Текст книги "Сумерки богов"

Эта картина продержалась ещё мгновение, а затем исчезла. Диса успела заметить медленную и злобную улыбку, скривившую тонкие губы Гримнира; его ноздри раздулись, когда он глубоко втянул воздух. Вокруг её тонкого запястья сжались похожие на стальные тросы пальцы.

А затем она почувствовала взрыв боли под ребрами, из-за которого из неё вырвался крик. Гримнир дважды ударил её в правую почку – быстро, отчего по её телу прокатились волны тошноты.

И всё же Диса не упала.

С бессвязным криком ярости девушка вывернулась из его хватки и нанесла удар с размаху, с оттяжкой. Она вложила в него всё: каждую частичку ярости и страха, всю боль, причиненную ей за короткую жизнь, каждую пролитую от горя слезу. Всё это она вложила в костяшки пальцев левой руки, что врезались ему в переносицу. Она почувствовала, как хрустнул хрящ. Голова Гримнира откинулась назад, а из его ноздрей вниз по подбородку потекли струйки чёрной крови, густой и пахнущей мокрым железом. Но когда он оправился от удара, улыбка зверя стала шире, а губы обнажили острые жёлтые клыки.

Откуда-то сзади Диса услышала зловещий голос той ведьмы, Халлы:

– Скрелинг! Стой…

Если Гримнир и услышал её, то не подал виду. Его глаза не метнулись в ту сторону, а кровавая улыбка превратилась в оскал. Его свободная рука юркнула вперёд и злобно сжалась на шее Дисы.

Она задёргалась, ожидая резкий поворот смерти.

И всё же не прекращала бороться. Но, прежде чем она успела бы просто занести руку для последнего, бесполезного удара, Гримнир со смехом опередил её резким движением головы вперёд и ударил по лицу твердыми костями своего лба.

Диса услышала глухой хруст удара, а потом её мир стал белым и безмолвным и всё исчезло.

4

Она просыпается под запах дыма и пепла и под тепло потрескивающего огня. В рваной кольчуге её конечности кажутся тяжёлыми, бесполезными и уставшими после боя. Тёмные волосы обгорели; серебряные бусы и костяные амулеты давно превратились в шлак и уголь. Лицо измазано в крови. Она касается его и чувствует открытую кость под кончиками тянущихся пальцев. В том месте свисает лоскут кожи на тонкой нити плоти. И её сердце разрывается, потому что она понимает, что это – татуировка ворона, появившаяся у неё с самого детства и растущая с каждым годом по мере того, как она становилась женщиной. Это знак её народа. Знак её личности. И его содрало лезвие ножа какого-то псалмопевца. С чрезмерной осторожностью она тянет татуировку на себя и держит в руках.

Теперь это мёртвая бледная кожа и безжизненные чернила. Но они хорошо ей послужили и потому заслуживают большего, чем бездушная могила. Она торжественно кладёт татуированную часть своего лица в один из тысячи горящих неподалёку костров. Кусок плоти медленно превращается в пепел; загнанный ворон улетает ввысь на крыльях из чернил и мечтаний. Он поднимается в огненные небеса, чтобы присоединиться к пожару Рагнарёка.

Девушка вздыхает и встает на ноги, уже скучая по бесплотной части себя, которую воплощал ворон. Без него она лишь плоть, кости и грязь – как и все окружающие её трупы. Они лежат среди горящих обломков Храфнхауга. Бледные и окровавленные гёты переплетаются с бородатыми данами и темноглазыми шведами, их рваные плащи-нарамники украшены крестом Пригвождённого Бога. У неё нет слов. Тяжесть сломанного копья давит на грудную клетку. Она не помнит, как оно туда попало и в чьих руках было; непонятно, кто из этих жалких мёртвых ублюдков засадил железную головку глубоко ей в кишки. То, что это не приносило никакой боли, было одновременно и облегчением, и беспокойством.

Девушка крепко сжимает расколотые остатки древка копья, ковыляя от разрушенных ворот по улицам, которые знает с детства. Несмотря на жару, голая кость на её лице вся заледенела. Девушка стирает кровь. Недалеко от центра деревни, где рухнул великий камень рун, стоявший со времен ее предков, она видит жуткое зрелище: из-под обломков поднимается гигантский крест, а к нему пригвождён бледный человек с волосами цвета молока, раскинув руки, словно желая обнять страдания мира. Он смеется над собственной агонией, бормоча:

 
Это Миклагард, где короли были в пурпуре,
А на улицах просили милостыню;
Наши клятвы нарушили, хоть и клялись на Кресте,
Когда псы святого Марка просили платы.
 

Девушка поворачивает древко копья и вытаскивает окровавленное оружие из бока. Она перевязывает рану куском ткани, хоть та и не причиняет ей боли, а затем взбирается на груду обломков и касается белой ноги висящего человека. Он перестаёт смеяться, когда смотрит на неё сверху вниз, в красноватых глазах отражаются безумие и жажда смерти. Кивнув, она вонзает сломанное копьё ему под ребра.

Он умирает с содроганием и долгим протяжным вздохом…

Девушка, пошатываясь, выбирается из-под обломков и идёт дальше, мимо худого бородатого мужчины, который роняет древний меч, призывает на помощь своего Пригвождённого Бога и хватает кусок рваной железной цепи. Им он начинает сдирать кожу со своего узловатого позвоночника. С каждым ударом он выкрикивает: «Eloi Eloi lama sabachthani?»

Девушка поднимает меч, который уронил так называемый святой человек, – длинное лезвие, выкованное гномами, отражает жестокий свет небес. Она уже готова сразить этого безумца, когда её внимание привлекает какое-то движение. Она поворачивается. Приближается знакомая фигура, сутулая и кривоногая, тот самый защитник Храфнхауга. Человек в плаще. Он раздет по пояс и обливается потом, таща за собой груженую тележку, содержимое которой скрыто залитым кровью холстом. Девушка хочет отругать его за эти разрушения, но её голос заглушает вой ветра над полем боя. Вместо этого она наблюдает, как он останавливается у груды трупов, пинает их в стороны и вытаскивает из-за пояса топор. Потом наклоняется, отрубает головы, берёт за волосы и кладёт в тележку. Девушка подходит ближе.

Он улыбается ей и подмигивает, когда отодвигает холст, чтобы открыть гору отрубленных голов. Сотни. Знакомые лица смотрят на неё мёртвыми, остекленевшими глазами. Она видит старую Колгриму рядом с молодой Брингерд, её чернильный ворон ещё не успел высохнуть; Хредель там со своим сыном Флоки; оба Бьорна, Сварти и Хвит – Чёрный и Белый; там лежит и Ауда вместе с жестокой Сигрун, черты лица которой кажутся суровыми даже в смерти. Поверх остальных покоится незнакомое для неё лицо – более суровое, чем у Сигрун, с пепельными волосами и глазами, бледными как зимнее небо. Но боится она совсем не лица. С её губ непослушно слетает имя: «Ульфрун». К ней девушка резко испытывает… любовь? Любовь дочери к матери? Или это вина? Та, что возникает из-за осознания того, что Ульфрун заменила мать в глазах этой девушки?

Человек в плаще бросает другие головы поверх кучи, задевая голову женщины. Она скатывается и падает прямо у ног девушки. Та осторожно поднимает её и возвращает в тележку.

– Нам надо идти, птичка, – кряхтит Человек в плаще, указывая топором в ту сторону, откуда пришёл. – И поживее, или он найдёт тебя.

Девушка поворачивается и шагает в указанном направлении, меч позади неё прочерчивает борозду в земле.

– Не будь идиоткой, помойная крыса! – кричит он ей вслед.

Впереди её ждёт фигура. Она имеет человеческую форму, хоть и сгорбленную и такую же искривлённую, как посох, на который опирается; на ней просторный плащ и низко надвинутая широкополая шляпа. Из-под полей поблескивает один злобный глаз.

Девушка считает, что всё это из-за него – он, подобно пауку в человеческом обличье, сидит в центре огромной паутины и ждёт идеального момента, чтобы нанести удар. А всё сущее под небесами – всего лишь нити этой паутины, сплетённые, туго натянутые и перемежающиеся с другими. У этой паутины нет понятного узора, но девушка знает: что-то нарушить – значит навлечь на себя смерть.

Но она не боится.

Она медленно идёт по выжженным руинам Храфнхауга, скребя мечом по камню.

Она положит этому конец.

Она, произошедшая из чресл Дагрун-воительницы; она, Дочь Ворона, носительница руны Дагаз; она, несущая День, избранница Богов, она, скьяльдмер, дева щита.

Она не боится.

Она положит этому конец.

Здесь.

Сейчас.

Она поднимет выкованный гномами меч…

– Нидинг, – говорит незнакомец голосом чернее самого Венерна.

 
Из великих глубин, из вод поднимается курган
Каменный зал Арана, где обитает
Отродье Ёрмунганда, Злостный Враг,
И гремят его жуткие кости, и предвещают конец.
 

И со звуком, похожим на хруст ряда костей, плащ незнакомца поднимается словно от горячего дуновения ветра. А под ним лишь тьма. И эта тьма растёт, распространяется, превращается в чудовищные крылья, перекрывающие пылающее небо. Эта тьма как змея ползёт по руинам Храфнхауга. Она гасит пламя, лишая его дыхания; она убивает живых чумой, от которой гниёт кровь в жилах. Она сокрушает и разрушает.

Девушка собирается бежать, но тьма поглощает её. И тогда, в этих отвратительных объятиях, девушка открывает рот, чтобы закричать…

Диса резко проснулась. Крик так и застрял у неё в горле. Она закашлялась и сморщилась от горькой жидкости, сжигающей глотку. Над ней повис мутный силуэт с пылающим красным глазом. Ей хотелось повернуться и выплюнуть противную жижу, но помешала тёмная рука, зажавшая ей рот. Дису затошнило ещё сильнее, когда спиртное забурлило у неё в горле.

– Нар, глотай, – пробормотал Гримнир.

Не имея другого выхода, Диса сжала зубы и заставила себя проглотить. Внезапно дышать стало легче, а в животе разлилось приятное тепло. Затуманенное зрение прояснилось, опухшее лицо сразу заныло, и через нос невозможно было втягивать воздух. Она ожидала, что очнётся наполовину в болоте – если вообще очнётся. Но, судя по всему, они снова были в доме. Диса увидела яму и груды золота, серебра, оружия и доспехов; теперь всё это освещалось лучами бледно-серого света, просачивающегося из окон. Она лежала на одной из боковых платформ, где валялись старые подушки и изъеденные шкуры лис, куниц и оленей.

Гримнир сидел возле неё на корточках. Его лицо всё ещё было перепачкано чёрной кровью там, где она сломала его нос. Он сделал глоток из глиняной фляжки, обёрнутой паутиной из верёвки, и заткнул пробку зубами. Потом он вытер губы тыльной стороной ладони.

– Сейчас сразу очухаешься!

– Ч-что это? – спросила Диса.

Гримнир встал и выпрямился.

– Мйод, сваренный по традициям моих сородичей, никчемных двергов.

– Непростой напиток. – Диса с трудом приняла сидячее положение.

– Да, – согласился Гримнир, а потом повернулся и сошёл с платформы, под его ногами заскрежетало оружие. – Ты и сама не промах, птичка. Давненько меня никто не бил по морде, не говоря уж о такой доходяге, как ты.

– Толку всё равно никакого, – ответила Диса, аккуратно касаясь лица. Её нос тоже был сломан, в этом она не сомневалась, и, возможно, пострадал левый глаз – её зрение то дёргалось, расплываясь, то снова прояснялось. Во рту чувствовался вкус крови.

Гримнир повернулся к ней нахмурившись.

– Ты ведь жива.

– Но насколько?

Гримнир ответил не сразу. Он запрыгнул на край ямы и аккуратно зашагал к своему стулу. Диса понимала, что он обдумывал её вопрос. Добравшись до конца ямы, Гримнир спрыгнул и растянулся на своём импровизированном троне.

– Это зависит от тебя.

– От меня?

Гримнир наклонился вперёд, осуждающе тыча пальцем в её сторону.

– Не строй из себя дуру, птичка! Все остальные Дочери Ворона считали служение мне большой честью. Старая Колгрима, а до неё Мэва – двадцать три поколения до самой Идунн Брагадоттир, которая была ведьмой и изгоем до того, как пришли мы, Гиф и я. Они отдавали себя, чтобы сохранить жизнь своим сыновьям и мужьям, братьям и отцам – да, пусть так называемый вестник Спутанного Бога возьмет на себя это бремя! Когда эти вонючие свиньи из Дании ворвались в Гёталанд, кто принял на себя главный удар? Кто затупил топоры и разбивал щиты о норвежских ублюдков и шведских идиотов? – Гримнир прокашлялся и сплюнул, а потом снова откинулся на спинку стула. – Для них Человек в плаще был богом и спасителем, и они гордились тем, что были жрицами. О, как притворно они рыдали. И скрещивали пальцы, когда связывали себя с нами клятвами, которые никто из вашей жалкой шайки не посмел бы нарушить. Но не ты! Нет, ты же считаешь это смертным приговором! И чем ты лучше этого сброда?

Теперь пришла очередь Дисы обдумывать вопрос. Наверное, это и есть конец веревки. У девушки болели лицо и голова и не осталось сил притворяться. Она скажет правду и либо повиснет, либо начнёт подниматься вверх.

– Ничем не лучше, – ответила она спустя мгновение, – но и ничем не хуже. У меня не хватает духу быть чьей-то рабыней, уж тем более какого-то зверя. Те женщины? Они этого хотели. Они жаждали твоей защиты. Возможно, они были мудрее меня или им было что терять. А я? Я жажду свободы и защищать себя сама, вот и всё.

– Скьяльдмер, – сказал Гримнир.

Диса бросила на него гневный взгляд.

– Ты говоришь во сне, сопля. Вот о чём ты там говорила, когда хвастала, что будешь сама писать свою судьбу. Ты считаешь, что у тебя хватит силёнок быть скьяльдмер, проклятой девой щита.

– Возможно, – ответила Диса, чувствуя, как к щекам приливает кровь.

– Возможно? – передразнил Гримнир. – Имир тебя побери, идиотка! Либо ты веришь в это, либо нет. Так что?

– Верю! – Она выпятила подбородок, будто напрашиваясь на ответ. – Моя мама была девой щита, как и её мама! Я была рождена ходить по землям Одина и орудовать мечом, а не кланяться и убираться!

– Да неужели, – сказал Гримнир, сузив глаза. Он склонил голову набок, прожигая девушку своим огненным взглядом, а через какое-то время фыркнул. – Ну, ты хотя бы честна, хоть и самолюбива. Сколько в тебе? Сто фунтов в доспехах? Да в любом бою тебя прожуют и выплюнут.

Он постучал чёрным ногтем по своему подлокотнику.

– Я сломала тебе нос, – гордо выпалила Диса.

– Это отчаяние и удача! – ощетинился Гримнир. – Это ничтожная ставка, если на кону твоя жалкая жизнь.

– Люди ставили и меньше, а всё равно выигрывали, – ответила девушка.

Гримнир хмыкнул и потёр подбородок тыльной стороной левой руки.

– А свиньи вообще ничего не ставили, но всё равно оказались на вертеле.

– Ну так убей меня! – рявкнула Диса. В уголках её голубых глаз собрались слёзы от злости, боли и отчаяния. – Убей меня и забудь, потому что лучше я умру и буду свободна, чем останусь жить и прислуживать тебе!

– Не искушай меня, идиотка, – Гримнир провёл пальцем по лезвию ножа. Он долго и пристально смотрел на неё, подбирая следующие слова. Наконец он сказал: – Да, у тебя есть мало-мальские навыки, которыми ты будешь хвастаться до скончания твоих жалких дней. Но в тебе нет мяса, сплошные кости. Из-за этого ты проворнее, но всё равно не выстоишь в битве, щит к щиту, как настоящая скьяльдмер.

– Евла фитте! – прошипела Диса проклятие, которое услышала в том году во время разведки в пограничных землях Эйдаскогра от норвежского торговца, после чего Ауда схватила нож, который тот пытался ей продать, и перерезала ублюдку горло. – А тебе откуда знать? Разве монстры сражаются в битвах?

Уголки губ Гримнира приподнялись в презрительном оскале.

– Идиотка! За кого ты меня принимаешь? За равного себе? На большее твоя деревянная голова не способна? Когда я говорю, что ты не выстоишь в настоящей битве, я сужу по собственному опыту, а это больше лет, чем твой бесполезный мозг может представить! Я стоял на равнине Клуан Тарб, за стенами Дублина, где кельты победили норвежцев. А до этого… – Гримнир пренебрежительно цокнул языком о зубы, – и не сосчитать.

– Значит, я должна просто сдаться и принять эту ношу? Служить здесь и умереть, как Колгрима, – дряхлой бабкой, которая поскользнулась на мхе? Одному Одину известно, на что она там охотилась.

Гримнир снова хмыкнул.

– Была бы моя воля, я бы давно вспорол тебе горло. Освежевал бы твой тощий труп и продолжил заниматься своими делами. Но нет. Не всё так просто. Тебе суждено стать занозой в моей заднице, птичка. Будешь мозолить мне глаза, но ты быстрая, с напором и хорошо бьёшь. Копьё и топор – вот твоё оружие. Может, какой-то клинок, кинжал или хороший охотничий нож.

Диса округлила глаза, заморгала и открыла рот.

– Что… о чём ты говоришь?

– Мне нужна жрица, а не рабыня, – ответил Гримнир. – Но если я поддамся на уловку и отрублю тебе голову, твои сородичи отправят мне очередную заискивающую и лживую старуху. Так что давай заключим союз. Ты служишь мне, держишь пасть закрытой и не мешаешься под ногами. А взамен я сделаю из тебя вояку. Что скажешь?

– Я стану скьяльдмер?

– Называй себя как хочешь, птичка, – сказал Гримнир, поднимаясь со стула. – Когда мы закончим, в убийстве тебе не будет равных. Ну, как тебе?

Диса Дагрунсдоттир выдохнула. А затем, словно ожидая, что это какая-то жестокая шутка, кивнула.

– Согласна.

Гримнир сунул руку за поясницу и вытащил нож с тонким лезвием, а затем всадил острием вниз в дерево рядом с Дисой.

– Тогда принеси клятву.

Он взял свой охотничий нож, уколол кончиком большой палец правой руки и позволил чёрной крови закапать. Затем вложил нож в ножны и размазал свежую кровь по ладони руки, держащей клинок.

Диса поднялась на нетвёрдых ногах. Она вытащила нож и повторила жест Гримнира, вымазав руку густой красной кровью. Девушка на мгновение задумалась, вспомнив древнюю клятву, которую произнесла её мать перед отплытием к берегам Скагеррака навстречу славе и смерти в сражении с данами.

– Услышь меня, Спутанный Бог, о хитроумный Локи! – сказала Диса, начиная медленно и колеблясь. – Будь свидетелем, о Имир, владыка великанов и повелитель льда!

Гримнир выставил окровавленную руку; Диса взяла ее в свою и поморщилась, когда он её сжал. Их кровь смешалась.

– Этой кровью я привязываю себя к Человеку в плаще! Я буду служить ему, как служили мои предки! Но помни и его обещание, друг Бога-Ворона, пусть помнят о нём и его народе, а их кости не растопчут под землёй!

На последнем слове Гримнир резко зашипел и чуть не раздавил её пальцы. И всё же они оба услышали его – далёкий и слабый, глухой раскат грома с далекого севера, куда не дошло влияние Пригвождённого Бога. Ей представился древний великан, кивающий во сне.

– Готово, – сказал Гримнир, отпуская руку, и отвернулся. – Халла!

Из глубин дома вышла старая женщина, обходя столб серого света, падающего из окон. В руках она несла корзину Дисы – теперь пустую, если не считать свёрнутых, связанных вместе пергаментов – и запечатанный глиняный сосуд, похожий на тот, в котором целое поколение хранился камень с её руной. Также Халла несла шерстяной плащ с капюшоном из волчьего меха и охотничий нож в деревянных и кожаных ножнах. Его рукоять была сделана по образцу меча, с толстой крестовиной из кожи и медной проволоки и навершием в форме жёлудя. Халла опёрла корзину о своё бедро и протянула нож.

Диса взяла его, в её голубых глазах сверкнула жадность. Она немного вытащила нож из ножен; сталь заскрежетала по медному горлу, на котором были выгравированы руны, защищающие лезвие от повреждений. Она провела в воздухе однолезвийной серой сталью, толстой у основания, – той, что рассекала кольчугу, плоть и кости, словно весло – воду.

– Каждой птичке нужны когти, – сказал Гримнир, возвращаясь на своё место. Он вытер окровавленную ладонь о килт на бедре. – Даже такому мешку с костями, как ты. И уж следи за ним!

Диса кивнула. Она снова вложила лезвие в ножны и сунула за пояс на талии. Затем Халла протянула ей плащ, который она с улыбкой накинула на плечи. Девушка была благодарна за это тепло. Наконец, старуха передала ей корзину.

– Верни это в Храфнхауг, – сказала Халла и показала на глиняный сосуд. – Пусть положат его обратно у Вороньего камня, – затем её сморщенные руки переместились к свиткам. – А это отдай вождю. Залечи раны и возвращайся с новой луной. Ты поняла?

– Да, – ответила Диса.

– Тогда иди.

Диса повернулась к Гримниру и начала бормотать благодарности, но тот оборвал её резким жестом.

– Нар! Хоть в этот раз поработай ногами, жалкая мелюзга.

На этом Диса повернулась и унеслась прочь.

Халла подошла к двери и выглянула. Её мутный взгляд провожал девочку, которая едва ли не прыгала с лестницы и побежала по тропинке из брёвен, соединяющей пригорок с долиной. Ничто не могло расстроить гостью. Ни сильный удар по голове, ни сломанный нос и уж точно не мелкий дождь, льющий с неба.

Старуха почувствовала, как сзади подошёл Гримнир.

– Ты хотела оставить её в живых? – насмешливо прошипел он. – Ну вот, она жива и стала для меня обузой.

– Ты был безумно щедр, скрелинг, – ответила Халла. – Не знай я тебя, сказала бы, что тебе понравилась эта девчонка.

Гримнир что-то невнятно проворчал. Он прислонился к дверному проёму и скрестил руки на груди. Его ноздри раздувались, пока он вдыхал сырой воздух. Несмотря на тишину, Халла почти слышала, как в его черепе проносятся мысли.

– Но я тебя знаю. – Повернулась она, грозно нахмурившись. – Что ты задумал? Зачем тебе делать из неё воительницу?

Гримнир долго хранил молчание – достаточно для того, чтобы Диса поднялась по тропе в долине и исчезла в деревьях вдоль хребта. Наконец он сказал:

– Ты её слышала, эту упрямую идиотку! Всё болтает о том, как согласна на то, но не согласна на это, как будто уже во всём разобралась. Я понял давным-давно, что таких кнутом не заманишь. О нет! Они ведь слишком гордые. Их нужно уговаривать. Дразнить пряником. Дать им откусить кусочек. Пусть то, чего она так хочет, будет в пределах досягаемости, и тогда их не остановят преграды ни человека, ни самих Богов.

Халла медленно закивала.

– Она хочет быть как мать, но мудро ли это?

– Ты её помнишь? – Гримнир втянул воздух сквозь зубы и сплюнул.

Старая троллиха взглянула на далёкий хребет, где исчезла Диса.

– Да. Но та Дагрун, которую я помню, умерла не в сражении с данами на берегу Скагеррака…

– Нар! – ответил Гримнир. – Её погубило любопытство. Она переслушала скальдов, которые болтали о героях и монстрах. Она попытала судьбу несколько зим назад, когда напоила Колгриму до беспамятства и вытянула из неё парочку секретов – например, о том, что среди них живёт монстр. Эта свинья решила, что сделает себе имя скьяльдмер и истребительницы зверей, если заполучит мою голову и повесит над камином!

– Но не ты убил её.

Гримнир снова цокнул.

– Она так и не добралась до моего дома. Её убила собственная мать. Всадила нож в спину, а потом заставила Колгриму помочь отвезти труп и утопить в болоте. Видимо, она сказала, что дочь умерла в битве при Скагерраке, чтобы не начался мятеж, но не знала, что выйдет из этой лжи.

По долине пронёсся ледяной ветер. Халла взяла парочку брёвен у двери и положила в огонь, который сразу ожил от железной кочерги.

– И девочка не знает, что сотворила её бабушка.

– Скользкая тварь эта Сигрун, – Гримнир отвернулся от двери и зашагал к своему стулу. – Готов поспорить на свой последний глаз, что она и Колгриму прибила.

– Решила замести следы? Но зачем? Муки совести или что-то другое?

– Выясни. Обратись к теням. – Гримнир откинулся на спинку стула, поставил локоть на ручку и упёрся подбородком в кулак. Его сияющий глаз уставился в сердце ожившего костра. – Посовещайся с ландветтирами. Отправь свой дух вниз, к ограде, окружающей холодное царство Хель. Найди ответы. Эта мелюзга болтала о чем-то во сне, выкрикивая имена. Сначала это была какая-то бессмыслица. Но потом она сказала что-то о пауке, сидящем в паутине. Сетер, так она его назвала.

– Тот, кто сидит в засаде, – кивнула Халла.

Гримнир вытащил нож и всадил его острием в другой подлокотник.

– Мы спокойно тут сидели, занимались своими делами, но чутьё мне подсказывает, что мы что-то упустили. Какую-то крысу, целующую крест. Там поселился предатель и выжидает во тьме.

– Думаешь, Сигрун обратилась к Пригвождённому Богу?

– Может. Или кто-то ещё.

Снаружи лил дождь, а внутри танцевали тени. Свет огня бросал на лицо Халлы зловещие блики. Её мутные глаза ходили туда-сюда, пока она составляла план.

– А девчонка?

Гримнир провёл большим пальцем по лезвию ножа, проверяя острие мясистой частью. Он ухмыльнулся, когда лезвие рассекло кожу. Подняв палец, он изучал выступившую кровь, будто та была предвестницей, – чёрная и блестящая.

– Я точно сделаю из неё убийцу, – сказал Гримнир, прижимая большой палец к указательному, отчего из маленькой раны вытекло больше крови. – Придам ей форму, как меди на наковальне. Сделаю её острой. Научу её биться. – Он снова удержал каплю крови, не давая ей стечь по большому пальцу. – А потом, может быть, расскажу ей, что на самом деле случилось с её драгоценной Дагрун.

Улыбка, мелькающая в уголках губ Гримнира, превратилась в оскал, когда он ткнул большим пальцем в плоскую поверхность своего ножа. Там был глубоко вырезанный в стали глаз – символ сынов Балегира. Чёрная кровь заполнила углубления в металле. Она переливалась через надрезанные края, создавая иллюзию, что глаз оплакивает Старые времена, давно изменившийся мир…