Текст книги "Заговор Моцарта"

ГЛАВА 10

Австрия

Ив заперла за собой дверь своей комнаты и прислонилась к ней, крепко зажмурившись.

Давно ли этот полицейский следит за ней? Как его зовут-то? Кински, кажется?.. Следователь Маркус Кински.

Она дважды вляпалась по-крупному – им это не понравится. Во-первых, ей следовало уйти из кафе, как только она узнала полицейского. Как ни в чем не бывало спокойно выйти на улицу, взять такси и вернуться домой.

Второй ошибкой стал оставленный след: у нее не оказалось нужной суммы, хотя ей постоянно твердили, что нужно всегда иметь с собой наличные. Она запаниковала и в спешке, торопясь убраться, заплатила кредиткой на имя Эрики Манн. Кински наверняка пойдет по следу и упрется в тупик, потому что документы фальшивые. Тогда подозрения полицейского только усилятся. Документами на имя Эрики Манн теперь пользоваться нельзя.

Сегодня ей повезло, удалось уйти, но если он ее подозревает, то так просто в покое не оставит.

Ив почувствовала, как окаменели мышцы шеи и плеч, во рту пересохло.

С какой стати полицейский вообще пошел за ней? Все еще вынюхивает след в деле Ллуэллина? Но зачем? Дело давно закрыли.

Ив вытащила из сумочки «магнум» двадцать второго калибра и повертела в руках крохотный револьвер: шесть дюймов длиной, всего восемь унций весом, пять маленьких патронов, которые без труда пробьют череп. В людей Ив никогда не стреляла, однако пользоваться револьвером умела.

Интересно, каково направить оружие на живого человека и нажать на спусковой крючок?

Если понадобится, то она так и сделает: в ее шатком положении рисковать нельзя.

А может, было бы лучше позволить Кински пойти за ней? Заманить его куда-нибудь, очаровать – вот уж это она делала не раз. Тогда можно было бы спокойно пристрелить ищейку.

Ив подумала про Оливера Ллуэллина: интересно, когда наконец доберутся до его сестры? От этих людей не скроешься.

Все еще с револьвером в руке, она подошла к кровати. На белом шелке подушки выделялось красное пятно – бархатный футляр для драгоценностей. Внутри лежала брошь в стиле ар-нуво работы Рене Лалика: золото, бриллианты и сапфиры – прелестная вещица! Неделю назад Ив с восхищением рассматривала эту брошь в витрине антикварного магазина.

Помимо броши в футляре была записка, написанная знакомым почерком.

«Надень ее сегодня».

Ив закрыла футляр, отшвырнула его и легла на кровать, не зажигая света. Потом она медленно подняла руку, прижимая к виску холодное дуло револьвера. Щелкнул снятый предохранитель. Одно движение пальца – и все проблемы решены…

Ив вздохнула и убрала револьвер.

Духу не хватало.

Так что деваться некуда.

ГЛАВА 11

Оксфордшир

Взвизгнув шинами, «ТВР тускан» вылетел на шоссе. Бен вжал педаль газа в пол, торопясь убраться подальше от Лэнгтон-холла – не важно куда. На деревенских дорогах машины встречались редко; миль шесть он гнал на полной скорости, постоянно поглядывая в зеркало заднего вида, затем съехал на обочину и заглушил двигатель. Ли сидела молча, бледная как мел.

– Как ты себя чувствуешь? – Бен обернулся и достал с заднего сиденья рюкзак – во фляжке еще оставалось немного виски. – Я знаю, ты не очень-то любишь алкоголь, но в таких случаях он хорошо помогает.

Ли глотнула обжигающую жидкость и закашлялась.

– Спасибо. – Она вернула ему фляжку.

Бен допил остатки.

– Кому ты собралась звонить? – спросил он, увидев, что Ли достала мобильник.

– Хочу вызвать полицию.

Он выхватил телефон прежде, чем она успела набрать номер.

– Лучше не надо.

– Почему?

– До вчерашнего вечера никто не знал, где мы находимся. Ты сказала об этом полиции, и к нам тут же явились гости.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что не люблю совпадений. Кроме того, в данном случае есть одна маленькая проблема: в твоем доме валяются три трупа. Я их убил, а ты – моя сообщница. Мне не улыбается загреметь за решетку. – Бен вытащил из рюкзака коробку с засохшими пятнами крови и показал ее Ли. – Вот что они искали.

– Письмо Моцарта? Записки Оливера?.. – Она растерянно посмотрела на Бена. – Кому они могли понадобиться?

– Я думаю, пора на них взглянуть, – сказал Бен. Он поставил рюкзак на пол – внутри глухо звякнули пистолеты – и положил коробку на колени.

– Что произошло? – ахнула Ли, когда Бен открыл крышку. – Все документы обгорели!

Плотный конвертик выпал из коробки на пол. Бен не обратил на него внимания, осторожно перебирая бумаги, стараясь не повредить хрупкие листки. Одни были исписаны от руки, другие – отпечатаны на принтере. От многих остались лишь невнятные обугленные обрывки с именами, датами, историческими фактами. Частенько встречалось имя Моцарта.

Ли взяла сильно поврежденный огнем листок, и он рассыпался в ее руках.

– Это почерк Оливера, – сказала она, прикусив губу. – Одно из писем, которые брат присылал мне из поездок.

– Все сгорело, – пробормотал Бен, сложил обрывки бумаги обратно в коробку и закрыл крышку. – Ли, в чем дело? Зачем им материалы Оливера?

– Ты меня спрашиваешь?

– Ничего не понимаю. Вчера ты мне сказала, что эти бумаги лежат у тебя уже много месяцев. И вдруг они кому-то срочно понадобились. Что в них такого интересного? И откуда стало известно, что они вообще у тебя есть?

Ли недоуменно молчала.

– Кто-нибудь знает о том, что ты собралась написать книгу?

В глазах Ли внезапно блеснуло понимание.

– Вот черт!

– Что такое?

– О моих намерениях знают пара миллионов людей.

– Да объясни ты толком!

– Телевизионное интервью! В музыкальной передаче на Би-би-си, говоря о будущих европейских гастролях, я упомянула про намерение закончить книгу. Я сказала, что Оливер посылал мне копии своих материалов до самого дня смерти, но я была слишком расстроена, чтобы взглянуть на них.

– Когда показывали это интервью?

Ли поморщилась.

– За два дня до того, как на меня напали в Лондоне.

Бен почувствовал что-то под ногами и поднял упавший конверт.

– О господи! – прошептала Ли, забирая его из рук Бена. – Это тот самый, про который я тебе говорила, – последняя посылка от Оливера… Я как раз пришла с похорон… Должно быть, Памела положила его в коробку вместе со всем остальным.

– Пора посмотреть, что в нем, – заметил Бен.

– Ты прав.

Внутри обгорелого конверта, под слоем защитной пленки, был неповрежденный футляр.

– Диски, – сказал Бен, показывая Ли находку. – Опера Моцарта «Волшебная флейта»…

– Это мои, – вздохнула она. – Я давала брату послушать, вот он и вернул.

– Значит, ничего загадочного тут нет…

Ли устало сгорбилась на сиденье.

– Бен, что за чертовщина творится, а?

Он открыл футляр, и на колени упал желто-серебряный компакт-диск, под которым обнаружился еще один – с надписью «CD-Recordable». Ниже торопливыми каракулями нацарапано: «Ли, ни в коем случае не пользуйся этим диском. Спрячь его подальше. Я еду домой. Олли».

– Что за черт! – Ли нажала кнопку на панели управления, включив плеер. – Давай послушаем.

– Это не аудиодиск, – ответил Бен. – Нам понадобится компьютер.

Через час они уже сняли номер в ближайшей гостинице на имя мистера и миссис Коннорс. По дороге Бен заскочил в магазин, и теперь на столике в номере стоял новый ноутбук. Дисковод тихонько зажужжал, и через несколько секунд на экране появилось окошко. Пока диск загружался, Бен достал из бара две крохотные бутылочки шотландского виски и вылил их в один стакан.

– Похоже, здесь собраны фотографии, которые Оливер сделал в Европе, – сказала Ли, разглядывая экран. – Это фотодневник путешествия.

Бен нахмурился.

– Зачем бы Оливеру класть фотодиск в футляр с оперой Моцарта?

– Понятия не имею.

Ли открыла файл, и на экране появился старик лет семидесяти с лишним. Хотя бледное лицо покрывали глубокие морщины, в глазах светился живой огонек. За спиной стоял большой книжный шкаф – на корешках можно было разобрать имена известных композиторов: Шопен, Бетховен, Элгар.

– Кто этот старик? – спросил Бен.

– Не знаю.

Ли открыла другой файл: здание из белого камня с куполообразным верхом и классическим фасадом, напоминающее небольшой храм или монумент.

– А вот это я узнаю, – сказала Ли. – Гробница Данте в итальянском городе Равенна. Я там была.

– Зачем Оливера понесло в Италию, если он искал материалы в Вене?

– Понятия не имею.

– Может, Моцарт долго жил в Италии?

Ли задумалась.

– Если я ничего не путаю, то в подростковом возрасте он вроде бы провел какое-то время в Болонье. А потом бывал в Италии разве что наездами.

– Ладно, давай смотреть дальше.

На следующей фотографии Оливер обнимал двух красоток на какой-то вечеринке. Девушки целовали его в обе щеки, а он весело поднимал бокал, глядя в камеру.

Еще один снимок с той же вечеринки: Оливер сидит за пианино, рядом – молодой человек лет двадцати пяти, они играют в четыре руки. Оливер довольно смеется – похоже, им там весело. Вокруг пианино стоят женщины в вечерних платьях, с бокалами в руках, наблюдают за игрой Оливера, улыбаясь ему и друг другу. Все лица светятся от счастья – очень удачный снимок довольных жизнью людей…

Ли расстроилась и торопливо открыла следующий файл: засыпанный снегом поселок, заснеженные деревья и горы на заднем плане.

– Швейцария, что ли? – озадаченно нахмурилась она.

– Возможно. А может, Австрия.

Судя по дате, указанной в информации о файле, снимок сделан за три дня до смерти Оливера.

– Все равно непонятно, – вздохнула Ли.

Оставив Ли просматривать остальные файлы, Бен сел на кровать и одним глотком осушил стакан виски. Поверх газетных листов на кровати были разложены обугленные остатки документов из архивной коробки. Он осторожно перебирал листки – на одном почерневшие края осыпались. Под ним оказался обрывок документа, сильно отличавшегося от остальных: огонь местами прожег бумагу, и написанный от руки текст на немецком было трудно различить. Несколько бессвязных фраз ничего не говорили Бену…

И вдруг дыхание перехватило. Письмо Моцарта! То самое, которое нашел Ричард Ллуэллин. На мгновение ему показалось, что он держит в руках оригинал… Нет, это всего лишь ксерокопия.

Оливер так часто рассказывал историю находки, что Бен помнил ее наизусть.

Много лет назад мастерская Ллуэллина по реставрации антикварных пианино находилась на оживленной улице в центре Билт-Веллс. Когда Маргарет Ллуэллин умерла, Ли было тринадцать, а Оливеру – семнадцать. С тех пор жизнь Ричарда Ллуэллина покатилась под уклон – вместе с его бизнесом. Избыток алкоголя сказывался на качестве работы, и клиентов поубавилось. И вот однажды на чердаке старого дома Ричард Ллуэллин нашел дряхлое фортепьяно, сделанное в начале девятнадцатого века знаменитым венским мастером Йозефом Бомом. В Англию инструмент привезли в тридцатые годы двадцатого века, а потом надолго забросили. Многие части были повреждены древоточцем, и требовалось приложить немало усилий, чтобы привести фортепьяно в порядок. Но даже в этом удручающем состоянии оно было восхитительно, лучшего инструмента в руки Ллуэллину никогда в жизни не попадало, и он уже предвкушал цену, которую удастся выручить за него на аукционе, – тысяч десять фунтов, если не больше.

Забыв про портвейн и херес, Ричард принялся за работу.

Одна из ножек оказалась полой, и в ней обнаружился свернутый в трубку документ, старый и пожелтевший. Перевязанное ленточкой письмо было написано по-немецки и датировано ноябрем тысяча семьсот девяносто первого года.

При виде подписи Ричарда чуть удар не хватил: он держал в руках последнее сохранившееся письмо Вольфганга Амадея Моцарта, написанное всего за несколько недель до смерти. Непонятно, как оно очутилось в ножке фортепьяно, да и какая разница. Ллуэллин понял, что обнаружил историческое сокровище, которое перевернет его жизнь.

Ричард отвез находку в Лондон и показал ее антикварам и специалистам по истории музыки. Увы, его мечты о состоянии, которое можно на этом заработать, рассыпались в пух и прах, когда эксперты объявили письмо подделкой.

– Может, оно все-таки настоящее… – произнес Бен вслух.

– Ты о чем? – обернулась к нему озадаченная Ли.

– Письмо, найденное твоим отцом. Что, если оно настоящее и поэтому за тобой кто-то охотится? Сколько за него могут заплатить?

Она покачала головой.

– Разве ты забыл, что отец его продал? Впрочем, ты мог и не знать. Это случилось много лет назад, примерно в то самое время, когда мы с тобой перестали встречаться.

– Ему все же удалось продать письмо, хотя никто не верил, что оно настоящее?

– Да, – улыбнулась Ли. – Когда отец совсем потерял надежду, к нему обратился какой-то сумасшедший коллекционер, итальянский музыковед. Он предложил купить письмо, и отец сразу же согласился, хотя первоначально рассчитывал на гораздо большую сумму. Итальянец сказал, что заодно купит и фортепьяно. Инструмент был восстановлен только наполовину, но коллекционер все равно заплатил за него весьма щедро. Я помню, как фортепьяно упаковали и увезли на большом фургоне. Отец смог расплатиться с долгами. Он все еще очень переживал из-за оценки экспертов, зато теперь у него в кармане, по крайней мере, были деньги, на которые я и поехала учиться в музыкальную академию в Нью-Йорке.

– Как звали этого итальянца? – поинтересовался Бен.

– Не помню, – подумав, призналась Ли. – Дело было давно, и лично я с ним не встречалась. Оливер встречался. Говорил, что старичок совсем древний. Не исключено, что он уже умер.

Бен отложил в сторону сохранившийся обрывок ксерокопии письма и стал просматривать другие документы. Глаз зацепился за обглоданный пламенем линованный листок для заметок, исписанный почерком Оливера. Бен прочитал написанную заглавными жирными буквами строчку, трижды подчеркнутую, словно в приступе раздражения. Окончание фразы сгорело – бумага обуглилась по правому краю.

– Что такое «орден Р…»? – поинтересовался Бен.

– Понятия не имею.

Бен бросил листок в кучу бумаг.

– Черт побери! Ничего непонятно!

Ли закончила просмотр фотографий, на диске остался последний файл. Бен встал за ее спиной, глядя на экран.

– Это не снимок, а видео, – сказал он.

ГЛАВА 12

Окрестности Вены

День выдался пасмурным, в воздухе висел туман. Холодало, озеро покрывалось тонким ледком, на который сыпался мелкий снег. На противоположном берегу зазубренной полосой на фоне серого неба чернел сосновый лес.

Маркус Кински потер руки и поднял воротник куртки. Привалившись к крылу внедорожника, сержант вспоминал тот день, когда был здесь в последний раз, – день, когда того иностранца вытащили из полыньи.

Уже целый год прошел, опять зима наступила. Зачем его сюда принесло, непонятно. Наверное, права была Моника, когда говорила, что он по натуре одержимый.

На мгновение его мысли вернулись к жене. Совсем молодая, она умерла почти три года назад. Ей дважды поставили неверный диагноз. Он по ней очень скучал.

Кински вздохнул и вновь принялся размышлять о деле Ллуэллина, хотя расследование давным-давно прекратили. Что-то здесь не так. Уж очень ловко прикрыли дело, да и следствие провели слишком образцово – даже учитывая традиционную австрийскую старательность. В реальной жизни так не бывает.

Дело Ллуэллина не выходило из головы сержанта много месяцев, а когда ему почти удалось о нем забыть, откуда ни возьмись появилась Мадлен Лоран. Или как там ее на самом деле.

Пока что поиски мадам Лоран уперлись в тупик: кредитка Эрики Манн оказалась настоящей, но адрес владелицы, полученный от кредитной компании, привел Кински к заброшенному складу в промышленной зоне. Чего и следовало ожидать.

Загадка Мадлен Лоран была не единственной в деле Ллуэллина. Был еще и Фред Майер. Майер и Ллуэллин имели много общего – подозрительно много: оба музыканты, пианисты, и оба умерли в одну и ту же ночь, на расстоянии всего нескольких километров друг от друга. Наручные часы Ллуэллина со старым заводным механизмом, попав в воду, остановились, что позволило определить точное время смерти. Фреда Майера нашли висящим в петле в его студенческой квартирке; согласно результатам вскрытия, он умер за двенадцать часов до того, как его обнаружили, то есть примерно в то же время, что и Ллуэллин. Наверное, сначала Майер, а вскоре после него – Ллуэллин.

Майер не оставил предсмертной записки, да и явный мотив самоубийства отсутствовал. Опросив родственников, выяснили, что депрессией он не страдал. Денег, как и большинству студентов, не хватало, однако Майер тратил их аккуратно и значительных долгов не имел. С сердечными делами тоже все было в порядке: опрошенные сходились на том, что с постоянной подружкой он прекрасно ладил. К тому же он недавно получил должность школьного учителя музыки в Зальцбурге и горел желанием сразу после окончания учебы в Венской консерватории приступить к работе. В жизни Фреда Майера все складывалось просто замечательно, пока он не сунул голову в петлю.

Ладно, бывают ведь и совпадения. Возможно, нет никакой связи между нелепой смертью одного музыканта и бессмысленным самоубийством другого. По крайней мере, именно в этом пытался убедить себя сержант Кински последние месяцы. Вот только одна деталь не давала ему покоя, словно застрявшая в горле кость, – в комнате Майера нашли билеты в оперный театр.

Вздохнув, Кински посмотрел на затянутое туманом озеро. Пока лед тонкий, но через несколько недель уже выдержит вес человека. Зимой на озере катаются на коньках.

Интересно, что чувствует человек, провалившийся под лед? Холодная вода обжигает тело, сердце останавливается, а течение тащит под толстую корку, сквозь которую только с отбойным молотком и пробьешься, хотя спасительный воздух всего в паре дюймов над головой.

Сержант повидал мертвецов, погибших от самых разных причин. Работа такая – постоянно смотреть на трупы. Но выражение лица Оливера Ллуэллина врезалось в память: ничего ужаснее Кински еще не видел. Синее, оледеневшее лицо много месяцев не давало ему покоя.

Глянув на часы, сержант понял, что слишком задержался. Давно пора возвращаться в город. Кински сказал Хельге, няне Клары, что для разнообразия сам заберет дочку из школы. Девочка быстро растет, ей почти девять с половиной, а отца вечно нет рядом. То-то она удивится, увидев его возле школы! Вечером можно будет заняться чем-нибудь интересным: на каток пойти или в кино. Кински ничего не жалел для дочери: частная школа с обучением на двух языках, уроки игры на скрипке, дорогие игрушки. У Клары было все – кроме внимания отца.

Зашуршала покрытая инеем трава.

– Макс!.. Где тебя носило?

Пес уселся и выжидательно склонил набок большую черную голову. Мощные челюсти сжимали резиновый мячик. Добродушный ротвейлер уже состарился, но Кински держал его в форме.

– Ладно, давай, – согласился сержант. – Брошу разок и поедем. Вообще не следовало сюда приезжать…

Пес аккуратно уронил в подставленную руку слюнявый и грязный мяч.

– Ты даже не представляешь, как тебе в жизни повезло. Поверь, дружище, я бы тоже с удовольствием целыми днями гонялся за мячиком. Это куда лучше того, чем мне приходится заниматься на работе!

Он бросил мяч в высокую траву. Собака кинулась вслед, подмерзшая грязь брызнула во все стороны.

Макс искал мячик, обнюхивая тростники и нерешительно скребя землю лапами.

– Только не говори, что потерял его! – разозлился Кински.

Он подошел к собаке, вглядываясь в заросли: не мелькнет ли в стылой грязи и сухой траве синее пятно. В поисках мяча Макс здорово потоптался по тростнику, примяв стебли.

– Ну спасибо, Максик! – пробормотал сержант. – Между прочим, каждый паршивый мячик стоит восемь евро, а сколько ты уже потерял? Дурень ты этакий!

Кински увидел в грязи окурки и отдернул руку: как бы на шприц не наколоться. Черт бы побрал этих нарков, загадили все вокруг!

Присмотревшись, сержант нагнулся и поднял с земли стреляную гильзу. Латунь потемнела, местами позеленела, в центре капсюля виднелся след отбойка. По краю гильзы шла надпись мелкими буквами «парабеллум 9 мм».

«Кто мог стрелять здесь из такого оружия?» – подумал Кински.

Макс сосредоточенно наблюдал, как хозяин роется в земле. Из-под замерзшего пучка травы сержант вытащил вторую гильзу – точно такую же, как первая. Потом еще одну и еще две – они лежали, зарывшись между желтых корней. Кински поднимал пучок за пучком и везде находил гильзы. За три минуты он набрал двадцать одну штуку и сложил их аккуратной кучкой.

Двадцать одна гильза – это много. И все рядом. Значит, стрелял один человек, не сходя с места. В обойму обычного пистолета столько патронов не влезет, разве что магазин повышенной вместимости. Скорее всего, стреляли из автоматического оружия – такого количества пуль хватает на полторы секунды автоматного огня. Ничего себе, однако. Дело серьезное.

Сержант внимательно осмотрел каждую гильзу, поворачивая ее кончиком шариковой ручки, чтобы не трогать пальцами. Все они имели идентичные отметины: царапины, оставленные обоймой, и небольшая вмятина на краю от удара об окно затвора.

Кински по одной сложил гильзы в пластиковый пакетик, сунул его в карман куртки и поднялся. Про мячик он забыл, сосредоточенно прикидывая, где стоял стрелок, если учесть, куда отлетели гильзы. Внезапно его осенило.

– Пойдем-ка, – сказал он собаке, задумчиво погладив лохматую голову.

Вернувшись к машине, сержант открыл заднюю дверцу, и пес, высунув язык, запрыгнул внутрь. Кински взял запасное колесо и покатил его обратно к озеру.

Туман постепенно сгущался: теперь лес на противоположном берегу стал расплывчатым черным пятном. Кински запустил колесо по льду. Остановившись, оно упало набок и осталось лежать – лед держал.

Сержант сунул руку под куртку и вытащил из кобуры табельный «зауэр». Сняв предохранитель, он оглянулся и выстрелил в лед возле колеса. Грохот выстрела из девятимиллиметрового пистолета ударил по ушам и эхом разнесся над озером. Кински снова нажал на спусковой крючок, потом еще раз.

Лед треснул. В пятнадцати ярдах от берега запасное колесо с бульканьем погрузилось в воду.

Кински и думать забыл, во что обойдется покупка новой запаски, занятый другими мыслями. Насколько человек тяжелее, чем колесо, и сколько выстрелов нужно, чтобы пробить более толстый лед? Хватит ли двадцати одной пули?

От прикосновения к карману глухо звякнули гильзы. Чутье подсказывало сержанту, что они пролежали здесь с января прошлого года.