришь?

– Мы знаем одно место, – ответила Банни. – Близко от берега. Если Кови там, с ней должно быть все в порядке, – хрипловатым голосом добавила она.

Не говоря ни слова, Перл протянула Банни фонарик на батарейках – новый предмет роскоши из лавки мистера Лина. Водрузив на кухонный стол холщовый пакет для льда, она положила туда полотенце, сухую одежду и еду. Потом Перл вышла из кухни и вскоре вернулась с маленькой деревянной шкатулкой, в которой лежали банкноты. Шкатулка была единственной ценностью, принадлежавшей матери Кови, – красивая вещица с резьбой по краю крышки. После ухода Матильды Кови, бывало, сядет на краешек родительской кровати, держа в руках шкатулку, поднимет крышку и опустит, поднимет и опустит, снова и снова.

Перл оторвала полоску оберточной бумаги и написала на ней имя и адрес одной женщины, которой можно было доверять. В немалой степени потому, что эта особа пользовалась доверием довольно узкого круга влиятельных женщин и была оценена ими по достоинству, как и Перл. Ее имя никогда не произносилось в компании их мужей; при них дамы делали вид, что ничего не знают о ее существовании.

Когда Перл передавала Банни пакет, та задела фонариком бутылку растительного масла, и она опрокинулась.

«Сосредоточься, Банни!» – подумала Перл.

– Извини, Перл, – сказала Банни, подхватывая бутылку, но масло уже пролилось на столешницу.

– Оставь, – буркнула Перл, взяв тряпку. – Я сама.

Перл не могла поручить Банни работу на кухне, но знала, что может доверить ей поиски Кови, если та еще жива. Банни знала побережье не хуже подруги.

– Ты ведь понимаешь, я не могу пойти с тобой, Банни, – вздохнула Перл. – Повсюду шныряют люди Коротышки. Тебе придется идти одной. Веди себя так, будто ничего не произошло, Банни, и если найдешь ее живой, не оставайся с ней, просто отдай ей эти вещи и уходи. Иди медленно. Не спеши, а то споткнешься. – Перл ткнула пальцем в имя, написанное на клочке бумаги. – Втолкуй Кови, чтобы она не разговаривала ни с кем, кроме этой женщины. Она знает, что делать. – Перл подтолкнула Банни к двери. – И ни при каких обстоятельствах не приходи сюда раньше рассвета, слышишь?

Кови, на которой была лишь комбинация, надетая под свадебное платье, заползла на песок, израненная, вся в крови. Сначала ее затошнило. Потом она отключилась. Очнулась она от обрушившихся на нее потоков дождя. Разрыдалась. О чем она только думала? Куда ей идти? Кто ей поможет? Днем она слышала голоса, доносящиеся с берега. Кови сбежала. Полиция подозревает ее в убийстве Коротышки. Ей удастся спастись лишь в том случае, если ее сочтут мертвой.

Чуть раньше, пока еще не стемнело, Кови, подняв голову над водой в своем убежище за скалами, увидела отца. В подводных камнях была брешь, через которую она могла выныривать и дышать. Тут она не раз позволяла Гиббсу целовать себя. А теперь она в одиночку боролась здесь за свою жизнь, хватаясь за острые края скал, ныряя при приближении поискового катера. Раз он замедлил ход, но не вошел во впадину. Все знали, что ни один человек не сможет долго противостоять прибою вблизи скал, что его тело будет выброшено оттуда, как комок вырванных с корнем водорослей.

Кови смотрела, как отец отвел глаза от воды, потом опустил голову и пошел прочь. Держа в руках скомканное свадебное платье Кови, он остановился и оглянулся, шагнул было вперед, но вновь остановился. Кови, вынырнув в очередной раз, услышала крик. Она увидела, как двое мужчин повалили отца на землю, но подоспел брат Банни и оттащил их прочь. Вероятно, это были подручные Коротышки.

Отец нагнулся за ее платьем. У него был жалкий вид.

Папа.

Что ж, слишком поздно. Некого винить, кроме самого себя. Джонни Линкоку следовало дважды подумать, прежде чем ходить на эти петушиные бои, залезать в долги, прежде чем продавать ее, как мешок красных бобов. Да, пусть они все поверят, что Кови мертва, включая папу. Отец украл у нее судьбу, и теперь она намерена вернуть ее себе.

Кови вздрогнула. В темноте кто-то был. Она затаила дыхание.

– Кови!

Это была Банни.

Ну конечно!

Только Банни была в курсе того, насколько хорошо Кови знает эту пещеру, не считая Гиббса. Но Гиббс был слишком далеко и не смог бы помочь.

«Не задерживайся здесь слишком долго. Если передумаешь, – говорил он перед разлукой, когда Кови, рыдая, цеплялась за его рубашку, – напиши мне письмо, приезжай и разыщи меня».

Но сейчас она не может это сделать. Она не может даже связаться с ним по междугороднему телефону. Она скрывается от закона. Если у нее есть малейший шанс исчезнуть, если она хочет защитить дорогих ей людей, придется навсегда закрыть двери в прошлое.

Над ней стояла Банни с фонариком, который она включила, а потом быстро выключила. Милая, милая Банни, принесшая полотенце и сухую одежду, воду, еду и деньги от Перл. Банни, протягивающая ей листок с адресом того, кому можно доверять. Банни, любящая Кови так сильно, что обязательно поможет ей скрыться.

Кови глянула в окно автобуса. Она увидела, что подъезжает к зданию университета, нажала на кнопку для остановки и на трясущихся ногах вышла наружу. Кампус раскинулся на обширной территории: углы, колонны и много зелени. Лондон в самом деле удивительный город! Так много камня и так много жизни! Кови нашла скамью и уселась на нее, рассматривая тех, кто спешил мимо по своим делам. Она поплотнее запахнула кардиган, всматриваясь в лица, то оживленные, то нахмуренные. И она могла быть стать одной из обитателей кампуса, жить их жизнью.

Среди прохожих встречались и люди с темной кожей – наверное, студенты. А вот этот, должно быть, профессор – седые волосы, вельветовый пиджак, вид, излучающий благополучие. Она все же не сомневалась, что без труда найдет Гиббса. Он наверняка выше и смуглее большинства. Кови не покидала уверенность, что он узнает ее, – пусть даже она состригла конский хвост, а кудряшки убрала под шляпку, надвинув ее на лоб. Она воображала, что Гиббс почувствует ее присутствие, что ее приезд будет для него чем-то вроде рифа на пути морского течения и он сразу устремится к скамье, на которой она сидит, а у нее сильно забьется сердце.

Кови приехала в Англию прошлой осенью, но ей казалось, что она провела здесь уже несколько лет. Ей вспоминалась темная полоса воды, отделявшая ее от корабля, когда она на причале считала минуты до момента побега с острова. Поднимаясь в толпе пассажиров по сходням, она все время оглядывалась через плечо, но ее беспокойство было напрасным. Оставшиеся дома считали, что она погибла. Им не пришло бы в голову искать ее здесь, на дальнем конце острова, на судне, отправляющемся в Лондон и Ливерпуль.

Закон о британском гражданстве 1948 года разрешал жителям Содружества свободный въезд в Британию. Осенью 1965 года Кови как раз исполнилось восемнадцать, и она путешествовала под фамилией матери в качестве няни. Одна семья, знавшая Перл, как говорится, из третьих рук, смогла обеспечить беспрепятственный переезд Ковентины Браун в Англию, несмотря на новый закон, ограничивающий миграцию с островов.

В обмен на проезд и поддельные документы Кови пообещала работать на своего нанимателя по меньшей мере год. Семья, взявшая на себя заботу о ней, не имела представления о возможных рисках. Они просто думали, что помогают молодой родственнице чьих-то там знакомых начать новую жизнь за границей. И они были достаточно обеспеченными и достаточно светлокожими, чтобы избежать пристрастных расспросов властей. Однако одна знакомая Перл из столичного города напомнила Кови об опасности быть схваченной и об ответственности перед теми, кто старался помочь ей.

«Знаешь, для тебя мы делаем нечто не совсем обычное», – сказала Кови женщина, чей адрес дала Перл. Ее называли «мисс Юнис», но полного имени Кови так не узнала. Было известно лишь то, что она акушерка, хорошо разбирается в народных средствах и консультирует женщин со всего острова по вопросам женского здоровья.

Мисс Юнис напомнила Кови, что против поддельных документов есть законы. Есть законы против перемещения под вымышленным именем. Есть законы против содействия побегу подозреваемого в убийстве. Попытки разыскать Гиббса, попытки связаться с Перл или Банни, даже общение с неподходящими людьми на круизном судне – словом, любая неосмотрительность, любая случайно брошенная фраза могут навлечь беду и на саму Кови, и на тех, кто помогал ей или заботился о ней.

Совет мисс Юнис был ясным: «Никогда не знаешь, кто из окружающих может проболтаться, да? Не забывай, что отправляешься в такое место, где не все люди темнокожие. Ты – женщина с островов, и тебе надо вести себя осторожно».

Кови должна была следить за прической и обувью, носить платья до колена или чуть выше. Ей не рекомендовалось ходить на танцплощадки и концерты. Следовало подальше держаться от уличных демонстраций. В те дни в Британии все чаще вспыхивали протесты цветных: они устали от жизни в трущобах, под вечной угрозой избиения полицейскими дубинками, возмущались тем, что, пройдя курс обучения, зачастую все равно лишались работы. Кови нужно было избегать больших рынков, где любили бывать островитяне. Свести к минимуму шансы на встречу с соотечественниками. «Будь осмотрительна, – говорила мисс Юнис. – Будь осторожна, не навлекай на себя неприятности».

«Другими словами, – думала Кови, – оставайся в одиночестве».

Но она все прекрасно понимала. Надо находиться как можно дальше от семьи Коротышки. Не высовываться, выждать время. В итоге она, вероятно, сможет возобновить учебу за границей. В конце концов, займется поисками Гиббса. В плохие дни, бессонными ночами Кови вспоминала о том, какие совместные планы строили они с Гиббсом. Но пока она не осмеливалась искать его. Еще слишком рано. Может быть, когда-нибудь. Может быть, никогда.

Больше всего она страдала от невозможности плавать. При каждом удобном случае Кови выходила на прогулку, удивляясь тому, что ее окружает, и это здорово отвлекало от проблем. В детстве она видела много снимков Лондона, смотрела кинорепортажи об этом городе и думала, что знает его, но оказалось, что ее представления далеки от реальности. Уличное движение, реклама, кирпичные здания магазинов. Живые манекены – молодые женщины, демонстрирующие одежду в витринах. Девушки из офисов, идущие по улицам в коротеньких юбках даже зимой. Свинцовые воды реки, рассекающей центр города, запах угля почти повсюду.

Иногда Кови, бродя по Лондону, натыкалась на кварталы полуразрушенных домов с грудами мусора на тротуарах. Там обитали и белые, и темнокожие люди, которые корчились от холода в своих лохмотьях. Она никогда не встречала подобной нищеты в своем родном городе. Это вызывало в ней воспоминания о том, чего она лишилась и чем не могла больше наслаждаться. Теплое, ласковое дуновение ветерка, аромат зреющих фруктов, солено-сладкий запах Карибского моря… По временам она тосковала даже по резкому запаху коровьих лепешек, высыхающих на солнце, по надоедливому жужжанию мух. Кови потребуется время, чтобы привыкнуть к новым условиям жизни.

Время, чтобы привыкнуть к упорным любопытным взглядам.

К тому, что на тебя ворчат.

Что на тебя не обращают ни малейшего внимания.

Что с тобой обращаются как с женщиной с островов.

Прожив таким образом несколько месяцев, Кови пересмотрела свое решение держаться особняком. Вскоре после этого она познакомилась с другими молодыми женщинами вроде нее самой – они приехали в Англию из стран Карибского бассейна и откликнулись на звучание знакомого выговора. Был один просторный дом, где приезжие могли встретиться, чтобы пообщаться и обменяться информацией. К счастью, там не было никого из родного городка Кови.

Слушая их истории, Кови поняла, насколько ей повезло с нанявшей ее семьей. Эти люди снабдили ее теплой одеждой, которая очень пригодилась в ту первую сырую и холодную зиму, и даже давали ей книги для чтения из семейной библиотеки. Другие мигрантки с трудом находили себе жилье, и за комнату с раковиной им приходилось платить гораздо больше, чем белым девушкам.

Наниматели Кови считались с ней, потому что дружили с одним высокопоставленным чиновником, имеющим некоторое отношение к Перл. Жена этого чиновника знала мисс Юнис, а та, как оказалось, была школьной подругой супруги оптового торговца, поставлявшего товары отцу Кови и другим владельцам лавок. Ни один из мужчин не слышал о мисс Юнис, однако каждая из женщин обращалась к ней за помощью в определенные моменты своей жизни. И все они покупали или пробовали черные торты Перл.

В отличие от Кови большинство женщин из числа ее новых знакомых рассчитывали вернуться в Карибский регион, как только завершат образование или скопят достаточно денег на обратную дорогу, но в действительности лишь немногим удалось осуществить свои планы. Одни влюблялись и оставались в Англии, другие просто исчезали – по слухам, уезжали куда-то, чтобы родить ребенка.

«А где Джудит?»

«Джудит? Давно ее не видела».

Потом молчание, кивок, перекрестные взгляды. И больше о Джудит не спрашивали.

Каждая женщина рассказывала о своей жизни до приезда в Англию. Не имея возможности открыть правду о собственном прошлом, Кови преподносила слушательницам выдуманную историю о своем детстве. Без отца-китайца, без сбежавшей матери. Она рисовала смутную картину жизни с бабушкой в некой деревне. Мифическая бабушка, получалось, прожила гораздо дольше ее настоящих бабок, а сельской части острова Кови никогда не видела.

Некоторых женщин завербовали с островов для изучения сестринского дела.

«Знаешь, в государственной системе здравоохранения постоянно не хватает медсестер, – сказала одна из них Кови. – Подумай об этом. Я могу тебе помочь».

Вскоре Кови прониклась этой мыслью. Она оставит работу няни и поступит в школу для подготовки медицинских сестер. Она не была уверена, что эта профессия ей подходит, однако нужно было двигаться вперед, научиться управлять своей жизнью. Она вспомнила об отце. Он потерял контроль над собственной жизнью, и вот теперь Кови расплачивается за это.

Кови когда-то хотела приехать в Британию, но не таким образом… Сильнее всего она страдала от одиночества вечерами. Порой, когда даже чтение не шло на ум, она садилась на край кровати и проводила ладонью по своей деревянной шкатулке. Крышка из эбенового дерева была гладкой на ощупь, как детская рука, резные края щекотали пальцы. Она поднимет, бывало, крышку и опустит, поднимет и опустит, снова и снова. Думая о матери. Думая о доме.

От острова у Кови остались лишь эта шкатулка и то, что она хранила в тайниках памяти и сердца. Она старалась не растравлять себя мыслями о том, увидит ли когда-нибудь Перл, или Банни, или Гиббса. Говорила себе, что рано или поздно ситуация может измениться и она станет свободной, заживет своей жизнью. Но до тех пор она не вольна распоряжаться собой. Кови оказалась здесь не только из-за легкомыслия отца и жестокости Коротышки, но также благодаря участию других людей. И ради них она обязана до поры до времени оставаться невидимкой.

Однако месяц проходил за месяцем, и Кови все труднее было не думать о том, что Гиббс где-то рядом, что они снова на одном острове. Иногда Кови говорила подругам, что идет в кино, а вместо этого ехала к университету, где должен был учиться Гиббс, пристально смотрела в окно, когда автобус подъезжал к старинному четырехугольному двору, а потом садилась на скамью, высматривая своего любимого среди студентов, высыпавших после занятий на лужайку.

Кови ездила в кампус не единожды и всякий раз выискивала в толпе Гиббса. Но в то же время она страшилась, что найдет его. Могла бы она увидеть Гиббса и не окликнуть его? Могла бы заговорить с ним и не прикоснуться к нему?

Да, Гиббс просил, чтобы она дала о себе знать по прибытии, это правда. Но она приехала с маленького острова, где все друг друга знают. Если вы родились и выросли в таком месте, то наверняка слышали немало историй о том, как опасные типы вроде Коротышки находят подручных и мстят обидчикам даже на другом краю океана. Кови не знала, что из этого правда, а что миф. Одно ей было ясно: сейчас лучше не наводить никаких справок о Гиббсе.

Рядом на скамью сел молодой человек и раскрыл книгу. Кови забеспокоилась: вдруг он услышит урчание у нее в животе? В конце концов она встала и перешла на другую сторону улицы. К остановке подъехал автобус. Она подождала, пока все пассажиры сядут в него, бросила последний взгляд на университетскую лужайку и шагнула на подножку, чувствуя, как в душе умирает надежда.