Текст книги "Обычный день"

Портрет

Она говорила, а я слушал и смотрел, как она сидит, закинув ноги на подлокотник кресла, рассказывает и улыбается. Кажется, я никогда не видел, как она смеется.

 
«Иди по долине,
Иди по долине,
Иди по долине,
Как делали мы всегда».
 

…В саду танцевал ребенок, и я вышел с ним поговорить.

– Дитя, – сказал я, – ты топчешь мои цветы.

– Да, – сказал ребенок, – я знаю.

– Дитя, – сказал я, – ты гуляешь по моему саду.

– Да, – сказал ребенок, – я знаю.

– Почему?

– Я танцую, – сказал ребенок, – Разве ты не видишь?

 
«Войди и выйди из окон,
Войди и выйди из окон,
Войди и выйди из окон,
Как делали мы всегда».
 

…Маленький мальчик посмотрел на меня и заплакал.

– Смотри, – сказал он, – у меня грязные руки.

– Почему они грязные?

– Я копал землю, чтобы забрать отца, – сказал он.

– Твой отец умер?

– Его повесили.

– Почему его повесили?

– Потому что он был живой.

– Тогда зачем ты пытаешься его откопать?

– Потому что теперь он мертв, – сказал он, – и его не смогут повесить снова.

 
«Иди и взгляни на своего возлюбленного,
Иди и взгляни на своего возлюбленного,
Иди и взгляни на своего возлюбленного,
Как делали мы всегда».
 

…Далеко среди деревьев сидела маленькая девочка, и когда я подошел к ней, она посмотрела на меня и нахмурилась.

– Тебя засыпят листья, они упадут на тебя, – сказал я.

– Ну и пусть, я прячусь, – объяснила она.

– Почему ты прячешься здесь?

– Здесь темнее, чем везде.

– От кого ты прячешься?

– От всех.

– Почему?

– Они хотят, чтобы я причесалась, – объяснила она.

 
«И теперь вы разошлись,
И теперь вы разошлись,
И теперь вы разошлись,
Как делали мы всегда».
 

Так она говорила, а как она смеется, я и не увидел.

Рычун – король джунглей

Рычун, король джунглей, принадлежал исключительно Эллен Джейн с тех пор, как мать впервые рассказала ей о нем. Рычун был львом, который родился много лет назад и сбежал от других львов, чтобы жить с маленькой девочкой (такой, как Эллен Джейн) и научился разговаривать с детьми, но не со взрослыми.

– Сколько ни пытайся, – повторяла Эллен Джейн своей матери, – ты не сможешь услышать Рычуна, короля джунглей, и не заставишь его поговорить с тобой.

Приключения Рычуна были неисчислимы: иногда он сражался (успешно) с бандой обезьян, которые дразнили маленького мальчика; однажды жестокий человек заставил Рычуна встать на карусели вместо лошади, и жизнь его скрашивали только дети, приходившие с ним поговорить. Однажды Рычун отыскал забытое сокровище и подарил его всем детям на свете, чтобы они потратили его на конфеты. (Эллен Джейн получила конфету: однажды утром она обнаружила на подушке сладости с надписью «От Рычуна – короля джунглей».)

Придумала Рычуна мама Эллен Джейн, и друзья в один голос советовали написать о нем настоящую книгу.

– Эллен Джейн эта история так нравится, – говорили матери друзья. – С такой книгой ты заработаешь кучу денег.

Мать Эллен Джейн целыми днями придумывала новые приключения для Рычуна, чтобы рассказывать Эллен Джейн перед сном. Рычун всегда дружил с детьми и разговаривал с ними. Лишь за две недели до шестого дня рождения Эллен Джейн, мать полностью ответила себе на все вопросы о будущих приключениях Рычуна.

– Эллен Джейн, – поинтересовалась она, – что бы ты хотела на свой день рождения?

А Эллен Джейн ответила, как будто просила самый обыкновенный подарок:

– Мне нужен только Рычун – король джунглей. Я хочу, чтобы он жил с нами.

И мать Эллен Джейн отчаянно принялась искать в телефонной книге лавки, где продавали бы деревянных львов, прошлась по блошиным рынкам и магазинам подержанных вещей и, наконец, отыскала огромного деревянного льва, которого, по невероятному стечению обстоятельств, сняли с карусели. С новым слоем краски и парой красных сверкающих глаз, этого льва, пожалуй, можно было бы представить Рычуном – королем джунглей. Мать Эллен Джейн отвезла льва к плотнику и попросила поставить на огромную деревянную качалку, а на месте свирепой ухмылки вырезать веселую улыбку. Отыскала она и портниху, которая сшила для Рычуна зеленое бархатное седло. Наконец, несказанно похорошевшего деревянного льва тайком провезли в дом и поместили рядом со столом, за которым завтракала Эллен Джейн. Тут же разложили и другие подарки на день рождения. Утром в свой шестой день рождения Эллен Джейн вышла из спальни и сказала:

– Мама, Рычун уже пришел? Где Рычун? – И когда мать с гордостью проводила ее к Рычуну, Эллен Джейн застыла в дверном проеме, сжав кулачки, и произнесла:

– Привет, Рычун.

Мать молча смотрела, как Эллен Джейн вскарабкалась на спину Рычуну, покачалась раза три-четыре и объявила:

– Я хочу завтракать здесь и обедать, и ужинать, и завтра утром, и в обед, и когда пора будет ужинать, и послезавтра, и послепослезавтра…

Эллен Джейн с интересом рассматривала уши Рычуна.

– Смотри, мама, – указала она, – уши разные, одно смотрит вверх, а другое вниз.

– Может, попросить Веронику подать тебе завтрак на Рычуне, дорогая?

– Теперь я всегда буду жить на Рычуне, – рассеянно заметила Эллен Джейн, стараясь посмотреть в лицо льву.

Мать Эллен Джейн открыла дверь кухни.

– Вероника, – позвала она, – пожалуйста, подай завтрак Эллен Джейн на ее лошади-качалке.

– Это лев-качалка, – поправила Эллен Джейн. – Смотри, Вероника. Это Рычун.

Вероника давно готовила и убирала в этом доме и была наслышана о Рычуне – короле джунглей. Она внимательно осмотрела качающегося льва, выглядывая из-за подноса с завтраком для Эллен Джейн.

– Эллен Джейн, – заметила она, – это, конечно, хорошая игрушка. Тебе очень повезло.

– Это не игрушка, – напомнила Эллен Джейн. – Это Рычун.

– Рычун, – повторила Вероника.

– Смотри, Вероника. У него есть глаза.

– Миссис Куртейн, – всполошившись, обратилась к хозяйке Вероника, – разве Эллен Джейн не откроет другие подарки? Остальные подарки? – Она многозначительно кивнула в сторону коробок и свертков на столе.

– Эллен Джейн, дорогая, – позвала мать.

– Вы знаете, – с нажимом повторила Вероника, – та коробка… – Она указала на себя и снова ткнула пальцем в подарки.

Мать Эллен Джейн придала голосу убедительности.

– Дорогая, разве ты не хочешь посмотреть, что тебе подарили на день рождения?

– Хочу, – кивнула Эллен Джейн. – Рычун тоже хочет их увидеть. Неси все сюда, Вероника.

Вероника взяла одну из коробок.

– Сначала открой вот эту, – сказала она с нетерпением.

Эллен Джейн разорвала папиросную бумагу на маленькой коробке.

– Что это?

– Чудесный подарок, дорогая, – сказала ее мать.

Эллен Джейн открыла коробку и достала золотой браслет-цепочку с гравировкой на подвеске.

– Написано «Эллен Джейн», – она прочитала гравировку на табличке. – От кого подарок? – Эллен Джейн повесила браслет на ухо льва. – Вот, Рычун, – сказала она. – Поноси, пока я открываю остальное.

– Это от меня, – отозвалась Вероника. – Эллен Джейн, браслет – мой тебе подарок.

– Правда? – Эллен Джейн раскачалась так сильно, что браслет сорвался. – Он симпатичный, Вероника. Принеси его мне, ладно? Он упал под стол.

– Надень браслет, дорогая, – велела ее мать, когда Эллен Джейн вновь получила украшение из рук Вероники. – Прекрасный подарок, Вероника, ты так добра.

– Я купила его у знакомого, миссис Куртейн, – гордо сообщила Вероника. – Он получает такие штуки оптом, вот я и купила браслет для Эллен Джейн, на день рождения.

– Спасибо, Вероника, – поблагодарила мать Эллен Джейн.

Довольно улыбаясь, Вероника передала девочке другие подарки. Из коробки выскользнул шарф, тут же повязанный на шее Рычуна, на его ушах забавно разместились перчатки, на качалке льва примостился акварельный набор, к седлу рядом с Эллен Джейн прикрепили булавку с гербом.

– Ну, дорогая, похоже, у тебя получился чудесный день рождения, – сказала мать Эллен Джейн, когда Вероника вынесла папиросную бумагу и ленточки. – Давай сразу после завтрака напишем твоим бабушкам, тете Элис и всем прочим, поблагодарим их за подарки.

– Веронике можно не писать, – уточнила Эллен Джейн, – она и так здесь.

– Дорогая, раз уж у тебя день рождения, мы могли бы поехать в город, пообедать и сходить в кино… Хочешь?

– Я не смогу поскакать на Рычуне, – покачала головой Эллен Джейн.

– Понятно, – вздохнула ее мать. – Вероника, можешь убрать со стола.

Она встала, чтобы выйти из комнаты, однако у двери все же обернулась.

– Хочешь, пообедаем у Шраффта? – попросила она.

Эллен Джейн уже ничего не слышала – она любовалась Рычуном. Мать вздохнула и ушла.

Обняв Рычуна за шею, Эллен Джейн рассматривала деревянную морду и передние лапы, а потом, развернувшись в зеленом бархатном седле, принялась исследовать задние ноги и хвост. Когда Вероника пришла убрать со стола, она обнаружила девочку, свесившейся с седла, с головой почти под брюхом деревянного льва.

– Боже милостивый, деточка, – охнула Вероника, – что ты творишь?

Эллен Джейн недовольно подняла голову и сказала:

– Знакомлюсь с Рычуном.

Вероника рухнула на стул, на котором недавно сидела мать Эллен Джейн.

– Ты меня напугала, – объяснила она. – Мне показалось, что ты сейчас упадешь.

– Посмотри на него, Вероника. У него большие уши, красные глаза, а на животе он весь гладкий, и вот тут наверху грива, а вокруг шеи пушистая грива. Смотри!

Вероника осторожно подошла.

– Это и есть король джунглей, о котором рассказывала твоя мать?

– Это Рычун. Посмотри, какие у него уши, Вероника. Он умеет разговаривать.

– Давай послушаем, – нетерпеливо предложила Вероника.

– Он не может говорить с тобой и не хочет говорить ни с кем, кроме меня. Во всяком случае, не здесь. Рычун разговаривает только с детьми. Послушай. Рычун, это я, Эллен Джейн. Скажи что-нибудь. – Она наклонилась и приложила ухо к деревянной пасти, а потом встала и повернулась к Веронике. – Он говорит, что у нас ему нравится, и я ему тоже нравлюсь больше всех на свете.

Вероника пораженно закивала.

– Он слышит все, что мы говорим?

– Конечно. Спроси его о чем хочешь, и я расскажу, что он ответит.

Вероника задумалась.

– Спроси его, сколько мне лет, – наконец, предложила она.

Эллен Джейн выслушала ответ Рычуна.

– Он сказал, тебе тридцать четыре.

Вероника, потрясенная до глубины души, подошла к деревянному льву, чтобы рассмотреть его получше.

– Я знаю, что это правда, – добавила Эллен Джейн, – ты сама недавно сказала мне, сколько тебе лет, Вероника.

Вероника тихо засмеялась.

– Спроси его, не хочет ли он помочь мне убрать посуду? – Она начала складывать тарелки на поднос и вдруг замерла.

– Эллен Джейн, – обратилась она к девочке, – ты что-то сказала?

Эллен Джейн удивленно округлила глаза, и Вероника пожала плечами.

– Я, должно быть, сошла с ума, – призналась она.

– Что случилось, Вероника? Что ты услышала?

– Ничего, – хитро улыбнулась Вероника. – Послышалось, наверное.

– Что, Вероника?

– Вроде кто-то сказал: «Конечно, я помогу тебе убрать посуду».

– Это не я.

– Я слышала именно эти слова, – настаивала Вероника. – Помолчав, она взяла в руки стопку тарелок и спросила: – Не могла же заговорить твоя деревянная лошадка?

– Рычун? – Эллен Джейн засмеялась.

Вероника снова пожала плечами и направилась на кухню. Едва ступив за порог, она внезапно просунула голову обратно в двери.

– Ты звала меня, Эллен Джейн?

– Нет, – сказала Эллен Джейн. – Я ничего не говорила.

Вероника посмотрела на льва и вздохнула. Нахмурившись, она шагнула к Рычуну.

– Хватит со мной шутить, слышишь? – твердо заявила она льву. – Я не хочу, чтобы мне мешали. Если хочешь помочь с посуд…

– Вероника! – В ужасе воскликнула Эллен Джейн. – Ты разговариваешь с Рычуном?

Вероника посмотрела на девочку.

– Конечно, – подтвердила она. – И если эта деревянный конь думает, что ему сойдет с рук любая…

Эллен Джейн сердито подпрыгнула в седле.

– Нет! – закричала она, – Ты не можешь разговаривать с Рычуном. Он мой лев, и с тобой он не говорит. Ты все выдумала, гадкая Вероника, ты нарочно врешь, ты злая!

Вероника молча ушла на кухню.

– Мама! – закричала Эллен Джейн. – Мама, скорее иди сюда!

– Правильно, зови маму, – Вероника, не выходя с кухни, повысила голос. – А когда она придет, я ей скажу, какая у нее вредная дочка, и как ты накричала на меня только потому, что Рычун говорит и со мной тоже.

Мать Эллен Джейн подбежала к двери.

– Эллен Джейн, – встревоженно воскликнула она, – что случилось? Ты не упала?

Эллен Джейн заплакала.

– Вероника сделала такое… ужасное… – завопила она.

– Вероника? – удивилась мать Эллен Джейн. Она подошла к кухонной двери и распахнула ее. – Вероника, что случилось с Эллен Джейн? – спросила она.

Эллен Джейн второпях искала выход. Им с Рычуном срочно нужно было сказать о Веронике что-то очень и очень плохое.

– Она ужасно меня напугала, мама, – пожаловалась Эллен Джейн.

– Но как, Эллен Джейн?

– Вероника рассказала мне о своем брате, – медленно проговорила Эллен Джейн. – Ее брат – ужасный человек, и она пригрозила, что он придет и заберет меня. Он в тюрьме.

Кухонная дверь распахнулась, ударившись о стену, и Вероника крикнула:

– Эллен Джейн, ты обещала, что никогда не расскажешь!

Эллен Джейн смотрела только на мать.

– Он в тюрьме, потому что убил людей и ограбил банк, и еще наделал много всего ужасного.

– Мисс Куртейн, – умоляюще попросила Вероника, – пожалуйста, не верьте ей.

– Да, он убивал и дрался с полицейскими, и вытаскивал деньги у прохожих из карманов, целый миллион, – не умолкала Эллен Джейн.

– Вероника, – строго велела мать Эллен Джейн, – сколько в этом рассказе правды?

– Все правда! – крикнула Эллен Джейн. – Вероника сама во всем призналась, давным-давно, и заставила меня пообещать, что я никому не скажу, а иначе, если ты узнаешь, ее тоже посадят в тюрьму.

– Вероника, – произнесла мать Эллен Джейн, – нам лучше обсудить это на кухне.

Вероника молча отступила, давая матери Эллен Джейн пройти первой. Дождавшись, когда за Вероникой захлопнется дверь, Эллен Джейн обхватила льва за шею и, тихонько хихикая, жарко зашептала что-то ему на ухо.

Хорошая жена

Мистер Джеймс Бенджамин налил вторую чашку кофе, вздохнул и потянулся за сливками.

– Женевьева, – сказал он, не давая себе труда обернуться, – миссис Бенджамин позавтракала?

– Она еще спит, мистер Бенджамин. Я поднималась к ней с подносом десять минут назад.

– Бедняжка, – проговорил мистер Бенджамин и взял поджаренный ломтик хлеба.

Он снова вздохнул, выбросил газету, как недостойную внимания, и с радостью увидел, что Женевьева несет почту.

– Есть письма для меня? – спросил он больше ради того, чтобы удовлетворить потребность в человеческом общении, даже если речь шла просто о почте, чем желая получить ответ. – Что-нибудь для меня?

Женевьева была слишком хорошо воспитана, чтобы читать имена адресатов на конвертах, и просто сказала:

– Все здесь, мистер Бенджамин. – Как будто он мог заподозрить ее в воровстве важных писем.

Конечно же, как всегда третьего числа каждого месяца пришли счета из универмагов. Последние покупки датировались десятым числом предыдущего месяца, когда миссис Бенджамин впервые скрылась в своей комнате. Счета были пустяковыми, и мистер Бенджамин отложил их вместе с рекламой нижнего белья, посуды, косметики и мебели. Возможно, миссис Бенджамин взглянет на них позже. Пришел и отчет из банка, и мистер Бенджамин раздраженно отбросил его в сторону кофейника. Было три личных письма: одно ему, от друга из Италии, восхваляющего чудесную погоду, и два – для миссис Бенджамин. Первое – мистер Бенджамин открыл его не задумываясь – от ее матери. Оно гласило:

«Дорогая, спешу лишь коротко сообщить, что мы уезжаем десятого. Я все еще надеюсь, что ты сможешь поехать с нами. Мы будем ждать от тебя весточки до самой последней минуты. Багаж тебе не понадобится – мы все купим в Париже, и, конечно, на корабле можно обойтись малым. Поступай, как знаешь. Мы очень рассчитывали на твой приезд и не понимаем, отчего ты передумала в последнюю минуту, но, конечно, раз Джеймс так утверждает, я полагаю, у тебя нет выбора. В любом случае, если появится хоть малейшая возможность того, что вы с Джеймсом присоединитесь к нам позже, дай мне знать. Я пришлю тебе наш адрес. А пока береги себя и помни, что мы всегда думаем о тебе, любовь моя.

Твоя мама».

Мистер Бенджамин отложил письмо, чтобы ответить на него, и открыл другое, также адресованное его жене. От давней школьной подруги, как он решил – имени он не знал. Второе письмо гласило:

«Хелен, дорогая, я только что увидела твое имя в газете – ты замужем. Как прекрасно! Кто же этот счастливчик? Мы всегда говорили, что ты первая выйдешь замуж, и вот вышла последней. Без мужа пока только Смити, но мы никогда ее и не считали. Мы с Дагом просто умираем от желания увидеть тебя, и теперь, когда мы снова нашли друг друга, я буду ждать от тебя вестей. Сообщи, как только вы с новоявленным мужем соберетесь с силами нанести нам визит. Ждем вас в любые выходные. Дайте нам знать, на каком поезде приедете. Прими мою горячую любовь и поздравления.

Джоани».

Это письмо не требовало ответа, однако господин Бенджамин все равно отложил его, налил себе третью чашку кофе и спокойно выпил, рассматривая рекламу универмага поверх ужасов утренней газеты. Допив кофе, он встал, собрал рекламные проспекты, газету и сказал стоявшей у двери Женевьеве:

– Спасибо, Женевьева, я закончил. Миссис Бенджамин проснулась?

– Я только что отнесла ей поднос с завтраком, мистер Бенджамин, – ответила Женевьева.

– Хорошо, – кивнул мистер Бенджамин. – Я уезжаю в контору на поезде в одиннадцать пятнадцать, Женевьева. Я сам поеду на вокзал и вернусь около семи. Вы с миссис Картер позаботитесь о миссис Бенджамин, пока меня не будет?

– Конечно, мистер Бенджамин.

– Хорошо.

Прихватив бумаги, мистер Бенджамин решительно повернул к лестнице, оставив позади завтрак, кофеварку и совершенно лишенный любопытства взгляд Женевьевы.

Лестница вела прямо к комнате его жены за тяжелой дубовой дверью с латунными ручками и петлями. Ключ всегда висел на крючке рядом с дверным проемом, и мистер Бенджамин в третий раз вздохнул, минуту подержав его, взвешивая, в руке. Он вставил ключ в замок, и после ошеломляющей тишины в первую долю секунды внутри задребезжала посуда, когда его жена отодвинула поднос с завтраком, ожидая визитера. Вздохнув, мистер Бенджамин повернул ключ и распахнул дверь.

– Доброе утро, – произнес он, избегая смотреть на жену и подойдя к окну, из которого открывался тот же вид на сад, как из столовой, на те же самые цветы, на ту же улицу, и на те же ряды домов. – Как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, спасибо.

Глядя на газон под новым углом, мистер Бенджамин решил, что траве требуется стрижка и сказал:

– Нужно позвать того парня, который стрижет газон.

– Я записала его имя в маленькую телефонную книжку, – ответила жена. – Рядом с номерами прачки и бакалейщика. – Звякнула переставленная кофейная чашка. – Давно записала, – добавила она.

– Прекрасный сегодня день, – сказал он, все еще глядя в окно.

– Великолепный. Поедете играть в гольф?

– Я не играю в гольф по понедельникам, – напомнил он, внезапно оборачиваясь.

Как только мистер Бенджамин посмотрел на нее, даже не имея такого намерения, сразу же понял: ничего сложного в этом нет. В утренние часы жена всегда была одинаковой. Для всех в доме она существовала как образ, наполовину состоящий из воспоминаний, а здесь, в комнате, оставалась такой, как обычно, только лишенной всякого влияния на что-либо, и осознать это было тяжело. Иногда она встречала его в синем пижамном жакете, с яйцом на подносе, иногда укладывала гребнями локоны на затылке, не давая им упасть на плечи, иногда сидела на стуле у окна или читала книги, что он привозил ей из библиотеки, но, по сути, она была той же самой женщиной, на которой он женился, и, возможно, той же самой женщиной, которую он когда-нибудь похоронит.

Ее голос, когда она говорила с ним, был тем же, что и в течение многих лет, хотя недавно она приучилась произносить слова тихо и бесцветно; сначала она не хотела, чтобы ее слышали Женевьева и миссис Картер, а теперь просто привыкла – крики на него не действовали, он уходил прочь.

– Есть ли письма? – спросила она.

– Письмо от твоей матери и от некой Джоани.

– Джоани? – переспросила жена, нахмурившись. – Я не знаю никого по имени Джоани.

– Хелен, – раздраженно проговорил мистер Бенджамин, – пожалуйста, перестань так разговаривать.

Она задумалась и снова взяла свою кофейную чашку жестом, который давал понять: она сказала, что хотела, и не намеревалась повторять ни слова.

– Я не знаю ее имени, – терпеливо пояснил он, – но так подписано письмо. Она сообщает, что Смити еще не замужем. Радуется, что ты вышла замуж и приглашает тебя с мужем в гости в ближайшее время.

– Джоан Моррис, – вспомнила жена. – Почему ты сразу не сказал, что письмо от Джоан Моррис, вместо того, чтобы позволить мне… – она замолчала.

– Других писем не было, – веско заявил он.

– Я ни от кого не жду писем, кроме матери.

– Мистер Фергюсон забыл вас, как вы считаете? Или, возможно, бросил столь тяжкий труд?

– Я не знаю никакого мистера Фергюсона.

– Вы так легко отчаялись… Вряд ли это был очень… страстный роман.

– Я не знаю никого по имени Фергюсон, – она говорила тихо, как всегда, и только медленно перемещала кофейную чашку по блюдцу, и с интересом глядя, как тонкая чашка скользит по крошечному тонкому кружку на блюдце. – Не было никакого романа.

Он продолжал говорить так же тихо, как и она, и тоже смотрел на кофейную чашку – слова его звучали почти тоскливо.

– Вы слишком легко сдались, – сказал он. – Стоило мне произнести одно-два слова, и бедного мистера Фергюсона бросили. Похоже, он уже не так дерзок в своих попытках освободить вас. – Он помолчал. – Кажется, уже почти неделю не было писем.

– Я не знаю, кто пишет эти письма. Я не знаю никого по имени Фергюсон.

– Возможно, так и есть. Возможно, он увидел вас в автобусе или в окне ресторана, и с того волшебного момента посвятил вам свою жизнь; возможно, вам даже удалось бросить записку в окно, или Женевьева прониклась к вам жалостью… а меховое манто она получила за услуги, за помощь в вашем романе?

– К чему мне мех? – пожала плечами миссис Бенджамин.

– Это был подарок от меня, не так ли? Вам будет приятно узнать, что Женевьева пришла прямо ко мне и предложила вернуть меховое манто.

– Полагаю, вы его забрали?

– Да, – кивнул он. – Предпочитаю, чтобы Женевьева не оставалась у вас в долгу.

Она его уже утомила; с ней невозможно было разговаривать. Она не выпускала из рук кофейной чашки и наверняка знала, что он забрал у Женевьевы и манто, и украшения. Ни один из них не пытался убедить другого, будто бы она действительно бросила из окна записку или как-то иначе отправила весточку во внешний мир. Оба знали: она бы ни за что и ни при каких обстоятельствах не села бы за стол, поминутно оглядываясь на запертую дверь, не взяла бы лист бумаги дрожащими пальцами и не написала бы ни слова признания о своем положении, стремясь заставить хоть кого-нибудь отпереть дверь и выпустить ее на волю. Даже если бы ей позволили иметь в комнате карандаш и бумагу, или если бы она сумела вывести два слова помадой на носовом платке, то все равно бы не сказала: «Муж держит меня в плену, помогите!» или: «Спасите несчастную женщину, несправедливо заключенную в тюрьму собственной спальни», или: «Вызовите полицию», или даже просто: «Помогите». Прежде она еще пыталась выбраться из комнаты, стараясь улучить минуту, когда открывали дверь, но только поначалу. Постепенно она впала в угрюмое безразличие, и он пристально наблюдал за ней, поскольку в (тогда почти ежедневных) письмах Фергюсона ей предлагали самые разные способы освобождения, и муж подозревал, что она тайком пытается связаться с матерью. Теперь, однако, в этом довольно новом ее отношении к жизни, которое пришло, когда она отдала свою одежду Женевьеве и целыми днями сидела в постели, а письма Фергюсона стали приходить реже, он прекратил подозревать ее во всем и даже разрешил ей книги и журналы, а однажды принес дюжину роз, чтобы украсить комнату. Он ни минуты не верил, что она достаточно хитра и готова планировать побег или прикинуться отрешенной от мира, обмануть его, заставить поверить, будто сдалась его власти.

– Вы помните, – спросил он ее, думая обо всем этом, – что можете в любое время вернуться к друзьям, носить красивые платья и жить, как раньше?

– Я помню, – сказала она и рассмеялась.

Он подошел к ней, к кровати и кофейной чашке, пока не разглядел гребни в ее локонах и тонкие, выбившиеся из прически волоски.

– Скажи мне, – умоляюще выдохнул он. – Скажи мне хоть два слова о Фергюсоне, где ты его встретила, и что… – он осекся. – Покайся, – сурово произнес он, и она подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

– Я не знаю никакого Фергюсона. Я никогда в жизни никого не любила. У меня никогда не было страстных романов. Мне не в чем признаваться и не в чем каяться. Я больше не хочу носить красивые платья.

Он вздохнул и развернулся к двери.

– Интересно, отчего? – проговорил он.

– Не забудьте запереть дверь, – напомнила она, повернувшись, чтобы взять со стола книгу.

Мистер Бенджамин запер за собой дверь и постоял минуту, держа ключ в руке, прежде чем повесить его снова на крючок. Устало вздохнув, он спустился вниз по лестнице. Женевьева вытирала пыль в гостиной. Он остановился в дверном проеме и сообщил:

– Женевьева, госпожа Бенджамин хотела бы на обед что-нибудь легкое, возможно, салат.

– Конечно, мистер Бенджамин, – ответила Женевьева.

– Я не буду ужинать дома, – добавил мистер Бенджамин. – Собирался, но, пожалуй, все-таки останусь в городе. Миссис Бенджамин нужны новые книги, возьмете для нее несколько штук в библиотеке?

– Конечно, мистер Бенджамин, – повторила Женевьева.

Он чувствовал себя странно, как будто не знал, что предпринять и предпочел бы стоять в коридоре и разговаривать с Женевьевой, а не идти в кабинет; возможно, потому что Женевьева на все отвечала очень определенно: «Да, мистер Бенджамин». Он стремительно зашагал дальше, не успев сказать ничего другого, и вошел в кабинет. Запирая дверь, он думал о двух комнатах, отделенных замками от остального дома, так далеко друг от друга, и весь дом между ними пуст. Гостиная и столовая, холл, лестница и спальни – все пустуют, отделяя друг от друга две запертые комнаты. Он яростно тряхнул головой – устал. Мистер Бенджамин ночевал в комнате рядом со спальней жены, и иногда его охватывало сильнейшее искушение отпереть ту дверь, войти и сказать жене, что она прощена. К счастью, его удерживало страшное воспоминание о том, как однажды ночью он отпер дверь той спальни, а жена кулаками выгнала его и заперлась изнутри, не сказав ни слова. Утром, так же молча, она вернула ему ключ. Он подозревал, что вскоре не сможет войти в ее комнату даже днем.

Мистер Бенджамин сел за стол и раздраженно прижал руку ко лбу.

Однако бездействовать было нельзя, и он взял лист ее блокнота с монограммой и снял колпачок с перьевой ручки.

«Дорогая мамочка, – написал он, – мой противный палец все еще слишком сильно болит, и приходится доверять переписку Джеймсу… Он говорит, что я, возможно, вывихнула этот несчастный палец, но мне кажется, он просто устал писать под мою диктовку – можно подумать, он хоть когда-нибудь делал для меня что-то подобное. Как бы то ни было, мы оба весьма сожалеем, но не можем присоединиться к вам в Париже – сейчас нам лучше побыть дома. В конце концов, мы совсем недавно вернулись после медового месяца в июле, и Джеймсу необходимо присмотреть за делами в своей старой конторе. Он говорит, что, может быть, зимой мы слетаем на пару недель в Южную Америку. Просто уедем тайком, никому не скажем куда, зачем и когда вернемся. Желаю приятно провести время в Париже и купить много чудесных платьев. Не забывай мне писать». Мистер Бенджамин выпрямился и посмотрел на ровные строки, а спустя минуту, с тяжелым вздохом добавил: «С любовью, Хелен и Джеймс». Запечатал, написал адрес и некоторое время сидел за столом, сложив перед собой руки и погрузившись в раздумья. Внезапно он принял решение: выдвинул нижний ящик стола и достал из него коробку довольно дешевых блокнотов и перьевую ручку, наполненную коричневыми чернилами. Сосредоточенно, отчего каждое его движение казалось зловещим, он взял ручку в левую руку и начал писать: «Дорогая, я наконец придумал, как нам обмануть ревнивого старого дурака. Я поговорил с той девушкой в библиотеке, и мне кажется, она нам поможет, если будет точно знать, что из-за нас на нее не обрушатся кары небесные. Вот что я хочу сделать…»