Текст книги "Этикетные нормы казахов. Часть II. Семья и социум"

Двенадцатилетний возраст считался временем совершеннолетия и завершением периода детства (балалық). Однако, в этом возрасте: с 12 – до 13 лет (мүшел жас) считалось, что человек входит в опасный период, становится уязвимым, поэтому старались его всячески оберегать, в том числе – и с помощью магических приемов и оберегов, наделяемых защитно-охранными свойствами.

С этого возраста мальчики участвовали в конных состязаниях, поэтому им был необходим пояс (который, как было сказано в «Праздничном этикете» торжественно вручался) для защиты брюшной полости от сильной вибрации при скачке на коне. Тувинцы уже с трех лет надевали на мальчика кожаный пояс [Львова, 1989, с. 176]. Пояс становился своеобразным вместилищем души хозяина и знаменовал собой, с одной стороны, выход из детского возраста и переход в новую возрастную категорию, с другой – должен был оберегать мальчика от бедствий в критические и опасные периоды жизни. Бедные родители вместо кожаного пояса с пряжкой чаще дарили красный кушак.

Символическая значимость анатомического центра человека обусловила высокий семиотический статус пояса, что нашло отражение в мифе, где люди земли, носящие пояс на талии, отличаются от небожителей, подвязывающихся под мышками, и людей подземного мира со связанными ногами [Валиханов, 1961. Космологические, с. 480].

Казахи учитывали, что мальчика безудержно тянуло во внешний мир, поэтому с 12–14 лет его привлекали к охоте, что значительно расширяло его жизненное пространство. Участие в охоте приучало мальчика к жесткой дисциплине, поскольку данный вид занятия требовал высокой организации действий всех членов этого мероприятия [Кушкумбаев, 2009, с. 38, 39]: это касалось раннего подъема и согласованного поведения в коллективных действиях на всех этапах охоты. По сути, охота была своего рода репетицией военных действий, где вырабатывались ловкость, физическая сила, мужество, смекалка, чувство коллектива, поэтому всё мужское население привлекалось к охоте, хотя это не исключало специализацию в этом занятии [Кушкумбаев, 2009, с. 38, 39].

С тринадцати лет отроки, особенно из богатых семей, охотно принимали участие в разнообразных спортивных, в том числе – военизированных, играх (аламан бәйге, жорға жарыс, жамбы ату, күмiс алу, күрес, көкпар тарту), которые способствовали выработке физической силы, мастерства наездника, выносливости, мужества и военных навыков [Казахи, 1995, с. 200–204]. Значимым событием в жизни юноши являлось его участие в скачках (бәйге): от его умений зависела победа в этих состязаниях, вместе с тем он, как мы уже отмечали, рисковал жизнью, поскольку было много непредвиденных ситуаций. К будущему участнику проявляли особое внимание, его угощали в доме уважаемого аксакала, высказывали в его адрес добрые пожелания [Токтабай, 2004, с. 56]. В военизированных, опасных для жизни играх, подростки и юноши не принимали участие.

Эмоциональные средства этикета (радость, веселье, любовь, удивление, смех, возбуждение, пренебрежение, печаль, уважение, скорбь, гнев, обида и т. д.) старались регламентировать в зависимости от времени, места, конкретной ситуации, пола и возраста. Хотя допускалось, чтобы дети проявляли эмоции, однако в семье им старались внушить, что нельзя громко выражать удивление, восторг, вздыхать (это означало печаль в личной жизни). В детях пытались нейтрализовать такие негативные качества, как обидчивость, вспыльчивость, склонность к печали, лени, пересудам и т. д., чтобы обезопасить их в будущем от непонимания окружающими.

Казахи считали, что в 14–15 лет жігіт достиг брачного возраста, поэтому он может стать хозяином юрты (он бесте – отау иесі). Юноша входил в пору молодости (жастық), продолжающейся до 24–25 лет, после чего по казахским представлениям наступали периоды зрелости мужчины (азамат) – с 24 до 36 лет – и полной зрелости – с 36 до 48 лет. Пятнадцатилетний мальчик начинал одеваться как юноша. Отличия в его одежде и в костюме мужчины сводились к тому, что наряд юноши облегал фигуру, а голова могла быть не покрытой, либо он мог также повязать на голову платок. У молодежи были в ходу шапаны, бешпеті, сшитые из сотканного из верблюжьей шерсти материала. Зимняя одежда отрока была легкой, поэтому, к примеру, волчью шубу (ішік) молодые люди до 25 лет не носили.

Мальчиков из среднего и бедного имущественных сословий с девяти лет привлекали в качестве подмастерьев в любых мужских делах, но с 15–16 лет их уже обучали мужским ремеслам на профессиональном уровне, это способствовало формированию у них династийных ремесленных навыков.

К юношам традиционно предъявляли высокие требования, старались обучить их многому («Джигиту даже семи умений мало»), чтобы подготовить к будущей жизни.

С этого возраста в неимущих семьях отроки уже пасли лошадей: «Лошадей у казахов пасут обыкновенно взрослые пастухи, у бедняков же, где лошади целого аула или, по крайней мере, несколько юртовладельцев ходят вместе, пастьба табунов поручается юношам обыкновенно не моложе 15, 16 лет. У достаточных казахов и у богатых пастухами бывают или их бедные родственники… или наемные взрослые родовичи-бедняки сызмала привыкающие к пастушеству как к ремеслу» [Фон Герн, 1899, с. 19].

При воспитании трудолюбия детей ориентировали на некоторые психологические установки, помогающие в достижении результата. Для этого повторяли различные пословицы и поговорки: «За работу надо браться с душой, тогда можно рассчитывать на успех»; «Лодырь спит до обеда, зевает до вечера»; «Лишившись овец, двор огородил»; «Лодырю каждый день праздник»; «Ленивому до печи пройти, как месячный путь пройти». Говорили также о значении своевременной предусмотрительности, необходимой для того, чтобы избежать негативных последствий и т. д. Пословицы, поговорки-пожелания были уже сложнее по смыслу. К примеру, сыну говорили: «Да не сядет твоя птица на дерево (имеется в виду, что птица сидит на дереве, пока не проголодается, до тех пор она бездельничает), да не будет твое дело зависеть от дурного человека».

Подобная информация оказывала косвенное воздействие на психику детей, заставляла их активизироваться и действовать по принципу противодействия негативу.

С сыном, достигшим пятнадцати лет, родители меняли тактику общения: сводили до минимума увещевания, начинали с ним советоваться из воспитательных соображений по разным жизненным вопросам, тем самым формируя в нем чувство ответственности и благоразумие. Даже если сын был единственным, родители воспитывали в нем мужественность, веру в себя, смелость в бою, осознание того, что предательство и трусость хуже смерти.

Важнейшим нравственным принципом, обусловленным необходимостью преемственности поколений, а также основным требованием казахского общества, вытекающим из идеологии культа предков, является беспрекословность послушания младшими старших и тех, кто пользуется уважением и авторитетом в силу своих личных качеств и заслуг. Этот принцип сохраняется до сих пор в казахской семье. Данные требования связаны с тем, что в казахском обществе носителями древних традиций и основ этнической культуры были и остаются пожилые люди – аксакалы, қария и другие. Они прививали молодым нормы этикетных правил, сохраняли в памяти и передавали потомкам исторические предания и легенды. Именно поэтому важное место в системе воспитания отводилось формированию у детей чувства почтения к старшим и предупредительного общения с ними. Весь комплекс отношений со старшими (сыйлау) включал множество кинетических и вербальных норм. Во многих казахских пословицах и поговорках содержатся этикетные нормы, касающиеся отношений со старшими: «Плохо, когда в присутствии отца держит речь сын, а в присутствии матери – дочь», «Когда смеются старшие, улыбаются младшие», «Нет шубы без ворота, а людей – без старшин» и т. д. Молодые люди не должны были садиться раньше старших, сидеть за столом выше их по отношению к почетному месту, начинать есть раньше старших, откидываться на сиденье или лежать (если не больны) в присутствии старших по возрасту. Запрещалось также перечить, возражать, грубить, давать поручения старшим, перебивать их разговор. Такие же правила соблюдали татары и башкиры [Султанов, 1982, с. 108].

Эти предписания должны были неукоснительно выполняться в семье, где особенным уважением пользовался отец. Ему оказывались в быту специальные знаки внимания: он первым умывался, высказывал решающее слово, а его распоряжения выполнялись немедленно [Кульсариева, 2001, с. 285].

Напоминая мальчику о сыновнем долге перед матерью, говорили: «Ты должен свою мать купать в молоке белой кобылице». Считалось, что это молоко обладает магическим свойством [Токтабай, 2004, с. 35]. Приезжая издалека, младший обязательно должен посетить старших (сәлем беру) [Кульсариева, 2001, с. 285]. Таким образом, с детства родители учат детей нравственным нормам, основывающимся не только на своем мнении, но и на воззрениях родственников и членов всего рода.

Молодому человеку нельзя пересекать дорогу старика, ему следует почтительно поздороваться с аксакалом и пропустить его вперед. При приветствии старших родственников мужского пола, а также пожилых женщин, юноши и мальчики подают обе руки. При общей беседе младший не должен перебивать старших или говорить без их разрешения, неэтично также громко говорить и смеяться, употреблять при старших элементы ненормативной лексики. Болтливость расценивалась как человеческий порок, и напротив, ценилась неспешная, сдержанная речь средней громкости, что свидетельствовало об уме и жизненном такте [Фон Герн, 1899, с. 6].

Молодой человек обязан был помочь старику сесть на лошадь, придержать ее за узду, поддерживая при этом старика. Недопустимым со стороны младших считались зубоскальство и шутки в адрес старших. Если молодой человек не согласен с мнением старшего, то он должен выразить это в форме непонимания или недоумения, отмечая противоречие между мнением старшего и общепринятым правилом. Считается недопустимым выражать свое несогласие прямолинейно, а тем более – грубо. Нельзя разговаривать на повышенных тонах с людьми пожилого возраста и даже смотреть на них сурово.

Запрещались шутки и розыгрыши по отношению к старшим, но согласно казахской традиции, всё это разрешалось в среде ровесников (құрдастар). Между молодыми сверстниками-мужчинами в соответствии с казахской этикой допускались даже шутки и розыгрыши, граничащие с жестокостью (к примеру, ложное сообщение о смерти). На это нельзя было обижаться, хотя такие шутки иногда приводили к стрессовым состояниям. Подобные отношения иногда переносились и на детей сверстников.

Дружба между молодыми родственниками, сородичами, товарищами и приятелями была многовариантной. Наиболее близкими, тесными, и вместе с тем – ответственными, были отношения между юношами, давшими клятву в вечной дружбе (жандос, тамыр), это было описано в первой главе. «Близких людей, вместе с которыми росли, дружили, называют «үзеңгiлес» (тот, чье стремя рядом), үзеңгiлес жолдас» [Токтабай, 2004, с. 68]. Согласно казахской традиции, среди сверстников (құрдас) мужского пола (преимущественно молодых), испытывавших симпатию друг к другу, были свободные отношения. Такого рода исключения из общих правил поведения отчасти были необходимы для некоторого расслабления при жесткой регламентации этикетных норм.

Мальчики и юноши сидели с расставленными ногами: так выражались уверенность, сила и принадлежность к мужскому полу, а сдвинутые вместе ноги указывали на мужскую неполноценность.

Чтобы не произошло негативное событие в семье, людям сознательного возраста запрещалось вслух удивляться.

У татар и башкир запрещалось громко разговаривать, если кто-то молится; детям нельзя было вмешиваться в разговор старших; восхищаться вслух каким-либо домашним животным [Султанов, 1982, с. 108], что, очевидно, могло привести к сглазу.

Казахская молодежь в праздники и при приеме гостей старалась получить как можно больше добрых пожеланий от старших (а лучше – от авторитетных) людей (Көп бата алу – жақсы), что, как было уже отмечено, считается гарантией благополучной и счастливой судьбы.

У казахов не принято было справлять день рождения, однако считалось, что нужно благодарить Всевышнего и мать за дарованную жизнь, в связи с этим день своего рождения считали удачным днем. В этот день можно начинать важную работу. Казахи говорят, что «Если в свой день рождения выедешь в путь, то тебе повезет» [Токтабай, 2004, с. 53].

Таким образом, можно отметить: переход представителей мужского пола из одной возрастной группы в другую осуществлялся бесконфликтно с проведением определенных обрядов, не приносящих физических страданий, т. е. инициации не несли за собой жестких пугающих испытаний, за исключением обрезания. Традиции, отмечающие возрастные стратификации и передаваемые из поколения в поколение, сопровождались непременно праздничным застольем, благопожеланиями, осыпанием и песнями. Плавные переходы из одной возрастной категории в другую предопределялись традициями. Жизнь в определенных возрастных рубежах была интересно-познавательной и перспективной для личности в молодом возрасте и авторитетной и почетной – в старшем и пожилом.

Этническую специфику казахского женского этикета для сравнительного анализа можно проследить по собранным в экспедициях материалам и данным по этикету народов Востока. В исследовании «Семантико-семиотический анализ традиционной культуры казахов» Н. Шаханова отмечает: «…повседневный обиход, традиционный быт и этикет являются текстами, несущими информацию о мировоззрении. В еще большей степени это относится к ритуальному поведению, в котором непосредственно объективируются мировоззренческие установки, выражаясь в словесной и действенной формах» [Шаханова, 1999, с. 8]. Данное определение можно отнести к вербальной интонации и традиционной кинесике казахских женщин.

Так, согласно этикету, им нельзя было нагибаться, поворачиваясь спиной к мужчине. Если нужно было что-то поднять, то женщина вначале приседала, брала вещь, а затем выпрямлялась. К такой кинесике девочек приучали с десятилетнего возраста, а в 12 лет она уже считалась невестой.

Большое внимание, как мы уже отмечали, уделялось гигиене, как части достоинства девушки. Помимо опрятности, ей следовало проявлять художественный вкус в цвете и деталях одежды. Девушка подчеркивала талию покроем камзола и поясом. Согласно казахской этике, она стеснялась отца и старших братьев, поэтому все пуговицы на ее одежде должны были быть застегнуты, а все части тела, кроме кистей рук – прикрыты.

Как мы уже отмечали, испытывала она также стеснение перед ними за свою грудь, поэтому по традиции ее сильно стягивали, поскольку, согласно казахской этноэтике, большая грудь в девичестве была недопустима. В аулах 20-летняя девушка считалась старой девой, поэтому она старалась не подчеркивать грудь и одевалась так, чтобы выглядеть еще не созревшей для брака.

Выставлять косы с украшениями напоказ девушкам разрешалось. Волосы они никогда не отрезали, их стригли при позоре – потере девственности. В народе говорят: обрезать волосы – лишиться головы («Шаш кескен – бас кескен»). Не подрезают волосы даже девочке: считается, что вместе с этим укорачивается ее счастье.

Согласно традиционному этикету, волосы девушки должны быть такой длины, чтобы ими можно было закрыть грудь. Девушки заплетали мелкие косички и соединяли их концы. При этом косы украшались всевозможными серебряными подвесками, среди которых были элементы в виде змеиных голов (жылан бас) [Левшин, 2009, с. 310], которые обладали магией защиты и, одновременно, были символом плодородия. В мыло для девушек добавляли можжевельник, содержащий эфирные масла.

В начале XX века незамужние казашки стали заплетать одну косу, а в советские годы – две косы, что раньше делали лишь после замужества. Чтобы быстро росли волосы, девочке давали есть сухожилия. Девушкам возбранялось закрывать лоб: «Құдай жарылқаған маңдайды жаппа» («не закрывай данный Богом лоб»). Существовали некоторые предписания относительно ухода за волосами. Их расчесывали только утром, так как вечером эту процедуру совершали с покойником. Считалось, что в волосах обитает часть души (жизненная сила), поэтому косы нельзя было стричь, а вычесанные волосы – бросать [Диваев, 1901, с. 56]. Существовали поверья, что, завладев чьим-нибудь волосом, можно завладеть частью его жизненной силы, а волосы людей другой национальности помогают при родах и болезнях [Ходыров, 1916, с. 11]. Среди казахов бытовало мнение, что волосы русского способны изгнать болезнь [Валиханов, 1961. Талисманы, с. 486]. Сходное представление о волосах, якобы заключающих в себе энергетический заряд человека, бытовало в традиционном сознании многих народов мира [Фрезер, 1980, c. 263–267].

Девочка была одета в такую же, как девушка, одежду только более скромную по декору. На голову девочке надевали тюбетейку. Амулеты и обереги всё еще присутствовали в ее костюме, на ней были немногочисленные и скромные ювелирные украшения. Девочке не надевали длинные серьги с подвесками, это указывало на ее половую зрелость и готовность выйти замуж.

Начиная с 12 лет, девочка не ходила босиком, она надевала нарядные туфли, ботинки, сапоги на каблуках с узким носком или мягкие сапожки на каблуках и снимала обувь только на ночь. Если обувь была кожаной, то ее декорировали серебряными бляхами, а если замшевой или бархатной – то вышивали канителью.

Женщине воспрещалось в летние дни ходить с непокрытой головой, но девушкам это позволялось.

С возрастом одежда девушек становилась нарядней: в платье преобладали красный и белый цвета, богаче украшались тюбетейки, ювелирных украшений становилось больше. На голову девочки не надевали платок белого или черного цвета: белый платок повязывают замужние женщины, а черный цвет – знак траура (в настоящее время мусульманки стали надевать в знак траура белый платок). Девушка надевала тюбетейку или красный платок. Если в XIX веке рукава платья были цельнокроеными, то на рубеже XIX и XX веков они стали втачанными. Платье было с воротником-стойкой и вышитой планкой, которая застегивалась на пуговицы. Подол девичьего платья украшался оборками, декорированными вышивкой и мелкими розетками, выполненными из ткани. Цвет платья был красным, белым или просто светлым, рукава у кистей были зауженными. В прохладное время носили камзолы с рукавами, а в летний период – без рукавов, при этом девичий камзол обычно облегал талию, подчеркиваемую нарядным поясом. На голове в теплое время носили тюбетейку цилиндрической формы с султанчиком из перьев филина, а в зимнее время девушки из богатых семей надевали теплую шапку с меховым околышем, украшенную на макушке перьями, а спереди – брошью со вставками из камней. Таким образом, при сохранении традиционности одежды девушка могла внести множество разнообразных нюансов (оборки, вышивка, аппликации золотистым или серебристым галуном, ювелирные украшения) в свой костюм. Соотнесенность красочности костюма с приподнятым эмоциональным состоянием отражена в казахском устном поэтическом творчестве. Так, в эпосе «Кыз Жибек» есть такие строки:

 
Шытырма көйлек етiнде,
Нұр сәулесi бетiнде
[Кыз-Жибек, 1958, с. 580]
(Вся празднично наряжена,
Вся радостью озарена)
 

Важнейшее значение в формировании эстетического визуального облика казахской женщины имеют ювелирные украшения. Ношение сверкающих золотом или серебром ювелирных украшений было прерогативой девушек. Украшения, подчеркивающие внешние достоинства девушки, придавали ей женственность и сексуальную привлекательность. Подвески (шолпы, шашбау) с кисточками из шнуров, вплетенные в косы, акцентировали длину и густоту волос; браслеты и кольца привлекали взор к запястьям и нежным пальцам девичьих рук; пояс подчеркивал изящество талии; ожерелье озаряло грудь и т. д. В момент дарения девушке тех или иных украшений обычно высказывались соответствующие пожелания. Если вручали украшения для кос, то говорили: «Шашың ұзын болсын, қалың болсын» («Пусть волосы будут густыми и длинными»), так как волосы считались важным признаком женского очарования. Когда дарили кольца и браслеты, то желали: «Қолың өнерлi болсын» («Пусть руки будут искусными»). Вдевая красивые серьги с длинными звенящими подвесками в мочки ушей, приговаривали: «Құлағың ауырмасын, жаманшылық естiме, бетiң ажарлы болсын» («Чтобы не болели и не слышали плохое уши, чтобы лицо было прекрасным»). Вручая пояс, желали девушке иметь тонкую талию. В эпосе «Кыз Жибек» тонкость талии отмечается как одно из достоинств девичьей красоты [Кыз-Жібек, 1958, с. 591].

В прежние времена девушка и молодая женщина не могла не иметь ювелирных украшений (особенно ожерелья), это считалось неприличным. Надев украшения, женщина чувствовала уверенность и защищенность, а без них ощущала себя словно раздетой. Вероятно, с этим представлением, а также с осмыслением ювелирных изделий в качестве маркера женского пола и их важной магической роли можно объяснить изображение ряда изделий (серег, браслетов, подвесок, нагрудных украшений типа өніржиек, свадебного головного убора невесты (сәукеле) с височными подвесками, амулетов типа бойтұмар) на поминальных стелах в Западном Казахстане [Аджигалиев, 1984, с. 475, 476]. Очевидно, через воспроизведение украшений, предназначенных для усопшей, на могильных памятниках осуществлялась передача их в иной мир.

До сих пор в традиционном быту существует мнение, что без ювелирных украшений девушка не может быть женственной. Отсутствие в женском костюме ювелирных изделий в традиционном сознании означало траур. Непременным женским украшением являлись ожерелья, отсутствие которых также означало траур. Такие же предписания существовали у арабов Южного Таджикистана: их женщинам (начиная от девочки и кончая старухой) нельзя было не носить ожерелья, что тоже означало пребывание в трауре [Мадамиджанова, 1995, с. 61].

Наличие украшений в женском туалете свидетельствовало о благополучной жизни хозяйки. В эпических произведениях встречается множество описаний женских ювелирных украшений:

 
Қыздар тағар мойнына
Қалампыр, маржан текшелеп
[Алпамыс батыр, 1958, с. 59]
(«Девушки украшают себя бусами из кораллов, нанизанных вперемешку с гвоздикой»);
Сұлудың қылығы бар неше түрлі
Қолына лагыл, жақұт, тағып журдi
[Камбар батыр, 1990, с. 213]
(«У красавицы много выходок разных, нанизала на руки рубин, яхонт и янтарь»);
Киiмi Баян қыздың бәрi – жiбек,
Алтын сырға, бiлезiк жаннан бөлек
[Қозы Көрпеш, 1958, с. 542]
 

(«Одежда девушки Баян вся из шелка, серьги золотые, дивные браслеты»).

Девушкам рекомендовалось не поднимать высоко голову и не смотреть прямо в глаза старшим родственникам, гостям, мужчинам. Ни в коем случае нельзя было перебивать старших при разговоре, а взгляд при них должен быть всегда потуплен. Большое значение в этикете придавалось выражению глаз девушек, а в присутствии старших, в особенности, мужчин, они никогда не смотрели на юношей откровенно.

Существовал этикет, связанный с положением рук. Запрещалось упираться ими в бока и класть их на голову (траурная поза). Соблюдались правила, касающиеся позы сидения девушек и молодых женщин. Они садились на одну поджатую ногу, а другую сгибали в колене. Как объясняют информанты, такая поза, изящная и этичная для женщин, была более удобной: при обслуживании гостей с нее быстрее можно было встать. Позволялось сидеть на обеих ногах, поджатых в сторону. Неприличным было закидывать ногу на ногу и охватывать колено сцепленными пальцами рук, по поверью это могло привести к одиночеству в будущем. Главная кинетическая особенность позы женщин – соединенные вместе ноги, воспринимаемые на психологическом уровне как показатель скромности и благочестия. Даже слегка разомкнутые ноги сигнализируют о готовности к интимным отношениям.

Девушкам нельзя было подпирать голову рукой (это могло привести к печали), сидеть спиной к старшему, громко зевать, глядя на людей (в этот момент можно «глотнуть» отрицательную энергию). Следует отметить, что в бедных слоях общества женщины в своих кинетических действиях были более свободными, так как им приходилось много работать.

Как мы уже отмечали, при приветствии посторонних мужчин, старших по возрасту, казахские девушки встают с места, выходят из помещения и делают легкий поклон, прижав по горизонтали руки к груди (правая сверху) со словами «Сәлеметсiз бе, амансыз ба?» («Здравствуйте»). Каракалпаки восьми-девятилетнюю девочку уже не показывают посторонним мужчинам, ее могут в этом возрасте засватать, а через пять-шесть лет отдать замуж [Этнографические очерки, 1969, с. 200]. В наши дни, если девушка сидит в машине, а взрослые идут к ней поздороваться, то она должна выйти из машины и стоя поприветствовать их.

Следует отметить, что в воспитании девочки прослеживается некая амбивалентность. С одной стороны, ее воспитывали чрезвычайно строго, мотивируя это желанием закалить перед вероятными трудностями в будущей жизни, замужестве. Родители старались воспитывать в девочке такие качества, как выдержанность, трудолюбие, скромность, а главное – непорочность. Смысл казахской поговорки «Қызға қырық үйден тыю» («Запрет девице от сорока семей») заключается в том, что за ее поведением наблюдают не только родители, но и родственники, соседи, односельчане. Они критически относились к ее манере поведения, предъявляя к ней особые требования.

В других семьях, щадя дочерей, относились к ним более мягко, баловали их. Считалось, что дочь в семье – гостья (қонақ), возможно, ее ждет нелегкая доля после замужества. Девочки всегда находились на левой, материнской, половине юрты, а девушки могли бывать и на правой, мужской, стороне. В этом выражалось уважение к дочери, достигшей возраста невесты, а с другой – с помощью магии данного пространства притягивалось замужество, и дочь переходила в другой, «внешний», мир. Дочерям на выданье позволялось сидеть за столом выше снох и даже выше старших братьев. На правой половине девушка могла вести себя более свободно: «Оң жақтың қызығын көрді» («Увидела и познала радости и удовольствия правой стороны») [Шаханова, 1998, с. 34], так родители способствовали формированию у дочери чувства собственного достоинства. Такое отношение диктовалось соображениями жизненного энергетического равновесия: счастливая и благополучная жизнь до замужества даст силы вынести возможные тяготы после него. В этом есть рациональное зерно: девушка не позволит мужу дурного отношения к себе, и в ней также сохранится запас психологической прочности. Все эти правила соблюдаются в тех семьях, где родители уважительно относятся друг к другу. В то же время девушкам внушали, что они находятся на попечении мужчины: отца, мужа, брата.

Благоразумные родители большое значение придавали воспитанию характера дочерей, стараясь сформировать у них позитивные внутренние качества, чтобы не попасть в неловкое положение перед сватами. В воспитательном процессе, помимо наставлений и замечаний, казахи придерживались суеверий и примет. В связи с этим считалось: чтобы дочь не была обидчивой (таких удача обходит стороной), ей не давали есть легкое животного, а чтобы не выросла легкомысленной, – мясо с копчиковой кости. Резко пресекались у дочерей проявления капризов, нервозности, истерик, в противном случае в период замужества, при значительном увеличении физических и эмоциональных нагрузок, у них могут случаться нервные срывы. Таких женщин называли долы қатын (злая женщина), жанжалшыл (скандалистка). Это могло вызывать негативное отношение к ней новых родственников и привести к разводу. К другой отрицательной женской характеристике относится безделье. Казахская пословица: Жақсы айелдің ұлы алтын бесікте жатады («У хорошей женщины сын будет в золотой колыбели») – призывает девушек стремиться к самосовершенствованию.

Как мы уже отмечали, при ссорах между братьями и сестрами последние не должны в порыве гнева даже ногой касаться братьев: за это девочкам придется платить своей несчастливой жизнью. С самого раннего детства, как мы уже отмечали, девочке внушали, что мужчина с медной головой лучше женщины с золотой.

Согласно казахским традициям, девушка должна быть вежливой, приветливой, в меру общительной, сдержанной и улыбчивой, радушно принимать гостей. Казахи ценили девушек, не нарушающих правил традиционной этики, но достаточно остроумных. Красноречие также считалось одним из достоинств девушки, именно поэтому, начиная с малолетнего возраста, производили магические действия, стимулирующие у мальчиков силу, а у девочек – красноречие. Так, при распределении вареного мяса девушкам отдают небо (таңдай), чтобы она была красноречивой. На первый взгляд это кажется противоречивым, поскольку согласно традиционному этикету женщина должна быть немногословной, больше слушающей, нежели говорящей. Тем не менее, согласно поговорке «муж – голова, а жена – шея», казахи совершенно справедливо оценивали роль женщины в семейной гармонии, ее способность убеждать мужа поступать и действовать разумно, а также правильно воспитывать детей. Красноречие – качество, высоко оцениваемое казахами, – считалось признаком ума. Умная мать была в состоянии воспитать успешных детей.

К непорочности девушки предъявлялись особые требования, а девственницам приписывались особые качества. К примеру: «У хакасов шаман при лечении женщины от бесплодия с помощью богини плодовитости Умай «Ымай идже» осуществлял обряд при участии девяти невинных юношей и семи непорочных девушек» [Этнография народов, 1984, с. 96]. Таким образом, непорочность приравнивалась к магической чистоте. Казахские женщины опасаются, что результатом ее согрешения может быть рождение детей с физическими или умственными недостатками, а у турок существует твердое убеждение: появление на свет уродливого ребенка – кара за грехи родителей [Серебрякова, 1980, с. 171]. Вместе с тем, В. В. Радлов отмечает, что киргизские (казахские. – Ш. Т.) женщины более свободны по сравнению с калмычками: они могут ездить друг другу в гости, участвовать в собраниях, праздничных мероприятиях, где для них ставится специальная юрта. Они не закрывают лица, состязаются с мужчинами в песенных импровизациях [Радлов, 1989, с. 314]. Относительную (по сравнению с другими восточными женщинами) свободу казашек описывают и другие исследователи: «Но, однажды выйдя замуж, прощайте, наряд и игры, особенно прощай, любезность, с которой они делают первые шаги в жизни, наперекор дамам наших цивилизованных стран! Их первая свобода имеет место в жизни с самопожертвованием и в работе, и солнце покрывает их этим чудесным цветом, который наши знатоки древностей любуются во флорентийских бронзовых статуях» [В странах, 1888, с. 13].