Текст книги "Этикетные нормы казахов. Часть II. Семья и социум"

Если молодую невестку называли келін или келіншек, то невестка-мать удостаивалась уже более почетного обращения – әйел. После рождения ребенка в связи с переменой статуса невестки менялись ее облик и костюм. В торжественной обстановке ей надевали кимешек (в южных областях, как уже упоминалось, такое действие производилось сразу после свадьбы). Замужней женщине-матери было неприлично одеваться, как девушке, это считалось легкомыслием. Замужняя женщина могла надеть синее, зеленое, коричневое или цветное платье, а красное платье, предназначенное для молодых, было по этикету для нее неприемлемым; в сельской местности это имеет место и в настоящее время. Эти же установки распространялись в прошлом и на головной убор: так, яркий разноцветный платок могла носить невестка до появления первого ребенка.

Уважение женщины в семье соотносилось с количеством рожденных ею сыновей. Женщин от 30 до 50 лет, родивших много детей (более семи), называли сары қарын («многодетная мать»), а почтенная женщина старше 50 лет, имеющая взрослых сыновей, удостаивалась статуса бәйбіше, хотя в прежние времена так называли первую, старшую, жену.

Бесплодная женщина пребывала в униженном положении. Муж в этом случае имел право взять в дом вторую жену и, убедившись, что первая жена никогда не родит ребенка, забрать у нее имущество, скот и передать всё это другой жене, ставшей матерью, а униженную жену подселить для присмотра в юрту к одной из своих старших жен [Стасевич, 2007, с. 204]. При этом первая (бесплодная) и вторая жены были дружны между собой, поскольку бесплодная должна была всячески угождать второй жене, осознавая свою вину.

Если бесплодным был мужчина, то его жена решалась родить детей от другого мужчины, лишь бы не быть бездетной. В связи с этим, приведем пословицу, бытовавшую в подроде қанай (село Чубартау Абайского района Восточно-Казахстанской (быв. Семипалатинской) области): «Ойнас қылда ұл тап» («Роди детей хоть от блуда»). Бесплодный муж закрывал на это глаза, поскольку традиционное общество отрицательно относилось к бездетным мужчинам.

Женщина в фертильном возрасте всегда была уважаема. Отметим еще раз, что в особом почете была многодетная мать, имеющая много сыновей. Если были одни дочери (это расценивалось негативно), то муж брал новую жену. Несмотря на многоженство, у казахских мужчин отсутствовали сексуальные извращения [Малицкий, 2011, с.?].

У хакасов была пословица: «У вырастившего скот сыт желудок, у вырастившего детей сыта душа». Женщине, родившей и вырастившей девять сыновей, даже разрешалось ездить верхом на освященной шаманом лошади (ызых) [ИЭХ, 2004, с. 23].

Муж ценил в жене внешнюю привлекательность, ее покорность, трудолюбие, ум. Проявление лидерских качеств со стороны жены было недопустимо. Она могла лишь исподволь давать мужу советы, а в случае успеха – хвалить его. В народе говорят: чем чаще жена хвалит мужа, тем быстрее он станет богатым и значимым. Несчастьем для мужчины была сварливая, скандальная жена, которую он терпел, если у него не было средств взять в дом вторую жену.

Специфичными в супружеских отношениях были этикетные правила для жены. Она должна была не только беспрекословно выполнять волю мужа, но и прилагать усилия для сохранения его здоровья, способствовать социально-имущественному росту мужа, в результате чего ей с детьми будет обеспечена достойная жизнь. Женщина имеет гораздо больше инструментов воздействия на мужа, поэтому она несет ответственность за его жизненный рост, нравственный облик. Это содержится во многих казахских пословицах и поговорках: «Ақылды әйел еркекті көтерсе ол хан болады, ақымақ әйел еркекті төмендетсе ол құл болады» («Умная жена, всегда возвеличивая мужа, сделает его ханом, глупая жена, постоянно унижая мужа, сделает его рабом»). Казахи осознавали силу эмоциональной власти жены над мужем, поэтому и возлагали на нее большую ответственность за его жизненную перспективу. В другой пословице говорится: «Если женатый сын позволил себе грубость по отношению к родителям, то вини в этом невестку. Если невестка позволила грубость, вини сына» («Ұлыңнаң көрсең, келіннең көр, келіннең көрсен ұлыңнаң көр»). Эмоциональная сфера супругов едина: невестка может настроить мужа против его родителей, а если она сама позволяет себе грубость по отношению к ним, то это происходит из-за отсутствия чувств к мужу.

Умная, воспитанная жена пользовалась уважением среди родственников мужа. Если она была намного моложе своего мужа, то на нее возлагалась надежда на будущее семьи. Мужчинам не позволялось заниматься женской домашней работой (за исключением дойки кобыл), а женщины, выполняющие мужские обязанности, даже удостаивались похвалы. Уйгуры говорят: «Если есть в доме невестка – будут в саду цветы цвести», «Хорошая жена и плохого обратит в героя, плохая жена и хорошего мужа втопчет в грязь» [Молотова, 1999, с. 44, 45].

Деятельность мужа обращена во внешний мир, его прерогативой являются скотоводство, охота, война. Строгий муж всегда принимал важные решения, которым должна была подчиняться всегда послушная жена. Муж старался говорить осмысленно, не спеша, с паузами.

Жена не перечила мужу и не спорила с ним, в особенности на людях. Бывало, что жена лучше разбиралась в жизненных и хозяйственных делах, именно она практически властвовала в семье, но это нельзя было афишировать, как не разрешалось показывать родственникам и мужу свое превосходство. Есть пословица: «Бойся, когда говорит жена при молчаливом муже» («Байы тұрып, қатыны сөйлегеннен без»). Непослушание жены считалось серьезным женским пороком.

Вместе с тем следует отметить, что жены представителей социальной верхушки, хотя и придерживались общих норм этикета, всё же были гораздо более свободными и приближенными к европейским стандартам. Вот что пишет А. Мозер, приехавший по приглашению Сулейман-султана в его владения в Оренбургской степи: «…желая оказать ему величайшую честь, какая может выпасть на долю христианина, познакомил его с любимой своей супругой, Фатьмою, которая поразила гостя своею красотой и роскошным нарядом; она охотно позволяла рассматривать себя и с удовольствием выслушивала комплименты, делаемые ей европейцем» [В странах, 1888, с. 14]. В целом казахские женщины (по сравнению со среднеазиатскими) были гораздо свободнее: они не закрывали лиц, могли общаться с внешним миром. Как пишет Х. Кустанаев: казахская «…женщина беспрепятственно допускается в общество мужчин, принимает участие во всех парадных увеселениях, шутит, поет песни, нисколько не стесняясь ни соплеменников, ни чужеземцев [Кустанаев, 1894, с. 34].

Бывало, что умная женщина-вдова, отказавшаяся от повторного брака, могла брать на себя управление аулами до тех пор, пока не вырастут ее сыновья. Это отмечено у ряда авторов XIX – начала XX века: «Женщины не заключены в гаремы, как у других неистовых магометан» [Броневский, 1830, с. 211]. Казахские женщины «…никогда не закрывают лица от мужчин, свободно разъезжают по степи и принимают участие в празднествах» [Михайлов, 1990, с. 19].

Супруги не должны были прилюдно демонстрировать свои чувства, они старались даже не сидеть рядом, при этом никто не должен был садиться между мужем и женой. Казахская чета (так же, как и абхазы) обращались друг к другу не по имени, а по статусу: «хозяйка» («хозяин»), «мать (отец) моих детей» [Амичба, 1982, с. 81]. Жена должна была ложиться в постель позже мужа, а вставать раньше, именно поэтому она ложилась с краю, ближе к очагу. Ночью она вставала к детям, но не должна была заставлять мужа делать это. Муж спал ближе к стенке юрты, т. е. ближе к внешней стороне. Такое распределение пространства связано также с символикой женской (внутренней) и мужской (внешней). В интимной жизни мужу дозволено было ласкать жену лишь выше груди [Сейдембек, 2012, с. 308].

В эмоциональном спектре жены присутствовал ряд мотивов. Прежде всего, ее сознание воспринимало мужа как судьбу, определенную волей Всевышнего. Она уважала мужа – попечителя, мужчину (что было внушено ей с детства), – осознавала его личность как оплот детей. К этому примешивался определенный страх ее перед ним, поскольку в случае раздражения он мог физически наказать ее, что она должна была терпеть. Вместе с тем она испытывала к нему жалость, когда он нервничал во время стихийных бедствий и в других экстремальных ситуациях. У мужа могли быть свои достоинства: ум, отвага, доброта внешняя привлекательность и позитивный характер.

Для обоих полов существовали приметы: если смеешься во сне – будешь плакать наяву; если прикусил язык, то к тебе торопится гость; если у мужчины зачешется правое веко, а у женщины – левая бровь, то это к добру; звенит в правом ухе – к доброй вести, в левом – к худой; видишь во сне труп – будешь долго жить.

Жена как олицетворение всего стабильного, устойчивого, архаичного была хранителем и передатчиком основной традиционной информации. Ее деятельность направлена в семью, дом, отсюда – и более детализированные правила ее поведения в жилище. Образ женщины связывается с левой стороной жизненного пространства, считается, что именно женщина чаще всего является нарушительницей правил, за что с небес или от мужа ей идет наказание. Более того, если муж умирал, то чаще всего искали причину в жене, приписывая ей порой мнимые жизненные ошибки, серьезные нарушения этикетных правил и т. п.

Жена должна была встречать мужа и, держа под уздцы, привязывать к колу его коня, брать қоржын. Муж имел право бить жену плетью, но, согласно традиционному сознанию, терпение жены должно было вознаграждаться: «Балаларың өскенде, бір жарыққа шығасың» («Когда подрастут дети, достигнешь светлой жизни»). Казахи говорят: «Қатынды соқсан сағы сынады» («Если побьешь жену, она станет забитой»), подчеркивая при этом, что это может негативно сказаться на ее способности в жизненных проявлениях – трудовых буднях, затруднительных обстоятельствах и экстремальных ситуациях. Если муж бил жену, то она могла уйти к своим родителям. Ее отец старался помирить их, однако если вновь всё повторялось, то супруги могли развестись – от сөнді («потух очаг»). При этом оставшееся от даров приданое возвращалось родителям жены.

Жена обращалась к мужу со словами: «біздің үйдің кісісі немесе отағасы, шаңырақ» («хозяин дома»). Имя мужа сокращалось, в этом выражалось ее уважение. К примеру, если мужа звали Канат, то она обращалась к нему Көке.

В традиционном быту женщины верили приметам: если у женщины зачешется под коленкой, то возвратится из поездки муж, если у женщины чешется левый глаз, то у нее будет радость, а зачешется правый глаз – муж ее обидит. Несмотря на беспрерывную суету жизни, у женщины были свои радости, которые начинались преимущественно с материнством.

И в прошлом, и в настоящее время статус женщины определяется социальным положением ее мужа и взрослых сыновей. Как только женщина выходила из фертильного возраста, у нее менялся ориентир деятельности: в большей мере она занималась управлением домашним хозяйством, начинала более активно контактировать с внешним миром, тем самым включаясь в мужской мир. Во время перекочевок, как мы уже говорили, женщины могли надевать мужской широкий парадный пояс (күміс белдік). В ее костюме уменьшалось количество элементов – знаков половой принадлежности (ожерелий и прочих украшений). Главная роль жены, кроме рождения и воспитания детей, – излучать тепло души, любовь, сердечность, способные согреть близких и озарить светом окружающее жизненное пространство. Мать, прежде всего, отвечает за нравственное благополучие собственных детей.

Авторитет среди родственников женщина могла приобрести за счет своих личностных качеств: мудрости, трудолюбия, острословия, смелости в экстремальных ситуациях, таланта. В народе считалось, что женщина, обладающая такими достоинствами, воспитает достойных сыновей, недаром казахи, встречая юношу, спрашивали «Нағашылар кім?» («Кто твои родственники со стороны матери?»).

В наши дни в традиционной казахской среде сохранились этикетные нормы, содержащие рациональную основу, а те, которые создавались лишь на суевериях, практически изжили себя. Почти исчез обычай «избегания» невестки, однако сохранилось уважительное отношение к старшим. Сейчас замужняя молодая женщина надевает платок при приготовлении пищи по гигиеническим соображениям, а также на похоронах. Женщины среднего и старшего возраста в сельской местности предпочитают носить платок постоянно.

Степень «живучести» традиционных норм этикета, касающихся поведения невестки, зависит от места проживания (город или село), традиционности ее воспитания, а в определенной мере – и от социального положения женщины. Однако следует отметить, что в быту, даже в городской среде, родственники мужа весьма положительно реагируют на традиционное поведение невестки, так как в нем содержатся позитивные мотивы – уважение, забота, предупредительность по отношению к родственникам мужа. Невестка, выполняя определенные предписания, благополучно приживается в новой родственной среде.

Если же невестка не могла вести себя именно так, то она должна была компенсировать недочеты своим остроумием, созидательной активностью, творческой энергией, наличием поэтического либо другого таланта. Стало быть, для невестки было два варианта поведенческого стиля, третьего типа поведения было не дано.

Половозрастной этикет

Мы рассмотрели внутрисемейный этикет, связанный с иерархической структурой родственных связей. Теперь этикетные правила будут проанализированы с точки зрения воспитания подрастающего поколения и формирования у него необходимых и позитивных черт характера с учетом половозрастных особенностей. Казахским народом были разработаны собственные правила ухода за детьми (гигиена, питание и т. д.). Существуют также народные педагогические приемы, включающие такие методы воспитания, как наставление, увещевание, наущение, обучение, поощрение, наказание, непосредственные собственные примеры и т. д.

В казахских нормах воспитания содержится целый комплекс этикетных правил, начиная от кинетических, вербальных стандартов и кончая ценностными ориентирами. Человеку были необходимы знания о природных явлениях, животном и растительном мире, пространственной ориентации, звездном мире, календаре, измерениях времени, расстояния и т. д. Кроме представлений о реальном мире, следовало владеть общераспространенными магическими приемами стимулирующего и охранного свойств.

Необходимо отметить, что обязательные стандарты поведения и воспитания, прививаемые детям, не остаются константными. С течением времени и соответственно изменениям, происходящим в обществе, меняются и некоторые жизненные ценности. Прослеживается определенная трансформация приоритетов и целевых установок в дореволюционном, советском и суверенном Казахстане. Существует также разница в этикетных нормах поведения, определяемых местом жительства, социальным статусом, профессией и родом занятий.

Бесспорно, для каждого возраста существуют определенные требования, необходимые в сферах социализации и формирования половых характеристик. При этом дидактическая система воспитания основывается на определении родителями целей, меняющихся в зависимости от возраста ребенка.

Благодаря воспитанию индивидуум, преодолевая возрастные рубежи, старался совершенствовать свои трудовые навыки, моральные и интеллектуальные качества, стремясь к главному – стать полноценным членом социума с определенными правами и обязанностями. Мальчик должен был стать джигитом, олицетворяющим собой смелость, физическую силу и ловкость, благородство, патриотизм, стать полезным человеком (адам), позитивно оцениваемым обществом, а девочка – сформироваться в будущем в благовоспитанную, трудолюбивую, душевную и заботливую мать.

Если по отношению к детям увещевание и наущение чаще всего исходят от родителей, то наставления и дидактика являются обязательными элементами воспитания не только родителями, но и родственниками, старшими односельчанами и т. д. Важность и необходимость воспитания отражены в казахских поговорках и пословицах: «Ағаш ағаштан тәлім алады, адам адамнан тәлім алады» («Дерево – от дерева, человек – от человека»). «Жақсы бала ата-ананы аспанға көтереді, жаман бала жерге түсіреді» («Хороший сын родителей возвеличит до неба, плохой – втопчет в грязь») и других.

Таким образом, в моделировании полноценной личности всегда участвовали (помимо родителей и старших членов семьи) другие члены социума, восполняя в некоторой степени недостатки семейного воспитания. За неблаговидные поступки человека держали ответ не только члены семьи, но и ближайшие родственники, сородичи и односельчане, это было нормой традиционного казахского общества. Похожие установки сохранили в определенной мере и в наши дни малочисленные народы Казахстана, живущие в пределах родственных отношений. У современных казахов, проживающих в городах, семья стала больше замыкаться на себе.

Важнейшей составляющей традиционного этикета в сфере этнической социализации детей являются нормы, связанные с половозрастными переходами и пороговыми состояниями. Следует отметить, что в прошлом у многих народов возрастные переходы со своеобразными инициациями оформлялись с инсценировками исключения из привычного бытия, нахождения в «промежуточной» неопределенной зоне и, наконец, возвращения в социум в новом, более значимом, статусе [Тэрнер, 1983, с. 168–169]. Со временем эти обряды исчезли, за исключением некоторых (к примеру, обрезание у мальчиков-мусульман).

Доминирующей особенностью этикетных правил, связанных с возрастными переходами, является их насыщенность магическим содержанием, обусловленным стремлением оградить детей и взрослых от негатива и сохранить им жизнь. При этом магические приемы, основанные на древних архетипах и средневековых религиозных представлениях, суевериях и приметах нового времени, делятся на охранно-защитные, стимулирующие и формирующие.

В традиционном сознании казахов до сих пор устойчиво мнение об уязвимости ребенка, особенно до исполнения ему сорока дней с момента его рождения, а далее – по достижении им возрастных рубежей, исчисляемых вначале в месяцах, а затем – в годах. Эти периоды (шілдехана, бесікке салу, қырқынан шығару, құйрық ботқа, бауыр көтерер, тұсау кесу, ашамайға мінгізу, сүндетке отырғызу, тоқым қағу и т. д.), связанные с рождением, ростом ребенка, его детством, переходом c 12 – до 13 летнетнего возраста, считающемуся опасным временем жизни, необходимо было нейтрализовать рядом действий, имеющих преимущественно искупительный характер.

Прежде всего, на всех праздниках, рассмотренных в третьей главе, приносили в жертву лошадь, барана и других животных, устраивали шумные празднества с щедрым застольем, осыпанием монетами и сластями, музыкальным сопровождением и раздачей подарков, исполнением обрядов, приглашением родственников, соседей, друзей и т. д. Кроме искупительной составляющей, была и стимулирующая магия, гарантирующая здоровье и благополучие детей. Для этого на праздники приглашались авторитетные, уважаемые, удачливые и счастливые люди: считалось, что именно они по принципу подобия могли передать ребенку свои ценные качества. На таких трапезах приглашенные пели ритуальные песни, производили магический церемониал, высказывали добрые пожелания, за что получали щедрые подарки. В пожеланиях присутствовал набор кинетических и вербальных действий, призванных стимулировать в детях положительные характеристики. В основную канву традиций в зависимости от пола и возраста человека вводились своеобразные дополнительные обрядовые приемы. Когда дети переходили через критический возраст – 12 лет (мүшел жас), праздников становилось меньше, и их организовывали уже по другим поводам.

Рассмотрим принципы, приемы воспитания и связанные с ними этикетные нормы, сопутствовавшие периодам детства, отрочества и юношества во взаимосвязи с половыми различиями.

Первого ребенка казахи называют тұңғыш, последующих детей – ортаншым, самого младшего (последнего) – кенжем. В целом, детей собирательно называли үбірлі-шүбірлі. Бывало, что до первого кормления мальчика некоторое время клали у основания бақана (шест), что, по мнению Н. Шахановой, было связано с представлением о связи этого предмета с мужской потенцией [Шаханова, 1998, с. 27, 49]. Добавим, что иногда ребенка клали также у изножья вешалки (адалбақан) (которую воспринимали как древо жизни), чтобы стимулировать выживание ребенка. Приведем этнографическую параллель: буряты старались не поднимать ребенка с земли, пока он не подаст голос [Сагалаев, 1990, с. 144], вероятно, этим пытались не разрывать связь ребенка с землей.

В течение трех дней после рождения на празднике шілдехана мулла должен был произнести имя младенца ему в ухо. Согласно традиционному представлению, считалось, что иначе он не будет знать своего имени, когда предстанет перед Аллахом. То же действие производят уйгуры и после наречения кладут ребенка на жайнамаз («молитвенный коврик») [Молотова, 1999, с. 25]. «…в отличие от европейцев, у казахов, как и у других тюркских народов, ребенок не может быть тезкой своих здравствующих родителей, бабушек и дедушек» [Калыш, 2012, с. 84]. Казахи считают, что если близкие родственники названы одним именем, то один из них умрет.

В выборе имен прослеживается некая амбивалентность. Одни родители старались дать ребенку имя известного человека или дополняли имя постфиксами бай (богатый), бек (советник хана). Другие из-за боязни сглаза не нарекали младенцев именами умерших родственников, а давали уничижительные или смешные имена. Иногда нарекали детей словами, обозначающими сезон, месяц, погоду, жизненные обстоятельства, приезд важного гостя и т. д. Если дети в семье умирали, то мальчика нарекали именем Тұрсын («пусть живет»), а чтобы следующим родился мальчик, девочку называли Ұлтуар («мальчик родится»).

В традиции казахов существовали магические приемы, которые, как считалось в народе, были направлены на защиту жизни и здоровья ребенка, нейтрализацию отрицательного внешнего влияния и формирование его счастливой судьбы. К примеру, перед тем как впервые приложить новорожденного к груди матери, предварительно прикасались к нему языком сороки, чтобы он обучился семи иностранным языкам; если прикасались домброй, то прочили ему будущее музыканта, а если куском курдючного сала, – то хотели, чтобы он был богатым [Сейдембек, 2012, с. 309].

Слабого или недоношенного ребенка (шақалақ) для тепла и во избежание опрелостей клали в меховую зимнюю шапку (тымақ) до достижения им девятимесячного возраста, т. е. до периода его доношенности в утробе матери. Эту шапку летом подвешивали на зазубрины кереге в разных местах, а зимой – на гвоздь, вбитый в стену зимовки, при этом количество гвоздей должно было равняться числу дней, которые мать не доносила новорожденного [Шаханова, 1998, с. 27].

Согласно этикету, при кормлении ребенка при посторонних женщине следовало прикрывать грудь во избежание сглаза. Сорок дней после рождения ребенка матери запрещалось мыть руки холодной водой, иначе младенец мог вырасти жестоким. Есть казахская примета: если при кормлении ребенок крепко держится за грудь, то он будет жадным, а если нет, то щедрым.

Если у матери не хватало молока, то младенца кормили грудью свояченицы (абысын), которых называли сүт ана (молочная мать). Об этом писал Р. Карутц: «Матери кормят грудью своих детей очень долго, по два года и дольше; но странным образом, первого ребенка сама мать не кормит; его выкармливают другие женщины…» [Карутц, 1910, с. 81].

Новорожденного (нәресте, шарана) по традиции купали в подсоленной воде и пеленали в мягкую ткань из старого женского платья или мужской рубашки удачливых долгожителей: считалось, это сохранит жизнь ребенку. На третий день, после отпадения пуповины, надевали первую рубашку иткөйлек, на которую в качестве оберега нашивали лоскут (желательно белого цвета) одежды счастливого долгожителя. Эту рубашку предварительно надевали на голову собаки для того, чтобы ребенок в будущем мог выжить в любой ситуации; в этой рубашке младенец пребывал сорок дней. В старину бедняки заворачивали новорожденного в полотно, а зимой – в овечью шкуру, откуда подросший ребенок выползал на горячую золу или на снег, сразу же приучаясь к перепадам температуры [Левшин, 2009, с. 333].

По истечении сорока дней проводили праздник қырқынан шығару, на котором новорожденному состригали волосы, чтобы не исполнялись проклятия в его адрес. Первую распашонку, снятую с ребенка в праздничный день, не принято было выбрасывать: ее берегли для других детей. На голову младенца надевали сшитый из ткани четырехугольный чепчик (топы) с нашитыми на него перламутровой бляхой и крапчатыми бусинками (көзмоншақ). В наше время на детский платок или чепчик нашивают крапчатые бусинки или прикалывают яркую брошь, которые должны отвлекать взгляды людей на себя.

Для активизации здоровья производились также определенные приемы-стимуляторы. Запеленатого ребенка проносили через стременной ремень (үзеңгiден өткiзу) [Токтабай, 2004, с. 7]. Узбеки и турки с волка сдирают шкуру целиком, высушивают ее и хранят. Новорожденного ребенка проносят через волчью пасть, очевидно, это делается с целью защиты жизни ребенка самим мифологическим родоначальником тюрков [Потапов, 1958, с. 139; Серебрякова, 1980, с. 174, 175]. Исследователи отмечают: на сорок дней к шаныраку, как было уже отмечено, подвешивали нанизанные на палочку шейные позвонки жертвенного барана, это должно было способствовать «…быстрому закреплению шейных позвонков ребенка» [Шаханова, 1998, с. 19, 22, 23]. Во избежание смерти младенца его проносили между ног трех пожилых женщин, считалось, что это к тому же обеспечит ему долгую жизнь.

В течение сорока дней мать-уйгурка должна была соблюдать распорядок дня, не употреблять соленую и горькую пищу, спиртное: это могло отразиться на качестве грудного молока. Родители должны были вести правильный образ жизни, не волноваться, опрятно одеваться, купать ребенка в соленой воде. Существовал запрет: до окончания сорока дней этот дом не посещали гости, в особенности – после захода солнца. Знаком запрета служила красная лента, закрепленная на воротах дома, или подвешенный кирпич. Если отец новорожденного приезжал издалека, то его принимали вне дома, а в дом он заходил, лишь после окуривания адраспаном [Молотова, 1999, с. 24].

Многие европейские путешественники отмечали чадолюбие казахов. Существовали суеверия, связанные со сглазом детей, что и повлекло ряд негласных предписаний по соблюдению этикетных норм поведения взрослых (в том числе – родителей) по отношению к детям. Страх потерять ребенка приводил как к рациональным предостережениям, так и суевериям, различным кинетическим и вербальным запретам для родителей. Так, не рекомендовалось ходить в гости с грудным ребенком во избежание сглаза и вирусных заболеваний, запрещалось нажимать на родничок головы младенца, оставлять его в колыбели без присмотра. Эти весьма рациональные этикетные правила соответствуют и современным представлениям.

Из дома, где был новорожденный, в течение сорока дней золу выносили только днем, существовал запрет выносить на улицу колыбель ребенка перед закатом. В обоих примерах содержатся опасения нечистой силы, активизирующейся в ночное время.

Если приходили гости, то на лоб ребенка намазывали черту из сажи, чтобы отвлечь от него внимание, кроме того, произносили заклинание: «тіл-аузым тасқа» («типун тебе на язык»). По возможности старались оградить дитя от взгляда посторонних. Если бывали среди гостей люди с «черным» глазом, то они старались не смотреть на детей, боясь последствий, а в случае нечаянного взгляда плевали около младенца несколько раз.

Как мы уже отмечали, лишь удачливым счастливым людям старшего поколения специально показывали ребенка, прося поцеловать его или прикоснуться к нему. Некоторые родители просили уважаемого человека (ақына, батыра, оратора) символично плюнуть на их ребенка (аузына түкiрту) [Кенжеахметулы, 2004, с. 82].

Если, несмотря на все предостережения, всё же случался сглаз ребенка, то старались предпринять ряд магических мер, направленных на его снятие. Лицо, ладони и ступни младенца мыли водой, которой предварительно вымыли дверные ручки. Были и другие способы: ребенка окунали в воду, в которую предварительно опускали череп собаки, или давали ему понюхать опаленную собачью шерсть. Эти действия не случайно связаны с охранной магией собаки, считающейся одним из семи сокровищ (жеті қазына) казахов. Знахаря (емші) просили символически плюнуть на ребенка, могли также три раза провести вокруг головы малыша пиалой с просом, закрытой тканью. Эффективным методом считалось умывание ребенка остатками недопитого чая того человека, который, как предполагалось, мог его сглазить [Ерназаров, 2003, c. 96]. До сих пор достаточно распространен прием, когда мать моет лицо ребенка проточной водой и вытирает своим подолом.

В суровых условиях жизни детская смертность была достаточно высока. Смерть ребенка родители расценивали как наказание за свои грехи или испытание, посланное Аллахом. Когда дети болели, то это считалось проявлением недовольства духов предков, которых следовало периодически задабривать принесением в жертву барана. Мясо жертвенного животного следовало раздать, а в доме на его жире пожарить лишь лепешки. Традиционным лечением казахов было намазывать тело ребенка при простуде бараньим курдючным жиром: баран считался символом плодородия и, одновременно, охраны.

Согласно народному этикету, в прошлом при старших родственниках и родителях молодая чета не ласкала своих малышей, говоря им, что они – дети бабушки и деда (бесік анасының баласы). Отец и мать любили своих детей: «Табаныңа кірген шөгір маңдайыма қадалсын» («Заноза, вошедшая в ступню ребенка, пусть воткнется в мой лоб»), но явно не демонстрировали свои чувства. До сих пор существует мнение: если чрезмерно любить ребенка и говорить ему об этом, то он будет беспокойным. Родители старались не выражать свою любовь еще и потому, что Всевышний мог забрать дитя в иной мир. В целом эмоциональное общение родителей с детьми было ограничено.

С. П. Кульсариева отмечает, что не рекомендовалось целовать детей в ступни, живот, шею; запрещалось также подносить их к зеркалу: это могло отразиться на характере ребенка [Кульсариева, 2001, с. 18]. Казахи обычно нюхали лишь лоб детей, но не целовали их в затылок, так как это могло сформировать леность, а у девочки – излишнюю сексуальность.