Текст книги "Замок на скале"

Существовало лишь одно, в чем и Глостер, и Нортумберленд оказались поразительно единодушны, – их общая неприязнь к шотландцам. Однако набеги из-за Твида несли пограничному краю Англии такой урон, что в итоге оба североанглийских лорда – и Глостер, и Нортумберленд – пришли к выводу, что необходимо добиться мира с Шотландией, а для этого было бы неплохо заключить брачный союз между малолетним наследником Якова III Шотландского и одной из дочерей Эдуарда. Впервые проявив завидное единодушие, оба северных герцога прибыли в Лондон, чтобы обсудить данный вопрос с королем. Каждый из них в глубине души жаждал обойти соперника, надеясь, что король именно его назначит послом к шотландскому монарху. Но Эдуард, вопреки ожиданиям, поручил переговоры другому лицу – человеку, в то время весьма популярному при дворе, но которого король желал под любым благовидным предлогом отослать прочь. Эта ссылка должна была выглядеть такой почетной, чтобы никто не мог заподозрить, как добивается ее король. Ибо этим человеком был вельможа столь дерзкий, что отважился перейти дорогу Эдуарду именно там, где это не рискнул бы сделать ни один из его подданных.

Упомянутым лицом был молодой Генри Стаффорд, герцог Бекингем.

Бекингем происходил из древнейшего рода и являлся потомком короля Эдуарда III. Он был пэром Англии и принадлежал к остаткам той старой аристократии, которая почти вся была перебита во время войны Алой и Белой Розы. Его дед и отец погибли, сражаясь за Ланкастеров, а сам он ребенком жил вместе с матерью в глуши Уэльса, в замке Брекнок. В двенадцать лет он осиротел, и Эдуард IV велел доставить мальчика ко двору под свою опеку. Но вскоре Стаффорда пожелала видеть при своей особе королева Элизабет. Мальчик был необыкновенно красив, к тому же королева была очарована причудливым сочетанием у юного Стаффорда благородных манер и дикарских выходок. Генри стал ее пажом, носил шлейф королевы, придерживал стремя, когда она садилась в седло. Она была королевой Англии – он ее маленьким слугой, но в его жилах текла кровь Плантагенетов, она же была мелкопоместной леди, возвысившейся исключительно благодаря любви короля. Что думал обо всем этом юный Бекингем, никто не знал. Он казался благодушным и всем довольным, но всякий раз вскидывался, как жеребенок, если королева пыталась его приласкать.

Замечала ли это Элизабет? Она была умной женщиной. С годами она почувствовала вкус власти, привыкла к почестям и ко всеобщему преклонению – и оказалось, что это само по себе стоит того, чтобы мириться с изменами супруга. Шаг за шагом Элизабет добилась того, чтобы двор короля Эдуарда стал ее двором. Она создала себе опору среди многочисленной родни, наделив всех этих двоюродных и троюродных титулами, породнив их с прежде могущественными, но истощенными в войне ланкастерскими семьями. У королевы было пять братьев и столько же сестер, были у нее и два сына от ее первого брака с лордом Грэем, не говоря уже о всевозможных тетушках, племянниках, кузенах, которые обжились при дворе и которым Элизабет неизменно покровительствовала. Поэтому, приблизив к себе родовитого юного Бекингема, она хотела и его видеть своим союзником. Для этого Элизабет затеяла помолвку мальчика со своей младшей сестрой Кэтрин Вудвиль.

Однако этот на первый взгляд такой покладистый Стаффорд неожиданно заупрямился. И настолько, что это стало почти скандалом. Король тогда только вернулся после похода во Францию, и Элизабет пожелала, чтобы он лично настоял на этом браке. Эдуард любил уступать своей королеве, и пышная свадьба состоялась, однако ни жених, ни юная новобрачная не выглядели счастливыми. Дабы молодые сблизились, их отправили в Уэльс, чтобы вдали от сплетников двора они поближе познакомились и научились быть семьей. Там, в родовом замке Стаффордов Брекноке, у молодой четы родился сын Эдуард. Однако, когда через время Бекингем появился при дворе, он не пожелал привезти с собой супругу.

Сам же молодой герцог стал популярен при дворе. Богатый и знатный, он не имел в родословной ни единого пятна, к тому же был чарующе красив. Как все валлийцы[9]9
  Валлийцами называли жителей Уэльса.


[Закрыть], он был смуглым, но эта смуглость тонко гармонировала с аристократическими чертами его лица. Он был высок и гибок, с малолетства привык управляться с оружием, его волнистые черные волосы, вопреки придворной моде, небрежно падали на лоб и плечи, придавая особое очарование утонченному облику. И особенно хороши были глаза сэра Генри – огромные, как у девушки, прозрачные, удивительного цвета чистой небесной лазури.

При дворе Эдуарда IV Бекингем вскоре стал одной из наиболее заметных фигур. Не было такой дамы, которая не заглядывалась бы на Генри Стаффорда, не вздыхала бы о нем украдкой. Это бесило короля, который уже начал терять былую привлекательность, располнел, часто хворал. Он по-прежнему предавался излишествам, но теперь, глядя на него, уже трудно было поверить, что когда-то его называли «шесть футов мужской красоты». Эдуард обрюзг, лицо его отекло и приобрело нездоровый оттенок, а глаза, прежде чистые и дымчато-прозрачные, теперь отливали желтизной и недобро глядели из-под тяжелых век. И при всем этом король не переставал волочиться за каждой юбкой без разбора: замужней или незамужней дамой, дворянкой или особой низкого сословия, добиваясь расположения женщин если не деньгами, то посулами, но, когда они уступали, чаще всего грубо прогонял их.

Исключение составляла лишь Джейн Шор, жена торговца из Чипсайда, которую Эдуард вырвал из семьи и поселил при дворе. После давнишней истории с Элизабет Вудвиль это было второе по силе увлечение короля. Джейн Шор мало походила на средневековый идеал красоты, была не златокудрой и высокой, а наоборот – маленькой, черноволосой, с ореховыми глазами олененка и золотисто-смуглой, как у испанки, матовой кожей. И тем не менее чары этой горожанки были таковы, что королева впервые в жизни забеспокоилась.

Однако Джейн была не глупа. Имея влияние на Эдуарда, она понимала, что не ей тягаться с его долголетней привязанностью к жене. Королева была старше Эдуарда, но оставалась все еще весьма привлекательной, несмотря на испортившие ее фигуру частые роды. Джейн же брала молодостью и живостью, которые, однако, не давали ей обольщаться насчет того, что не она, а именно Элизабет Вудвиль владеет душой монарха. Поэтому Джейн всячески стремилась продемонстрировать свое почтение государыне, даже расположила к себе ее величество своим незлобивым нравом и детской беспечностью. Но вот в чем смекалки Джейн совсем не хватало, так это в ее неконтролируемой влюбленности в красавца Бекингема.

Эдуард поначалу не придавал этому значения. Ведь и лорд Гастингс, и пасынок Эдуарда маркиз Дорсет попали под очарование смуглой Джейн. Она с ними лишь кокетничала и смеялась. Заволновался король, только когда стал замечать, какими глазами смотрит его фаворитка на Бекингема.

Король недолюбливал молодого герцога – так стареющий недужный ловелас недолюбливает молодого и полного сил баловня дам. Теперь же Бекингем начал раздражать его. Королю то и дело доносили: во время празднества Генри Стаффорд несколько раз подряд танцевал с мистрис Шор, затем их видели продолжительно беседующими в нише окна, причем Джейн была весела и оживлена чрезвычайно. Когда же во время охоты в Горнси-парке эти двое отбились от кавалькады и несколько часов где-то пропадали, Эдуард окончательно возненавидел Бекингема. Однако он ничего не мог с ним поделать. Это был уже не тот мальчишка-сирота, которого он едва ли не за ухо приволок к алтарю, – это был достойный потомок Плантагенетов, могущественный лорд, который при желании мог в считанные дни поднять весь Уэльс. И король оказался бессилен, ибо никто в Англии не поддержал бы его, посмей он поднять руку на Бекингема из-за какой-то распутной горожанки.

Джейн по-прежнему клялась Эдуарду в любви и обиженно надувала губки, когда король устраивал сцены ревности. Однако стоило появиться красавчику Генри, как она была не в силах отвести от него глаз. А тот обращался с ней галантно-небрежно, хотя и был почтителен в рамках этикета. На короля же поглядывал нарочито невозмутимо, улыбаясь одними уголками губ.

Эдуард решил удалить его, но все еще колебался. Сделать это надлежало так, чтобы не стать объектом насмешек. Именно в это время ко двору прибыли Глостер и Нортумберленд и встал вопрос о посольстве в Шотландию. Король видел, что оба северных лорда вот-вот готовы сцепиться, оспаривая друг у друга право представлять английскую корону при дворе Стюарта, и поэтому неожиданно прервал их:

– Успокойтесь, милорды! Дабы вопрос о посольстве не стал яблоком раздора между любезным нашим братом Глостером и вами, дорогой друг Перси, к Якову Стюарту отправится некто иной. Я полагаю, что имя молодого лорда Бекингема, сэра Генри Стаффорда, не вызовет у вас возражений…

Когда Бекингему сообщили о решении короля, он лишь сдержанно поклонился и поблагодарил за оказанную честь. Но его синие глаза, когда он поднял их на короля, таили такую насмешку, что Эдуард едва сдержался, чтобы в последний миг не вспылить. Он долго беседовал с Бекингемом, обсуждая все детали переговоров и возможных соглашений. Когда же сэр Генри наконец двинулся на Север, сопровождаемый внушительным посольским эскортом, он вез в Шотландию, помимо условий договора, и личное письмо Эдуарда IV к Якову Стюарту. В этом не было ничего необычного. Но Бекингему и в голову не могло прийти, что рукой Эдуарда было начертано в самом конце письма.

Там значилось:

«Дражайший брат наш Яков! Я стану молить за Вас небо и Вы всегда сможете рассчитывать на нашу поддержку, если как можно дольше задержите в своих пределах нашего доброго Генри Стаффорда. А уж если молодой Бекингем пожелает навсегда остаться в Шотландии и мы никогда не увидим его, то в Англии никто не наденет траура по этому поводу. Мы же сочтем себя Вашим должником вдвойне».

1. Рождественская ночь герцога Бекингема

Волынки стонали и гнусавили так, что Генри Стаффорд едва сдерживался, чтобы не выбежать из зала. Нет, он решительно не мог привыкнуть к душераздирающим звукам любимого инструмента шотландцев. Особенно сейчас, когда из-за мигрени у него раскалывалась голова, эти пронзительные завывания, лязг мечей и дикие выкрики пляшущих горцев вызывали у герцога адские мучения.

Отодвинув от себя блюдо с колопсом[10]10
  Колопс – шотландское национальное блюдо, запеканка из мелко нарубленного мяса с луком.


[Закрыть], он откинулся на спинку кресла и устало скомкал салфетку. Тут же откуда-то возник услужливый паж и с поклоном подал сверкающий таз с душистой водой для омовения пальцев, а расторопный стольник тотчас заменил тарелку. Генри усмехнулся: изысканность обихода двора Якова III странным образом сочеталась с варварскими ухватками вождей горных кланов, чувствовавших себя в королевском замке Линлитгоу так же непринужденно, как и в диких ущельях Хайленда.

Генри поглядел на короля. Маленький, бледный, с жесткими, напомаженными и завитыми в локоны волосами и острым носом, он уже изрядно подвыпил, и глаза его блестели, когда он созерцал дикую «пляску меча», которую отплясывали перед ним воины трех северных кланов. Конечно, Стюарт был доволен: даже старейшины его двора не могли припомнить, чтобы вот так, в танце, сходились вместе члены враждующих семей Мак-Ферсонов, Мак-Интошей и Мак-Кеев. Впрочем, вожди кланов, приглашенные на Рождество, торжественно поклялись не проливать крови, пока не закончится Господне перемирие[11]11
  Господне перемирие – мир, заключаемый в дни крупных религиозных праздников.


[Закрыть] и они не вернутся в свои пределы. А пока их воины плясали у стоявших вдоль пиршественного зала длинных столов, при свете факелов, среди клубящегося над головами дыма, который завывающий за стенами замка ветер загонял обратно в трубы, отчего пламя в очаге стонало и приседало, мечась, как затравленный зверь.

Встречать Рождество в Линлитгоу пришлось неожиданно. Двор короля направлялся из любимой резиденции Якова III, замка Стерлинг, в Эдинбург, как вдруг разыгралась непогода, вынудившая их сделать остановку в этом замке над озером. А поскольку буря и проливной дождь, перешедший в снежную метель, не прекращались, было решено отпраздновать Рождество здесь. Правда, это помешало прибыть многим знатным лордам, которых Яков заранее пригласил в Эдинбургский замок, зато Линлитгоу стоял на пути двигавшихся с севера горцев, и теперь на пиру было гораздо больше клетчатых пледов, чем камзолов и рыцарских цепей. Впрочем, Яков до последней минуты слал в Эдинбург гонцов, в особенности когда стало известно, что сам надменный Арчибальд Дуглас, граф Ангус, решил вместе со всем семейством посетить короля на Рождество Господне, но из-за разыгравшейся непогоды от Дугласа не было никаких вестей. Король не мог решить – то ли ему поспешить к своему грозному вассалу с извинениями, то ли обидеться на то, что последний пренебрег его приглашением.

За стенами замка прогремели раскаты грома и налетел новый неистовый шквал. В окнах задребезжали стекла. Многие стали креститься, и лишь горцы били пятками в пол, отплясывая свой танец, как люди, привыкшие в своих краях к любым сюрпризам погоды. Под завывание ветра камин вновь дохнул дымом, его клубы взмыли к потолку, где в массивных, подвешенных на цепях люстрах металось колеблемое сквозняками пламя факелов.

Генри невольно потер виски. От головной боли не было спасения, и, чтобы хоть как-то отвлечься, он стал разглядывать длинный полутемный зал с выступающими ребрами стрельчатых арок из грубо отесанного камня. Голые стены замка в честь праздника были украшены гирляндами из лавра и темного остролиста с ярко-красными ягодами, который, по поверью, приносит в Рождество счастье и удачу. И тем не менее все здесь казалось пустым, холодным и унылым. Ах, разве думал он, счастливчик Стаффорд, пэр Англии, родственник короля, что ему придется встречать Рождество при этом несносно скучном дворе! Силы небесные! Он прибыл в Шотландию в конце лета, когда на холмах и в долинах цвел лилово-пурпурный вереск, а теперь уже все пожухло, стало угрюмо-бурым и вскоре вообще скроется под снегом! Да, почетное посольство поистине превратилось для него в ссылку.

А ведь на первых порах все складывалось так хорошо! Он явился в Стерлинг с подобающим эскортом, под звуки труб, одетый с такой роскошью, о какой в этой дикой Каледонии[12]12
  Каледония – древнее название Шотландии.


[Закрыть] и помыслить не могли. С королем Яковом он держался на равных, но был изысканно учтив, и весьма скоро договор о помолвке наследного шотландского принца Якова и маленькой дочери короля Эдуарда Сесилии Английской был подписан. Оставались пустяки: решить вопрос о набегах на англо-шотландской границе. Обычно это совершалось быстро и являлось чистой воды формальностью, поскольку не в силах государей двух соседних королевств остановить не прекращавшуюся столетиями войну в Пограничном крае. И вот, когда Генри уже считал вопрос решенным, неожиданно возникли трудности. Яков Стюарт, ознакомившись с условиями договора, вдруг отложил перо.

– Я хотел бы, чтобы в договор был внесен еще один пункт.

Именно этот пункт оказался невыполнимым. Шотландский монарх категорически потребовал, чтобы к его двору доставили в цепях одного из лордов Пограничья – барона Майсгрейва.

– Этот человек творит беззаконие на рубежах. Мои отряды объезжают стороной его владения, ибо нет большей опасности, чем встретиться с его бешеными наемниками. Они гонят прочь всех, кто пробует проехать берегом Лиддела[13]13
  Лиддел – река в Пограничном крае.


[Закрыть], и преследуют их почти до стен замка Хоуик, словно барон считает весь этот край своей вотчиной. Похоже, что сей лорд вознамерился перекроить границу по своему усмотрению!

После этих слов Бекингем испытал нечто похожее на гордость за своего соотечественника. Якову же заметил, что многие земли в Пограничном крае все еще считаются спорными и владеет ими тот, кто сильнее. Но Яков Стюарт пришел в ярость и заявил, что договор не будет скреплен его подписью, пока разбойника Филипа Майсгрейва не бросят в Толбутскую тюрьму в Эдинбурге, чтобы король мог решить его участь. Дело принимало серьезный оборот: из-за какого-то лихого северного барона мог рухнуть мирный договор между двумя королевствами.

Генри Стаффорд, стараясь не выказывать раздражения, спокойно возразил:

– Ваше величество, с таким же успехом вы могли бы потребовать и голову самого Перси. Барон Майсгрейв верный слуга короля Эдуарда, не раз сражавшийся на его стороне под знаменем Белой Розы. Более того – известно, что барон оказал своему государю и другие услуги, ибо его величество Эдуард IV благоволит к нему и нередко величает своим другом.

– В отличие от вас, милорд, – мелко рассмеялся Яков, но тут же переменил интонацию. – Мое решение непоколебимо! Либо Майсгрейв в цепях, либо наш союз не состоится и я не поставлю подписи на пергаменте.

В ту пору Генри еще не понимал, что из-за упрямства Якова Стюарта ему придется надолго застрять в Шотландии. Это стало очевидным лишь позднее, когда он написал о нелепом требовании Якова своему королю, а тот, вместо того чтобы возмутиться и отозвать посла, распорядился уладить все полюбовно, но ни в коей мере не задевая интересов Майсгрейва.

Интересы Майсгрейва! Теперь, когда этот барон стал для него ключом от родины, Генри преисполнился негодования. И тем не менее он ничего не мог поделать в сложившейся ситуации. Время шло, и вскоре гордому Стаффорду пришлось отказаться от пышного эскорта, оставив при себе лишь небольшой отряд лучников, а из всего штата прислуги – двух оруженосцев: преданного, но вечно брюзжащего и трусоватого Ральфа Баннастера и Гуго Дредверда, веселого и обходительного, но не знающего меры в женолюбии. Герцог уже дважды заставал его щеголяющим перед шотландскими красавицами в нарядах с плеча своего патрона.

При мысли о шотландских красавицах Генри ощутил новый приступ головной боли. Отправляясь к незнакомому двору, он мечтал о новых блистательных победах над сердцами северных леди. Но оказалось, что при дворе Якова Стюарта дам практически нет и даже со своей женой король видится не чаще раза в год. Те же дамы, что состояли в свите сестры Якова принцессы Маргариты, только о том и помышляли, чтобы хранить ледяное достоинство, были абсолютно лишены обаяния, а кокетство считали уделом падших женщин. С мужчинами они держались надменно, а любой комплимент истолковывали как оскорбительную фамильярность. Увы, сегодня, после рождественской мессы, Генри имел случай в очередной раз убедиться в этом, однако сейчас, когда так трещала голова, ему не хотелось вспоминать об этом досадном инциденте.

Пляска наконец-то закончилась. Горцы были разгорячены, их лица блестели от пота, и Бекингем, уже давно ощущавший, как стынут ступни в остроносых шелковых туфлях, с некоторым удивлением поглядывал на этих пышущих жаром дикарей в их нелепых клетчатых килтах, с голыми, словно не чувствительными к холоду ногами, обутыми в грубые броги[14]14
  Броги – кожаная обувь шотландских горцев.


[Закрыть].

Едва горцы вновь заняли места за столом, как загремели фанфары и в зал потянулась вереница нарядных лакеев со второй переменой блюд: огромные мясные пироги, туши вепрей с вызолоченными клыками, фазаны, длинные перья которых, подрагивая, свисали с золоченых подносов, молочные поросята в венках из сахарных цветов, зажаренные целиком косули с приправленной пряностями подливой. Главный стольник с самым церемонным видом нарезал мясо для короля, но Яков даже не прикоснулся к еде, продолжая что-то шептать своему фавориту Кохрейну, чья алмазная цепь на бархате камзола сверкала ярче свечей. Бекингем заметил, что и король, и его фаворит поглядывают в его сторону. Да и не только они. Казалось, уже давно внимание присутствующих занимают не столько пляски горцев, сколько его особа. Бекингем знал почему. Всему виной это нелепое происшествие после рождественской мессы. Господи, как дики эти люди, как терпят они всех этих низкородных временщиков, подобных Кохрейну, к которому сейчас так льнет король! Их привело в замешательство случайное происшествие во дворе замка – и то лишь потому, что в нем оказалась замешана графиня Ангус. Словно есть что-то дурное в том, чтобы оказать любезность даме во время ненастья!

Сейчас Бекингем полагал, что у него и в помыслах не было ничего иного. На деле все обстояло несколько иначе. Марджори Дуглас поразила его, едва появилась в церкви святого Михаила, где шла месса. Генри не знал, кто эта дама, но уже одно то, что она возникла в столь неурочный час, среди пурги и мрака, привлекло его внимание. Он даже улыбнулся, припоминая то мгновение…

…Полночь, прекрасный голос с амвона торжественно возгласил:

– Родился Божественный Младенец! Славьте Сына Божьего, славьте Спасителя и Его Пресвятую Матерь!

Вся толпа молящихся в едином порыве опустилась на колени, и мощно зазвучало «Gloria in excelsis Deo»[15]15
  Слава в вышних Богу (лат.).


[Закрыть]. Гремел орган, торжественными раскатами перекрывая бешеное завывание ветра. И именно в эту минуту распахнулась тяжелая дверь церкви и под ее своды ступила группа запорошенных снегом людей.

В рядах молящихся произошло замешательство, даже певчие в хоре стали сбиваться. Но прибывшие, словно стараясь не привлекать внимания, торопливо осенили себя крестным знамением и, встав на колени, смешались с толпой прихожан.

Среди них была и дама. Она проскользнула вдоль бокового нефа и опустилась на колени на женской половине. Бекингем не сразу разглядел ее лицо, он видел только, что она высока ростом и движется величаво и грациозно. Великолепный плащ из серебристой лисы и то, что она осмелилась явиться в разгар службы, указывали, что эта леди вовсе не обычная запоздавшая прихожанка. Генри был заинтригован. Все оставшееся время службы он не спускал с нее глаз, пока незнакомка не взглянула в его сторону. Она не была так хороша, чтобы сразу потерять голову, казалась чересчур смуглой, но, с другой стороны, рядом со всеми этими бледными, словно бесцветные призраки, леди шотландского двора у нее было явное преимущество.

Генри улыбнулся ей. Дама тут же опустила глаза и поспешила отвести взгляд. Больше она не оборачивалась, хотя Бекингем неотрывно смотрел ей в затылок.

Оруженосец герцога Ральф Баннастер был недоволен поведением своего господина.

– Ради всего святого, милорд! Вы поступаете по меньшей мере неосторожно. Эти шотландские варвары чуть что хватаются за мечи, в особенности когда так смотрят на их женщин. Умоляю вас…

Но Генри словно сорвался с цепи. Впервые за все то время, что он находился в Шотландии, его ждало приключение, и он ни при каких обстоятельствах не желал от него отказываться.

Когда по окончании мессы продрогшие прихожане потянулись к выходу, королевские гвардейцы потеснили толпу, выкрикивая:

– Дорогу, дорогу его величеству королю!

Началась сутолока. Ворвавшиеся в распахнутые створки потоки дождя со снегом загасили факелы. Воспользовавшись темнотой и общей неразберихой, Генри протолкался к незнакомке и, мягко взяв ее под локоть, вывел из толчеи на улицу. В темноте она не узнала его и доверчиво взяла за руку, шепнув:

– Это ты, Роберт?

Но они уже вышли на крыльцо, где на них обрушились вихри мокрых хлопьев, и даже если бы Бекингем и ответил, его слова потонули бы в реве ветра. Поэтому он лишь прижал к себе незнакомку и, прикрывая ее от вьюги, начал увлекать через двор, туда, где виднелась небольшая дверь в угловой башне.

Дама, закрыв лицо большим капюшоном, покорно следовала за ним, пока они не оказались в помещении башни, где было почти совершенно темно.

– Это ты, Роберт? – снова мягко спросила она, и голос ее был столь чарующим, что Бекингем впервые не обратил внимания на бесконечно раздражавшее его шотландское произношение. В ответ он лишь слегка пожал ее руку и, когда маленькая ручка ответила ему, начал увлекать женщину вверх по лестнице.

– Это чистое безумие, милый, – прошептала она, но послушно пошла за ним, пока они не миновали пролет лестницы. Однако здесь, к великому огорчению герцога, горел факел, и дама, неожиданно разглядев своего провожатого, в ужасе отпрянула.

– Кто вы?

Генри любезно поклонился.

– Я тот, кого ваша несравненная красота сразила с первого взгляда.

Женщина не отрываясь смотрела на него.

– Англичанин?

– Увы, да. Я всего лишь посланец короля Эдуарда, и, к величайшему прискорбию, имя мое отнюдь не Роберт.

Ах, лучше бы он не напоминал ей о ее оплошности, потому что дама, вдруг осознав, что выдала себя, не на шутку испугалась и, пронзительно закричав, со всех ног кинулась вниз по лестнице! Он попытался удержать ее, но в темноте наступил на шлейф ее плаща, потерял равновесие, и они вместе рухнули вниз и покатились по ступеням, пока не оказались на нижнем ярусе башни. Лежа под англичанином, женщина отчаянно визжала, в то время как Генри, ругаясь на чем свет стоит, барахтался, путаясь в ворохе ее юбок и делая безуспешные попытки подняться на ноги.

В этот миг дверь отворилась и громкий голос выкрикнул:

– Марджори!

Кто-то стал поднимать Бекингема, но он, чертыхаясь, вырвался. Марджори по-прежнему визжала как резаная. Набежали какие-то люди.

– Я убью вас, кто бы вы ни были! – гремел в темноте чей-то голос.

– Лучше помогите даме встать! Она лежит на холодном полу.

Слава Богу, кто-то наконец принес фонарь, за мутным слюдяным окошком которого трепетал слабый огонек. При этом скудном освещении Генри увидел рыжеволосого юношу, поднимавшего перепуганную Марджори. Вокруг толпились вооруженные ратники, и на какой-то миг ему стало не по себе.

– Если вы причинили графине хоть малейший вред… – Голос юноши сорвался.

– Бог мой, да я только проводил ее через двор, ибо дама стояла одна на ветру, пока ее люди где-то шлялись.

– Да, и затащили в башню! Все англичане развратны, как и их король.

У Генри на языке вертелась ядовитая отповедь насчет короля шотландцев, но он вовремя сдержался. Из тьмы возник брат короля – герцог Олбэни.

– Что здесь происходит?

Он единственный из всех догадался прикрыть дверь, и в башне сразу стало тише. Теперь не приходилось повышать голос, чтобы перекричать вой ветра.

Рядом с Олбэни топтался Гуго Дредверд, оруженосец Бекингема. В руках у него тоже был фонарь, и он приподнял его, осветив происходящее, а затем тихонько присвистнул, увидев растрепанную, гневно всхлипывающую даму. Именно этот плутоватый посвист вернул Бекингему присутствие духа.

– Ваше высочество, эта леди в такое ненастье стояла одна на ступенях церкви, и я взял на себя смелость проводить ее через двор в эту башню, поскольку ее свита была поглощена…

– Неправда! У графини Ангус было достаточно сопровождающих! – вскричал рыжий юноша. – И вы ответите за оскорбление ее светлости! Мой кузен Арчибальд Дуглас не мог лично прибыть к королю на празднование Рождества и прислал супругу со мной. Поэтому, пока мы здесь, графиня находится под моим покровительством.

Он по-прежнему поддерживал Марджори Дуглас, даже не замечая в пылу, как крепко прижимает ее к себе. Бекингем нагнулся и, подняв роскошный меховой плащ графини, протянул его ей. Юноша в ярости вырвал плащ из рук англичанина.

– Сэр Роберт, держите себя достойно! – властно проговорил Олбэни.

– Сэр Роберт? – приподняв бровь, переспросил Генри. Он был слишком взбешен, чтобы не воспользоваться возможностью для маленькой мести.

Кивком головы указав графине на рыжеволосого юношу, он осведомился:

– Так это и есть «милый Роберт»?

Леди Дуглас вдруг слабо вскрикнула и лишилась чувств. Вокруг зашумели, а Роберт Дуглас в ярости бросился на Бекингема. Для этого ему пришлось освободить руки, и безжизненное тело графини снова оказалось на полу.

Стычку предотвратил Олбэни.

– Милорды, не забывайте, что вы находитесь при дворе короля! А вам, сэр Роберт, я рекомендовал бы заняться кузиной. Что же до его светлости герцога Бекингемского, то он королевский посол, а следовательно, лицо неприкосновенное.

Затем брат Якова Стюарта проводил англичанина в его покои и там выложил герцогу все, что думает по поводу случившегося.

– Я бы и смертельному врагу не пожелал оказаться на пути Дугласов! – гремел он, мечась по комнате и отшвыривая ногами мебель.

Бекингем с сожалением разглядывал свой перепачканный мокрый камзол.

– Бог мой! И это говорите вы, Стюарт, человек, отец которого смог уничтожить Черного Арчибальда Дугласа и унизить Джеймса Дугласа настолько, что сейчас он из милости живет при дворе моего государя![16]16
  Арчибальд Дуглас был убит в замке Стерлинг, после чего брат покойного, Джеймс, поднял в Шотландии мятеж, и одно время силы сторон были равны. Но Якову II удалось привлечь на свою сторону многих приверженцев Дугласа, и вскоре войско последнего было разбито, а сам он бежал в Англию.


[Закрыть]

Олбэни, успокоившись, остановился и снял нагар со свечи. Его некрасивое круглое лицо стало задумчивым, на стене лежала тень от его массивной фигуры. Брат короля был прирожденным интриганом, однако у него были свои виды на дружбу с Англией, и поэтому Генри чувствовал себя как бы под покровительством этого второго из Стюартов. Они даже сдружились, насколько могут сдружиться молчаливый, вечно себе на уме шотландец и жизнерадостный, любвеобильный англичанин. Правда, Бекингем, неглупый, несмотря на все свое легкомыслие, довольно скоро понял, что означает это расположение герцога Олбэни. В то время как о дворе Якова III ходили самые скверные слухи, а король окружал себя жадными фаворитами низкого происхождения вроде каменщика Кохрейна, Олбэни удалось добиться поддержки некоторых влиятельных шотландских вельмож. Но герцог Олбэни, Александр Стюарт, зная, насколько непостоянны привязанности шотландских родов, хотел также получить поддержку англичан, в частности у наместника Севера Англии Ричарда Глостера, с которым Бекингем находился в приятельских отношениях. И Генри обещал Олбэни потолковать с горбатым Диком об этом союзе. Теперь же Олбэни поведал англичанину, чем может для него окончиться история с графиней Ангус.

– В Шотландии было две ветви Дугласов, – пояснял он, нервно теребя меховую опушку обшлагов камзола. – Черные Дугласы, с которыми расправился мой отец, да будет благословенна его душа, и Красные Дугласы, которые после поражения Черных стали одним из самых могущественных семейств Шотландии. Глава клана, лорд Арчибальд, граф Ангус, ехал, чтобы отпраздновать Рождество при королевском дворе, и прибыл в Эдинбург, где его и застали гонцы Якова с сообщением о том, что празднование переносится в Линлитгоу. Граф тут же велел собираться в дорогу. Однако произошло непредвиденное. При выезде из Эдинбургского замка лошадь Ангуса поскользнулась, и граф упал, повредив ногу. Он не мог тронуться в путь, и тогда его племянник, лорд Роберт Дуглас Лохливенский, упросил графа отпустить с ним в Линлитгоу молодую графиню. Граф Ангус страстно любит Марджори, безумно ревнует ее и почти никогда не вывозит из замка Дугласов. И все же в этот раз Ангус решил взять ее с собой и, чтобы развлечь и доставить жене удовольствие, отпустил с лордом Лохливеном на рождественский пир в Линлитгоу. Впрочем, с большой неохотой. Представьте же теперь, как трясутся над Марджори все эти прибывшие вместе с ней Дугласы. Надеюсь, вы понимаете, что они не посмеют явиться к главе клана, не отомстив обидчику? Все мое влияние не в силах защитить вас, и поэтому мой вам совет – соберите своих людей, я дам вам опытного проводника, и вы немедленно отправитесь в Стерлинг.