Текст книги "Простым ударом шила. Смерть бродит по лесу"

Глава двенадцатая. Предварительное разбирательство и после него

Моллет с бесстрастным выражением лица смотрел на документ, который положила на стол мисс Браун. Минуту или две ни он, ни Петтигрю не произносили ни слова. Затем инспектор устало встал со стула.

– Что ж, – сказал он, – этого следовало ожидать, не так ли? Позаимствовано и возвращено. Я бы не удивился, увидев в конце принятую в государственных службах пометку: «Ознакомлен, благодарю». Курьер, разумеется, понятия не имеет, где именно подхватил эту папку. Просто взял ее с чьего-то подноса вместе с кучей других бумаг и доставил куда положено. И если бы я случайно не зашел сюда сегодня утром, никто бы и не догадался, что доклад прибыл отнюдь не из приемной управляющего.

– Интересно, сколько еще моих бумаг попадает в такую ловушку? – заметил Петтигрю.

– Не думаю, что мы когда-нибудь это узнаем. Я виню себя за то, что вообще выпустил доклад из рук, но теперь поздно говорить об этом. Ну что ж, мистер Петтигрю, все вроде бы становится на свои места? В любом случае наш разговор оказался очень интересным, и я не забуду того, о чем вы мне рассказали. Увидимся днем на предварительном следствии.

Народу на следствии собралось не много. Единственным, кроме Петтигрю, сотрудником Контрольного управления оказался представитель администрации, явившийся, вероятно, узнать, каким образом штат его учреждения сократился на одну единицу. Местная пресса была представлена неряшливой молодой женщиной, по выражению лица которой, лишенному всякой искры интереса, легко было предположить, что никакая новая по сравнению с утренним открытием информация из полиции не просочилась. Жюри, состоявшее из семи человек, имело такой же твердокаменный вид, какой имеют все присяжные в мире. Кроме этих персонажей, в зале суда не набралось и дюжины зрителей, и никому из тех, кто не обратил внимания, что половина из них – полицейские в штатском, было невдомек, что разбирательство может оказаться хоть сколько-нибудь занимательным.

Первым свидетелем был озабоченный мужчина средних лет в черном галстуке. Он оказался братом мисс Дэнвил и ее единственным родственником. Сообщив, что в больничном морге опознал покойную как свою сестру, он уже через несколько секунд покинул свидетельскую трибуну. Неряшливая журналистка черкнула несколько слов в своем блокноте, постучала по зубам кончиком карандаша и зевнула. Она еще не успела и рта закрыть, как врач, которого Петтигрю видел в пятницу на месте происшествия, коротко доложил, что был вызван в здание Контрольного управления и нашел там уже умершую мисс Дэнвил. Потом на свидетельском месте появился окружной патологоанатом и начал подробно излагать результаты вскрытия. Он говорил на своем сугубо научном языке, так что прошло немало времени, прежде чем корреспондентка осознала смысл его речи, после чего начала бешено строчить в блокноте.

В переводе на общепонятный язык патологоанатом сообщил, что мисс Дэнвил умерла от колотой раны в живот. Раневое отверстие очень узкое и очень глубокое. Орудие убийства проткнуло почечную артерию, что явилось причиной обильного внутреннего кровотечения, которое способно привести к смерти за считаные минуты. Оружие, которым воспользовался убийца, должно быть длинным, твердым, тонким и остро заточенным. Это, разумеется, не обычный нож. Скорее стилет. Рана не представляет собой разреза. Это точечная рана, свидетельствующая о том, что орудие убийства имело не только очень острый конец, но и цилиндрическую форму. Можно было бы предположить… Но коронер предположений патологоанатома не приветствовал, и свидетель перешел к подробному, но не имеющему отношения к делу описанию состояния остальных органов и частей тела мисс Дэнвил, не имеющих ни малейших признаков отклонения от нормы. Петтигрю, который ничего не смыслил в медицине, с интересом отметил, что ее бедное помутившееся сознание, судя по всему, обитало в физически здоровом мозге. Никаких иных повреждений, подвел итог патологоанатом, на теле не найдено.

Как и предсказывал Моллет, после этого коронер объявил следствие официально отложенным. Пока он объяснял членам жюри, что на этом их обязанности временно завершены, Петтигрю пребывал словно в тумане. Он заранее знал суть показаний патологоанатома, тем не менее они произвели на него шокирующее впечатление. Он пытался представить себе эту крохотную, глубоко проникающую рану. «Можно было бы предположить…» – мысленно повторил он слова патологоанатома. Интересно, что тот собирался сказать дальше? Впрочем, это было не так уж важно. Петтигрю и сам мог догадаться. У него было ощущение, что он давно уже это знал. Что там говорил Иделман? «Мы уже все выяснили – даже насчет оружия… Здесь их все называют шилами». Все это вписывалось в «легкомысленный сюжет», как выразилась миссис Хопкинсон! И каким-то кошмарным образом этот «сюжет» воплотился в жизнь, глупый фарс обернулся трагедией. На миг ему показалось, что его сейчас вырвет. Но он быстро взял себя в руки и, оглядевшись, увидел, что все присутствующие встают с мест, а его инспектор Джеллаби кивком приглашает следовать за ним.

Петтигрю покорно поплелся в полицейский участок. Моллет, во время разбирательства скромно сидевший в заднем ряду зала суда, опередил их и, когда они прибыли на место, уже находился в кабинете Джеллаби. Здесь он тоже старался выглядеть настолько незаметным, насколько это было физически возможно при его габаритах, и в течение всей первой части длинной беседы тихо сидел в углу, лениво наблюдая за колечками дыма от своей трубки, поднимавшимися к потолку.

По просьбе Джеллаби Петтигрю подробно описал все, что помнил, о событиях пятницы. Помнил он, по его собственному признанию, не так уж много и, оглядываясь назад, не мог сообщить ничего, что в тот момент вызвало бы подозрения в насильственном характере смерти мисс Дэнвил.

– Вы не видели ничего, что могло послужить орудием убийства? – спросил Джеллаби.

– Нет. Я ничего и не искал. Но комната очень маленькая и почти пустая.

– А с тех пор прошло три дня, за которые было несложно вынести из нее все улики, в том числе и орудие убийства, – сокрушенно добавил Джеллаби. – Это должен был быть весьма необычный инструмент.

– В Контрольном управлении их повсюду в избытке, – сказал Петтигрю. – Думаю, у моей секретарши он тоже есть.

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Узкий и очень острый инструмент. Всем известный под названием шило. Ими протыкают дырки в стопках бумаг, чтобы сшивать их.

– А почему вы уверены, что было использовано именно это орудие?

– Чтобы это объяснить, – устало сказал Петтигрю, – потребуется немало времени.

– Это как-то связано с тем, что кое-кто называет «сюжетом», сэр?

– Так вы уже наслышаны?

– Мистер Моллет передал мне свои заметки о том, что вы ему рассказали сегодня утром, так что я могу избавить вас от докуки рассказывать все снова, если вы позволите зачитать их прямо сейчас.

Он выдвинул ящик стола, достал плотно исписанные листки бумаги и начал читать на удивление точное изложение утреннего разговора. Петтигрю бросил взгляд на Моллета, и ему показалось, что он поймал на его широком добродушном лице сдержанный проблеск самодовольства. Во время их разговора Моллет не делал никаких записей, так что точность воспроизведения была отличным свидетельством феноменальной памяти, которой он гордился.

– Итак, сэр, – закончив чтение, обратился к Петтигрю мистер Джеллаби, – верно и полностью ли здесь изложено то, что вам стало известно по этому делу с момента вашего приезда в Марсетт-Бей?

– Не совсем. Нужно иметь в виду, что все это время я в первую очередь занимался расследованием дела Бленкинсопа и всего, что оно за собой повлекло. А также то, что утром я еще не слышал показаний, данных во время следствия.

– И это подводит нас к тому, что вы сказали нам только что, сэр. Когда на сцене появилось шило?

Петтигрю пересказал то, что помнил из разговора с Иделманом и что неотступно вертелось у него в голове с момента, когда он услышал показания патологоанатома.

– Я не упомянул о нем сегодня утром в разговоре с инспектором Моллетом, – объяснил он, – поскольку не думал, что оно может иметь к смерти мисс Дэнвил какое-то отношение.

– Не вижу в этом смысла, – лаконично заметил Джеллаби.

– Согласен, – слабо отозвался Петтигрю, – это кажется бессмысленным. Зачем бы Иделману заранее оповещать меня об орудии, с помощью которого он намеревался убить мисс Дэнвил? Но я и не утверждаю, что это сделал он. Однако у меня есть отчетливое ощущение, что, кто бы это ни сделал, он воспользовался именно упомянутым орудием. Спросите у патологоанатома. Впрочем, есть ли во всем этом деле вообще хоть какой-то смысл? Зачем, Боже праведный, кому бы то ни было убивать именно мисс Дэнвил?

Инспектор Джеллаби ничего не ответил. Выражение его лица красноречиво говорило о том, что его обязанность – задавать вопросы, а не отвечать на них.

– Можете ли вы еще что-нибудь рассказать нам, мистер Петтигрю? – спросил он.

– Только вот еще что. Когда я разговаривал с мисс Дэнвил во время обеда в день ее смерти, у меня создалось столь же отчетливое ощущение, что она пыталась мне что-то сообщить.

– Это вы нам уже говорили, сэр.

– Да, но я хотел бы сказать вот что. Причина, по которой я отказался выслушать ее – никогда себе этого не прощу, – состояла в том, что я был уверен: она хочет просто сделать то, что уже сделала накануне вечером: объяснить свой нервный срыв в пансионе «Фернли», который, несомненно, был проявлением ее душевной болезни. Но теперь я почти уверен в другом: она хотела сказать мне нечто другое и очень важное. Вероятно, тем утром что-то случилось или она о чем-то узнала.

– Понимаю, – с сомнением произнес Джеллаби, написал несколько слов в своем блокноте и замолчал. Беседа, похоже, была окончена, по крайней мере на настоящий момент. И тут Моллет, вынув изо рта трубку, откашлялся и сказал почти просительным тоном:

– Есть еще один-два момента, которые надо бы прояснить. Во-первых, меня очень интересует эта запертая дверь. Я имею в виду дверь комнаты, в которой была найдена мисс Дэнвил. Ее, кажется, открыл курьер?

– Да.

– А обычно ключ торчал в двери?

– Этого я не знаю.

– Озадачивает то, что дверь была заперта снаружи. Или ее могли запереть и изнутри? А что насчет окна? Оно было открыто?

– Могу сказать наверняка – оно не было распахнуто настежь. Но было ли оно плотно закрыто, с уверенностью сказать не могу.

Моллет цокнул языком.

– И все это случилось три дня назад, и об этом нет никакой возможности узнать точно. Теперь второй вопрос, – продолжил он. – До вечера четверга кто-нибудь в пансионе «Фернли» знал, что мисс Дэнвил лежала в психиатрической больнице?

– Насколько мне известно, нет. Правда, все считали ее в определенном смысле не совсем нормальной. Помнится, первым это отметил Вуд. Полагаю, писательский опыт сделал его особо чутким к такого рода вещам. Но уверен, что факт ее пребывания в клинике для всех присутствовавших явился неожиданностью.

– И все присутствовавшие в тот момент были в той или иной степени в плохих отношениях с ней?

– Я бы так не сказал, инспектор, потому что это подразумевает некую взаимность. Что же касается мисс Дэнвил, то нельзя считать, что до того вечера ее хоть сколько-нибудь заботило, что думают о ней другие. Однако справедливости ради надо признать, что если не считать меня, то к ней в той или иной форме не выражали неприязни Филипс и мисс Браун.

– А кто, по-вашему, демонстрировал наибольшую враждебность?

– Мне кажется, слово «враждебность» – слишком сильное для этого случая, если вы имеете в виду чувство, достаточно острое, чтобы стать мотивом для убийства. Я бы сказал, что у каждого было свое отношение к ней. Например, мисс Кларк со служебной точки зрения воспринимала ее лишь как стершееся пятно в общем пейзаже. От нее в департаменте было мало проку, а мисс Кларк не жалует слабых работников. Миссис Хопкинсон руководили более личные мотивы. Она злилась на мисс Дэнвил за то, что та поощряла отношения между Филипсом и моей секретаршей. По какой причине, судить не берусь. То ли потому, что мисс Браун, с ее точки зрения, собиралась загубить свою жизнь, то ли еще почему.

– А не была ли на самом деле враждебность миссис Хопкинсон направлена на мистера Филипса?

– Возможно. В сущности, неприятности в четверг вечером начались с того, что она, воспользовавшись отсутствием Филипса, принялась о нем злословить. Она почему-то вбила себе в голову, что он потенциальный двоеженец, и поведала бедной мисс Дэнвил такие подробности, что та расстроилась вконец. Если бы не это, мисс Дэнвил не сорвалась бы так, как сорвалась чуть позже.

– Вы не упоминали об этом в нашем утреннем разговоре, сэр, – укоризненно заметил Моллет.

– Простите, но тогда это казалось мне совершенно несущественным для дела. И кажется так до сих пор, но вам судить, что важно, а что нет.

– Все может оказаться важным, – сказал Джеллаби. – Значит, она думала, что у мистера Филипса есть живая жена, так?

– Жена и несколько детей, чтобы быть точным.

– А что навело ее на такую мысль?

– Просто неприязнь, полагаю. В том, что она говорила, не было ни слова правды, разумеется.

– Откуда вам это известно?

– Я не знаю, откуда это известно мистеру Петтигрю, – вставил Моллет, – но в том, что мистер Филипс вдовец, он совершенно прав. Я видел свидетельство о смерти миссис Филипс.

Петтигрю удивленно взглянул на него.

– Господи, зачем оно вам понадобилось, инспектор? – спросил он.

– Рутина, – ответил Моллет. – Я вам уже говорил, мне пришлось в связи с моим собственным расследованием изучить биографии многих сотрудников управления и проверить их персональные данные. В таких делах требуется тщательность.

– Ну, я не заходил так далеко, – сказал Петтигрю, – но для своих собственных целей… – Он покраснел от неловкости. – Я, так сказать, чувствую определенную ответственность за мисс Браун и по своим каналам тоже навел справки. Вот почему мне удалось урезонить миссис Хопкинсон и приободрить мисс Дэнвил.

– Для нее это оказалось большим облегчением? – поинтересовался Моллет.

– Очень большим. Она даже расплакалась и была вынуждена выйти из комнаты. Очень неловкая была ситуация. К сожалению, она вскоре вернулась, и очень не вовремя. К тому времени как раз появился Рикаби, который и спровоцировал ее срыв. Но это вам уже известно.

– Довольно о миссис Хопкинсон. Боюсь, она увела нас в сторону. Пора от нее перейти к мужчинам.

– Ну, Рикаби считал ее просто тронутой. Он из тех джентльменов, которые думают, что если существует на свете что-нибудь более смешное, чем старая дева, так это душевнобольной человек, а уж если то и другое сочетается в одном лице, то тут уж просто смеха не оберешься. Мне казалось, мы уже переросли подобное невежество, но, судя по Рикаби, я ошибался. Об Иделмане нельзя сказать, что он демонстрировал какую-нибудь неприязнь к мисс Дэнвил. Однако он принадлежит к тому типу людей, которые никогда не показывают своих чувств. Он рассматривал ее как любопытный с психологической точки зрения экземпляр и, полагаю, был вполне готов причинить ей какое угодно страдание только для того, чтобы понаблюдать за ее реакцией. Когда я говорю «страдание», я, безусловно, не имею в виду…

– Я понимаю, сэр. Продолжайте.

– Ну вот, остаются только Вуд и Филипс. Филипс, как я уже говорил, по всей видимости, относился к ней с симпатией, как и должен был. По совести говоря, он без нее едва ли снискал бы хоть какое-то расположение со стороны мисс Браун. Вуд же принципиально рассматривал ее как потенциальную героиню своей истории. Если он испытывал к ней неприязнь, а я думаю, что испытывал, то вызвано это было в основном тем, что она не одобряла его и его писаний. Боюсь, я изложил все слишком схематично, – завершил свой рассказ Петтигрю, – но труднее всего передать атмосферу «Фернли». Там сложилась откровенно антидэнвиловская партия, хотя каждого из ее членов привел в нее свой собственный мотив. Однако и мысли не могло быть, что кто-либо из них захочет убить несчастную женщину.

– Явных мотивов не имеется, – пробормотал себе под нос Джеллаби, что-то записывая. – Следующий этап – возможность.

– А вот здесь, вероятно, пригодится мое собственное расследование, – заметил Моллет. – Мне кажется, что лицо, которое имело возможность перехватить мой доклад на пути от мистера Палафокса к мистеру Петтигрю, имело также и возможность убить мисс Дэнвил. Эти события произошли на расстоянии всего нескольких ярдов друг от друга и в течение одного и того же очень короткого промежутка времени.

– Из этого вовсе не следует, что это лицо совершило оба деяния, – возразил Джеллаби.

– Разумеется, нет, хотя это не исключено. Похищение доклада скорее всего как-то связано с мотивом преступления. Думаю, что те заинтересованные лица, против которых мы боремся, готовы использовать весьма радикальные методы, чтобы не дать нам раскрыть пути утечки информации из управления. Но не это главное. Хочу обратить особое внимание на то, что под подозрение в обоих случаях подпадает одна и та же группа лиц, оказавшихся в нужное время в нужном месте. Начнем с того, что при обычных обстоятельствах никто, кроме курьера, не должен был оказаться там в этот час дня. Не так ли, мистер Петтигрю?

– Насколько я знаком с распорядком работы учреждения, это так.

– Кроме мистера Петтигрю и мисс Браун, – уточнил Джеллаби.

– О, прошу прощения, – спохватился Петтигрю. – Я совершенно не учел того, что если речь идет о возможности, то мы имели самую большую возможность, чем кто бы то ни было. Нам всем будет немного неловко обсуждать мою персону, тем более что вы еще не зачитали мне мои права, но что касается мисс Браун, то за нее я готов поручиться.

– Не торопитесь. В любом случае с ней я буду говорить лично, – сказал Джеллаби с излишней, как показалось Петтигрю, жесткостью.

– Но мисс Браун была со мной, когда… Нет, не так, я забыл. – Петтигрю остановился, смутившись и рассердившись на себя за это смущение. – Позвольте изложить все по порядку. Сначала я услышал, что начал свистеть чайник. Затем – звуки, которые я принял за шаги мисс Дэнвил, направлявшейся в буфетную. Чайник, однако, продолжал свистеть, поэтому, когда мисс Браун вошла в мой кабинет, я, естественно, решил, что шаги принадлежали ей, а не мисс Дэнвил. Теперь я понимаю, что мое первое предположение было верным.

– Вы уверены в этом? – спросил Джеллаби.

– Ну… Черт возьми, значит, мисс Дэнвил уже была там. Теперь это очевидно.

– А где была мисс Браун?

– Вообще-то понятия не имею. Когда она вошла в мой кабинет, чайник продолжал свистеть, и я попросил ее выключить его. Должно быть, до этого она находилась какое-то время в своей комнате, во всяком случае, она успела снять пальто и шляпу.

– А вы не слышали, как она проходила в свою комнату?

– Нет. Но я не прислушивался. Дело в том, что я не ожидал ее в тот день. К тому же у нее очень легкая походка.

– Вероятно, резиновые подошвы?

– Возможно. Я никогда этим не интересовался.

– Войдя в здание через обычный вход, могла ли она миновать место преступления по пути к своей комнате?

– Послушайте, – горячо возразил Петтигрю, – я протестую. Смешно подозревать мисс Браун в акте насилия против кого бы то ни было, не говоря уж о мисс Дэнвил. Это просто противоречит здравому смыслу, чтобы такая девушка, как она…

– Ну что ж, – тактично вклинился в разговор Моллет. – Предлагаю вернуться к тому, с чего я начал. Кроме вас двоих и курьера, имел ли кто-то еще основание оказаться в этом месте в этот час?

Петтигрю, сознавая, что выставил себя в немного комичном свете своим чрезмерно эмоциональным заступничеством за секретаршу, обдумал этот вопрос с максимальным хладнокровием.

– Мне приходят в голову только две вероятности, – ответил он. – Первая: управляющий мог вызвать кого-нибудь из тех сотрудников, которые являются к нему этим путем. Имел ли место такой вызов в данном случае, узнать нетрудно.

– Хорошо. Это мы проверим. А вторая вероятность?

– С другой стороны от моего кабинета находится дамская комната. Это означает, что любая женщина, работающая в этой части здания, в любое время могла оказаться весьма близко к буфетной.

– Благодарю вас, сэр. Похоже, придется опросить множество женщин на предмет их посещения дамской комнаты в пятницу днем. Мы выяснили, кто может находиться в вашем коридоре, так сказать, законно. Теперь о тех, кому находиться в нем не положено. Вы говорили, что неоднократно слышали в коридоре шум, который эти нарушители производили. – Сверяясь с записями Моллета, Джеллаби перечислил: – Иделман, Вуд, Хопкинсон, Рикаби, Филипс.

– Верно. Но я не хочу подталкивать вас к ложным выводам. Несколько раз я слышал, что за моей дверью что-то происходит. Это всегда случалось днем, приблизительно в то время, которое нас интересует в связи с убийством, – между половиной четвертого и четырьмя. В тот единственный раз, когда я застукал их на месте, это были Иделман, Вуд и миссис Хопкинсон. Но это, разумеется, не доказывает, что в других случаях это была та же самая троица или кто-то из них. Филипса я видел в коридоре в тот же день, – воспоминание об обстоятельствах, при которых он его видел, снова вызвало ощущение неловкости, – но гораздо позже четырех. Рикаби же, напротив, появился раньше, около часу. И в обоих последних случаях существовало вполне разумное объяснение их появления.

– В отличие от первого случая, объяснение которому вы разумным не сочли, – прокомментировал Моллет.

– Да, не счел.

– Сегодня утром вы поведали мне очень странную историю, сэр, о так называемом «сюжете». Скажите откровенно, каково ваше мнение о нем?

Петтигрю пожал плечами.

– Я давно уже отказался составить о нем какое бы то ни было мнение, – ответил он. – Кроме того, что это чертовская глупость. Все началось как занимательная игра, а превратилось в какое-то наваждение.

– Вы не думали, что за этой игрой что-то кроется?

– Кроется?

– Какой-то тайный мотив со стороны заговорщиков.

– Да нет, не думал. Все это казалось бесцельным и глупым.

– Не факт, что цели не было, – вставил Джеллаби. – Посмотрите на результаты.

– Но вы не можете утверждать, – возразил Петтигрю, – что случившееся есть результат «сюжета». Никаких доказательств тому не существует.

– Я ничего не слышал о «сюжете», пока за обедом не прочел эти записки, – сказал Джеллаби, – но два результата ясны мне уже сейчас. Один из них – то, что мисс Дэнвил довели до нервного срыва, другой, и самый важный, – то, что все участники «сюжета» точно знали, что происходит в этой части здания в тот час, когда было совершено преступление.

– На той репетиции, которую я прервал, присутствовали только трое из подозреваемых, – напомнил Петтигрю.

– Но в четверг вечером, когда замышлялся «сюжет», в гостиной присутствовали все. Во всяком случае, так вы сказали сегодня утром мистеру Моллету.

Петтигрю не нравилась бескомпромиссная манера аргументации Джеллаби, но он вынужден был признать, что тот прав. Тем не менее в главном он его не убедил.

– Мне трудно поверить, что столь изощренное притворство можно было сохранять в тайне так долго и при таком количестве участников, – сказал он.

– Секрет – если таковой существовал – не обязательно должен был быть известен всем участникам, – указал Моллет. – Вероятно, «сюжет» возник спонтанно, а потом один или несколько заговорщиков решили воспользоваться им как удобным прикрытием для иных целей. Но мы слишком углубились в теорию. В настоящий момент у нас имеются два результата развития «сюжета», только что упомянутые мистером Джеллаби. Как они вписываются в остальные события, мы пока не знаем, но мне кажется, было бы неправильно решить, что ни один из них не имеет отношения ни к моему расследованию, ни к расследованию мистера Джеллаби. Есть еще что-нибудь, что вы хотели бы нам сообщить, сэр?

– Ничего, – ответил Петтигрю, вставая.

– Тогда всего хорошего, сэр. Кстати, мне только что сообщили из Лондона, что обвинения будут выдвинуты против Бленкинсопа в соответствии со статьей семь прим. «d» Раздела правил судопроизводства Верховного суда, как вы и рекомендовали.

– Это для меня, конечно же, невероятное утешение, – съязвил Петтигрю.