Текст книги "В каждом сердце – дверь"

2. Мальчики-красавчики и гламурные девицы

Суми была не просто беспокойная, как все живые, даже по меркам живых она двигалась слишком быстро. Пока Нэнси вышла из комнаты, она уже пролетела половину коридора. Услышав шаги Нэнси, остановилась, оглянулась через плечо и нахмурилась.

– Шевелись, шевелись, шевелись, – поторопила она. – Не успеем дело сделать, обед нас нагонит раньше – плакали тогда наши сконы с вареньем.

– Обед что, наперегонки с тобой бегает? А если не догонит, ты обедаешь сконами с вареньем? – переспросила Нэнси, совершенно сбитая с толку.

– Не всегда, – ответила Суми. – И не часто. Честно говоря, пока еще ни разу. Но это может когда-нибудь случиться, если долго ждать, и я не хочу это пропустить! Обеды тут в основном унылые: мясо, картошка и все такое для здорового духа в здоровом теле. Скучища. Могу поспорить, твои обеды с мертвецами были куда веселее.

– Иногда, – согласилась Нэнси.

Да, бывало, там устраивали банкеты и пировали по нескольку недель подряд – столы ломились от фруктов, вина и темных, липких от сладости десертов. На одном из таких пиров она попробовала мясо единорога, и потом, когда легла спать, во рту все еще ощущался тонкий ядовитый привкус сладковатого мяса этого существа, так похожего на обыкновенную лошадь. Но обычно она ограничивалась гранатовым соком из серебряных кубков: ощущение пустоты в желудке помогало сохранять неподвижность. В Подземном царстве она быстро забыла, что такое голод. Там он был не нужен, и это была совсем невысокая цена за тишину, покой и танцы – за все, что она любила так беззаветно.

– Ну вот. Значит, ты понимаешь, как много значит хороший обед. – Суми снова зашагала маленькими шажками, чтобы не обгонять медленно идущую Нэнси. – Кейд тебе махом все исправит, все будет чики-пики – пирог из голубики, – сама увидишь. Кейд знает, где искать то, что надо.

– Кто это – Кейд? Не так быстро, пожалуйста.

Нэнси казалось, что она бежит со всех ног, стараясь поспеть за Суми. Ее движения были безостановочными и такими стремительными, что глаза Нэнси, уже приспособившиеся к Подземному царству, не могли за ними уследить. Это было все равно что бежать за огромной колибри, летящей в неизвестном направлении, и ее это уже страшно утомило.

– Кейд здесь давным-давно. Родители от него отказались. – Суми обернулась, подмигнула Нэнси через плечо, и по лицу у нее словно разбежались какие-то лучики. Никакими другими словами нельзя было описать это странное выражение: нос сморщился, кожа вокруг глаз натянулась, а улыбки не было видно. – Мои родители тоже от меня отказались, по крайней мере до тех пор, пока я не стану снова послушной девочкой и не выброшу из головы весь этот Абсурд. Отправили меня сюда, а потом умерли и теперь уже никогда не захотят вернуть меня назад. Я останусь здесь жить навсегда, и когда-нибудь Эли-Элеанор отдаст мне чердак в полное распоряжение. Буду лепить ириски на стропила и загадывать загадки новеньким.

Они подошли к лестнице. Суми запрыгала вверх по ступенькам. Нэнси более степенной походкой направилась следом.

– А всякие мошки-блошки-таракашки не наползут там в твои ириски? – спросила она.

Суми ответила на это взрывом хохота – вот теперь Нэнси увидела ее настоящую улыбку.

– Мошки-блошки-таракашки! Ты уже начала говорить аллитерациями! Кто знает, привиденьице, может, мы с тобой и подружимся и все будет не так уж паршиво. Ну, идем. У нас дел по горло, а время тут ни в какую не хочет двигаться в обратную сторону – назло, не иначе.

За лестницей была площадка, а за ней снова лестница. Суми тут же зашагала наверх, и Нэнси ничего не оставалось, как последовать за ней. За те дни, что она провела в неподвижности, мускулы у нее окрепли и могли часами удерживать вес ее тела. Некоторые думают, что силу дает только движение. Это заблуждение. Скала не слабее приливной волны, просто сила у нее… другая. Нэнси сейчас чувствовала себя такой скалой. Она поднималась вслед за Суми все выше и выше, пока сердце не заколотилось в груди как молот, а воздух совсем не перестал проходить в горло – она даже стала бояться, как бы не задохнуться.

Суми остановилась перед гладкой белой дверью, на которой висела только одна маленькая, почти вежливая табличка:

«ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Пояснила с усмешкой:

– Если бы он на самом деле хотел, чтобы никто не входил, то не стал бы ничего писать. Он же понимает, что для любого, кто хоть день пробыл в мире Абсурда, это как раз приглашение войти.

– Почему здесь все произносят это слово как географическое название? – спросила Нэнси.

Она начинала чувствовать, что ей бы не помешала какая-нибудь вводная лекция об этой школе, где можно было бы получить ответы на все свои вопросы, чтобы чувствовать себя хоть немного увереннее.

– Потому что это и есть название. То есть и да и нет. То есть без разницы, – ответила Суми, а потом постучала и крикнула: – Мы идем! – И толкнула дверь.

За ней оказалось что-то среднее между книжным магазином и портновским ателье. Всюду, где только можно, громоздились стопки книг. Вся мебель, сколько ее тут было: кровать, письменный стол, обеденный стол, – по всей видимости, тоже была составлена из этих стопок, не считая книжных полок вдоль стен. Они-то все-таки были деревянные – вероятно, из соображений прочности. Сверху на книгах штабелями были навалены рулоны ткани – от ситца и муслина до бархата и благородного тончайшего, переливчатого шелка. Посреди всего этого, на пьедестале из книжек в бумажных обложках, сидел по-турецки такой красивый юноша, каких Нэнси никогда в жизни не видела.

Кожа у него была золотисто-смуглая, волосы черные, а когда он поднял (с видимым недовольством) глаза от книги, которую держал в руках, Нэнси увидела, что глаза у него карие, а черты лица – идеально правильные. Было в нем что-то вневременное, будто он вышел в материальный мир из какой-нибудь картины. И тут он заговорил:

– Какого хрена ты тут опять забыла, Суми? – В его речи слышался оклахомский акцент, густой, будто слой арахисового масла на тосте. – Я же тебе еще в тот раз сказал: нечего тебе здесь делать.

– Ты просто злишься, что я лучше придумала систему расстановки для твоих книг, – невозмутимо сказала Суми. – Да и все равно ты это не всерьез говорил. Я твой свет в окошке, пропаду – сам же скучать будешь.

– Ты их расставила по цвету, и я потом неделями не мог доискаться где что. Я занят важным исследованием. – Кейд распрямил ноги и соскользнул со стопки книг. Одна книжка при этом свалилась, но упасть на пол не успела – он ловко подхватил ее. Потом повернулся к Нэнси: – Ты новенькая. Надеюсь, она тебя еще ни во что не втянула.

– Пока что только в чердачную дверь, – глупо сказала Нэнси. Щеки у нее вспыхнули, и она добавила: – В смысле, нет. Обычно меня не так легко во что-то втянуть.

– Она из тех, кто живет по принципу: замри, не шевелись, и, может быть, тебя не съедят, – сказала Суми и сунула Кейду в руки чемодан: – Вот, погляди, что ее родители устроили.

При виде ядовито-розового пластика Кейд приподнял брови.

– Ярко, – сказал он, чуть подумав. – Можно перекрасить.

– Сам чемодан – пожалуй. Но трусы-то не выкрасишь. То есть, вообще-то, можно, но они потом будут колом стоять, как будто в них нагадили, поди докажи, что это не так. – На секунду лицо у Суми просветлело. Когда она снова заговорила, слова звучали так четко, что слышать это от нее было неожиданно и почти жутковато: – Родители подменили ей всю одежду, когда отправляли в школу. Знали, что ей это не понравится, и все равно сделали по-своему. Там записка была.

– А-а… – протянул Кейд – до него вдруг дошло. – Еще одна. Ну ладно. Значит, простой обмен?

– Извини, но я не понимаю, что происходит, – сказала Нэнси. – Суми схватила мой чемодан и убежала. Я не хочу никого затруднять…

– Ты не затрудняешь, – ответил Кейд. Забрал у Суми чемодан и повернулся к Нэнси: – Родители иногда не хотят признавать, что все изменилось. Им хочется, чтобы мир оставался в точности таким, как раньше, до того, как их дети ушли навстречу приключениям и своей новой судьбе. А когда мир им не подчиняется, стараются силой втиснуть его в те же клетки, в которых держали нас. Кстати, я Кейд. Страна фей.

– Я Нэнси, а дальше, извини, не поняла.

– Я был в Стране фей. Три года там прожил, гонялся за радугами и рос не по дням, а по часам. Я убил короля гоблинов его собственным мечом, и он, испуская дух, провозгласил меня своим преемником – принцем гоблинов, наследником трона. – Кейд скрылся в лабиринте книг вместе с чемоданом. Его голос доносился из книжных завалов, и только по голосу можно было понять, где он сейчас. – Король был моим врагом, но он первым из всех взрослых разглядел, кто я такой. Весь двор Принцессы Радуги был возмущен до глубины души, и у первого же колодца желаний меня вышвырнули обратно. Я очнулся в поле посреди Небраски, снова десятилетним, в платье, которое было на мне в тот день, когда я провалился в Призму. – Это слово он произнес так, что было совершенно ясно: это Призма с большой буквы, название какого-то странного прохода или портала. Голос его болезненно дрогнул, словно каждый звук этого слова вонзался в него, как нож в живую плоть.

– И все-таки я не понимаю, – сказала Нэнси.

Суми театрально вздохнула:

– Он говорит, что провалился в Страну фей, это почти как Зазеркалье, только это территория Крайней Логики, которая зачем-то выдает себя за Крайний Абсурд, а на самом деле ничего подобного, у них там правило на правиле и правилом погоняет. Попробуй только нарушь – вжик! – Она чиркнула рукой по горлу. – Вылетишь вон, как прошлогодний мусор. Они-то думали, что утащили к себе девочку – феи обожают сманивать девочек, жить без этого не могут, дурная привычка, – а оказалось, девочка-то только снаружи, а на самом деле мальчик. Опа! Тут и сказочке конец. Вышвырнули его туда, откуда взяли.

– А-а… – протянула Нэнси.

– Ну да, – отозвался Кейд, выныривая из книжного лабиринта. Чемодана Нэнси с ним уже не было. Вместо него была ивовая корзина, а в ней – одежда милых сердцу Нэнси оттенков черного, белого и серого. – Пару лет назад тут жила одна девушка, она чуть не десять лет провела в мире фильмов ужасов «Хаммер». Все черно-белое, развевающееся, в кружевах, все исключительно викторианское. Похоже на твой стиль. Думаю, размер я правильно определил, а если нет, не стесняйся, заходи. Если нужно что-нибудь побольше или поменьше, скажешь. Корсеты, я так думаю, тебе ни к чему. Или ошибаюсь?

– Что? Э-э-э… – Нэнси оторвала взгляд от корзины. – Нет. В общем, не ошибаешься. Косточки через день-два начинают раздражать. Там, где я была, стиль ближе к… хм… к греческому, пожалуй. Или в духе прерафаэлитов[1]1
  Прерафаэлиты – английские поэты, художники и писатели второй половины XIX века, вдохновлявшиеся эпохой раннего Возрождения.


[Закрыть].

Разумеется, она лгала: она совершенно точно знала, какие стили были приняты в Подземном царстве, в этих восхитительных безмолвных чертогах. Когда-то она долго искала хоть какой-то намек на то, что кто-то еще знает, где искать эту дверь, перерыла весь Гугл, открывала ссылку за ссылкой в Википедии, пока не наткнулась на работы художника Уотерхауса и не расплакалась от неимоверного облегчения: наконец-то она увидела на людях одежду, которая не режет глаз.

Кейд кивнул с понимающим видом.

– Я занимаюсь обменом одежды и инвентаризацией гардероба, но могу сделать кое-что еще по индивидуальному заказу, – сказал он. – Это платно, потому что работы много. Но я беру не обязательно деньгами, можно информацией. Например, ты мне расскажешь про свою дверь и про ту страну, куда попала, а я могу сшить тебе пару вещиц – может быть, они тебе лучше подойдут.

Нэнси покраснела.

– Я с удовольствием, – сказала она.

– Супер. А теперь выметайтесь отсюда обе. Скоро обед, а я хочу еще книгу дочитать. – Улыбка едва уловимо мелькнула на его лице. – Всегда терпеть не мог оставлять историю незаконченной.

* * *

Спускаясь по лестнице, Суми поглядывала на Нэнси. Девушка крепко сжимала в руке корзинку с черно-белыми нарядами, а щеки у нее все еще были слегка розоватые. Этот цвет выглядел на ней почти непристойно, как что-то ужасно неуместное.

– Хочешь с ним перепихнуться?

Нэнси чуть с лестницы не упала.

Ухватившись для поддержки за перила, вся красная, она повернулась к Суми и пробормотала:

– Нет!

– Точно? Потому что вид-то у тебя был такой, как будто хочешь, а потом ты как-то сникла, как будто поняла, что ничего не выйдет. Джилл – вы с ней за обедом познакомитесь – тоже хотела с ним перепихнуться, пока не узнала, что он раньше был девочкой, и тогда стала говорить про него «она», пока мисс Эли не сказала, что здесь принято уважать чужую гендерную идентичность, и еще нам всем пришлось выслушать бредовую историю про девочку, которая раньше жила на чердаке, она на самом деле была радугой, а потом умудрилась оскорбить Короля Неба, и ее оттуда вытурили. – Суми на секунду умолкла, перевела дух и продолжила: – Это было жутковато. Мы-то знаем только тех, кого отсюда занесло туда, а оказывается, бывают еще люди, которых заносит оттуда сюда. Может быть, стены вообще не такие уж непроницаемые, как мы думаем.

– Да, – сказала Нэнси, уже владевшая собой. Она двинулась дальше. – Я совершенно точно не хочу… вступать с ним в сексуальные отношения, и его гендерная самоидентификация вообще не мое дело. – Кажется, она правильно подобрала выражения. Когда-то эти слова были ей знакомы, пока она не ушла от этого мира и его сложностей. – Это касается только его и тех, с кем он захочет или не захочет быть вместе.

– Если ты не хочешь трахаться с Кейдом, пожалуй, стоит на всякий случай тебя предупредить, что я уже занята, – жизнерадостно объявила Суми. – Он фермер, выращивает сахарный хлопок для сахарной ваты на окраине Королевства. Он мой возлюбленный, и мы когда-нибудь поженимся. Или поженились бы, если бы я не попала в изгнание. Теперь работать ему в поле одному, а я вырасту и буду думать, что он мне просто приснился, и, может быть, когда-нибудь дочь моей дочери придет на его могилу с лакричными цветочками и помолится за упокой его души.

Голос у нее ни разу не дрогнул, даже когда она говорила о смерти того, кого называла своим возлюбленным. Нэнси искоса взглянула на нее, пытаясь догадаться, серьезно она говорит или нет. С Суми ведь не поймешь.

Они подошли к двери в их общую комнату, и тут Нэнси наконец решилась.

– Дело не в том, свободна ты или нет, – сказала она, открывая дверь и направляясь к своей кровати. Поставила на пол корзину с одеждой, надо будет потом рассмотреть все как следует: размеры, ткани, – но в любом случае это лучше того, что осталось у Кейда. – Я этим вообще не занимаюсь ни с кем.

– Ты что, дала обет целомудрия?

– Нет. Обет – это выбор. А я асексуальна. Я вообще ничего такого не чувствую.

Она подумала бы, что это отсутствие сексуального желания и привело ее в Подземное царство, ведь кто только не называл ее «снулой рыбой» и «ходячим трупом», пока она ходила в обычную школу вместе с обычными подростками, но среди тех, с кем она повстречалась в этих великолепных чертогах, полных призраков, тоже не нашлось людей ее ориентации. Они хотели секса так же горячо, как и живые. Повелитель мертвых и Леди Теней излучали такую страсть, что весь дворец озаряло и согревало ее светом.

Нэнси чуть улыбнулась своим воспоминаниям, но тут заметила, что Суми все еще смотрит на нее. Она покачала головой:

– Просто… ну, не чувствую, и все. Я могу оценить чью-то красоту, могу почувствовать романтическое влечение, но на этом все и заканчивается.

Суми хмыкнула и отошла на свою половину комнаты. Потом сказала:

– Ну ладно. А тебя будет напрягать, если я буду мастурбировать?

– Что, прямо сейчас? – Нэнси не сумела скрыть ужас в голосе. Не от мысли о мастурбации – она просто представила, что эта почти еще незнакомая девушка прямо сейчас снимет штаны и примется за дело.

– Ну фу! – Суми сморщила нос. – Нет, я вообще говорю. Ну, например, ночью, когда фонари еле светят и лунные дьяволы расправляют крылья во все небо, а девичьим пальчикам не терпится вспахать свою делянку.

– Замолчи, прошу тебя, – слабо запротестовала Нэнси. – Нет, я не буду против, если ты будешь мастурбировать. Ночью. В темноте. И не будешь мне об этом рассказывать. Я ничего не имею против мастурбации. Просто смотреть не хочу.

– Вот и предыдущая моя соседка тоже не хотела, – сказала Суми, и, кажется, на этом тема была закрыта, по крайней мере для нее.

Она вылезла в окошко, оставив Нэнси наедине с ее мыслями, пустой комнатой и новым гардеробом.

Почти минуту Нэнси смотрела в окно, за которым уже никого не было, а потом опустилась на кровать и закрыла лицо руками. Она-то ожидала, что в школе будет много таких, как она, таких же тихих и серьезных, так же мечтающих вернуться в свои покинутые страны. А тут… Эта Суми и все эти люди, сыплющие направо и налево техническими терминами, которые неизвестно что обозначают.

Ей казалось, что она плывет домой по морю без карты. Ее отправили обратно в тот мир, где она родилась, чтобы она вернулась, когда будет полностью уверена… но такой неуверенности, как сейчас, она еще никогда не чувствовала.

* * *

Обедали внизу, в танцевальном зале, отдельном просторном помещении, казавшемся еще больше благодаря отполированному мраморному полу и сводчатому потолку, как в каком-нибудь соборе. Нэнси остановилась в дверях, ошеломленная размерами комнаты и видом новых соучеников – за столиками они казались игрушечными. Мест тут было человек на сто, если не больше, а учеников – всего сорок. Такие маленькие, а пространство вокруг – такое огромное.

– Никогда не стой между мной и едой, – сказала Суми, проталкиваясь мимо нее.

Нэнси потеряла равновесие и запнулась о порог у входа в зал. Наступила резкая тишина: все повернулись к ней. Нэнси застыла. Это была единственная тактика защиты, которой она обучилась в Подземном Царстве. Если стоять неподвижно, призраки тебя не заметят и не отнимут твою жизнь.

Чья-то рука опустилась ей на плечо.

– А, Нэнси, вот и хорошо, – проговорила Элеанор. – Я надеялась перехватить тебя по дороге к столу. Будь умницей, проводи старушку и помоги сесть.

Нэнси повернула голову. Элеанор переоделась к обеду, сменив ярко-оранжевые брюки и радужный свитер на роскошное платье прямого покроя из вареного муслина. Оно было кричаще-ярким. Нэнси было больно на него смотреть, почти как на солнце.

Однако она все-таки взяла пожилую женщину под руку, не сумев придумать, что еще тут можно сделать, не нарушив приличий.

– Ну, как вы с Суми, поладили? – спросила Элеанор по пути к столикам.

– Очень уж она… резкая, – ответила Нэнси.

– Она провела почти десять лет субъективного времени в мире Крайнего Абсурда. Ты привыкла стоять неподвижно, а она привыкла никогда не оставаться без движения, – сказала Элеанор. – Там, где она жила, остановиться – значит погибнуть. Очень похоже на ту страну, где была я, так что я ее понимаю лучше других. Она хорошая девочка. Дурного ты от нее не наберешься.

– Она водила меня к мальчику по имени Кейд, – сказала Нэнси.

– Да? Это немного не в ее духе – вот так с ходу устраивать знакомства… разве что… Что-то не так с твоей одеждой? В чемодане оказались не те вещи, что ты уложила?

Нэнси промолчала. Покрасневшие щеки и опущенный взгляд говорили сами за себя.

Элеанор вздохнула:

– Я напишу твоим родителям и напомню, что они сами доверили мне решать вопросы, связанные с твоим лечением. Все, что они выложили из твоего чемодана, мы получим по почте до конца месяца. А пока, если тебе что-то понадобится, можешь опять обращаться к Кейду. Чудный мальчик, настоящие чудеса творит своей иголкой. Не знаю даже, что бы мы без него делали.

– Суми сказала, что он был в мире какой-то Крайней Логики? Я все еще не понимаю, что это значит. Вы все то и дело произносите эти слова с таким видом, как будто они всем известны, но я их никогда не слышала.

– Понимаю, голубушка. Сегодня вечером у тебя терапия, а завтра – ориентирование с Ланди, вот она тебе все и объяснит.

Подойдя к столику, Элеанор выпрямилась и высвободила руку. Дважды хлопнула в ладоши. Все разговоры смолкли. Все сидящие в зале ученики – большинство сидели поодаль друг от друга, некоторые сбились в тесные группки, куда, похоже, никому постороннему ходу не было, – повернулись к ней с ожидающим видом.

– Добрый вечер всем, – проговорила Элеанор. – Многие из вас наверняка уже слышали, что у нас новая ученица. Это Нэнси. Она будет жить в комнате с Суми, пока одна из них не попытается убить другую. Если хотите сделать ставки на то, кто кого убьет, обращайтесь, пожалуйста, к Кейду.

Девичий смех. Да, тут были, как заметила теперь Нэнси, почти сплошь девочки. Помимо Кейда, который сидел один, уткнувшись носом в книгу, в зале было всего три мальчика. Странно, школа совместная, а такой перекос. Нэнси ничего не сказала. Элеанор обещала ей какое-то ориентирование – может быть, там ей все и объяснят и никакие расспросы не понадобятся.

– Нэнси еще только привыкает заново к этому миру после своего путешествия, так что будьте, пожалуйста, помягче с ней в первые дни. Вы когда-то были такими же. – В голосе Элеанор едва уловимо прозвучала стальная нотка. – Когда она будет готова присоединиться к вашим буйным игрищам и людоедским забавам, она вам скажет. А теперь ешьте все, даже если не хотите. Мы с вами в материальном мире. В наших жилах течет кровь. Вот и постарайтесь, чтобы и дальше текла.

Она отошла, и Нэнси осталась без якоря.

Буфетная стойка с едой тянулась вдоль стены. Нэнси направилась к ней, морщась при виде мясных блюд и запеченных овощей. Это все равно что камни в животе таскать – такая нестерпимая, немилосердная тяжесть. Наконец она положила на тарелку виноград, ломтики дыни и немножко творога. Взяла еще стакан клюквенного сока и повернулась, ища глазами свободное место за столиками.

Когда-то она отлично с этим справлялась. Она никогда не была в числе самых популярных девушек в школе, но разбиралась в этой игре недурно, умела в нее играть, и играла хорошо: умела определять температуру в комнате и находить безопасные отмели, где ее не снесет бойким течением хулиганок и приставал и в то же время нет риска захлебнуться в соленом прибое, где беспомощно бултыхаются изгои и тихони. Она помнила то время, когда это было чрезвычайно важно. Иногда даже хотелось найти дорогу обратно к той девушке, которую волновали такие вещи. Но чаще она невыразимо радовалась тому, что это невозможно.

Мальчики – все, кроме Кейда, – сидели кучкой, фыркали в молоко, пуская пузыри, и смеялись. Нет, только не к ним. Одна группка сбилась вокруг девушки такой поразительной красоты, что Нэнси не могла толком разглядеть ее лицо: глаза слепило. Другая – вокруг большой чаши для пунша, наполненной какой-то конфетно-розовой жидкостью, из которой они все украдкой потягивали. Тоже не то. Нэнси огляделась еще раз, заметила наконец единственную безопасную гавань и направилась к ней.

Суми сидела напротив двух девушек, совершенно не похожих друг на друга и одновременно похожих как две капли воды. На тарелке у нее было навалено что попало, без всякого разбора. Кусочки дыни в мясной подливке перемешаны с жареной говядиной, политой вареньем. От этого зрелища у Нэнси даже в животе екнуло, но все-таки она поставила свою тарелку рядом с тарелкой Суми, кашлянула и спросила для порядка:

– Здесь не занято?

– Суми как раз рассказывала, что ты самая скучная картонная кукла, какую только можно встретить в этом мире или в любом другом, и нам всем остается тебя только пожалеть, – сказала одна из незнакомок, поправляя очки и поворачивая голову к Нэнси. – Похоже, ты как раз в моем вкусе. Садись, пожалуйста, разбавишь скуку за нашим столиком.

– Спасибо, – сказала Нэнси и уселась.

Незнакомки были просто на одно лицо, однако выглядели совершенно по-разному. Даже удивительно: карандаш для век и скромно опущенные глаза или очки в тонкой оправе и стальной взгляд – и одинаковые черты сразу делаются различными, индивидуальными. Обе были светловолосые, узкоплечие, с веснушками на переносице. Одна в белой рубашке на пуговицах, джинсах и черном жилете – вид одновременно старомодный и ультрасовременный; волосы у нее были собраны сзади в хвост, просто и по-деловому. Единственным ее украшением был галстук-бабочка с мелким рисунком из значков «биологическая опасность». Другая – в воздушном розовом платье с глубоким вырезом и невероятным количеством кружев. Волосы у нее были завиты в легкие кудри величиной с консервную банку и перехвачены сзади розовой лентой. Такая же лента была повязана на шее вроде чокера. Обеим по лицу можно было дать лет по восемнадцать-девятнадцать, а вот по глазам – гораздо больше.

– Я Джек, это сокращенное от Жаклин, – сказала та, что в очках. Показала на ту, что в розовом: – А это Джилл, сокращенное от Джиллиан, потому что наших родителей следовало бы по суду лишить права давать имена своим детям. А ты Нэнси.

– Да, – сказала Нэнси, не зная, какого ответа от нее ждут. – Рада с вами познакомиться.

Джилл, которая не шелохнулась и не произнесла ни звука с того самого момента, как Нэнси подошла к столу, взглянула на ее тарелку и сказала:

– Ты мало ешь. На диете?

– Нет, не совсем. Просто… – Нэнси замялась, потом покачала головой и сказала: – Желудок не работает – дорога, стресс и все такое.

– А я кто – стресс или все такое? – спросила Суми, подцепила вилкой липкий от варенья кусок мяса и бросила в рот. Договорила с набитым ртом: – Должно быть, и то и другое вместе. Я личность гибкая.

– А я на диете, – гордо объявила Джилл. На тарелке у нее не было ничего, кроме тонких ломтиков еле-еле поджаренного мяса, некоторые – совсем красные и сочащиеся кровью, практически сырые. – Я ем мясо через день, а в остальные дни – шпинат. У меня в крови столько железа, что любой компас среагирует.

– Это… э-э-э… замечательно, – проговорила Нэнси и оглянулась на Суми в ожидании помощи.

Всю жизнь она имела дело с девушками, сидящими на диете. Но вряд ли кто-то из них стремился таким образом повысить уровень железа в крови. Обычно они хотели талию потоньше, кожу получше и бойфрендов побогаче, а катализатором служила глубоко укоренившаяся нелюбовь к себе, которую им привили, пока они были совсем маленькими и даже не понимали еще, в какую трясину их затягивает.

Суми проглотила мясо:

– Идут на бойню Джек и Джилл, несут в кармане ножик. Свалился Джек и лоб разбил, и Джилл свалилась тоже.

У Джек сделалось страдальческое лицо.

– Терпеть не могу этот стишок.

– И совсем не так все было. – Джилл с сияющей улыбкой повернулась к Нэнси. – Мы попали в очень милое место и встретили там очень милых людей, и они нас очень любили. Но начались кое-какие проблемы с местными властями, вот нам и пришлось вернуться сюда на время для нашей же безопасности.

– Помнишь, что я тебе говорила? Не злоупотребляй словом «очень», – напомнила Джек. Голос у нее был усталый.

– Джек и Джилл тоже совсем, совсем дурочки, – сказала Суми. Ткнула вилкой в ломтик дыни и забрызгала столик мясным соусом. – Думают, что вернутся назад, а на самом деле они никогда не вернутся. Их двери уже закрылись. Тем, кто потерял невинность, в мир Крайней Логики и Крайнего Зла хода нет. Злу не нужны те, кого уже не испортишь.

– Я ничего не понимаю из ваших разговоров, – сказала Нэнси. – Логика? Абсурд? Зло? Что все это значит?

– Это вроде сторон света… ну, почти, – объяснила Джек. Наклонилась ближе, провела указательным пальцем по мокрому кружку от донышка стакана и начертила на столешнице крест. – Вот так называемый реальный мир – север, юг, запад и восток, так? Так вот, насколько мы успели убедиться, в большинстве портальных миров это не работает. Поэтому мы используем другие названия: Абсурд, Логика, Зло и Добро. Есть еще промежуточные направления, они могут вывести куда угодно или вообще в никуда, но основные – вот эти четыре. Большинство миров принадлежат Крайнему Абсурду или Крайней Логике, а кроме того, каждый из них имеет в основании тот или иной градус Зла или Добра. Удивительно, но очень часто миры Абсурда относятся к Добру. Похоже, на настоящее зло у них не хватает концентрации внимания, максимум – на легкое озорство.

Джилл покосилась на Нэнси:

– Хоть что-то стало понятнее?

– Не сказала бы, – призналась Нэнси. – Я никогда не думала, что… Ну, знаешь, я читала в детстве «Алису в Стране чудес» и ни разу не задумалась о том, каково было Алисе, когда она вернулась туда, откуда пришла. Наверное, она просто пожала плечами и вернулась к прежней жизни. А я так не могу. Каждый раз только закрою глаза – и я уже в своей настоящей постели, в своей настоящей комнате, а это все только сон.

– Не чувствуешь себя дома, да? – мягко спросила Джилл.

Нэнси покачала головой и сморгнула слезы.

Джилл дотянулась через весь столик и погладила ее по руке:

– Потом будет легче. Совсем легко не будет, но болеть станет поменьше. Давно ты здесь?

– Чуть меньше двух месяцев.

Семь недель и четыре дня с тех пор, как Повелитель мертвых сказал, что она должна быть полностью уверена. Семь недель и четыре дня с тех пор, как дверь ее комнаты открылась в тот самый подвал, из которого она ушла давным-давно, в том самом доме, который, как ей казалось, она покинула навсегда. Семь недель и четыре дня с тех пор, как родители, услышав ее крик, поняли, что в доме кто-то есть, и прибежали вниз, грохоча каблуками по ступенькам, и накинулись на нее с никому не нужными объятиями и причитаниями о том, как они переживали, когда она пропала.

Они считали, что ее не было полгода. По одному месяцу за каждое зернышко граната, проглоченное Персефоной в начале сотворения мира. Для нее прошли годы, а для них – месяцы. Они до сих пор думают, что она красит волосы. До сих пор думают, что она когда-нибудь расскажет им, где была.

Много чего они до сих пор думают.

– Потом будет легче, – повторила Джилл. – Мы здесь уже полтора года, но надежды не теряем. Я поддерживаю уровень железа в крови. Джек ставит свои опыты…

Джек ничего не сказала. Просто встала из-за столика и ушла, бросив недоеденный обед.

– Мы за тобой убирать не будем! – крикнула Суми с набитым ртом.

Но все равно убрали, конечно. Что им еще оставалось?