Текст книги "Уличное кунфу"

Наиболее сложные виды упражнений с палкой предусматривали быстрые кручения шеста, чтобы сбить с толку противника, при этом создавалась «мертвая зона» для его атак. Пословица гласила: «Упражняясь с палкой, держи руки и плечи округлыми, тело и палка сливаются воедино, сила стремится в кончик палки, а ветер так и свистит».

Палки изготовлялись из разных пород дерева: твердые породы использовались обычно для коротких палок, которыми можно было даже блокировать меч, слегка подворачивая палку и снимая таким образом силу удара по круговой траектории. Длинные палки делались из гибкого дерева – орешника, иногда использовался бамбук. Они были легки и хорошо ложились в руку, что позволяло стремительно вращать их, не рискуя выпустить палку. Гибкими концами палок монахи Шаолиньского монастыря могли отбивать стрелы. При вращении палка не должна была останавливаться ни на мгновение, на каждую позицию ног приходилось по нескольку движений палкой, боец мог атаковать, падая, напрыгивая сверху, поворачиваясь спиной и откидывая тело назад. Палка должна «приклеиваться» к телу, то есть не отрываться от него больше чем на расстояние согнутой руки. Нередко перед употреблением палки вымачивались в особых растворах, придававших им прочность.

Помимо большой палки-шеста, существовала средняя палка цимэйгунь – палка, высота которой доходила до бровей, и малая палка – дубинка – шоусяозыгунь длиной в предплечье бойца. Одним из наиболее сложных видов является трехзвенная палка (саньцзегунь) – три короткие палки, соединенные между собой цепью. Это оружие требовало не менее пяти лет обучения обращению с ним и позволяло не только наносить удары, но и производить захваты и удушения.

Каждая местность, каждый уезд имели свои потаенные методы владения палкой, большинство стилей до сих пор изучает технику обращения с одним из видов палки в качестве основного компонента школы, нередко возводя исток своих комплексов к Шаолиньскому монастырю.

Постепенно некоторые методы шаолиньского кунфу приходили вместе с бродячими усэнами в деревни, тайные общества, на народные праздники. Несколько менялась и сама форма кунфу, упор мог делаться на театрализованный аспект выполнения таолу. К тому же монахи, следуя заповедям боевой добродетели, крайне редко полностью показывали свое искусство, а удостоившиеся этого, конечно же, не раскрывали свое знание перед односельчанами.

Игровой ритуал, смысл которого исторически был заложен в кунфу, позволил развиться особой форме народных боевых искусств – театрализованным представлениям. Исключительно прикладной смысл кунфу в этом случае постепенно утрачивался, зато на смену ему приходил другой – момент ритуального единения вещей и сущностей в одном действии, например, в ударе или махе палкой. Кунфу, несущие в себе оттенок сакральности, позволяли проводить целые празднества, при которых публика не делилась на артистов и зрителей. Это было всеобщее действо, где каждый понимал другого через символ и движение.

В XIV в. широкое распространение получили народные праздники, проходившие в виде много-красочных представлений, на которых местные бойцы демонстрировали свое мастерство. Поводом для такого представления мог послужить храмовый праздник, праздник годового цикла, ярмарочный день. Сотни людей одновременно в разных концах площади разыгрывали различные сцены: кто ходил по канату, кто лазал по шесту, демонстрировались акробатические трюки, поединки на палках, выполнялись таолу. Кунфу обретало не только интимно-потаенное (как это было в школах кунфу), но и празднично-театрализованное звучание. На площадях оно становилось более зрелищным, одновременно утрачивая свою метафизическую глубину образа, который автоматически предлагался участниками этих празднеств, но, в сущности, до конца ими не понимался.

Народные праздники обычно проходили в виде шествия, поэтому их часто называли «ходячие сборища» (цзохуэй). Демонстрация кунфу занимала на них столь важное место, что их просто именовали сборищами боевых искусств (ухуэй). Самым грандиозным считалось столичное представление, проводимое в 1—15-х числах 4-го и 5-го месяцев. Это представление репетировалось заранее, и к участию в нем приглашались наиболее отличившиеся бойцы и знатоки кунфу.

Участники разделялись на две группы. Первая – актеры – демонстрировала свое умение в боевых искусствах; вторая – обслуга – несла жертвенные деньги, театральные костюмы, сундуки с кладью, так как актеры могли переодеваться прямо на ходу во время представления. Во время остановок один человек из обслуги вонзал в землю треугольные флажки по четырем углам импровизированной площадки, на которых было написано название того представления, которое будет показано.

На площадках демонстрировались не только театрализованные действа, но и устраивались своеобразные выставки масок, фарфора, других изделий местных мастеров. Однако наибольшее количество публики привлекала, естественно, демонстрация кунфу, так как это была реальная возможность увидеть мастеров, известных на весь Китай. Одним из самых ярких было представление с шаолиньской палкой, во время которого демонстрировались одиночные комплексы и парные бои. По воспоминаниям очевидцев, эти выступления были столь многолюдны, что головы людей напоминали бурлящее море, многие залезали на плечи соседям, стараясь увидеть то, что происходит на площадке.

Под удары в гонги проходило другое красочное представление кунфу – «Палка пяти тигров». Разыгрывалась сцена боя императора Чжао Куаниня, большого знатока боевых искусств, с пятью тиграми. В сценке участвовали пять человек, трое из которых были вооружены палками. Артисты были одеты в красочные костюмы, лица ярко разрисовывались, надевались парики и наклеивались бороды. Самым массовым было представление с восковыми шестами – палками, изготовленными из ясеня и отполированными до блеска. Комплекс с палкой показывали иногда одновременно несколько десятков человек и сотни палок вздымались как одна. Ошибки исключались – публика наизусть помнила содержание сценок, многие зрители были искушены в кунфу, и ошибающегося могли ждать большие неприятности. Выступать на таких представлениях считали за честь самые большие мастера, однако в основном в столице выступали наиболее отличившиеся офицеры императорской гвардии.

В деревнях представления кунфу были менее красочны, но и менее формализованы. Нередко представление превращалось в свободные поединки, и известны случаи, когда во время храмовых праздников некоторые участники были травмированы или даже погибали. Однако это было другое кунфу, нежели то, которое существовало в школах или сектах. Прежде всего, оно отличалось целевой направленностью. Демонстрация кунфу перед публикой особое внимание уделяет форме исполнения, ее сложности и отточенности каждого приема. В школах кунфу речь шла о постоянном преодолении этой формы, о форме вне форм, прозрении абсолютной тайны за предельно ясным движением. Для этого большое количество людей лишь мешало, хотя, несомненно, истинных мастеров не смущали внешние факторы. Мир кунфу как бы сходился во всей своей полноте и интенсивности в светлом и чистом сознании подлинного мастера, для остальных же людей он представлялся в своей косвенной форме, например, в виде демонстрации таолу или показе подвигов жесткого цигун – разбития камней на груди и конечностях, безболезненных приемов ударов мечом в живот и пикой в горло и многих других.

Кунфу внутри единого объема внешней формы как бы распадается на два направления, различные по своему внутреннему смыслу, или, точнее, по глубине постижения внутренней сути. С одной стороны, это закрытые школы, секты, индивидуальные мастера, с другой – многочисленные дворы боевых искусств (гуань), где тренировалось иногда до сотни человек, обширные праздники и демонстрации приемов. Неискушенному наблюдателю они могут показаться похожими, нередко было, что выполнялись одни и те же таолу и даже произносились одинаковые наставления. Но произносились они разными учителями и перед разными учениками, поэтому в кунфу вопрос «Кто делает?» всегда важнее вопроса «Что делает?». Именно таким образом обычные поклонники боевых искусств, которые жили миллионами в деревнях, отличались от небесного таланта (тяньцай) – истинного прирожденного ученика, а наставники кунфу, обучавшие население, – от пресветлого учителя (минши).

Большинство методов и стилей разрабатывались внутри школ, только они могли обобщить и сохранить тот глубокий смысл, который подразумевал собой каждый стиль. Дворы боевых искусств использовали формы, а иногда и методы их преподавания, однако не имели каналов передачи этой традиции. В частности, каждая школа, большинство из которых образовывалось в рамках семейных структур, имела свои генеалогические хроники, которые всегда позволяли соотнести ученика с первоучителем. В хроники включались и наставления учителей, и зачастую само понятие «школа» определялось именно по наличию таких источников мудрости. Они были не обязательны к прочтению, но обязательны к сохранению и почитанию. Трактаты служили своеобразным символом школы.

Даже сейчас, когда в КНР ведется огромная работа по упорядочению кунфу и предпринимаются попытки сохранить эти записи, дабы они не канули в Лету после смерти мастеров, учителя редко отдают их государственным организациям, считая это делом недостойным. В настоящий момент известно лишь несколько таких трактатов по стилям, которые можно назвать сравнительно полными. Это, например, канон тайцзицюань, часть шаолиньских архивов. Однако никто не может даже предположить, каковы эти хроники в полном виде и что они скрывают (или открывают?).

Когда же реально впервые шаолиньские монахи продемонстрировали свое необычайное мастерство? До начала XIV в. кунфу широко практиковалось в народной среде в виде отдельных боевых упражнений, а также гимнастическо-оздоровительных систем, относящихся к даосским истокам, однако, кроме легенд, история не донесла до нас ни единого факта о существовании какого-либо конкретного стиля, соотносящегося с Шаолиньским монастырем. Тем не менее косвенные данные позволяют предположить, что активная практика боевых искусств в монастыре началась еще в XIII в., а к началу XIV в. существовали уже особые монашеские отряды, набранные из Шаолиньсы.

С начала династии Мин (1368–1644) и в течение почти двух столетий на приморские провинции Китая регулярно совершались набеги японских пиратов. Нередко в результате этого оказывались разоренными целые уезды и деревни. У местного населения не хватало собственных сил для отражения набегов опытного в бою и хорошо вооруженного противника. Государственная администрация вяло реагировала на просьбы местных жителей и некоторых патриотически настроенных чиновников оказать помощь, прислав отряды регулярной армии. Организованную борьбу с японскими пиратами возглавил один из самых талантливых полководцев за всю историю Китая, прекрасный знаток боевых искусств, автор ряда трактатов по кунфу Ци Цзигуан (1528–1587).

Формируя армию, Ци Цзигуан обратил свой взор к знатокам кунфу, проживающим в разных регионах Китая. Не случайно в то время распространилась пословица: «Один боец кунфу справится и с десятью врагами, а десять бойцов кунфу могут обратить в бегство целую армию!» Многие знатоки кунфу, народные мастера обучали местные отряды самообороны, созданные в деревнях для защиты населения от бандитов, сопровождения караванов с товарами. В последующие периоды китайской истории эти отряды нередко перерастали в крупные объединения миньтуаней – деревенские ополчения, где все члены обязаны были владеть приемами кунфу, а сами отряды сохранились до середины XX в. Во времена Ци Цзигуана деревенские войска были невелики и включали от 5 до 100 человек. О многих бойцах кунфу из этих отрядов рассказывали необычайные истории: одни могли лишь взглядом расколоть камень, другие ловили рукой шарики из самострела, третьих не могли сдвинуть с места десяток силачей.

В Хэнани существовали два таких отряда. Первый отряд носил название «бойцы маохулу» – «бойцы с черными бородами». Его члены, среди которых было много угольщиков, в основном владели коротким оружием и цюаньфа, поэтому и получили прозвище «бьющие руки». В провинции Шаньдун деревенские войска предпочитали длинные шесты и назывались «руки-длинные шесты». В области Сюйчжоу прославились бойцы, стреляющие без промаха, за что их и прозвали «руки-стрелы».

Особой славой пользовались монашеские войска – сэнбин, состоявшие большей частью из буддийских бродячих монахов. По традиции все они считались в народе выходцами из Шаолиньского монастыря и звались шаолиньским воинством, хотя, как утверждают источники, собственно выходцев из Шаолиньсы в них никогда не было больше двух-трех человек. Зачастую к ним примыкал различный бродячий люд, лодочники, угольщики, беглые солдаты. Шаолиньское воинство действовало сообща с отрядами маохулу на территории Хэнани, и вместе они составляли достаточно грозную силу – две-три тысячи бойцов кунфу. К ним приезжали для обмена опытом знатоки боевых искусств из других провинций, порой считалось, что обучаться в монашеском отряде – все равно что получать знания в самом Шаолиньском монастыре.

Как же случилось, что государственная администрация позволила монахам иметь собственные боевые отряды, более того, сам Ци Цзигуан прибегал к их услугам? Впервые монашеское воинство появилось после славного участия монахов в восстановлении на престол императора Ли Шиминя. Во время похода на запад, предпринятого императором Сяо Уди (532–534), в путь отправились более пяти тысяч человек, монахи же поддерживали их продовольствием, оружием и людьми. В сунский период был создан отряд из монахов-бойцов, называемый «отряд почитаемой победы». Вместе с ним был создан и детский отряд – «отряд чистой победы», где готовились будущие мастера боевых искусств.

Монашеское воинство не раз оказывало услуги уездным правителям в борьбе с разбойниками, хотя нередко бывало, что и сами монахи уходили в леса и горы, присоединяясь к боевым молодцам. Усэны (монахи-бойцы) ничем не отличались от профессиональных воинов, а во многом даже и превосходили их. Тренируясь столь же регулярно, как и солдаты, монахи владели многими секретами психической саморегуляции, столь необходимой для сохранения в бою хладнокровия и ясности сознания. Усэны были воинами в высоком смысле этого слова. Не существовало ни единой частицы их души, которой бы не коснулось влияние кунфу – глубокого сплава гуманности и мудрости, эстетического видения мира и мастерского владения своим телом и психикой.

Поддержка монахов в борьбе с японскими пиратами значила очень многое и в политическом плане, так как народ, зная, что усэны участвуют в военном походе, и почитая их, присоединялся к армии. Ци Цзигуан, сам с детства занимаясь кунфу, понимал, сколь эффективно может быть в бою монашеское боевое искусство, и обратился к ним с просьбой о помощи. Наставники монашеского воинства дали согласие, а его отряды возглавил монах-боец Юэкун, чье имя в переводе означало «Месяц в небесной пустоте».

Трудно сказать, какова была численность этого войска. Средневековый автор Гу Тинлин в своей хронике «Записки знаний о каждом дне» («Жичжилу») говорит, что за Юэкуном пошло более 30 человек.

По другим данным, их было 27 человек, некоторые авторы говорят о сотнях человек, а то и о тысячах монахов. Путаница происходила еще и потому, что под шаолиньское монашеское воинство подпадали все монахи, а то и некоторые миряне – поклонники буддизма, которые присоединились к армии Ци Цзигуана.

Например, в «Хрониках борьбы с японскими пиратами» («Фэйбянь чжи») можно прочитать о шаолиньских монахах, пришедших из провинции Шаньдун, то есть оттуда, где в то время Шаолиньского монастыря не существовало. Собственно шаолиньских монахов в славном воинстве было, по-видимому, лишь два человека – Тяньюань и сам Юэкун. Правда, и они сумели поссориться, поспорив, кто же все-таки из них является истинным последователем шаолиньского искусства. Тяньюань недвусмысленно обвинил Юэкуна в самозванстве: «Я являюсь истинным шаолиньским монахом. А ты откуда явился? Может быть, ты хочешь стать выше меня?!»

Монахи принципиально не носили с собой никакого оружия, кроме традиционного монашеского посоха. Боевые же посохи усэнов были сделаны из железа и весили около 15 кг, а их длина составляла иногда свыше 2 м. Владение таким оружием не оставляло сомнений в физической силе монахов и опровергало мнение, что буддийский монах был в большинстве случаев человеком немощным, занимающимся в основном духовными поисками.

Монахи-бойцы поразили в сражениях с японцами даже бывалых профессиональных воинов. Сохраняя полное спокойствие и даже не меняясь в лице, они вступали в сражение сразу с несколькими противниками. Однажды во время боя к Юэкуну подскочил, пританцовывая и вращая двумя мечами, японский бандит. Монах сидел, погрузившись в созерцание, не двигаясь. В тот миг, когда меч уже был занесен над его головой, Юэкун стремительно взвился в воздух и сверху ударил нападающего железным посохом, размозжив ему голову.

Монахи провели более ста сражений с японцами. Вскоре армия Ци Цзигуана очистила от японских пиратов приморские провинции Чжэцзян, Гуандун и Фуцзянь. Участие шаолиньских монахов в этих сражениях не только принесло им славу, но и повысило уважение к кулачному искусству.

До этого времени среди теоретиков воинского искусства было распространено мнение, что цюаньфа не предназначено для использования в крупномасштабных сражениях, где в ход пускаются мечи, копья, алебарды, трезубцы. Оно полезно для защиты от разбойников да еще в качестве метода физического воспитания. Профессиональные воины, хотя и активно практиковали цюаньфа, смотрели на него как на малое искусство, подобное театрализованным представлениям. В одной из книг, посвященной воинскому искусству династии Мин, прямо об этом сообщалось: «Способы кулачного искусства кажутся неприемлемыми для техники ведения больших сражений. Вместе с этим движения руками и ногами приучают трудиться тело и конечности. Это является начальным этапом введения в настоящее искусство».

Однако события 1553 г. показали обратное – театрализованный вид кунфу приобретало лишь в руках имитаторов внешней формы. Искусство духа не поддается имитации, а достигается путем долгой и методичной тренировки, что и делали монахи. «Формы кулака» сплавлялись с тренировкой духа. «Тело и сердце есть не более чем единая сущность. Когда они соединяются, их проявления могут быть безграничны», – писал китайский автор того времени. Это выгодно отличало шаолиньскую школу от некоторых других школ кунфу, где основной упор делался на ритуализированные и малоэффективные в бою движения, хотя и способствовавшие нравственному и физическому здоровью.

Цель кунфу выходила далеко за рамки прикладного применения каких-либо приемов в бою, ведь речь шла прежде всего о передаче традиции изначальной цельности мастерства и интенсивной полноты его реализации. Не случайно говорили: «Исток кунфу лежит в сердце».

На юге Китая широкое распространение получили стили кунфу, которые народная традиция связывает с южным Шаолиньским монастырем. С первого взгляда здесь все ясно: большинство северных стилей боевых искусств оформилось под влиянием мастеров северного Шаолиньсы, а в районах к югу от реки Янцзы широкое распространение получили стили и школы, берущие свое начало от монастыря в провинции Фуцзянь, их основателями являются несколько монахов – старших братьев, бежавших от преследования маньчжуров.

Такую версию можно повсеместно встретить как в западной, так и в советской литературе. Однако простота, с которой традиционное мифологическое сознание концентрировало все кунфу в два центра – северный и южный, хотя и подходит для устных рассказов в китайском духе, но не совсем корректно в плане научной истины. Прежде всего в глаза бросается явное несоответствие: стили на юге Китая были распространены еще в XVI в., а активная практика кунфу в южном Шаолиньском монастыре началась лишь в конце XVII – начале XVIII в.

В чем же конкретно состояло различие южных и северных стилей? Действительно ли только в разных центрах возникновения? Или, может быть, в сугубо технических особенностях? Не случайно в Китае распространена поговорка: «На севере – ноги, на юге – руки», говорящая о том, что на севере больше преобладают удары ногами, удары в прыжках, южане же предпочитают удары руками. Хотя подобные технические отличия, несомненно, существуют, но между самими северными или южными стилями зачастую встречаются различия не меньшие. Думается, что ответ здесь заключен в другом, прежде всего – в традиционном противопоставлении севера и юга в сознании китайцев.

Издавна в сознании китайцев Поднебесная империя делилась на два огромных региона, естественной границей между которыми служила река Хуанхэ. Многие известные китайские мыслители пытались либо найти сугубо внешние различия между южанами и северянами, либо объяснить разницу в их происхождении. Известный китайский политический деятель Лян Цичао считал, что культурное обособление юга и севера объясняется тем, что в Китае реки текут с северо-запада на восток, поэтому и духовное единство между населением этих районов недостижимо. Он же утверждал, что развитие китайской культуры шло с севера на юг, поэтому северяне более образованны и обладают быстрым умом. Существовали и прямо противоположные мнения. Естественно, что противопоставление севера и юга затронуло все стороны духовной жизни Китая, в том числе и кунфу.

Еще в XIV в. на юге существовала активная практика кунфу, использовались здесь и характерные виды оружия, например, дубина, на одном конце которой была булава, на другом – короткий меч. Однако процесс упорядочения стилей шел в этих местах крайне медленно. Не произошло и столь тесного слияния боевых искусств с основными философскими принципами даосизма или буддизма, так как количество этих философских школ было в этих районах значительно меньшим, чем на севере.

Приход на юг хакка – выходцев с севера со своими, зачастую уже четко структурованными стилями, школы которых обладали эффективными способами поддержания непрерывной и интенсивной традиции передачи учения кунфу, заставил южан задуматься над собственным боевым наследием. Естественно, что этот процесс происходил неосознанно, однако существование мощных школ кунфу северных направлений требовало объективно параллельных структур, не уступающих ни по духовному содержанию, ни по боевому мастерству, ни по письменной традиции (что весьма немаловажно для китайской школы кунфу).

У подавляющего большинства таких школ-учений организационным стержнем было преподавание боевых искусств. Разнясь по внешней форме, они говорили об одном – цельности внутренней природы человека, достигаемой через гармоничное сочетание духовного и физического в момент предельной реализации человеческого в человеке. Далеко не каждый постигал это, но интуитивное ощущение внепредельного и внепонятийного в кунфу присутствовало в рассуждениях даже малограмотных крестьян, повторяющих услышанное за мастером.

В основном преподавание кунфу было сосредоточено в рамках одной семьи. Поэтому многие северные стили, получившие распространение на юге, назывались по именам этих семей. Они стали известны под общим названием Хаккацюань – кулак пришлых. Постепенно хаккацюань стал представлять собой не компиляцию стилей различных семей, но единую школу, вобрав из этих стилей наиболее эффективные приемы и методики подготовки. Широко использовались падения, кувырки и атаки с земли, короткие, резкие удары ногами. Высокие исходные позиции и большое количество передвижений отличало хаккацюань от стилей кунфу, практикуемых местными жителями.

Слияние многих стилей в единый хаккацюань произошло сравнительно поздно, приблизительно в середине XIX в., однако и после этого долгое время продолжали сохраняться и аутентичные семейные стили, не потерявшие своих характерных особенностей. До сих пор в южных районах Китая, а также в Малайзии существует стиль чжуцзяцюань – учение семьи Чжу, или, на местном диалекте, чука. Он назывался также «стиль глаза феникса» – фэнъяньцюань. Такое название произошло от основного «оружия» в этой школе – кулака с выставленной вперед второй фалангой указательного пальца. Короткие, быстрые удары, наносимые по болевым точкам соперника, рукам и ногам, передвижения по сложной траектории должны были предрешить исход поединка.

В настоящее время все стили, распространенные на юге, объединены под общим названием «нань-цюань» – «южный кулак». Однако их единство скорее внутреннее, ибо по форме исполнения, по методам тренировки они существенно различаются. Сформировались стили в провинциях Гуандун, Фуцзянь и других – каждый со своими характерными чертами.

Наибольшую известность получили пять стилей из Гуандуна – хунцзя, лицзя, моцзя, цайцзя, люцзя. Их преподавание началось даже на Западе, которое ведется под их гуандунскими названиями (хунгар, лигар, могар, люгар, чойгар), правда, в подавляющем большинстве случаев преподаватели не очень хорошо представляют, как выглядит тот стиль, который они пытаются выдать за создание китайской духовной культуры.

Наиболее известный из всех стилей на юге – хунцзя. В отличие от северных шаолиньских стилей, где важнейшим способом обороны считался мягкий уход, в хунцзя удар соперника отражается мощным блоком руки или даже подстановкой наименее уязвимой части тела под удар, например, плеча.

Для такой тактики боя использовались два типа движений. Первые – длинные удары руками, удары предплечьями с полной выпрямленной в локте рукой, глубокие стойки предназначались для атаки. В обороне же использовались короткие удары руками, блоки предплечьями, рукой, согнутой в локте, отводящие блоки руками наружу, высокие позиции. Особо отрабатывались удары и блоки предплечьями, называемые мостами в наньцюань. Для этого ими наносились удары сначала по деревянным столбам, обмотанным соломой, затем солома снималась. Одновременно с этим во время занятий жестким цигун ци направляется в предплечья, создавая некую защиту от внешних воздействий. Один из принципов хунцзя гласит: «Используй ци, чтобы стимулировать движение физической силы». Нередко при атаках издается громкий крик, призванный способствовать выбросу силы.

Долгое время искусство крика держалось в секрете, ибо фактически это был не простой звук, но определенная циркуляция ци. В зависимости от особенностей движений изменялись и тональность крика, и его артикуляция. Например, при коротких движениях мостами – предплечьями – издавался низкий звук, при мощных, жестких, рубящих или давящих движениях – гневный крик. Растянутые широкоамплитудные движения сопровождались горестным криком. При движениях аиста издавался крик «ху», а при нанесении ударов «лапой тигра» – крик «ху-хуа».

Техника выполнения упражнений основывалась на подражании движениям различных животных: дракона, змеи, тигра, леопарда, аиста, льва, слона, лошади, обезьяны, барса. Каждое движение характеризовалось своим способом дыхания и концентрацией внимания на образе данного животного, а также зависело от манеры ведения боя. Например, в комплексах тигра большую роль играли захваты и удары «лапой тигра» – ладонью с широко расставленными и немного согнутыми пальцами. Аист наносил удары в основном «клювом» – кончиками пальцев, собранных в щепоть, и «шеей аиста» – запястьем кисти, согнутой в крюк.

Наибольшее количество легенд как в Китае, так и за его пределами распространилось про стиль цайцзя – стиль семьи Цай. Одна из версий утверждает, что он был создан монахом южного Шаолиньского монастыря Цай Бода и его последователем Цай Цзюъи. Их ученик, странствующий монах-воин Цай Фу, принес стиль цай-цзя в Гуандун и начал его преподавание в среде антицинских тайных обществ в уезде Чжуншань, Дачун и Саньсянь.

В основе цайцзя – короткие удары, которые используют преимущественно во время боя на близкой дистанции. Боец принимает очень низкую стойку всадника – мабу. Предплечьями бойцы защищали живот и грудь, а в атаке использовали в основном удары «глазом феникса» и многочисленные прямые удары ногами. В цайцзя практически отсутствуют круговые движения, главное – неожиданный и незаметный для противника удар кулаком. Даже отступая, мастера этого стиля наносили встречные удары. Резко изменяя направление движения, они уходили от атаки противника, что выражалось традиционной формулой цайцзя: «Не абсолютизируй форму, больше двигайся», любая атака – это град ударов с резкими наскоками на противника.

Полной неожиданностью для соперника была особая техника скрытых ударов – удары кулаками по ногам, удары из-под руки соперника, удары сверху кулаком в прыжке и многое другое. Однако до сих пор этот один из самых эффективных стилей южного кунфу не преподается широко даже в Китае, зато на Западе бесконечно создаются подделки под него, сопровождаемые самыми фантастическими историями.

Еще один из пяти больших южных стилей – лицзяцюань, или просто лицюань, был создан монахом южного Шаолиньского монастыря ли Янкаем. Ли Янкай однажды повстречал Ли Юшаня, который отличался такой крепостью тела, что получил прозвище Алмазный Ли. Ли Янкай после долгих испытаний решил, что Алмазный Ли будет достойным учеником, более того, лишь он один способен выдержать столь суровые тренировки, в том числе испытания духа, которые предлагал ему учитель. Коренное отличие лицзяцюань от других южных стилей заключается в боевых передвижениях в стойке мабу, а также в атаке противника, во время которой, повернув к нему тело боком, наносится короткий резкий удар с подскоком.

Известный чаньский учитель Чжишань (его имя дословно обозначает «Достигший добродетели»), который был инструктором боевых искусств в южном Шаолине, создал еще один южный стиль – моцзяцюань, или моцюань. Чжишань считал, что даже среди шаолиньских монахов нет достойного того, чтобы ему передать школу. Наконец, после долгих поисков он повстречал простого крестьянина из уезда Хайфэн Мо Чжэцзяо. Мо поразил монаха своей искренней мудростью и внутренней непритязательностью. Даже умудренный Чжишань заметил, что «у этого человека сердце достигло совершенства, а дух пребывает в состоянии пустоты, как у древних учителей».

Мо Чжэцзяо и стал первым учеником монаха, который предписал ему передавать школу лишь одному из последователей и никогда не брать к себе много учеников. Лишние ученики зачастую лишь уменьшали концентрацию духовной передачи, которая должна существовать в школе кунфу, а искусство как бы разбавлялось, низводилось до имитации формы, не достигая вершин передачи Учения от сердца к сердцу.