Текст книги "Замок на скале"

Генри сделал вид, что сбивает пушинку с плеча, а затем взглянул на Олбэни и ослепительно улыбнулся.

– Вы хотите, милорд, чтобы Бекингема сочли в Шотландии трусом? И не глупо ли пускаться в путь, когда такая непогода, а в большом зале Линлитгоу стынет рождественский ужин?

Именно тогда Генри почувствовал, что надвигается приступ мигрени. Он был раздражен и зол, но даже самому себе не хотел признаться в том, что боится. Тем не менее он приказал Гуго Дредверду подать лучший камзол из стеганого атласа с подставными плечами. Полы и манжеты камзола были подбиты лебяжьим пухом, на груди алмазной вязью был начертан девиз герцога: «Souvente me souvene»[17]17
  Вспоминай меня часто (фр.).


[Закрыть].

В этот момент в комнату влетел Ральф Баннастер.

– Пресвятые угодники! Милорд, весь замок только и говорит о том, что вы пытались посягнуть на честь графини Ангус. Боже, что с нами теперь будет!..

Бекингем лишь хмуро поглядел на него, продолжая застегивать алмазные запонки на манжетах. Ральф уныло уставился на сверкающий девиз герцога.

– Вспоминай меня часто! Кто-кто, а уж Марджори Дуглас вас наверняка не скоро забудет.

Генри Стаффорд повернулся, как на пружинах.

– Дьявол тебя забери, Ральф! Ты знаешь меня с детства, так вспомни, был ли хоть раз случай, чтобы я позволил себе грубо обойтись с дамой?

– Но все об этом говорят!

Генри рассмеялся.

– Видит Бог, сегодня один я вынужден защищать доброе имя графини!

Кудрявый красавчик Гуго, заметив, что герцог несколько оживился, осмелился обратиться к нему с просьбой.

– Мой господин, у меня неприятность. Ветер и снег совершенно испортили мою высокую бургундскую шляпу. Не позволите ли вы мне надеть ваш тюрбан из золотой парчи?

На это Бекингем вдруг вспылил, заявив, что Господь послал ему в услужение труса и дурака, но, видя, что Гуго окончательно расстроен, в конце концов смягчился. Ему всегда нравился этот стройный юноша, добродушный и преданный.

– Будь благодарен, что я отдал тебе ради светлого праздника свой шелковый белый колет, и уймись. Видишь, мы с тобой почти одинаково одеты. Что же до парчового тюрбана, то я намеревался надеть его сам. Впрочем, можешь взять себе любую другую шляпу по своему вкусу.

И вот теперь Бекингем сидит за пиршественным столом, нарядный и вконец измученный головной болью. Он ест, пьет и разглядывает зал, словно не замечая множества устремленных на него взглядов. Алмазный девиз огнем полыхает у него на груди, алмазные нити сверкают в складках пышного тюрбана, он держится с нарочитой небрежностью, хотя впервые в жизни жалеет, что привлекает к себе столько внимания. Его раздражают шум в зале, навязчивая музыка на хорах, запах гари в этом холодном помещении, завывания ветра за окном. Король Яков время от времени визгливо смеется, склоняясь к Кохрейну. В конце концов они встретились взглядами с венценосцем, и тот, навалившись на стол, фамильярно поманил Бекингема пальцем. Король был пьян, щеки его багровели, а маленькие глазки возбужденно поблескивали из-под светлой челки. Все, что оставалось герцогу в подобной ситуации, – это также наклониться через стол и в свою очередь поманить пальцем короля. Яков поначалу опешил, а потом расхохотался. Смеялись и гости, сочтя все происходящее удачной шуткой.

Однако чем оживленнее становился Яков, тем мрачнее казался герцог Олбэни. Порой и он поглядывал на Бекингема, и тогда герцог улыбался ему, приподнимая кубок. «Интересно, как долго у него сохранится желание защищать меня? Олбэни коварен и непостоянен. Я нужен ему только как связующее звено с Глостером. Но захочет ли он ради меня испортить отношения с Дугласами? Варварская страна! При каком еще дворе Европы посол может оказаться в таком опасном и двусмысленном положении?»

Что касается младшего из братьев Стюартов – графа Мара, то этот уже был откровенно пьян и тупо икал, уставившись на серебряный кувшин перед собой. Бекингем знал, что между братьями царит вражда, что Яков ненавидит изменчивого герцога Олбэни, а про графа Мара поговаривали, будто он без конца ворожит против братьев, стараясь свести их в могилу, чтобы самому завладеть троном.

Единственной женщиной за королевским столом была принцесса Маргарита – бледная, утомленная девушка. Казалось, этот шумный пир не доставляет ей никакой радости, она все время куталась в меховую накидку, а когда объявили третью перемену блюд, встала и, сославшись на головную боль от дыма, собралась удалиться. Но в этот самый миг на середину зала выступил церемониймейстер и, ударив жезлом об пол, возвестил о прибытии высокородной графини Ангус и ее кузена, благородного лорда Роберта Дугласа Лохливенского.

В зале наступила неожиданная тишина. Даже король перестал смеяться, а музыка на хорах умолкла. И в этом мертвенном молчании в зал вступила бледная леди Марджори Дуглас, которую вел ее кузен, держа за самые кончики пальцев.

Графиня была одета с редкостной для Шотландии роскошью – в синее узкое платье, поверх которого блистало парчой обшитое горностаем сюрко[18]18
  Сюрко – вид верхней одежды: платье без рукавов с очень низкой проймой, чтобы можно было видеть нижнее одеяние.


[Закрыть]. Ее высокий раздвоенный эннен[19]19
  Эннен – средневековый головной убор.


[Закрыть] был также опушен горностаем и богато украшен драгоценными камнями. Она выглядела восхитительно, несмотря на понурый вид и тени под глазами. Бекингем невольно подумал, что ради этой женщины стоит драться. А то, что драться придется, он понял, едва взглянув на Роберта Дугласа.

Графиня присела перед королем в глубоком реверансе – и сейчас же принцесса Маргарита протянула ей руку и усадила рядом с собой.

Внезапно граф Мар, подавив пьяную икоту, воскликнул:

– Эта леди всегда появляется с опозданием! И сей факт порой имеет скверные последствия.

Графиня бросила на младшего принца испуганный взгляд, при этом у нее был такой несчастный вид, что даже Бекингем покосился на графа Мара с негодованием.

Роберт Дуглас остался стоять посреди зала прямо перед королем.

– Ваше величество, я и моя кузина прибыли сюда, несмотря на буйство стихии. И если мы и опоздали, это еще не повод, чтобы наносить оскорбления графине Ангус.

Король встал и, разом стряхнув хмельную одурь, медленно произнес:

– Клянусь своей короной и гербом предков, я рад приветствовать Дугласов в замке Линлитгоу. Но если есть причины для недовольства, я готов выслушать вас и защитить прекрасную графиню.

Лорд Лохливен низко поклонился.

– Благодарю, мой король. Но у графини уже есть заступник в моем лице, и с вашего разрешения я должен бросить вызов обидчику.

Повернувшись в сторону Бекингема, он торжественно произнес:

– Я вызываю тебя, английский пес, и готов с оружием в руках доказать, что ты низкий насильник и негодяй.

Прежде чем Генри успел подумать, что делает, он уже перемахнул через стол и стоял, выпрямив спину, лицом к лицу с молодым Дугласом.

– Клянусь святым Георгием, что готов мечом загнать обратно в твою глотку оскорбление и на деле постоять за честь графини Ангус, ибо твое обвинение в насилии пятнает честь благородной дамы. Видит Бог, между мною и леди Марджори не произошло ничего подобного тому, на что намекают твои грязные уста.

Графиня вскрикнула и закрыла лицо руками. Лохливен побагровел, ибо из слов Генри следовало, что не он, а именно Бекингем выступил защитником чести его невестки. В ярости сорвав перчатку, он швырнул ее герцогу, но тот ловко поймал ее, подержал мгновение на весу и, разжав пальцы, небрежно уронил на пол. Даже в минуту опасности Генри не мог не покрасоваться. Он глядел на разъяренного Роберта Дугласа с улыбкой.

– Я вижу, вы пришли в пиршественный зал с мечом. Следует ли мне послать оруженосца за оружием?

– Да! И клянусь святой Бригиттой Дугласской, мы будем сражаться здесь и сию же минуту.

Неожиданно поднялся безмолвствовавший до этого епископ Аберунский и громогласно заявил, что вдвойне грешно учинять кровопролитие в святой праздник Рождества, когда на всей земле царит Господне перемирие. Епископа с готовностью поддержал Олбэни:

– Не следует, подобно простолюдинам в таверне, тотчас хвататься за оружие. Как опоясанные рыцари, вы должны сражаться на утоптанной земле в полном воинском облачении и при свете дня.

Однако прибывшие вместе с Лохливеном люди Дугласа поддержали своего лорда, а к ним присоединились и воины из пограничных кланов Хьюмов и Гепбурнов, у которых одно упоминание имени покровителя англичан святого Георгия возбуждало воинственный пыл. К тому же горцы, до этого державшиеся на удивление спокойно, несмотря на изрядное количество выпитого вина и эля, начали что-то выкрикивать по-гэльски, топая ногами и перемежая слова боевыми кличами.

Последнее слово оставалось за королем. И внезапно обычно робкий и нерешительный Яков III ухмыльнулся, потер руки и благословил поединок. Герцог Олбэни стремительно повернулся к нему и что-то негромко сказал, но король лишь указал на шумную толпу, словно призывая ее в свидетели, что в этом случае он ничего не в силах предпринять.

Генри Стаффорд и сам вдруг ощутил в крови бойцовский жар. Его страх и волнение вмиг улетучились, и он приказал Баннастеру отправляться за оружием. Вместе с тем он не преминул заметить, что обычно холодные и безучастные ко всему шотландские леди поглядывают на него с сочувствием, и это подтолкнуло его сделать еще один безрассудный шаг. Сорвав с головы роскошную шляпу, он бросил ее Гуго Дредверду, а затем расстегнул и стащил через голову свой ослепительный камзол, оставшись в одной рубахе. При этом он лукаво поглядывал на Лохливена.

– Какого дьявола! – выругался тот. – Что ты строишь из себя шута, англичанин?

– А разве вы не последуете моему примеру? Нам придется сражаться легкими мечами, так зачем же связывать свои движения? Или ваша прекрасная дама не дала вам своей рубашки для турнира?[20]20
  По старинной легенде, дама, проверяя чувства своего избранника, потребовала от него сражаться без доспехов, только в подаренной ею рубашке.


[Закрыть]

Тут и король потребовал, чтобы Дуглас разоблачился, и Бекингем послал этому равнодушному к дамам монарху галантный воздушный поцелуй. Когда же он вновь взглянул на своего соперника, то едва не расхохотался. В зале послышался возмущенный гул. Оказалось, что у шотландца под камзолом надета легкая кольчуга. Лохливен, перехватив устремленный на него насмешливый взгляд Бекингема, в бешенстве вскричал:

– Мы, Дугласы, даже спать предпочитаем в кольчугах!

– Как же, как же, – закивал Генри, подбадриваемый летевшими со всех сторон смешками.

Он отметил, что этот инцидент прибавил ему сторонников, и невольно покосился туда, где находилась Марджори Дуглас. Графиня сидела, не поднимая глаз, и щеки ее горели темным румянцем. Принцесса Маргарита склонилась к ней, участливо держа ее руки в своих.

Между тем по приказу короля в зал внесли множество факелов, в камин подбросили буковых поленьев, а когда были окончательно оговорены условия поединка и присутствующие расселись по местам, противники двинулись навстречу друг другу. В руках они держали облегченные длинные мечи, клинки которых были немного шире шпаг, чтобы противники могли фехтовать ими, колоть и рубить одновременно.

Генри с насмешливой улыбкой ждал Лохливена.

Дважды поставив шотландца в глупое положение, он испытывал нечто вроде торжества. О том, что с минуты на минуту может расстаться с жизнью, Генри старался не думать. Подобные мысли излишни перед схваткой. А поскольку сегодня он уже исповедался и причастился и с тех пор не успел много нагрешить, ему не так уж и страшно было предстать перед Творцом.

Взбешенный улыбкой англичанина, Лохливен напал первым. Генри уклонился и отступил. Он надеялся измотать противника, а заодно и присмотреться к его фехтовальным приемам. В том, что Роберт Дуглас отличный мастер и рука его тверда, он убедился весьма скоро, когда шотландец потеснил его через весь зал, едва не загнав в угол между столами. Вскоре Генри понял, что одной обороной не обойтись. К тому же шотландец действовал с такой ловкостью и проворством, что Бекингем убрал с лица улыбку. Клинок Лохливена мелькал с неистовой быстротой, отражая желтый свет факелов, и герцог едва успевал уклоняться. Удары были сильные, имеющие лишь одну цель – убить.

Генри стало жарко, пот заливал глаза, но не было ни единого мгновения, чтобы передохнуть. Краем уха он еще различал гул голосов в зале, но был так сосредоточен на схватке, что не мог понять, кого подбадривают зрители.

И вновь Лохливен загнал англичанина в угол, на этот раз в противоположном конце зала, между скамьями и стеной, где толпилась стайка пажей, испуганно метнувшаяся прочь, когда сражающиеся приблизились. Бекингем чувствовал себя неловко в этой тесной щели. Неожиданно он ощутил, как правую руку словно опалило огнем, и впервые за время боя Дуглас отступил на шаг, словно желая полюбоваться своей работой. Правая рука Генри была раскроена от плеча до локтя, и кровь потекла с пугающей быстротой, вмиг окрасив клочья батистовой сорочки. Бекингем согнул и разогнул руку, пробуя, сможет ли продолжать действовать ею, – рука двигалась, но кровь хлестала потоком. «Если я не убью его в ближайшие минуты, я ослабею от потери крови, рука онемеет и он прикончит меня так же легко, как кухарка каплуна», – подумал он.

В животе липким ознобом зашевелился страх. Бекингем тряхнул головой, откидывая слипшиеся пряди волос, и бросился на Лохливена. И вновь, слепя, засверкала сталь. Шотландец не желал поддаваться и вскоре опять перешел в наступление. Бекингем, экономя силы, попробовал отклониться, не отвечая на удары, а в следующую минуту напал сам. Страшный удар. Еще один. Боль в руке пульсировала и обжигала. Мышцы стали неметь. Звон и лязг мечей, молниеносное мелькание клинков. Неожиданно мечи скрестились, гарды у рукоятей стукнулись одна о другую, и лица противников оказались рядом, мокрые, побагровевшие. И в этот миг Лохливен вдруг с силой сжал раненую руку Генри. Англичанин вскрикнул и, чудом отбив меч Дугласа, сделал резкое скользящее движение. Лохливен охнул и отпрыгнул, изогнувшись. Глубокая резаная рана тянулась от его ключицы через грудь и вдоль ребер. Рубаха шотландца повисла клочьями, обнажив тело, по которому темными потоками текла кровь.

Генри, тяжело дыша, смотрел на противника. В пылу сражения он не мог определить, насколько серьезна нанесенная им рана. Однако Лохливен вдруг выпрямился и с яростным кличем ринулся вперед.

Теперь оба истекали кровью и задыхались от усталости. Шотландец спотыкался, англичанин все чаще уворачивался от ударов, но, когда их мечи вновь скрестились, Дуглас, рванув на себя гарду, сумел выбить у Генри клинок. Звеня, меч покатился по плитам пола.

Герцог устало смотрел на противника. Тот горячо дышал, но все еще медлил с ударом.

– Ступай, подними меч! Я не хочу убивать безоружного.

Герцог поблагодарил кивком, поднял оружие и переложил его в левую руку. Ею он фехтовал куда слабее, чем правой, но правая уже отказывалась служить ему.

И вновь зазвенели клинки. Однако теперь бой продолжался недолго. То ли Дугласу не с руки было сражаться с противником-левшой, то ли он серьезно ослабел от потери крови, но он стал ошибаться, и это приободрило герцога. И когда после очередного удара шотландца тот подставил ему незащищенный бок, Генри улучил момент и нанес быстрый колющий удар.

Лохливен не успел перехватить его. Клинок вошел между ребер под правой рукой и вышел из спины. Бекингем даже успел почувствовать, как острие царапает кость, ища выход. Шотландец охнул, оглянулся через плечо и стал оседать, сползая с клинка. Бекингем глядел на него как завороженный. В зале вдруг стало удивительно тихо, лишь снег и ветер по-прежнему били в стекла.

Бекингем во весь голос выругался:

– Дьявол и преисподняя! Пошлите скорее за лекарем! Вы что, не видите, что он еще жив?

Поднялся невообразимый шум. Забегали, засуетились пажи и лакеи. Сквозь толпу пробралась Марджори Дуглас и склонилась над раненым. Кто-то взял Генри за здоровую руку и повел его прочь. Он едва узнал Олбэни.

– Идемте! Идемте же!

Неожиданно им загородил дорогу рослый горец, что-то говоривший по-гэльски. Олбэни с раздражением перевел:

– Это вождь клана Кухил Родрик Мак-Кей. Он выражает свое восхищение и говорит, что воин, который сражается в одной рубашке и убивает противника левой рукой, достоин великой славы.

– Но я не убил его… Он ранен… – устало пробормотал Генри, но Олбэни уже тащил его дальше.

– Быстрее! Вас надо перевязать. Не упирайтесь. Ваш Дуглас теперь в надежных руках.

Длинный сводчатый коридор замка насквозь продувался сквозняками, с посвистом теребя чахлые огни светильников на стенах. Но разгоряченному Генри эта стылая прохлада сейчас была приятна, и он с наслаждением вдыхал чистый воздух. В нишах длинных переходов попадались рослые стражники в надетых поверх доспехов туниках цветов дома Стюартов.

Олбэни провел англичанина в свои покои, вызвал лекаря и подождал, пока тот стянет края раны и наложит повязку. После этого он протянул герцогу оправленный в серебро рог с подогретым вином.

– Выпейте, вам необходимо подкрепиться.

Он подождал, пока щеки герцога окрасятся румянцем, и снова потребовал, чтобы тот без малейшего промедления уезжал.

– Какого дьявола! – вспылил Генри. – Разве я не доказал с мечом в руках, что могу устоять против Дугласа?

– Сэр, все ваши заслуги состоят в том, что вы покушались на честь графини Марджори и ранили Дугласа Лохливенского. По законам клана Дугласов вы вдвойне заслуживаете смерти. Люди графа Ангуса уже послали к нему гонца в Эдинбург. И если сэр Арчибальд Дуглас не сможет из-за увечья явиться сам, я не сомневаюсь, какой приказ получат его родичи и слуги в Линлитгоу.

– Милорд Олбэни, не кажется ли вам, что вы сгущаете краски? Дугласы старинный род, и все они – опоясанные рыцари. Вы же представляете их как диких горцев, только и помышляющих о крови.

Александр Стюарт, герцог Олбэни, приоткрыл дверь своих покоев и постоял какое-то время, прислушиваясь. Затем вернулся на прежнее место и, не глядя на Бекингема, заговорил:

– Дугласы – один из древнейших родов Шотландии. Ни Рэндольфы, ни Драммонды, ни Гамильтоны никогда не имели такого влияния, как это семейство. И ни один другой род так не славится своей кровожадностью и жестокостью. Предок нынешнего графа Ангуса Уильям Дуглас Геллоуэйский уморил голодом в своем замке Эрмитедж лорда Рэмзи только за то, что лорд получил из рук короля должность, на которую метил сам Дуглас. Еще один из Дугласов, также Арчибальд, казнил своего пленника Мак-Лелана во дворе замка, сразу после того, как к нему прибыл посланец короля Патрик Грэй с просьбой о помиловании его родственника. Причем Арчибальд Дуглас потчевал сэра Патрика ужином в то время, когда Мак-Лелану отсекали голову, а затем распорядился подать ее на золоченом блюде, когда стали сервировать десерт. Вы сами видите, жестокость Дугласов не знает пределов, особенно когда им кажется, что задета их честь. В этом случае даже покровительница рода святая Бригитта не в силах остановить их мечи. Поэтому, если вы не поспешите скрыться, ваша жизнь не будет стоить ни грота[21]21
  Грот – шотландская серебряная монета достоинством четыре пенса.


[Закрыть].

– Бог мой, милорд Олбэни, уж не хотите ли вы меня снова напугать?

– Нет. Но я хочу, чтобы вы были благоразумны. Я говорю вам все это не из какой-то особой симпатии, а потому, что вы мне нужны. Так что не обольщайтесь. Добавлю только, что если вы сегодня смогли устоять против львенка Дугласов, то не стремитесь оказаться в когтях льва.

– Но ведь я посол английского короля! Ваш государь покроет себя несмываемым позором, если позволит Дугласам…

– Сэр Генри! Вы начинаете меня утомлять. И я последний раз говорю вам: уезжайте. Ибо мой братец Яков и пальцем не пошевелит, чтобы удержать свору Дугласов.

Бекингем медленно допил вино и опрокинул рог.

– Чем же я так не угодил королю Якову?..

– А кто говорит, что вы не угодили именно королю Якову?

Олбэни даже хихикнул и хитро прищурил глаза. Казалось, ему доставляет удовольствие видеть, как меняется лицо его английского гостя. Тот явно все понял, хотя поначалу и выглядел растерянным. Перехватив взгляд Олбэни, он скупо усмехнулся.

– Клянусь благостным небом, мне никогда не пришло бы в голову, что Эдуард Йорк может так возненавидеть потомка Плантагенетов из-за какой-то низкородной шлюхи…

Олбэни покачал головой.

– Если вы, лорд Стаффорд, когда-нибудь до срока лишитесь жизни, то это наверняка произойдет из-за женщины. Ну что же, вы решились? Здесь в прихожей околачивается этот ваш оруженосец, как его – Бан… Бан…

– Баннастер. Ральф Баннастер.

– Ну да. Коль вы согласны, я немедленно пошлю его в кордегардию собрать ваших лучников. Я же дам вам охранную грамоту и хорошего проводника, который доставит вас к границе.

Генри вскинулся.

– К границе? Вы имели в виду границу с Англией?

– Да. После всего, что произошло, вам опасно оставаться где-либо в Шотландии. Поэтому я считаю, что вашей дипломатической миссии пришел конец.

Какое-то мгновение Генри глядел на Олбэни, а потом его индигово-синие глаза весело блеснули, на смуглом лице ослепительно засияли белоснежные зубы. В улыбке герцога было что-то задорно-мальчишеское. Непривлекательный Олбэни ощутил невольную досаду. Уж слишком хорош собой этот самоуверенный англичанин.

– Итак?

– Ваша светлость, если бы несколько часов назад вместо Стерлинга вы указали мне дорогу к границе, я уже был бы в пути. Я еду!..

Четверть часа спустя, когда Баннастер отправился поднимать лучников, Генри прошел к себе, чтобы велеть Гуго собраться, а также чтобы переодеться в дорогу и захватить драгоценности. Двигаясь ледяными переходами замка, он дрожал от озноба, ибо по-прежнему оставался в одной изодранной окровавленной рубахе, но теперь его правая рука была туго перевязана и покоилась на шелковой ленте. Локтем здоровой руки он прижимал к себе меч, одновременно придерживая у ворота короткую накидку, которую дал ему Олбэни.

Внезапно герцог остановился у поворота – что-то показалось ему необычным. И действительно – гранитный коридор был совершенно пуст. Ни гвардейцев, ни стражников в нишах. Тишина, трепет пламени факелов, вой ветра.

Генри стало не по себе. Безусловно, пир уже завершился, в замке все спят, однако это вовсе не означает, что должна спать и стража, особенно когда в замке столько гостей, многие из которых вовсе не испытывают друг к другу приязни. На минуту Бекингем пожалел, что не попросил у Олбэни охрану, хотя и был готов скорее откусить себе язык, чем показать, что ему жутковато.

В проходе послышались шаги, и он невольно попятился, когда дорогу ему преградили три массивные фигуры. Правда, уже в следующий миг он облегченно вздохнул, заметив, что все они в килтах. Слава Богу! Дугласы не щеголяют голыми коленками. Перед ним горцы. Когда же они подошли ближе и свет факела озарил их, Генри узнал в одном из светловолосых великанов вождя клана Родрика Мак-Кея. Как и после поединка, Родрик шагнул к нему и приятельски хлопнул по плечу. Удар пришелся справа, и герцог едва не взвыл от боли. Горец заговорил по-гэльски, и Бекингем, ни слова не понимая, дружески закивал и попытался, проскользнув вдоль стены, миновать своих диких поклонников.

В это время по боковой лестнице спустился еще какой-то воин, и по цветам его плаща и гербу, вышитому у плеча, Бекингем понял, что он принадлежит к роду Дугласов. Едва завидев беседующего с горцами англичанина, воин остановился как вкопанный, и Генри готов был поклясться, что лицо его выражает крайнюю степень изумления. Обратившись к горцам, он что-то недоуменно спросил, и Генри, за время пребывания в Шотландии научившемуся отчасти понимать шотландский говор, показалось, что тот поинтересовался, куда девалась шляпа герцога Бекингема. Что за чушь?

Генри озадаченно взглянул на воина, но продолжения не последовало, ибо все звуки перекрывал могучий бас вождя горцев. Однако, когда и Родрик, и сопровождающие воины разом повернулись в его сторону, Дуглас без промедления ретировался. Бекингем же подумал, что сейчас, когда ему угрожает опасность, не стоит разлучаться с этими воинственными гигантами. Поэтому он любезно подхватил Мак-Кея под руку и, бормоча всякий учтивый вздор по-английски, стал подниматься вместе с ним по лестнице.

Так они достигли дверей покоев герцога. В коридорах по-прежнему было пустынно. Когда Генри стал прощаться с Мак-Кеем, тот вдруг серьезно взглянул на него и жестом велел своим спутникам остаться у покоев англичанина. Генри с невольным уважением проводил взглядом удаляющуюся могучую фигуру. Этот дикий горец раньше его догадался, как небезопасно сейчас находиться в Линлитгоу.

Он вошел в свои комнаты.

– Гуго, паршивец, экого холоду ты напустил! Просыпайся, мы немедленно должны ехать!

Длинная узкая комната была едва освещена тлеющими в жаровне углями. В сгустившейся темноте герцог не сразу разглядел сидящего в кресле оруженосца.

– Гуго, проснись! Не надо было так налегать на этот гнусный гленливат![22]22
  Гленливат – шотландская водка.


[Закрыть] Даже горцы предпочитают ему французские вина. И, черт побери, ты все-таки напялил мою шляпу!

Генри сбросил свои узконосые туфли, натянул сапоги для верховой езды с голенищами выше колен, когда же он взялся надевать чистую рубаху, ему пришлось вновь окликнуть оруженосца – перевязанная рука плохо двигалась и причиняла неудобства.

Внезапно ему стало не по себе. В неподвижности Гуго Дредверда было что-то жуткое.

Генри нарочито медленно застегнул манжеты, затянул шнуровку у ворота и круто повернулся. При свете жаровни были видны неестественно вытянутые ноги оруженосца, его неподвижно лежащие на резных подлокотниках руки, тускло мерцал золотистый парчовый тюрбан, перевитый алмазными нитями. Тюрбан был смят, голова поникла. Герцог ощутил тошнотворный сладковатый запах крови.

– Гуго!

Он коснулся плеча оруженосца, и тело юноши немного осело, голова качнулась. Медленно, стараясь унять дрожь, Бекингем зажег от угольев сосновую ветку и осветил лицо Гуго. Белый колет был покрыт темными каплями крови, а руки юноши оказались прикрученными веревками к подлокотникам кресла.

– Но зачем?.. – почему-то шепотом спросил герцог и приподнял за подбородок голову юноши. Смолистая ветка затрещала, рассыпала искры и стала гаснуть. И все же Генри успел увидеть то, что ему предстояло запомнить надолго.

Рот оруженосца был забит кляпом, но так странно оскален, что виднелись зубы, сжимавшие тряпку. Вдоль носа из-под шляпы тянулись темные полосы крови, и при неясном свете лицо юноши казалось изрезанным трещинами. На лице Гуго застыла маска невыразимой муки, а широко открытые, но уже остекленевшие глаза выражали безысходное страдание. В этом лице не было той умиротворенности, которую обычно придает смерть.

– Бедняга Гуго! – мягко проговорил Генри, коснувшись щеки юноши. Она была мягкой, и на пальцах Бекингема остался след крови. Он отнял руку, и голова Гуго безжизненно повисла, слабо сверкнули алмазы на смятой шляпе. Только теперь Генри заметил, что в этой белой шелковой одежде и в тюрбане из парчи оруженосца в темноте легко можно было принять за самого Бекингема.

Герцога пронзил такой леденящий ужас, словно он вдруг увидел свой собственный труп. В памяти всплыли слова Олбэни: «Ваша жизнь здесь не стоит и грота». Грота? Его жизнь Дугласы оценили ниже пенса. В том, что Гуго убит по ошибке, Бекингем уже не сомневался. Он вспомнил изумленного воина Дугласов на лестнице, его нелепый вопрос о шляпе. Проклятая шляпа! Гуго так не терпелось пощеголять в ней сегодня…

Бог весть почему, Генри захотелось снять с него этот злополучный головной убор. Однако он не смог этого сделать. Он потянул с силой, но скомканный тюрбан не поддавался, тело юноши наклонилось вперед, словно не желая расставаться со шляпой. Внезапно в ворохе парчовых складок и рассыпающихся алмазных нитей пальцы герцога нащупали на темени мертвеца нечто твердое и холодное. Пытаясь понять, что бы это могло быть, он пошарил еще – и волна дурноты едва не свалила его с ног. Это были шляпки гвоздей – огромных кованых латунных гвоздей.

Генри отпрянул так резко, что едва не опрокинул жаровню. Его била дрожь, и несколько минут он не мог опомниться. Придя в себя, герцог кинулся к ларю и стал торопливо одеваться. Боль в руке немного отрезвила его. В нем поднималась неукротимая ярость. Как они посмели, эти немытые варвары!

Теперь он уже не думал о себе, перед ним стоял юный Гуго, стройный юноша из Уэльса, единственный отпрыск рода Дредвердов, которого он увез из родового гнезда, сделал своим оруженосцем и полюбил за веселый и незлобивый нрав. Как сможет он вернуться в Уэльс, как сможет поведать леди Дредверд о том, какой мучительной смертью погиб ее мальчик?!

Он вдруг схватился за меч и, не помня себя, опрометью выскочил из покоев.

– Эй, Дугласы, шелудивые псы! – закричал он вне себя от бешенства. – Я здесь, я все еще жив! И я еще отведаю вашей крови!

Оба шотландских горца, стоявших на страже, изумленно взглянули на него, но, обнаружив, что в руках герцога оружие, тоже обнажили клинки и кинулись следом за англичанином.

Герцог несся как безумный, пока нос к носу не столкнулся с людьми Дугласа. Он тотчас узнал их по вышитому на плече гербу, к тому же лица некоторых из них уже успели ему примелькаться. В эту минуту Генри был в таком состоянии, что уже не думал об осторожности.

– Что, жалкие душонки? Вы тоже считаете себя Дугласами? Но вы всего лишь ничтожные гилли[23]23
  Гилли – мужская прислуга в Северной Шотландии.


[Закрыть], нацепившие на плечо знак Пылающего сердца[24]24
  Герб Черных Дугласов. После их разгрома этот знак носили также и некоторые из Ангусов.


[Закрыть]. Вы убили мальчишку, как грязные палачи, и должны носить не герб своего хозяина, а кожаные передники живодеров!

Место, где они столкнулись, оказалось площадкой на пересечении коридоров, и, когда Бекингем замахнулся мечом, Дугласы, отступив, мгновенно выхватили оружие. Генри с хохотом обернул плащ вокруг левой руки, чтобы защититься от ударов, а правой, забыв о ране, перехватил меч. Он видел, что вокруг слишком много клинков, чтобы выжить, но, как всегда в минуту опасности, был полон зловещего веселья.

И тут один из сопровождавших его горцев издал пронзительный клич Мак-Кеев. Второй подхватил, и оба, продолжая неистово вопить, ринулись на людей Дугласа.

Они стояли втроем, спиной к стене, и яростно отбивались при чадном свете факела. Лязг мечей в пустынных переходах казался оглушительным. Бекингема ранили в ногу, и он, смеясь, воскликнул, что ниже пояса наносит удары лишь трус, и сейчас же поразил в горло своего противника. Оба горца бились молча, с упорством защищая того, кого вверил им глава их клана. Но вскоре до Бекингема донеслись крики, шум и дикие завывания, к которым тотчас присоединились и оба его товарища. Отовсюду несся боевой клич Мак-Кеев, по коридорам спешили длинноволосые горцы в килтах и черно-красных клетчатых пледах. От их воплей закладывало уши. Однако этот воинственный зов разбудил и их исконных врагов – Мак-Ферсонов и Мак-Интошей. И хотя люди Дугласа вынуждены были отступить под натиском Мак-Кеев, взявших под свое покровительство англичанина, они вновь воспрянули духом, когда в переходах замаячили зеленые и светло-серые пледы. Подоспевшие Мак-Интоши сразу же приняли сторону Дугласов. Люди Родрика Мак-Кея неожиданно оказались в меньшинстве. Показавшиеся было королевские гвардейцы уже ничего не могли поделать, и на их крики, призывающие к миру и порядку, никто не обращал внимания.