Текст книги "Поединок соперниц"

Мы проплыли вдоль длинной дамбы, по которой только и можно было попасть на остров Тауэр-Вейк сухим путем. И там, у стен черной башни, я увидела огни, людей. Они стояли небольшой группой, размахивали факелами.

Не знаю, может, оттого, что эти люди так любили меня, но в мои редкие визиты сюда я чувствовала, что мой дом именно здесь. И сейчас они обступили меня, радостно приветствовали, пытались поцеловать руки. Они пережили беду, но были счастливы, словно одно мое присутствие могло решить все их проблемы. У меня даже слезы на глаза навернулись: я всегда так чутко ощущала доброту, участие, внимание.

Вскоре я сидела в башне деда, пила теплый травяной отвар и слушала местного рива Цедрика. Этот крепкий коренастый старик был здесь старшим, привык решать многие проблемы и, как я поняла, искал способ уладить дело миром. Поэтому и сердито шикал на своего воинственного сына, когда тот пытался встревать.

– Когда ваш отец, миледи, умирал, – с важностью человека, знающего себе цену, говорил Цедрик, – он допустил большую глупость, поручив вас, да и нас вместе с вами, заботам этого нормандского попа Ансельма. Но его можно понять – кому и быть опекуном, если не главе самой почитаемой в Дэнло обители. Знал бы ваш батюшка, насколько тот властолюбив, жесток и алчен. Но когда аббат прислал к нам своего бешеного пса Уло…

– Чтоб его чума взяла! – не удержался Утрэд.

Старый рив сердито глянул на перебившего его сына, а также покосился туда, где в нише узкого окна всхлипывала его дочь Эйвота. Эйвота, на два года старше меня – ладная и пухленькая, как сдобная булочка, с золотыми как солнце кудрями и огромными синими глазами, невинными, как у ребенка. Но невинностью-то она не отличалась, и поговаривали, что во всем Дэнло не найти второй такой кокетки. Эйвота всегда относилась к мужчинам так мягко и игриво, что, возможно, своей приветливостью и дала этому человеку Ансельма некий повод. Но сейчас, когда наверху стонал ее раненый муж Хродерав, она казалась испуганной и по-настоящему раскаявшейся.

– Что вы думаете предпринять, госпожа? – спросил Цедрик.

Видит Бог, я понятия не имела. Но меня пугала воинственность Утрэда и других мужчин, и я не ведала, как их усмирить. Я надеялась, что мудрый рив сам предложит мне, как лучше уладить дело. И он предложил:

– Миледи, я думаю, вам, как наследнице родовых земель, имеет смысл обратиться с жалобой к самому королю.

Тут я перестала теребить косу и в упор поглядела на него. Итак, зря я надеялась на рива. По сути он был диким человеком и все еще мечтал о старых саксонских вольностях. Неужели же он не понимает, что Генрих Боклерк скорее прислушается к словам всеми уважаемого ученого Ансельма, нежели к лепету несовершеннолетней послушницы, да еще и подопечной аббата? Да и где это видано, чтобы женщина поднимала голос в защиту своих прав?

– А нам говорили, что Генрих Нормандский не жалует церковников, – уныло заметил Цедрик.

Я тоже это слышала. Настоятельница Бриджит не раз сокрушалась по этому поводу. Но все одно – король в последнее время почти не наведывается в Англию, живет за морем, а без защитника, который бы проводил меня к его величеству и взялся отстаивать мои права, не имеет смысла и пытаться.

– Вот-вот, – вдруг оживился Цедрик. – Вам нужен такой сильный мужчина в качестве покровителя. И разве в Дэнло не найдется ни одного доброго саксонского тана, чтобы замолвить слово за внучку славного Хэрварда?

Они все оживились, загалдели. Я не могла понять, что их так воодушевило, пока Цедрик не пояснил. Они хотят, чтобы я пошла к какому-нибудь благородному саксу и попросила у него защиты. И мне пришлось объяснять им, что эта защита будет законной, только если мой новый опекун выкупит право на меня у короля. А кто сможет тягаться с таким богачом, как Ансельм?

– Что, если вы обратитесь к благородному Бранду сыну Орма? – заметил кто-то. – Он элдерман[39]39
  Элдерман – глава местной знати.


[Закрыть] среди саксов и очень состоятельный человек.

Мы с Цедриком переглянулись. Пусть Бранд и богат, но он в свое время слишком часто восставал против короля и его вряд ли захотят слушать. Если же попросить защиты у нормандских вельмож…

– Ну это все равно что отдать нашу красавицу, как ягненка волкам, – проворчала старая Труда, жена Цедрика, и рив кивнул.

– Да уж… Это как из огня да в полымя. Но что вы, леди Гита, красавица – тут Труда права.

Он хитро прищурился.

– Красавица, хозяйка земель, да еще и внучка славного Хэрварда. Разве это плохое приданое? Что, если вам, миледи, выйти замуж? Тут уж и у Ансельма руки до вас не дотянутся.

Я испугалась. Сказала лишь, что пока опекунские права на меня остаются у Ансельма, подобный брак признают недействительным и, в лучшем случае, муж получит только меня, но не мои владения.

– Это как посмотреть, – не унимался Цедрик. – Есть ведь в наших краях сильные таны, которые смогут отстоять и вас, и ваше приданое с оружием в руках. Хорса из Фелинга, например. Норманны боятся его, и он смеет ставить на место самого Ансельма.

И опять они одобрительно загалдели. Меня же вдруг обуяла злость. Что о себе возомнили эти простолюдины? Довели до пролития крови и считают, что я отдам себя в жертву, только бы их избавили от оброка и позволили отстроить свои хижины?

Но тут неожиданно подала голос Эйвота.

– О нет, нет, только не Хорса. Он злой и похотливый человек. С женщинами он груб. И леди Гита не для него.

Она выглядела столь возмущенной, что у меня возникло ощущение, будто красотке Эйвоте уже доводилось иметь дело с этим Хорсой. Но Цедрик только разгневался на дочь за вмешательство, стал ворчать, что будь его дочь поскромнее да поумнее…

– Отец, Эйвота права, – вмешался Утрэд. – Хорса – хищник, и не ему владеть нашей феей из фэнленда. К тому же всем известно, что в его доме уже живут три жены по датскому старому закону. Все три несчастны, и ни с одной он не обвенчан. И отдать ему четвертой нашу Гиту?..

– Молчи! – сухо оборвал его отец. – Я знаю, чего бы ты хотел. Тебе бы только сцепиться с этим Уло.

– Ну я не прочь, клянусь Святым Дунстаном. Однако…

Он вышел вперед и присел передо мной на корточки. Небритый, с заплетенными в косицу волосами, весь в металлических бляхах. Воин. Но глаза участливые, потеплевшие.

– Видит Бог, миледи, кто бы вам подошел как муж и защитник, так только наш эрл Эдгар Армстронг.

Я вцепилась обеими руками в скамейку. У меня закружилась голова. И стало жарко – прямо как святому Лаврентию на раскаленной решетке.

– Что ты говоришь, Утрэд? – расслышала я голос рива. – Ведь Эдгар Армстронг уже женат. Леди Риган, вдова его брата, стала его хозяйкой.

Я закрыла глаза. Почему-то ранее я никогда не думала, что у шерифа уже есть жена. А ведь это так естественно. Однако Эдгар всегда приезжал один, и я надеялась… почти внушила себе, что у него нет возлюбленной… жены.

– Леди Риган? – услышала я удивленный голос солдата. – Она не жена эрла. Конечно, она все еще живет в усадьбе Незерби, и, как я знаю, они весьма ладят. Но меж ними ничего нет, я служу леди Риган и могу поручиться в этом.

Я наконец перевела дыхание.

– Вы все слишком много на себя берете. Или забыли, что я никогда не собиралась быть ничьей невестой, кроме нашего Господа?

Они примолкли, выглядели обескураженными, расстроенными. Только не Утрэд.

– Миледи, вы просто не поняли. Вас отдали в обитель Святой Хильды, когда вы были еще несмышленышем. Теперь же вы выросли, стали женщиной и красавицей. Сам Бог бы велел вам выйти замуж и рожать детей, дабы продлить род славного Хэрварда. А Эдгар Армстронг… Лучшего супруга вам не сыскать. Я-то его знаю и, простите, частенько подумывал – вот была бы славная пара, он и наша хозяйка. И он в милости у короля, он правит графством и очень богат. Уж он-то сумел бы поставить толстобрюхого Ансельма на место.

У меня душа пела от его слов. И в то же время я ощущала страх. А они все развеселились, зашумели, стали лестно отзываться об Эдгаре – вот это герефа, вот это рыцарь, истинный потомок Гарольда Годвинсона.

Так продолжалось, пока я не вскочила с места.

– Вы все с ума сошли! Надышались туманом в болотах! Неужели же вы думаете, что если на то будет ваша воля, я сразу пойду к Эдгару Армстронгу и скажу – хочу стать вашей женой. Только разделайтесь с Ансельмом – и я ваша.

– А почему бы и нет? – удивился Цедрик. – Клянусь всеми духами фэнов – это была бы славная сделка!

И он начал перечислять, загибая пальцы, – рив неплохо умел считать. Итак: Эдгара устроит брак со мной, во-первых, потому, что на севере его земли почти граничат с моими и это сулит ему расширение владений; во-вторых, у нас добывают кремень, есть строительный лес, а он возводит замок и ему все это пригодилось бы; в-третьих, через мои земли идет прямой путь в Нортгемптоншир, откуда он возит камень, но у него значительные расходы по перевозке, так как Ансельм не позволяет ему ездить через фэны. В-четвертых, доход с моих земель – с рыбной ловли, солеварен, с пашен и заливных пастбищ составляет…

– Замолчи, Цедрик!

Я повернулась к Утрэду.

– Ты сказал, что шериф Эдгар будет в Незерби только к Рождеству?

– Это уже скоро, – заметил он, улыбаясь. – Таны соберутся в Незерби, чтобы по старинке отметить йоль[40]40
  Йоль – празднование зимнего солнцестояния у потомков скандинавов. Корни этого праздника восходят к языческим временам, и по сроку йоль совпадает с христианским Рождеством.


[Закрыть], как и положено в Дэнло. А Эдгар не отменял старый обычай.

– Что ж, тогда я поеду к нему, когда пройдут праздники, – сказала я, вставая. – Но не унижаться и не предлагать себя в жены. Я поеду к нему как к представителю королевской власти в Норфолке, как к благородному человеку и саксу, в конце концов. Я поведаю ему о вашей беде, буду на коленях умолять помочь. Вы же пока должны затаиться, чтобы – Боже упаси! – не вступить в стычку с людьми Уло, дабы и помысла не могло возникнуть, что вы готовите мятеж. Иначе шериф Эдгар вместо того, чтобы помочь, вынужден будет усмирять вас. Если же вы взбунтуетесь… Есть старая пословица: не будите спящую собаку. Последуйте же ей. Думаю, на период рождественских празднеств Уло сам не осмелится напасть на вас, ибо нет большего греха, чем обагрить кровью оружие во время Божьего перемирия. Он должен это понимать, если не глупец, и сообразит, что иначе он сам настроит против себя и закон, и Церковь.

– А если глупец? – спросил Утрэд, глядя на меня исподлобья.

Но я не думала об Уло. Я думала об Эдгаре. Почему я так воспротивилась тому, что предлагали мои люди? О Пречистая Матерь! – да потому, что это было постыдно! И потому, что я испугалась того, как сильно сама хочу этого. У меня даже вспотели ладони, такое смятение было в душе.

Все же я постаралась взять себя в руки.

– Я все сказала. Вы не можете обвинить меня в том, что я вела себя не как добрая госпожа. А теперь мне пора возвращаться в обитель. Идем, Утрэд.

Я вышла из дымной башни, стояла, ожидая, пока Утрэд простится. Он задерживался, я слышала его рычащий голос, что-то втолковывающий моим людям. Кажется, он говорил, что следует подчиниться, раз уж они почитают меня как госпожу. Я все слышала, ибо Ансельм позаботился забрать из башни все. Даже двери поснимали, и вход был сейчас попросту занавешен шкурами. Стараниями аббата и подъемный мост не работал. И сейчас я стояла на этом мосту, держась за цепь неисправного механизма. Забытая, заброшенная башня славного Хэрварда…

Вокруг по-прежнему было темно. Я еле различала воды озера, а противоположный берег и вовсе пропал в тумане. Какой-то звук привлек мое внимание, словно бы где-то заржала лошадь. Я прислушалась. Нет, все тихо. Я плотнее укуталась в плащ Утрэда, он был из толстой шерсти с ворсом и такой длинный, что его полы волочились по земле.

Я стояла как раз на том месте, где деревянные брусья моста ложились на насыпь дамбы. Когда-то по этой дамбе к башне прискакали воины, которые убили моего деда. До сих пор люди гадали: сделано это было по воле нормандских баронов, решивших раз и навсегда покончить со знаменитым бунтовщиком, или на то был приказ короля. Ведь Хэрвард тогда уже несколько лет жил в мире, занимался хозяйством, женился, родил моего отца. Да и не молод он был уже. И все же песня гласит: когда на него напали псы– норманны, Хэрвард сражался так, что уложил пятнадцать вооруженных воинов. Он бился копьем, пока оно не сломалось, сражался мечом, пока и его не перерубили, потом отбивался рукоятью меча… пока в него не вонзилось четыре дротика. Хэрвард упал на колени, но успел схватить брошенный щит, ударом в лицо убил им норманна и только затем испустил дух. Во мне текла кровь этого человека.

Неожиданно меня вновь отвлекли от размышления звуки в тумане. Странно, я ничего не видела, лишь какие-то колебания… и вдруг… Я не поверила своим глазам. Они появлялись, как тени, как призраки – воины в шлемах и с обнаженными мечами. Словно события, о которых я только что вспоминала, повторялись – норманны крались в Тауэр-Вейк!

Их было много – все новые силуэты выплывали из тумана. А впереди шел предводитель в длинной кольчуге. И я поняла – это Уло и его приспешники, люди аббата Ансельма. Они явились докончить начатое, уничтожить мятежников в их башне. Еще пришла мысль, что они хотят сделать это прямо сейчас, до рождественского перемирия, чтобы их не в чем было упрекнуть, а для всех это будет выглядеть как кара восставшим.

Наверное, я испугалась. Но еще более ощутила гнев. Шагнула вперед.

– Как вы посмели?!

Мой громкий голос неожиданно разрезал тишину ночи.

– Как посмели?!. Немедленно убирайтесь с моей земли!

Они ожидали чего угодно, но только не этого. Я видела, как Уло даже попятился в первый миг. И это придало мне сил.

– Я здесь хозяйка и повелеваю – во имя Бога и Его Пречистой Матери вложите мечи в ножны и удалитесь. Иначе, клянусь памятью Хэрварда, весть о вашем разбое распространится на все земли Дэнло!

Они постепенно пришли в себя.

– Кто она? – спросил кто-то.

И другой голос ответил:

– Это хозяйка. Гита из обители Святой Хильды.

– Монахиня?

Я видела, как Уло перехватил поудобнее меч. Даже различила его улыбку под наносником шлема, когда он, не сводя с меня взгляда, обращался к своим людям:

– Чего вы оробели? Эта девчонка несовершеннолетняя и подопечная Ансельма. Он же велел навести тут порядок до празднеств. Так что смелее. А эта госпожа… Ха! Она всего лишь отродье бандита Хэрварда.

– Сам ты отродье сатаны! – услышала я за собой рычащий голос Утрэда.

Я оглянулась. Они все были здесь. С тесаками, лезвиями от вил, топорами. Я услышала, как Цедрик сказал дочери:

– Беги наверх, Эйвота, поспеши зажечь огонь на башне.

Я знала – это сигнал. Жители фэнов увидят свет на Тауэр-Вейк, кинутся на подмогу, и тогда пришельцам не избежать мести. Они окажутся в ловушке, их убьют. А потом явятся карательные войска, чтобы отомстить восставшим за пролитие крови.

Этот же глупец Уло только распалял своих людей:

– Чего попятились? Эта девка и ее смерды – мятежники. Псы, болотные саксонские свиньи, которые посмели воспротивиться воле преподобного Ансельма и…

– Ах ты, нормандский пес! – разозлился Цедрик, наступая и перехватывая поудобнее топор.

Я остановила его.

– Назад!

Я сама была в гневе, но старалась сдерживаться.

– С чего вы, воины, решили, что имеете право тявкать на моих людей, словно собаки на овец? Вы пришли с оружием – и это в самый канун рождественского мира. Даже Ансельм отречется от вас, если вы нарушите закон, и сам поспешит отдать вас в руки шерифа Эдгара, когда станет ведомо, что вы спровоцировали резню.

Уло расхохотался. Теперь он стоял прямо передо мной.

– А кто узнает, что здесь было? Фэны хорошо хранят свои тайны. Мы утопим ваши изрезанные тела в болотной жиже. И ваше, красотка. Но сперва я узнаю, такая же дыра меж ног госпожи, как у ее саксонских рабынь…

Дальнейшее произошло мгновенно. Рык – и, словно темный дух, мимо пронесся Утрэд. Уло только что стоял с мечом, а вот он уже на коленях, и мой солдат занес над ним нож.

– Иду помнишь, убийца?

Взмах ножа – и я вижу, как неестественно откинулась голова норманна и темная кровь брызнула на меня из отверстой раны на его шее.

Я закричала.

А потом… Меня оттолкнули. Лязг железа, запах крови, крики, мелькание тел в тумане. Кто-то упал с дамбы в воду. А из мрака, из темноты фэнов слышались крики, мелькали огни. Бойня, трупы, кто-то побежал, и меня опять толкнули. Старый Цедрик потащил меня назад в башню, обхватив поперек туловища. Я и не знала, как силен старый рив.

– Побудьте здесь, госпожа.

Он почти бросил меня на пол и кинулся назад, в гущу схватки на дамбе.

Меня трясло. Надо было это остановить. Как? Я не знала. Хотела выскочить, но Труда удержала меня.

– Не вмешивайтесь, леди Гита. Мужчины знают, что делают. Так было всегда. На йоль и в старину приносили жертвы.

Я даже различила в полумраке ее торжествующую улыбку.

– Ты не понимаешь! – кричала я. – Это безбожно…

– Все я понимаю. И молодец Утрэд, отомстил за свою девушку.

Гул снаружи все усиливался. И отовсюду, со всех сторон, долетал старый саксонский клич:

– Белый дракон! Белый дракон за старую Англию!

Сверху по огибавшей стену лестнице спускалась Эйвота. В руке пылающий факел, а вид торжественный, словно у языческой жрицы. И она улыбалась.

– Фэны поднялись!

* * *

На Рождество в монастыре Святой Хильды всегда бывало весело. Стены украшались ветками омелы и вечнозеленого остролиста с красными ягодами. Приходили дети и пели кэролы[41]41
  Кэролы – рождественские песнопения, исполняются в церквях и на улицах для сбора пожертвований.


[Закрыть], а монахини готовили все необходимое для постановки рождественского миракля[42]42
  Пьесы религиозного содержания о чудесах, совершенных Девой Марией и святыми.


[Закрыть]. Потом являлись ряженые и начиналось Рождество – праздник, когда весь мир ликует и люди ждут перемен к лучшему, строят планы, гадают. И конечно, веселятся.

Я же сидела у огня в старой башне Хэрварда, глядела, как пробегают язычки пламени по святочному полену, ощущала голод, тоску… и страх. Вся моя жизнь, так заботливо устроенная родителями, спокойное и безбедное существование в обители – все исчезло в тот единый миг, когда я вышла из монастыря, шагнула в туман и тьму зимней ночи.

В семнадцать лет многие мечтают о переменах. Но в моей жизни все изменилось так круто, что теперь я страстно желала одного – вновь оказаться под защитой стен обители. Ведь я любила книги, любила размеренный уклад монастыря, уверенность, что у меня, слабой женщины, всегда будет стол и кров и забота сестер-бенедиктинок. Ранее я так ясно видела свой жизненный путь: я стану ученой, мудрой и уважаемой монахиней, буду молиться о грешниках, лечить больных, вникать в дела монастырского хозяйства. И однажды сделаюсь аббатисой. И вот теперь все рухнуло.

– Аlea jacta est[43]43
  Жребий брошен (лат.).


[Закрыть], – порой повторяла я обреченно.

Рив Цедрик спрашивал, что означает эта фраза, но я молчала. Понимала, что судьба моя решилась без моей воли, и была растерянна.

После бойни у башни Хэрварда не могло быть и речи о моем возвращении в монастырь. Я уже не успевала, да и была слишком потрясена случившимся. А потом настало светлое Рождество, и на меня опустилась тоска. Я не могла вернуться к прежнему укладу жизни, так как понимала, что, вернувшись в обитель, вряд ли отделаюсь розгами или отсидкой в карцере. Порой я думала об Отилии, гадала, как она объяснила сестрам мое исчезновение и чем это для нее обернулось. И еще я понимала, что весть о мятеже уже дошла до обители и всем стало ясно, что я примкнула к восставшим. Поэтому, надумай я вернуться, меня тут же отправили бы к опекуну, аббату Ансельму. А об этом мне и подумать было страшно. Вот и выходило – жребий брошен.

Когда прошла эйфория победы над людьми Уло, моих крестьян тоже охватила растерянность. У нас было двенадцать дней Божьего перемирия, но все понимали, что потом снова будет пролита кровь. Ведь через фэны уже дошла весть, что аббат Ансельм послал отряды в наш край. Они пока не идут в наступление, но занимают все соседние городки и крепости, подкупают проводников из местных жителей. Цедрик, правда, хорохорился, говорил, что фэны всегда служили надежным убежищем саксам. Но со времен последнего мятежа прошло немало лет, и тропы на болотах стали известны и норманнам. Рано или поздно люди Ансельма нагрянут в Тауэр-Вейк.

Мне было страшно. Но, вместе с тем, я понимала, что аббат был не прав, обрекая людей на голод и тем самым толкая к мятежу. А за эти несколько дней я узнала, в какой нищете жили мои крестьяне. Мы ели только угрей, а когда похолодало и болота промерзли, и их не стало. Луковицы и сырая вода, да еще лепешки из грубой муки – вот все, чем мы могли попировать на это Рождество. И каждое утро я просыпалась от скрежета каменного пестика, которым старая Труда толкла в ступе горсть зерна. И это были единственные звуки в тиши холодных фэнов, если не считать отдаленных ударов молота в кузнице – мой кузнец Абба ковал оружие для повстанцев.

Возвращаясь после обхода округи, старый рив становился словоохотлив. По его словам, не случилось ничего особенного. Крестьяне защитили свою молодую госпожу от домогательств похотливого мерзавца – вот и все. Да за это сам опекун девушки должен их наградить!

Воистину, наивность этих людей была потрясающа! И однажды я не выдержала.

– Я поеду к шерифу Эдгару!

Все вокруг оживились. Утрэд тут же собрался в дорогу.

– Вернусь через два дня.

Он улыбался.

– Самое время будет, если мы попадем к герефе в конце йоля. Ведь йоль – грубый мужской праздник. Лучше бы вам это не видеть.

И он уехал предупредить шерифа. Я же… Подумать страшно! – я еду предлагать руку и сердце мужчине, которого совсем не знаю. Что, если он попросту рассмеется мне в лицо? Или велит схватить меня – мятежницу из фэнов? Ну а если все получится и он решит, что я подходящая невеста?..

Все вокруг не сомневались, что так и будет. Постепенно и во мне появилась надежда. Чем я не подхожу Эдгару? Я молода, хорошего рода, богата. Последнее имело наиважнейшее значение. Ведь я еду, по сути, заключать брачную сделку, а совершать сделки я научилась еще в монастыре. И я внимательно выслушивала отчеты Цедрика о своих землях, а сама все расспрашивала об Эдгаре Армстронге. Мне нужно было знать этого человека, знать, что его интересует. Да и когда еще я могла дать волю своему любопытству, получить ответы на вопросы, которые носила в душе.

Но рив Цедрик видел только деловые стороны нашего союза. И уточнял, о чем мне надо говорить с герефой: о прекрасных лугах и выгонах в моих владениях, о стадах овец, о дороге, которая ведет через фэны.

Но помимо разговоров с Цедриком меня кое в чем просвещала и Эйвота. Эта яблочно-сдобная златокудрая красотка знала толк в мужчинах… и в том, как их прельщать. И вот, когда мы перед сном жевали сухие лепешки, она доверительно рассказывала мне, как вести себя с женихом, как глянуть, как отвести глаза, когда улыбнуться.

– И не пугайтесь, госпожа, если он захочет пощупать вас руками. Конечно, в обители вам внушали, что это грех. Но Господь создал женщину, чтобы дать усладу мужчине. А ласки мужчин… – она протяжно вздыхала, улыбалась. – Вы не должны этого бояться. Дайте подержаться за себя. А он это непременно захочет. Вы ведь что фея, только во плоти. И пусть уж он ощутит, что ему предлагают. Худенькая вы только, право… Но грудь у вас округлая, красивая. О, миледи, вы не сердитесь на меня за эти речи?

Я старалась сдерживать себя. Уж если я решилась… К тому же мне самой было так интересно, у меня даже в горле пересыхало. Эдгар коснется меня… У меня красивая грудь…

– Продолжай, – спокойно кивала я.

– Вас в Святой Хильде этому не учили, – с деловым видом говорила Эйвота. – Так вот что я скажу – женщине счастье, когда ее хотят. Только, упаси Боже, не вырывайтесь. Иначе он решит, что вы строптивица, а мужчины не любят таких. Будьте с ним покорной, ласковой.

– Но если он… – я начинала запинаться, – …если он захочет обесчестить меня?

– Обесчестить? – фыркала Эйвота. – Что такое честь? Нечто у нас в лоне? И если он захочет опробовать вас… обесчестить, как вы это называете, то скажу, что это даже к лучшему. Ведь не посмеет же он бросить вас потом! Вы ведь не его дворовая рабыня, вы – внучка Хэрварда и самая настоящая леди. А уж как он ласков…

– Откуда ты знаешь?

Я даже сердилась. Неужели эта девка и мой будущий муж…

Эйвота смеялась, уходила от ответа. Вновь начинала поучать меня. Порой я спрашивала себя – следует ли мне ее слушать? Но мне это нравилось. Да и у кого еще я могла спросить об этом? Не у Цедрика же.

«Любовь – это война, в ней нет места трусам.

Когда ее знамена взмывают вверх, герои готовятся к бою».

Как же теперь я понимала эти строки из Овидия! Ибо как бы ни рассчитывали на меня мои люди, им никогда не удалось бы уговорить меня пойти с подобным предложением к Эдгару, если бы я сама не захотела этого, не захотела использовать свой шанс добиться его. Оказывается, я любила его, только страшилась признаться себе в этом. Но теперь я словно прозрела. Мое чувство удивляло и радовало меня. И я стану женой того, кого люблю. Сама судьба подвела меня к этому.

К вечеру второго дня Утрэд вернулся.

– Мы можем ехать, – сказал он. – И чем скорее, тем лучше. В округе идет движение, в Даунхем прибыли вооруженные люди Ансельма, поговаривают, что и сам он прибудет, когда закончатся празднества. А эрл Эдгар сейчас пирует у себя в усадьбе. Хорошо пирует, – усмехнулся Утрэд. – Но я переговорил с леди Риган, объяснил, что у нас важное дело к шерифу.

В этот вечер Эйвота нагрела воды, и хотя в башне было холодно, я тщательно выкупалась и как следует вымыла голову. Старая Труда долго расчесывала мои волосы.

– Чисто серебряная пряжа, клянусь былой невинностью. Наверняка эрл Эдгар попадет в ваши волосы, словно в силки.

Мне были приятны подобные речи. И я уже не сомневалась, что добьюсь своего.

На другой день мы тронулись в путь. На мне было мое монастырское одеяние, которое старательно выстирали и выгладили. Местный кузнец Абба подарил мне пряжку для ворота, а вдова, изготовлявшая плащи из шкур, подбила мою пелерину полосками меха выдры. Я ехала к Эдгару, как невеста, и меня провожала целая свита. Однако выходить за пределы фэнленда они не решились. Остались у границы моей земли близ церкви Святого Дунстана, махали руками, благословляли. Отец Мартин уже знал, в чем дело, и тоже благословил меня. Мы вновь одолжили у него бурую кобылку, а Утрэд ехал на гнедой лошади одного из убитых людей Уло. По дороге он рассказывал мне о замке, какой строил шериф, – Гронвуд-Кастле, о том, что новый замок будет чем-то невиданным в наших краях, что там трудятся сотни людей и даже мои сервы порой подрабатывают там.

К Гронвуду мы подъехали далеко за полдень. Здесь решили сделать остановку. По правде сказать, я в ней очень нуждалась. Я не была такой наездницей, как Утрэд, и спина, ноги и седалище у меня отчаянно ныли.

Кое-как выбравшись из седла, я устроилась на обрубке бревна и принялась жевать свою лепешку. Утрэд раздобыл где-то миску каши, которую я проглотила с жадностью – ведь в последнее время я отчаянно голодала. Настоящей сытости не наступило, но голод уже не так донимал меня, и я стала слушать рассказы моего спутника о том, что работников на строительстве неплохо содержат, и те, кто остался тут на зиму, живут припеваючи. Да и работы еще непочатый край – вон с каким размахом взялся за дело шериф.

Прямо передо мной высилась начатая башня – главное строение будущего замка. По местной традиции она возводилась шестиугольной, стояла на мощном фундаменте с подвальными помещениями, а ввысь футов на тридцать уже поднимались гладкие стены из известняка. Уже была завершена арка главного входа, украшенная узорчатым архивольтом[44]44
  Архивольт – каменный резной бордюр, обрамляющий арку двери или окон.


[Закрыть] с резными колоннами по обе стороны, но, если судить по количеству штабелей заготовленных материалов – камня, бревен, досок и извести, – до окончания работ еще далеко. Вокруг серели громады возводимых стен с выступающими по углам боевыми башнями. Их верхний срез, как и у главной башни, был покрыт сеном и навозом, чтобы уберечь от мороза еще свежий раствор.

К нам приблизился хорошо одетый молодой мужчина, угостил меня круглыми рождественскими пряниками.

– Где ты отыскал такое чудо, Утрэд? – говорил он, улыбаясь, и в его речи слышался легкий иноземный акцент. – Настоящая серебристая фея из тумана.

Я смутилась, хотя и говорила себе, что следует научиться не бояться мужчин. Да и Утрэд держался с ним приветливо, представил мне его как Саймона Француза – главного мастера на стройке. Я стала расспрашивать его о работах. Он удивился.

– А вас это интересует?

Конечно, раз я собираюсь стать тут госпожой. Но ему-то я этого не сказала. Польщенный моим вниманием, мастер охотно стал объяснять. Строительные работы всегда замирают за месяц до Рождества, ибо построенные зимой стены обычно разваливаются. Дело даже не в холодах, а в том, что перерыв на несколько месяцев дает раствору возможность осесть. Иначе нижние ряды кладки, в которых раствор еще не затвердел, не выдержат огромного веса верхних и деформируются. Все, что можно сделать зимой, – это заготовить лес и тесаные блоки известняка к следующему сезону.

Этот парень знал свое дело, и я невольно заслушалась. К тому же на стройке и вокруг царила такая добрая, праздничная атмосфера. Я видела домики строителей, украшенные рождественским плющом, видела весело играющих ребятишек, слышала запахи стряпни. Здесь царили самые что ни на есть рождественские настроения, и никто из этих людей не знал, что севернее, в фэнах, назревает мятеж, а я, по сути, являюсь его главой. Даже мое имя им ничего не говорило, они просто поздравили меня с Рождеством и пожелали счастливого пути.

Если от Гронвуда я уехала умиротворенная, то с каждой милей, приближавшей нас к Незерби, меня все более охватывал страх. Я то и дело просила помощи у всех святых, жизнеописания которых учила все эти годы.

Утрэд тоже волновался, но пытался бодриться.

– Взгляните вокруг, миледи. Какие тут тучные нивы, какие густые рощи. Если малость повезет… – он тут же поправился: – Если Господь поможет, то все это вскоре станет вашим!

Солнце уже висело над горизонтом – морозное, багряное, разливавшее яркие полосы света среди лиловых облаков. Вокруг лежали бескрайние, припорошенные выпавшим после Рождества снегом чистые поля. То тут, то там светились огоньки жилищ, к небу тянулись струйки фиолетового дыма. В другое время мне бы понравилась эта картина, но сейчас этот ничем не нарушаемый покой только раздражал. Будь сейчас буря, ветер, снег – это бы больше соответствовало тому, что я испытывала. И когда Утрэд указал кнутовищем на деревянные частоколы у реки и заявил, что это Незерби, я даже заколебалась – не повернуть ли назад?

«Любовь – это война, и в ней нет места трусам».

А я ехала бороться за свою любовь. И гордо вскинула голову.

Во дворе бурга Незерби горели огни, суетились слуги. Утрэд спешился и помог мне слезть с седла. Я пошатнулась – от долгой езды верхом все тело онемело. И еще я услышала ароматы кухни и поняла, что вновь голодна.