Текст книги "Необычайно умные создания"

Рано или поздно все всплывет

На следующий день Това сидит рядом с Барбарой Вандерхуф под феном в салоне красоты Колетт, который уже почти пятьдесят лет занимает одно и то же помещение на первом этаже, с выкрашенной в розовый цвет дверью, в центральной части Соуэлл-Бэй. Самой Колетт за семьдесят, как и Крючкотворщицам, но она отказывается уходить на пенсию и уступать салон молодым стилистам, которых нанимала на протяжении многих лет.

К счастью. Хотя Тову трудно назвать тщеславной женщиной, эту роскошь она себе позволяет. И никому другому она бы не доверила уложить ее волосы именно так, как надо. Несколько минут назад она наблюдала, как Колетт подстригает колючки Барб своими ловкими и бережными руками. Колетт действительно лучший парикмахер в округе.

– Това, дорогая. Как твои дела?

Барб наклоняется к ней настолько, насколько позволяет шлемообразная сушилка, слишком сильно выделяя голосом слово “дела”. Как будто заранее пресекая любую попытку Товы притвориться, что у нее все хорошо. Барбара всегда чувствует, когда ей привирают, и этой ее чертой Това не может не восхищаться.

Но еще Това гордится тем, что ей самой фальшь не свойственна. Она честно отвечает:

– Все в порядке.

– Ларс был хорошим человеком.

Барб снимает очки, оставляя их болтаться на шее на цепочке из бисера, и вытирает слезящиеся глаза уголком носового платка. Това борется с желанием усмехнуться. Она не в первый раз наблюдает, как Барбара норовит навязаться в чужую беду. Барб видела Ларса от силы несколько раз, в те ранние годы, когда они с Товой еще не начали отдаляться друг от друга.

– Он ушел без страданий, – говорит Това с уверенным видом, не уточняя, что это информация из третьих рук. Но женщина в “Чартер-Виллидж” крепко стиснула ее ладонь, сказав, что в конце Ларс не чувствовал боли.

– Это благословение – уйти без страданий, – говорит Барб, прижимая руки к груди.

– И условия там были неплохие.

– Да? – Барб склоняет голову. Это для нее новость. Това не рассказывала Крючкотворщицам о своей поездке в Беллингем, и, похоже, в кои-то веки Итан Мак хоть о чем-то умолчал, пока пробивал продукты в магазине.

– Да, я ездила за его вещами. Правда, их оказалось не так уж и много. Но это место чистое и ухоженное.

– Где он жил?

– “Чартер-Виллидж”. В Беллингеме.

– О! – Барб снова надевает очки и листает журнал, лежащий у нее на коленях. – Это не оно?

Она показывает занимающую целый разворот рекламу: фотография внушительной территории “Чартер-Виллидж” с неестественно зеленой лужайкой под безоблачным небом.

– Да, это оно.

Барб придвигает журнал ближе к носу и щурится, вглядываясь в мелкий шрифт.

– Смотри! Тут написано, что у них есть бассейн с морской водой. И кинотеатр.

– Правда? – Това не смотрит.

– И спа-салон!

– Там оказалось, конечно, роскошнее, чем я ожидала, – соглашается Това.

Вздохнув, Барб с пренебрежением захлопывает журнал.

– И тем не менее. Моя Энди никогда бы не отдала меня в дом…

– Конечно, нет. – Това кивает, ее губы складываются то ли в улыбку, то ли в гримасу.

Барб обмахивается журналом. Под сушилками становится жарко.

– Ну да.

Това берет с низкого столика рядом с сушилкой потрепанный номер “Ридерз дайджест” и делает вид, что читает оглавление. Естественно, она знает о бассейне с морской водой, кинотеатре и спа-салоне. Брошюра, которую она взяла из “Чартер-Виллидж”, лежит у нее дома на журнальном столике. Она прочитала ее по меньшей мере трижды.

– Идешь, Това? – доносится с другого конца салона жизнерадостный голос Колетт. Това поднимает свой космический шлем, берет сумку и вежливо прощается с Барбарой Вандерхуф, прежде чем отправиться доводить прическу до ума.

* * *

Этим вечером в кабинете Терри горит свет. Това просовывает голову в дверь, чтобы поздороваться.

– Привет, Това! – Терри машет ей рукой, приглашая войти.

На столе поверх стопки бумаг стоит белая коробка из-под еды навынос, а торчащие, как антенны, палочки воткнуты в жареный рис с овощами из единственного китайского ресторана в округе, который, как известно Тове, находится в Элланде. Это такая же коробка, как и та, что выманила осьминога из аквариума.

– Добрый вечер, Терри. – Това кивает.

– Присаживайтесь, – говорит он, указывая на стул напротив своего стола. Протягивает ей печенье с предсказанием в прозрачной обертке: – Не хотите? Мне всегда дают как минимум два, а иногда три или четыре. Не знаю, скольких людей, по их мнению, я мог бы накормить одной порцией жареного риса.

Това улыбается, но не садится, оставаясь в дверях.

– Вы очень добры, но нет, спасибо.

– Как знаете.

Он пожимает плечами, бросая печенье на захламленный стол. При виде этого стола – сваленные как попало вещи и разбросанные бумаги – у Товы всегда начинают чесаться руки. Когда она придет сюда позже со своей тележкой, то вытряхнет мусор из корзины и подметет пол. Время от времени она еще и проводит метелкой из перьев по трем рамкам, висящим на стене за столом. Маленькая дочь Терри на качелях на детской площадке. Терри, который обнимает за плечи пожилую женщину, свою мать, – темно-коричневая кожа, копна черных кудрей и такая же широкая улыбка, как у него. Невидимый ветерок приподнимает развевающийся рукав мантии Терри, а с уголка его шапочки свисает пурпурно-золотая кисточка. Рядом с фотографией висит диплом: степень бакалавра естественных наук, summa cum laude[3]3
  C отличием (лат.).


[Закрыть], в области морской биологии, присужденная Терренсу Бейли из Вашингтонского университета.

Такой фотографии на каминной полке у Товы нет. Эрик поступил бы в университет осенью, если бы той летней ночи никогда не было.

Терри берет палочки и подхватывает ими рис плавным, отработанным движением, и оно кажется Тове удивительно естественным для мальчика, который, как она знает, вырос на рыбацкой лодке на Ямайке. Молодые люди так легко все схватывают. Прожевав и проглотив, он говорит:

– Соболезную насчет вашего брата.

– Спасибо, – тихо говорит Това.

Терри вытирает пальцы о тонкую салфетку из того же ресторана.

– Итан рассказал.

– Ничего страшного, – отвечает Това. Должно быть, Итану трудно придумывать темы для разговора, пока он пробивает продукты. Видит бог, она бы возненавидела такую работу, когда приходится болтать весь день напролет.

– В любом случае я рад, что мы пересеклись, Това. Я хочу попросить об одолжении.

– Да? – Това поднимает глаза, радуясь, что он быстро сменил тему. Наконец хоть кто-то не пытается часами разглагольствовать о ее потере.

– Не могли бы вы сегодня протереть окна на фасаде? Только изнутри.

– Конечно, – отвечает она и добавляет: – С удовольствием.

Она говорит серьезно. На широких окнах в вестибюле всегда скапливается грязь, и прямо сейчас ничто не принесло бы ей большей радости, чем сбрызнуть их и тереть тряпкой по стеклу, пока не исчезнут все до единого пятна и разводы.

– Я бы хотел, чтобы фасад выглядел красиво, когда в выходные сюда придут толпы. – Терри с измученным видом проводит рукой по лицу. – Если не успеете помыть окна на всех этажах, не переживайте, ладно? Мы можем закончить на следующей неделе.

Четвертое июля – самый людный день в океанариуме. Когда Соуэлл-Бэй знавал лучшие времена, на набережной устраивали большой фестиваль. А сейчас сюда просто приходит очень много посетителей.

Това натягивает резиновые перчатки. Она и в насосных приберется, и окна на фасаде вымоет. Домой уйдет уже к ночи, но она никогда не возражала против того, чтобы задерживаться допоздна.

– Вы просто палочка-выручалочка, Това. – Терри одаривает ее благодарной улыбкой.

– Просто это хоть какое-то занятие. – Она улыбается в ответ.

Терри перебирает бумаги и беспорядочно разбросанные вещи на своем столе, и внимание Товы привлекает что-то серебряное. Тяжелый на вид зажим, стержень толщиной по меньшей мере с указательный палец Терри. Он рассеянно поднимает его и кладет обратно, как пресс-папье.

Но у Товы отчетливое ощущение, что это не пресс-папье.

– Могу я спросить, для чего это?

Това прислоняется к дверному косяку, в животе у нее зарождается тошнота.

Терри вздыхает:

– Похоже, Марцелл опять показывает фокусы.

– Марцелл?

– ГО.

Това не сразу расшифровывает аббревиатуру. Гигантский осьминог. И у него есть имя. Как она могла не знать?

– Я понимаю, – тихо говорит Това.

– Не знаю, как он это делает. Но в этом месяце я лишился восьми морских огурцов. – Терри снова берет зажим и держит его в сложенной горстью ладони, как будто взвешивает. – Думаю, он проскальзывает через этот маленький зазор. Нужно прикрепить какую-нибудь пластину к задней части аквариума, чтобы надеть эту штуку.

Това колеблется. Надо ли рассказать ему о коробках из-под жареного риса в комнате отдыха? Ее взгляд падает на зажим, который снова лежит поверх бумажного хаоса на столе. Наконец она говорит:

– Я не знаю, как осьминог мог выбраться из закрытого аквариума.

Формально это правда. Она не знает, как он это делает.

– Скользкая какая-то история, извините за каламбур. – Терри смотрит на свои часы: – О, а я, наверное, еще успею вечером в хозяйственный, если уйду прямо сейчас. – Он закрывает свой ноутбук и начинает собирать вещи. – Осторожнее на мокром полу, ладно, Това?

Терри всегда просит ее быть осторожной. Он боится, что она упадет, сломает бедро и отсудит у океанариума все до последнего цента, – по крайней мере, так говорят Крючкотворщицы. Това и представить не может, что когда-нибудь подаст на кого-нибудь в суд, и уж тем более на океанариум, но больше не утруждает себя спорами с подругами. А кроме того, она и так всегда осторожна. Уилл часто шутил, что осмотрительность должна быть ее вторым именем.

Она честно отвечает:

– Я всегда осторожна.

– Привет, дружище, – говорит она осьминогу. При звуке ее голоса осьминог выползает из-за камня и раскрывается, вспыхивая оранжевым, желтым и белым, как звезда. Он моргает, глядя на нее, и дрейфует к стеклу. Това отмечает, что его окрас выглядит лучше. Ярче.

Она улыбается.

– Сегодня тебя не очень тянет на приключения, да?

Он присасывается щупальцем к стеклу, и его вытянутая мантия на мгновение вздымается, как будто он вздыхает, хотя это невозможно. Потом он поразительно быстрым движением устремляется в глубину аквариума, по-прежнему не сводя глаз с Товы, и проводит кончиком щупальца по краю крошечной щели.

– Нет уж, мистер, и не думайте даже. Терри вас раскусил, – упрекает его Това и торопливо идет к двери, ведущей в насосную, откуда открывается доступ к задней части всех аквариумов вдоль этого участка стены. Войдя в крошечную сырую комнатку, она ожидает застать осьминога за попыткой сбежать, но, к ее удивлению, он по-прежнему в своем аквариуме.

– С другой стороны, ты мог бы провести последнюю ночь на свободе, – говорит она, думая о тяжелом зажиме на столе Терри.

Осьминог прижимается к заднему стеклу и тянет конечности вверх, как ребенок, просящий, чтобы его взяли на руки.

– Ты хочешь пожать мне руку, – догадывается она.

Щупальца осьминога кружатся в воде.

– Похоже на то.

Она подтаскивает один из стульев, задвинутых под длинный металлический стол, взбирается на него, стараясь не потерять равновесие, и теперь может дотянуться до крышки на задней части аквариума. Открывая защелку, она понимает, что осьминог, наверное, просто надеется ее перехитрить. Заставить ее снять крышку, чтобы сбежать.

Она решает рискнуть. Поднимает крышку.

Он качается в воде внизу, вальяжно раскинув во все стороны свои восемь рук, как причудливая звезда. Потом поднимает одну из них. Това протягивает ему свою руку, все еще покрытую бледными круглыми синяками с прошлого раза, и он снова обхватывает ее, как будто нюхает. Кончик его щупальца дотягивается до ее шеи и тычется в подбородок.

Она нерешительно дотрагивается до верхней части его мантии, как если бы гладила собаку.

– Привет, Марцелл. Тебя ведь так зовут?

И вдруг, так и не выпуская руку Товы, он резко дергает ее на себя. Това теряет равновесие, и на мгновение ей кажется, что он пытается затащить ее в свой аквариум.

Она наклоняется так сильно, что ее нос почти касается воды, а глаза всего в нескольких дюймах от его глаз, и его потусторонний зрачок такой темно-синий, что выглядит почти черным, – переливающийся стеклянный шарик. Они изучают друг друга, кажется, целую вечность, и Това понимает, что еще одна рука осьминога обвилась вокруг ее второго плеча и теребит ее свежеуложенные волосы.

Това смеется:

– Не растрепи. Я только сегодня утром была в салоне красоты.

Тут он отпускает ее и исчезает за своим камнем. Ошеломленная, Това оглядывается по сторонам. Он что-то услышал? Она дотрагивается до шеи, до холодного влажного пятнышка там, где было его щупальце.

Он опять появляется, всплывает на поверхность. В кончике одной из рук-щупалец зажат маленький серый предмет. Он протягивает ей его. Подарок.

Ключ от ее дома. Тот, что она потеряла в прошлом году.

1319-й день в неволе

Я нашел его на полу рядом с тем местом, куда она складывает свои вещи на время уборки. Мне не следовало его брать, но я не мог устоять. В нем было что-то знакомое.

Вернувшись в аквариум, я спрятал его в своем убежище, где уже лежало все остальное. Есть одно место, ложбинка в глубокой впадине моего камня, до которой не могут добраться даже самые усердные чистильщики аквариумов. Именно здесь я храню свои сокровища.

Какого рода сокровища в моей Коллекции? – спросите вы. Ну, с чего начать? Три стеклянных шарика, две пластмассовые фигурки супергероев, одно кольцо с изумрудом. Четыре кредитные карточки и одни водительские права. Одна заколка со стразами. Один человеческий зуб. Что вы смотрите с таким отвращением? Я же не сам его вырвал. Бывший владелец принес его с собой на школьную экскурсию и потерял.

Что еще? Серьги, множество непарных и ни одной пары. Три браслета. Два устройства, человеческих названий которых я не знаю. Наверное, это… заглушки? Люди засовывают их в отверстия своих самых маленьких детей, чтобы их успокоить.

За время моего заключения Коллекция увеличилась до солидных размеров, а я стал более разборчивым. В первые дни у меня было очень много монет, но сейчас они попадаются часто, и я больше их не собираю – только если они отличаются от других. Иностранная валюта, как говорите вы, люди.

Естественно, за эти годы мне попадалось множество ключей. Ключи в итоге оказались в той же категории, что и монеты. Как правило, я их не беру.

Но, как я уже сказал, именно этот ключ меня странным образом заинтриговал, и я чувствовал, что должен взять его, хотя и не понимал, что в нем особенного, пока позже тем же вечером не провел кончиком щупальца по его выступам. Я уже сталкивался с этим ключом раньше. Или, скорее, с точно таким же ключом.

Пожалуй, в этом отношении ключи совсем не похожи на отпечатки пальцев. Их можно скопировать.

Я нашел копию этого ключа, когда был еще маленьким. До того, как меня поймали. Он был прикреплен к кольцу и покоился на дне моря, среди того, что можно назвать разве что остатками от человека. Не кости и не плоть, конечно, поскольку они не продержатся долго, а резиновая подошва кроссовки, шнурок из искусственной кожи, несколько пластмассовых пуговиц, как от рубашки. Все эти вещи снесло течением под груду камней, и поэтому они сохранились. Должно быть, они принадлежат тому, кого она оплакивает.

Таковы секреты, которые хранит море. Чего я бы только не отдал, чтобы исследовать их снова. Если бы я мог вернуться в прошлое, я бы собрал все: подошву от кроссовки, шнурок, пуговицы и копию ключа. Я бы отдал все это ей.

Я сожалею о ее потере. Вернуть ей ключ от дома – это самое меньшее, что я могу сделать.

Не кинозвезда, но, возможно, пират

В девять утра Кэмерон дергает входную дверь “Деллз”, в глубине души ожидая, что она будет заперта. Но дверь широко распахивается. Он моргает, привыкая к тусклому свету.

Старина Эл, бармен, высовывает свою лысую голову из задней комнаты.

– Кэмерон, – говорит он, констатируя факт. Его густой голос звучит как в гангстерском кино, в нем столько итальянского и бруклинского колорита, что здесь, в Центральной Калифорнии, он почти комичен.

– Привет, – отвечает Кэмерон, забираясь на один из барных стульев.

В дальнем углу, сейчас заваленная ящиками из-под ликера, находится крошечная сцена, на которой играет “Мотыльковая колбаса”. Точнее, раньше играла, до того, как Брэд взял и все развалил. На краю бильярдного стола стоит древний радиоприемник, кривая антенна направлена в единственное замызганное окно бара. Из приемника ревет ток-шоу: мужчина и женщина с жаром спорят о процентных ставках и федеральном резерве или о какой-то другой скукотище.

– Как обычно? – Старина Эл бросает на стойку салфетку для коктейля.

– Не-а, я здесь не за этим. – Кэмерон делает паузу. – У меня есть к тебе предложение. Предложение по недвижимости.

Старина Эл опирается на раковину и скрещивает руки на груди, приподнимая бровь.

– Квартира наверху. – Кэмерон выпрямляется. – Та, которая свободна.

– И что?

– Я хочу ее снять. Я уже все прикинул. Я смогу расплатиться за первый месяц на следующей неделе, и…

– Подожди, – перебивает старина Эл, поднимая руку. – Нет, Кэм. Мне неинтересно.

– Но я не договорил!

– Мне неинтересно становиться арендодателем.

– Тебе необязательно быть арендодателем! Я… сам себе все арендодам. Ты даже не узнаешь, что я там.

– Мне неинтересно.

– Но там никто не живет!

– Меня это устраивает.

– Сколько ты хочешь? – Кэмерон достает из кармана толстовки мешочек и бросает на стойку. – Я могу заплатить. Видишь?

Взгляд старины Эла на мгновение задерживается на кучке спутанных украшений, но потом он качает головой и берет из раковины серую тряпку.

– Ты что, дом престарелых грабанул?

Кэмерон фыркает.

– Мне просто нужно где-то перекантоваться пару месяцев. Ну?

– Прости, чувак.

– Да ладно, Эл. Ты же меня знаешь! Я заплачу.

– Будем реалистами, Кэмерон. На обратной стороне твоего неоплаченного счета можно целый великий американский роман написать. И ты так и не вернул мне деньги за столик, который сломал в прошлом году, когда показывал свой маленький фокус и бросался со сцены.

Кэмерон морщится.

– Это был перформанс.

– Это был вандализм, но я милостиво его простил, потому что клиентам, похоже, нравится тот шум, который вы издаете, а еще потому, что твоя тетя моя близкая подруга. Но и у моего терпения есть пределы. Слушай, в этом городе даже плюнуть на десять футов нельзя, чтоб не попасть в очередной унылый домишко, где можно снять квартиру. Почему бы тебе не отнести свои фамильные цацки куда-нибудь туда?

– Ну, потому что. – Кэмерон не развивает мысль, как будто всем и так должно быть ясно, что проверка его репутации и кредитной истории ни к чему хорошему не приведет.

– Как знаешь.

Старина Эл пожимает плечами, вытирая тряпкой круги на барной стойке и время от времени отжимая мутную воду. Наконец он бросает тряпку обратно в раковину.

– Это вещи твоей матери, да?

– Да.

– И отдала их тебе тетя?

– Ага.

Бармен берет золотой теннисный браслет и подносит к глазам.

– Ну, некоторые вещи даже ничего так. – Потом он берет кольцо выпускника средней школы Соуэлл-Бэй 1989 года: – Ой, ты глянь. Их же больше не покупают на окончание, правда?

Кэмерон пожимает плечами. Ему-то откуда знать? Он так и не окончил школу, о чем старине Элу наверняка известно.

– Соуэлл-Бэй. Это же в штате Вашингтон, да?

– Вроде да, – отзывается Кэмерон. Не вроде, а точно. Он это нагуглил, конечно. Ну а дальше-то что? Наверняка его мамаша просто украла это кольцо, чтобы раздобыть денег на какую-нибудь из своих вредных привычек. Может, тот парень с фотографии был ее сообщником.

– Ты знаешь, я помню, как Джин ездила туда за ней.

– За кем?

– За твоей матерью.

– Ты о чем?

– Тебе тетя не говорила?

– Не говорила что? – Кэмерон выпускает из рук скатанную в шарик салфетку для коктейля, которую держал большим и указательным пальцами, и та падает на стойку.

Старина Эл вздыхает.

– В общем, все, что я знаю о Дафне, – это что она беспутная младшая сестра Джин. Насколько я понимаю, она сбежала из дома, когда училась в старших классах. Поехала на север, хрен его знает зачем. Вляпалась там во что-то. Джин пришлось с работы отпрашиваться, чтобы притащить сестру домой. Помню, она приходила сюда и рассказывала об этом.

– А-а. – Это все, что может сказать Кэмерон. В голове какое-то странное онемение.

– Ну вот так. – Старина Эл держит кольцо на ладони и слегка покачивает, как будто взвешивая. – Может, это ей бойфренд дал. Я вон свое в выпускном классе девушке подарил. – Лицо бармена медленно расплывается в улыбке. – Она носила его на цепочке такой длины, что оно у нее лежало прямо в самом сладком местечке, в ложбинке между сисек.

Кэмерон кривится.

– А может, оно все еще у нее, кто ее знает. Она мне его так и не вернула, когда мы расстались, – сипло бормочет бармен.

Дверь со скрипом открывается, по залу проскальзывает треугольник пыльного света, и входят два старика. Кэмерон узнаёт их – видел в городе. Дневная компания. Они кивают Кэмерону и садятся через несколько стульев от него.

Не дожидаясь просьбы, старина Эл распечатывает две бутылки с длинным горлышком и двигает их через стойку. Третьей бутылкой он машет в направлении Кэмерона:

– Хочешь? – И добавляет, уже немного мягче: – За счет заведения.

– Конечно. Спасибо.

Старина Эл слегка кивает ему с виноватым видом, как будто двухдолларовое пиво компенсирует его мудацкий отказ сдавать свою пустую квартиру. Потом он тихонько подходит к радио, выдергивает шнур и плотно наматывает его на кулак. Несколько секунд спустя начинает светиться музыкальный автомат в углу и из динамиков доносится бренчание гитары. Похоже, дневная компания любит музыку кантри, и “Деллз” официально начинает работу.

Кэмерон одним большим глотком выпивает ледяное пиво и вытирает столешницу, прежде чем выскользнуть за дверь.

* * *

Сообщество бывших учеников средней школы Соуэлл-Бэй, выпустившихся в 1989-м, на удивление активно в интернете – как полагает Кэмерон, все из-за того, что в этом году, через тридцать лет, состоится их встреча. Тридцать лет, совсем как ему. Его мать, видимо, забеременела тем же летом, когда они выпускались.

Кольцо от бойфренда. Кто из этих придурков сделал его мамаше ребенка?

Кто-то не поленился отсканировать и загрузить целую кучу фотографий на страницу, посвященную этой встрече. Охренеть, такое ощущение, что тут весь их выпускной альбом. Да уж, у стариков слишком много свободного времени. Кэмерон просматривает зернистые изображения, время от времени делая паузу, когда видит пушистые темно-русые кудри матери, но вообще-то он ищет кое-кого другого. Того парня с мятой фотографии, которая лежит рядом на кухонной стойке.

Он переворачивает кольцо. К его удивлению, на внутренней стороне есть едва заметная гравировка. ЭПОС. Средняя школа Соуэлл-Бэй… и эпос? Странная надпись, конечно. Вроде же самая обычная школа. И в альбоме никакого эпического дизайна не наблюдается.

Он продолжает просматривать отсканированные фотографии. Разные снимки подростков с пышными начесами и в убогих шмотках восьмидесятых, которые занимаются обычной школярской фигней и кривляются на камеру. Что-то привлекает его внимание: фотография его мамы, которую он никогда раньше не видел. Она стоит на пирсе, среди толпы, с каким-то парнем, который обнимает ее за плечи. Парень повернулся к ней и спрятал лицо в ее растрепанных ветром волосах, как будто целует ее в щеку, но это точно он, просто железно.

Пальцы Кэмерона внезапно становятся влажными, и он увеличивает изображение. Там подпись. Дафна Кассмор и Саймон Бринкс.

– Бинго. Саймон Бринкс.

Хриплый шепот, кажется, с трудом протискивается через голосовые связки. Кэмерон быстро открывает новое окно и вводит имя.

Страница за страницей результаты поиска рисуют четкую картину: известный застройщик в Сиэтле и владелец ночного клуба. Вот статья о его загородном доме в “Сиэтл таймс”. Вот фотографии с “феррари”. Охренеть.

А он неплохо так устроился, богатенький. Кучеряво живет.

Кэмерон коротко смеется и торжествующе вскидывает кулак.

Саймон Бринкс. Кэмерон бредет обратно в гостиную, опускается на идеальный диван Брэда и Элизабет и снова изучает фотографию, в которую было завернуто кольцо. Может этот человек быть его отцом? В конце концов, это же просто фотография, но раньше у него не было вообще никаких зацепок. Он разглядывает свою мать, ее беззаботную улыбку, ее развевающиеся на ветру волосы. Она, конечно, высокая и худая, почти выше Бринкса, который и сам вполне приличного роста. Но Кэмерон не может перестать смотреть на ее щеки, округлые и здоровые, почти пухлые, как у младенца. Это не та Дафна Кассмор из его воспоминаний, которую он всегда видел только изможденной и осунувшейся.

Он разглядывает задний план: там огромное кашпо, полное цветов. Нарциссы и тюльпаны. Значит, апрель. Может, март, а может, и май, но раз уж они цветут, очень высока вероятность, что фотография была все-таки сделана в апреле.

Кэмерон родился второго февраля. Он прикидывает срок. Может, он уже тоже есть на этой фотографии?

Все складывается.

– Эй! – кричит из коридора Элизабет. – Как все прошло в “Деллз”?

Кэмерон встает и идет за ней на кухню, по дороге рассказывая о своей неудачной попытке убедить старину Эла сдать ему квартиру и о том, как он нашел Саймона Бринкса и его “феррари”.

– Ты уверен, что это твой отец? – Элизабет начинает нарезать кубиками красный перец. На ужин будет фахитас. Она сокрушает горку маленьких красных кусочков, даже не утруждаясь следить за лезвием, которое опускается пугающе близко к кончикам ее пальцев. Кэмерон убил бы за такую уверенность в себе.

– А кто еще это может быть? – Кэмерон показывает ей фотографию: – Посмотри на этих двоих и скажи мне, что они не трахались.

Элизабет смотрит насмешливо.

– Да мало ли кто с кем трахается. Это ничего не доказывает.

– Но по срокам все идеально укладывается.

– А он хоть похож на тебя?

Кэмерон вглядывается в фотографию.

– С этой прической из восьмидесятых и не поймешь.

– Разве ты не гуглил информацию о нем целый день?

– Ну да, но сейчас-то он просто выглядит как обычный мужик средних лет. Как папаша.

– Ага, все папаши выглядят одинаково. – Элизабет закатывает глаза.

– Не в этом дело. Какая вообще разница? Я хочу сказать, если он поверит, что он мой отец…

– Ты же не можешь просто стрясти денег с какого-то случайного человека, потому что он был на фотографии с твоей мамой. – Элизабет высыпает перец на сковороду, и от него поднимается облако шипящего пара. – И вообще, разве ты не хочешь знать, правда ли это он? Разве ты не хочешь поддерживать с ним отношения?

– Ценность отношений преувеличена. – Он подбирает оставшийся на доске кусочек перца и кладет в рот. Перец на удивление сладкий.

– Так, значит, ты собираешься… что? Поехать в Сиэтл и найти его?

– Ну да. Почему бы и нет?

Кэмерон надеется, что она воспримет это как риторический вопрос, потому что есть миллион причин, почему ехать не надо. Во-первых, как он собирается туда попасть? Навряд ли Брэд одолжит ему свой пикап для поездки в такую даль.

– Думаю, это будет увлекательно.

– Ага.

Элизабет перегибается через собственный живот к холодильнику, достает фарш из индейки, вытаскивает из упаковки и бросает на сковородку.

– Если бы я не вынашивала этого пришельца, мы с Брэдом обязательно поехали бы с тобой. – Она помешивает мясо на сковородке, и та шипит. – Помнишь, когда мы были совсем маленькими, мы сочиняли истории о том, как нашли твоего папу? Ну, то есть, справедливости ради, мы-то думали, что он окажется там пиратом, или кинозвездой, или еще кем-то в этом роде. Боже, какие мы были смешные!

– Саймон Бринкс явно не кинозвезда, но пиратом вполне может быть. Мне плевать. Пусть себе остается загадкой, главное, чтобы согласился выплатить алименты на ребенка за восемнадцать пропущенных лет.

– А если ничего не выйдет, то Сиэтл, рассказывают, очень красивый.

– Да, конечно, – кивает Кэмерон. Красивый. Много деревьев. Какая ему разница? Западный Вашингтон – самое влажное место во всей Америке, а Саймону Бринксу предстоит еще и устроить там денежный дождь.

Элизабет достает из холодильника кувшин с лимонадом, наливает два стакана, пододвигает один к нему через стойку и поднимает второй:

– Ну, Кэмеврун. За неразгаданные тайны.

– За неразгаданные тайны. – Он чокается с ее бокалом.

* * *

В свою последнюю ночь в Калифорнии Кэмерон снова долго лежит без сна, и его лицо заливает холодный свет экрана.

В два клика он скачивает какое-то приложение для покупки билетов, которое видел в рекламе, их фишка в том, что они гарантируют самые низкие цены. Но работает же. Рейс “Джойджет” в Сиэтл вылетает из международного аэропорта Сакраменто в пять утра, то есть через три часа. Он успеет, если выйти из дома… ну, прямо сейчас.

Он торопливо вытряхивает вещи из зеленой сумки, перебирает их и закидывает обратно все свои боксеры, потом остальную одежду и мешочек с украшениями.

Как только сумка собрана, он возвращается к телефону. Скрестив пальцы в надежде, что кредитка пропустит оплату, он нажимает кнопку, чтобы забронировать билет.

Саймон Бринкс, если он действительно отец Кэмерона, заплатит за каждую драгоценную секунду отцовства, которую пропустил за последние тридцать лет.