Текст книги "Ля Грав. Тайные тропы"

А Фреди уже негромко и трогательно, словно колыбельную, играл «Хайвэй то Хелл». И вдруг! Шарах! Мир снова наполнился солнечным светом.

В кулуарах Ля Грава

В этот раз снежок прилетел прямо в лоб. Я не успел даже заметить его.

– Очнись! – радостно и бодро шумел Старикан. – Смотри, смотри!!! – Леха указывал пальцем мне за спину. – Тарелки включили!

Тарелки – это бугельный подъемник на вершину Dome de la Lauze. Это лучший способ быстро попасть на волшебные поля ледника Girose – поля широкие, как степь.

Я обернулся. Увидел работающий бугель и ползущий к нам ратрак. Было слышно, как он пыхтит и пищит. Трактор работает маршруткой между кабинками и бугельным подъемником. Расстояние – метров семьсот. Так что трансфер – в тему.

Сзади у ратрака, как две косички – два каната. И ленивые фрирайдерз развешиваются колбасками на этих канатах и скользят шумной толпой к заветным оранжевым тарелкам бугельного подъемника.

– Погнали, – торопил Леха. – Погнали! Видишь, вон молодая шпана – разорвут щаз весь пухляк.

Из стаи поднявшихся кабинок вывалилась толпа реальной молодой шпаны и с улюлюканьем бросилась в сторону ратрака.

От татаро-монголов их отличал лишь карбон лыж да мембраны с рисунками арктериксов. Мы с Лехой поднажали и тоже подцепились к бакштовам гусеничного такси вместе с молодой шпаной.

Ратрак громко рыкнул, пыхнул выхлопом и потащил нашу орду к нижней станции бугеля.

 
                                                * * *
 

Щаз продолжу.

Только позвольте пару слов за здешний бугель. В другой жизни этот бугель будет как минимум премьер-министром.

Не-не-не… не отвлекаюсь…

Бугель везет с широкого плеча ледника Girose (с 3200 м) на лысую башку, на пологую вершину Dome de la Lauze (3550 м).

И тут вам не фиги воробьям крутить – тут праздник инженерной мысли. Известный конструктор Дениз Крейселз – нынешний хозяин лягравовской кабиночной канатки – мечтал продолжить ее линию еще одним подъемником. По одним слухам, чтобы привлечь побольше фрирайдеров, а по другим – его попросил морально неустойчивый друг. Чтобы тайком от супруги шастать к некой любвеобильной мадам из соседнего Ле дез Альпа. И Крейселз позвал инженеров, и решили они делать бугель.

Верхнюю станцию все, конечно, знали куда поставить – на купол Dome de la Lauze. Мощная вершина, и скала под снегом.

Оттуда веером идут маршруты:

прямо – к соседям в гламурный и разгульный Ле дез Альп,

налево – в колыбель местного альпинизма – в Сан-Кристоф,

и направо – в бархатные поля ледника Жируз.

Но вот с нижней опорой не задалось. Ее надо было крепить в ледник. Больше некуда. А ледник, знаете ли, течет вниз, как вода, как медленная вода: 20—30—50 метров в год. Конструкции, установленные на нем, он унесет с собой, а укрепленные в его каменное ложе – снесет к чертям – да и все. Короче – тупик. Стоп-машина.

Инженеры уже собрались было загулять, пропить все командировочные, потом еще неделю куролесить с официантками на халяву и уехать домой с диким похмельем и нулевым результатом.

Но не таков Дениз Крейселз, он пришел к ним и сказал:

– Яйцеголовые! Утром бугель, ночью – танцы, ночью бугель – сразу танцы, – и посмотрел грозно так.

Инженеры почесали в лохматых затылках, яростно поспорили и… все придумали. Верхнюю станцию и опору с обводным колесом они соорудили, понятно, на вершине Dom de La Lauze.

Оттуда линия подъемника побежала вниз на ледник, пробежала километра полтора, миновала предполагаемое место для нижней станции и примерно еще через пятьсот метров поднялась на гребень, ведущий к зубастому пику Le Ratua. Там на скалах инженеры надежно укрепили нижнюю опору. С приводным колесом. А сам движок установили в третьей точке – внизу под этим скальным гребнем.

Навесили тросы. Один вспомогательный – от движка к нижнему приводному колесу. И основной – между скальным гребнем и куполом Dom de La Lauze. Получилось просто шикарно. Звенящими двухкилометровыми струнами основной трос соединил две горы. Одно лишь удручало инженеров – трос проходил слишком высоко над ледником. На высоте метров 100. Таких длинных фрирайдеров не бывает – решили инженеры и стали думать еще. И опять придумали!

Они стравили трос так, чтобы тот провис почти до ледника. И решили сильно нагрузить его. А дабы тросу ничто не мешало крутиться, на него поставили роликовые группы. Роликовые группы соединили титановыми траверсами и к траверсам подвесили огромный бетонный блок. Тяжелый груз присел на трос, будто на детские качели. Но вес блока исключал раскачку. И он просто висел с серьезным видом. Трос натянулся, как того требует механика бугельных подъемников, а возле груза получилась высота, комфортная для посадки на бугель фрирайдеров обыкновенных.

«Нате вам, – сказали инженеры Крейселзу, – нижняя станция готова. Цепляйся – да езжай, на Dom de la Lauze». Они нажали на кнопочку, все зашумело и заработало. И Дениз Крейселз увидел, что это хорошо.

Он улыбнулся, сказал инженерам спасибо, пожал всем руки и пригласил в ресторан. Дальнейшая программа у инженеров уже была расписана, поэтому домой они вернулись с диким похмельем, но! с положительным результатом.

Вот так все это и работает уже больше двадцати лет – нижняя станция подъемника не закреплена в грунт или лед, а висит на тросах, опираясь на ролики.

(А если кому надо (мало ли?) Вот сайт тех самых инженеров [битая ссылка] http://www.creisselstechnologies.com/contact.html)

 
                                               * * *
 

Итак, мы ехали на веревочке за ратраком. Не буду в подробностях расписывать, как мы ехали. Хорошо ехали. Только шумно. Но роскошные пейзажи в полной мере компенсировали нам акустический дискомфорт. Вскоре мы прибыли к вожделенному подъемнику и по очереди, оседлав яркие диски тарелок, продолжили движение, влекомые жаждой тактильно-вестибулярных удовольствий, доставляемых горными лыжами.

Яркие всадники бугеля, рядовые фрирайдерской банды, забежали бы ногами в этот день, но тот, кто дал им подъемник, знал, как жжет огонь нетерпения в настоящий павдердэй.

Тот самый бугель. Внизу видна станция посадки.

Наверху опора на вершине Dome de la Lauze

Направо вниз уходят поля ледника Glacier de la Girose

О, воздух! Невыносимо прозрачный воздух, в котором тихо жужжат теплые фотоны солнечных лучей. Под натиском изотерм отползает к вершинам мороз. Не успевший оттаять снег хрустит под широкими лыжами. Мы едем и едем вверх.

О, бугель! Лягравовский бугель! Двадцать минут неторопливого перемещения вверх по склону. Двадцать минут настойчивой тяги за жопу оранжевой тарелкой с железной палкой, ловко притороченной к стальному тросу.

Двадцать минут наедине с Альпами.

Если вы собираетесь в Ля Грав, потренируйте околожопные мышцы. Здесь вы скажете им спасибо.

И вот, тепло поблагодарив и немного пожав околожопные мышцы, мы стоим с Лехой на куполе Dom de La Lauze. Вид сверху на бескрайние нераскатанные просторы ледника столь роскошен, что Леха разоткровенничался:

– Знаешь, Андрюха, – сказал он доверительно, – если бы сейчас я здесь увидел, например, голую Киру Найтли, то я бы все равно поехал катадзе. – И Старикан мощно толкнулся палками и покатил вдаль.

Я его понимал. Такой день – вечная мечта любого фрирайдера.

А с этой голой Кирой Найтли столько возни…

Да. Я понимал Леху.

Но что касается меня, то я не был столь категоричен в выборе своих предпочтений, и некоторые сомнения меня все-таки посещали. Поэтому я на всякий случай внимательно огляделся в поисках голой Киры Найтли. Если бы у меня был журнал наблюдений, то мне пришлось бы поставить в нем прочерк. Видимо, голая Кира Найтли была где-то в другом месте.

Я поспешил за моим аскетичным товарищем.

Пока поднимались, мы с Лехой успели по рации обсудить маршрут. Надеюсь, все знают, что у фрирайдеров всегда с собой рации? Особенно у русских фрирайдеров. Особенно у болтливых. Мы с Лехой как раз такие. Ну, то есть не то чтоб очень болтливые (хотя бывает), но лично мне с рацией спокойней.

Немного поспорив, мы выбрали путешествие в кулуар La Vaute (Ля Вут). Но до него было еще километров пять. А пока – нас ждали самые сливки сегодняшней экзистенции – пускай рационально непознаваемой, но раз и навсегда дающей смысл такому занятию, как фрирайд.

Старикан мощно толкнулся палками и покатил вдаль. Я устремился за ним.

Как? Как описать ощущения от катания в невесомых слоях пушистого снега? С чем сравнить?

Серфинг в море, состоящем из пены? Бейсджампинг в сметане морозных снежинок? Секс на бобслейной трассе?

Впрочем, сравнения неважны. Ракетою класса воздух-воздух лечу за Лехой, который пытается превратиться в точку. Полеты и приземления на автомобильных скоростях, длинные, как пулеметная очередь дуги, и мощные, как выстрел миномета, дропы. Снежный склон бросает и ловит меня широкой ладонью. Скорость и фан разбирают меня на атомы, проветривают их и собирают вновь, добавляя в организм солнце, кислород и первобытный восторг.

Краем глаза слежу за Лехой. Можно было уйти траверсом влево, затем за большой скалой повернуть направо и по крутому, просторному полю дать джаза с выкатом на здоровенный плоскач. С которого уже и уходить в Ле Вут.

Но Старикан выбрал центральную тему – более пологую, но с веселым рельефом. Мини-овраги и мини-холмы, покрытые свежим снегом, снимали всякий страх перед прыжками и падениями.

И смелыми кенгурами мы поскакали по ледниковой полосе препятствий.

Увидели бордеров. Бордеры устроили фотосессию.

Девчонка, стоя на коленях, снимала из огромной зеркалки. А ее напарник высоко в синем небе медленно крутил красивый бэк-флип с тейл-грэбом. Громко тарахтел затвор, отщелкивая серию, летящий бордер завершал вращение, но не рассчитал – перекрутил – и стремительным гвоздем вонзился в мягкие покровы ледника. Его подруга в круглых, как у Леннона, очках, воскликнула по-итальянски: «Мама миа!» И стала лихорадочно собирать в рюкзак свою дорогую зеркалку.

Мы с Лехой рванули к попаданцу, который по-прежнему был вбит в снег по самую доску. Из глубины раздавались хриплые звуки и вяло шевелилась доска. Мы потянули. «Не идет», – констатировал Стар. Мы стали вращать борд, как саморез, и наконец выкрутили довольно счастливого акробата.

Первым делом он потребовал показать ему фотки.

– О! Оу! Грандиозо! Фантастик! Мэджик!

Мы оставили счастливую молодежь вопить, обниматься и сидеть на склоне, а сами поспешили дальше по своим важным фрирайдным делам.

Быстро проскочили плоскую часть ледника. Там уже была накатана традиционная лыжня – вправо через пологий моренный гребень и далее – к озеру Puyvaсhler, к приюту и ресторану «Шансель» (где ночевала банда Шаганэ). Приют висит над озером, а напротив, на другой стороне озера, расположились три знаменитых кулуара: Банан, Пату и ДюЛак. Основные райдерские отряды ринулись, конечно, туда – к самым доступным радостям.

– Там хорошо, но нам туда не надо, – брутально мурлыкал Старикан и катил вдоль морены, прокладывая новую лыжню.

Вскоре мы увидели веревочное ограждение с красными флажками. В ограждении был сделан проход, а рядом стояла мрачная табличка. Текст таблички гласил примерно так:

«Я прохожу за веревочку не под воздействием каких-либо веществ и не по принуждению. Находясь в здравом уме и твердой памяти, и если чо, то не буду говорить, что меня не предупреждали».

В качестве предупреждения фигурировали логотипы лавины, камнепада и трещины. Мы возблагодарили спасателей за заботу, прошли ограждение и покатили вдоль гребня. Покатили не торопясь, наслаждаясь безупречным скольжением, выстраивая своими грубыми ступнями незабываемый тактильный образ укрытого павдером склона.

Практически все маршруты по леднику Жироз (Girose) и далее вниз – на шоссе Ля Грав – Гренобль требуют от райдеров наличия веревок, обвязок и всяких железяк для спуска по скалам.

Веревки у нас лежали в рюкзаках. А железо (карабины и восьмерки), пристегнутое к обвязкам, бодро позвякивало в поворотах. В середине Lа Vaute нас и нашу снарягу ждала 40-метровая отвесная скала. Главное было не проскочить мимо. Следов-то нет. Но мы угадали поворот и добрались до скалы.

Старикан нашел стационарную точку страховки – это была большая петля из металлического троса с кольцом. Пока он налаживал веревку, я понял, что забыл свою обвязку в ресторане Филиппа.

И теперь я раздумывал, как бы тактично сообщить об этом Лехе, чтобы минимизировать деформацию своей кармы под справедливыми замечаниями напарника.

– Леха! Я это… Я, блин, забыл обвязку… в кабаке… – нейтральным голосом пробурчал я.

– Это ты да… Кага пых! Тах-да! Ды-ы-ы-ы-ть! – как-то неспокойно отреагировал Леха.

Выход был – сначала вниз спустится Старикан – там снимет беседку, я вытащу ее наверх, надену и затем дюльферну. Но мы пошли другим путем – я отрезал кусок от своей веревки и стал вязать верхнюю и нижнюю обвязки.

В лабиринтах ледника Жироз. (Glacier de la Girose)

Пока Леха первым проходил скалу, начал собираться народ. Приехали бордеры-акробаты с ледника. Потом два новозеландца в одинаковых оранжевых спецовках от hellyhansen. Потом наш знакомый гид Ману с тремя симпатичными шведками на сплитбордах.

Все они с некоторой опаской смотрели на то, как я вяжу обвязки из веревки и затем собираюсь спускаться. Я, в общем, не делал этого уже лет 20 и тоже немного опасался. Но советское детство не подвело. К Лехе я добрался целым и невредимым. Но не сразу.

Пока Старикан спускался, а я возился с обвязками, шведские валькирии, гордо обнажив щедрые торсы, стали принимать солнечный душ. Их гид Ману невозмутимо курил, и я решил бросить Леху и наняться помощником гида, хотя бы на полдня.

Я уже готов был вступить в переговоры, как снизу раздались громкие хриплые матюки. Это Старикан достиг дна. Русские матюки вспугнули шведок, они быстро замаскировались, я как-то поостыл, Ману остался без помощника, а моя добродетель ехидно хихикала.

Я спустился к Лехе. Мы вытащили свою веревку и погнали вниз-вниз-вниз. Верхний кусок в Ля Вуте (метров пятьсот) – такой, что в случае чего из него свалить некуда – скалы вокруг.

А там сверху есть чему прилететь – только шубу заворачивай! Но когда мы проскочили верхнюю часть, нам надоело торопиться и мы снова вальяжно покатили дальше. Кулуар стал гораздо шире, а мы стали магелланами и беллинсгаузенами этого не пройденного никем мира.

Когда нам надоело вальяжничать и ждать скандинавскую тройку, мы вихрем понеслись по заваленному павдером кулуару. Старикан мчал напролом, рассекая снеговую массу упитанным торсом, презирая годиль и угловинтовую ересь, перелетая тайным образом редкие камни и успевая делать шаловливую ламбаду в полетах над белыми полянами.

– Powderry fields foreva! – громко пел Леха. (Он вообще довольно шумный тип, вы не находите?)

– Павдерри филдз фор… – тут звук странно оборвался, словно зажевало пленку, и Леха бесследно исчез в небольшой ложбине. Чьорт! Чьорт! Чьорррт! Я на наномгновение оцепенел. Но тут на снежной поверхности возник холм, и холм стал двигаться вниз по склону, подобно мышонку Джерри под ковром в старом мультике.

Это Старикан, решил я, и осторожно (я вообще смелый, но не всегда) и не без любопытства начал двигаться вслед за бегущим холмом. Моя мысль подтвердилась через несколько секунд, когда из холма показалась сначала серая Лехина чегетская шапка с вьющимися на ветру шерстяными косичками, потом нос, потом плюющийся снегом рот и вскоре, словно Афродита из пены морской, возник Старикан по пояс в снежной небесной манне.

– И-ийлон маск! – сказал Леха и отряхнулся от замороженных козьих шариков. Шарики изначально прятались под снегом, а затем присоединились к Лехе в надежде на новую жизнь. Но он прогнал их, а мы свернули направо, в лес на длинный каменистый траверс.

 
                                                     * * *
 

Йоу. Поставим на перемотку. Потом мы банально вброд перешли речку Романш, вышли на трассу и тривиально поймали машину – мордатый «шевроле» -пикап 1957 года. На нем и переместились в Ля Грав.

Леха предложил сразу идти в кафе «Castillan», где умеренными возлияниями успешно завершить великолепный день. Но я обещал встретиться с Бенджи, поэтому собрался наверх. Пока не закрылась канатка. О чем и поведал Старикану.

– Да ну тебя нафиг, – зашумел Леха (я ж говорю, он – шумный). – Ты же понимаешь, что никакого Бенджи нет? Он тебе просто кажется! Зачем идти на поводу у того, что тебе кажется? – философствовал Старикан.

– Ну… – задумался я. – А как иначе? Вот тебе кажется, что фрирайд – это клево. И ты покупаешь лыжи, рюкзак, чо еще там? – термос и еще чо-то… И едешь в горы. Да? А ведь тебе просто кажется. Ты ведь не знаешь точно пока. Только потом. Все узнаешь потом.

Или встретил женщину, без которой, кажется тебе – вот все – не жить просто. Ты зовешь ее замуж, а она вдруг соглашается, а ведь вам пока только кажется… Кажется…

– Ты подменяешь, – разгневался Старикан и достал недопитую с утра амброзию. Мы сделали по глотку чудесного напитка, и тут я снова увидел Бенджи. Он стоял на стоянке возле домика гидов и снова жевал зубочистку.

«Ага!» – подумал я.

– В «Кастиллан», так в «Кастиллан», – сказал Бенджи.

Я удивленно поднял усталые брови.

– Опять он? – угадал Леха.

– Угу, – ответил я и обратился к скитурщику. – Господин Бенджи, – сказал я учтиво, – я буду иметь с вами дело при одном условии.

– Я слушаю вас, Андрэ, – ответствовал загадочный человечек.

– Вам следует визуализировать свой образ для моего друга и обеспечить ему возможность вербального контакта. – (Вообще-то я не всегда выражаюсь столь витиевато, но здесь накатило.)

– Визуализировать, так визуализировать! – рассмеялся Бенжи. И щелкнул пальцами.

– Кага-дых! – вырвалась у Лехи устойчивая эмоция. И он ткнул Бенджи палкой. Бенджи снова рассмеялся. Он встал впереди и, как бы увлекая нас за собой, зашагал в сторону «Кастиллана».

Старикан шел сзади, восклицая «Кага-дых!», и увлеченно тыкал Бенджи палкой во все доступные места. Гном этого не замечал, а я двигался на некотором отдалении от них и с подозрительностью диверсанта озирался по сторонам. Впрочем, внимания на нас никто особого не обращал. Мы без проблем проникли в бар, и заняли самый дальний и труднодоступный столик. Дабы ничто не отвлекало нас от разговора с невидимым для остального мира собеседником.

До плотного заполнения бара оставалось еще около часа, и я сильно надеялся за это время удовлетворить свое любопытство и параллельно объяснить господину Бенджи, что в ихние холивары нам вписываться без мазы.

Пара длинных сэндвичей, или, как их еще называют в «Кастиллане», панини и небольшая бутылка «Женепи» украшали наш скромный стол. Поскольку Бенджи, напомню, был голограммой (или галлюцинацией?), поэтому на него не рассчитывали. Мы налили по стопке, подняли.

– Давай выпьем, – сказал Старикан и неожиданно замолчал, подозрительно глядя куда-то мне за спину.

Сзади раздался малиновый голос. Голос воскликнул: «Какие хо-орошие бутерброды!» … – и тут же Лехин сэндвич исчез в Лехе. – «…один хо-ороший бутерброд!» – подвел итог голос. И рядом с нами нарисовался с бокалом белого глинтвейна Малыш Гарри. Чем-то неуловимо похожий на нашего визави, Гарри имел вьющиеся волосы и огромные серые глаза, в которых читалось слово «надосрочнопожрать».

Проворный Леха старательно жевал, а я уже смирился с тем, что у меня больше нет бутерброда, ибо второе (а может, и первое) прозвище Малыша Гарри было Бутербродный Гарри. Это почетное звание было дано ему за неистовую, несгибаемую многолетнюю борьбу с бутербродами друзей и подруг. В смысле заслуженности Малыш Гарри, несомненно, стоял в одном ряду с такими героями, как тайный советник Семенов-Тянь-Шанский, князь Потемкин-Таврический и граф Орлов-Чесменский тоже. Бутербродный истребитель одобрительно воспринял наше молчание и поглотил оставшийся сэндвич, как морская пучина «Титаник». То есть навсегда.

Второй страстью Малыша Гарри была словоохотливость. Охоч он был до сэндвичей и бургеров всех мастей, но до словопроизношений охоч был еще более. И если в компанейской беседе надо было держать круговую оборону от зело говорливых англичан, а англичане-то все знают, сколь говорливы (в отличие от мрачноватых, вечно погруженных в себя русских), то достаточно было противопоставить им Малыша, и все – можно было есть, пить, спать спокойно, как в санатории.

Гарри их всех перепьет, переест, переговорит, потом какую-нибудь уговорит, потом уйдет с ней куда-то, потом они вернутся, а англичане так и будут сидеть в сонном изумлении перед пустыми бутылками со своими недокуренными вонючими сигарами.

А однажды Гарри положил на руках Японца. Что? Как это – на руках? Ну, армрестлинг это еще называют. А! Я понял! Вы не знаете Японца? Японец – это бармен в «Кастиллане».

Самый настоящий японец из маленького села Камикава, что на острове Хоккайдо. Приехал когда-то посмотреть далекую Францию, да так и застрял в Ля Граве, в таком же маленьком и тесном мире, как его родина – тихий японский поселок.

Японец тогда два сэндвича поставил на кон, а Гарри – восьмерку с рогом (такая штука для дюльфера).

В принципе, Японец проиграл сразу. Рестлеры, они же обычно молча состязаются, а у Гарри рот не закрывался. Малыш непрерывно произносил разные японские слова с русскими нецензурными интонациями.

– Татикава, – протяжно хрипел он, – Кокобундзи татикава! – Потом зловеще рубил: – Хамура укогава, кунатати! – и замогильным басом: – Мусаси мураяма харадзюкку-у!

Когда Гарри пошел на третий круг лингвистической атаки, Японец не выдержал – заржал, как японская лошадь, и проиграл сражение.

Теперь же степенный бутербродоед и паниникус дважды продефилировал вдоль нашего обедневшего стола и, не найдя причин для пожара страстей, удалился, прихлебывая белый глинтвейн из большого бокала. В «Кастиллан» ввалилась большая компания шумных перекатух (разновидность питерских лыжебордеров), и Гарри поспешил к ним.

Бенджамин, Старикан и я сидели в самом дальнем и мрачном углу «Кастиллана». От зала нас закрывала пальма в огромной кадке, а с другой стороны стояли здоровенные деревянные лыжи 19 века со всегнутыми в них сморщенными кожаными ботинками (вообще-то, я не удивлюсь, если эти старинные лыжи и замученные боты делают маленькие усталые китайцы на шанхайской фабрике).

Я изложил Лехе в кратком пересказе все сведения, полученные утром от Филиппа и Бенджи. Итак, мы знали, что загадочному и могучему древнему народу нужна какая-то женщина. Знали, что мы знакомы с ней. И что без нас они почему-то заполучить ее не могут. И теперь мы были готовы к бою, как Кутузов перед Бородино.

– Господин Бенджи, – обратился Старикан к секретному скитурщику. – Изложите внятно, какого рода услуги вы хотели бы получить от нас и что, собственно, вы можете предложить нам взамен?

К этому моменту мы с Лехой пропустили по паре стопок, и странный гном нас немного раздражал. Честно говоря, мне было уже порядком наплевать на нужды гномьего сообщества, на их таинственные достижения и возможную прогрессивную роль в истории человечества. Прекрасный день, уютный вечер и легкий, как слеза первокурсницы, кальвадос делали все мировые проблемы столь же смешными и глупыми, как эротические танцы жуков-вредителей за минуту до распыления пестицидов.

– Алексей, – неожиданно мягким, кашемировым голосом произнес Бенджи. – Поймите, я не предлагаю вам сделку. Я прошу вас просто помочь нам. Я нарушаю множество древних запретов и не скрываю этого… – Толстяк задумчиво запустил пятерню в свою волнистую шевелюру.

– Мой милый кудрявый мальчик, – перебил его Старикан.

Бенджи грустно улыбнулся.

– Меня восхищает ваша бизнес-схема. Но моя бабушка предупреждала меня: «Лелик, – говорила она, – не верь кудрявым мальчикам. Может, им не так повезло с родителями, как повезло с логикой. Ты можешь думать, что ты продаешь им паровоз, а на самом деле ты покупаешь у них уголь». Так вот, моя бабушка была умная женщина. А я слушаю свою бабушку, Господин Гном. Поэтому, Господин Гном, сначала все, – Леха размахивал указательным пальцем, как маузером, – все подробности. А затем. Да-да, затем! Мы подпишем с вами фьючерсный контракт на исполнение вами трех наших желаний. И вот потом, Господин Гном, только потом – мы в деле.

Если бы у команчей был Старикан, то президентом США стал бы не Обама, а Виннету. Чувак в перьях, с топором и с трубкой мира. Статуя свободы – белокурая бестия в атаке – сменилась бы на темноволосую хрупкую скво у тихого домашнего очага, возле которого уютно сидит Ф. Чистяков с баяном и огненной водой. И над засыпающей прерией душевно звучит гимн американских президентов. Жаль. Жаль, что у команчей не было Старикана.

Переговорщик-Старикан словно объявил десятерную при непонятном раскладе и чужом выходе. Мы ждали ответа от нашего партнера по застолью. Наш собеседник не был удивлен. Он поглядел в пространство взглядом опытного картежника и хлестко, словно бросая на стол свои карты, промолвил:

– Согласен!

– Давай подробности, – сказал Леха.

– Вы не будете обсуждать желания? – удивился Бенджамин.

– Нет. Ты выполнишь любые наши желания. Когда нам потребуется.

– В рамках законов физики и законов социума, – вставил и я свои три копейки.

– Да, понятно, – отмахнулся Старикан. – Давайте уже выясним – кого, куда и зачем. И почему, всесильные скитурщики, – он потыкал пальцем-маузером в Бенджи, – вы сами не можете все это сделать?

Толстяк снял свою черную бейсболку и высыпал из нее на скатерть десяток фоток. Фотки было не взять руками, но можно было перемещать по столу. Мы с Лехой присмотрелись…

– Узнаете? – чисто для проформы спросил Бенджи.

– Нет, – по-партизански невозмутимо солгал Леха.

М-да. Минут за десять до этого момента я бегло перелистывал записные книжки сознания. Я просматривал странички всех своих подруг и знакомых и пытался понять, кто же из них так волнует горных гномов. Я пришел к странным (для себя) выводам. Во-первых, я не обнаружил ни одной кандидатуры, которую я без колебаний отдал бы этим гномам. Старею, добродушно подумал я, становлюсь сентиментальным… А во-вторых: к моему удивлению, сложился немалый список финалисток, которые вовек не простили бы мне, если бы их искали древние, да хоть кто – гномы, эльфы, тролли, а я бы скрыл от них этот нетривиальный интерес.

Девушка с Бенджиных фоток лидировала в этом списке. Это была наша старинная подруга Агата. Соучастница многих наших приключений – самостоятельная хаотичная шмакодявка. Довольно юная особа, по нашим с Лехой меркам, но успевшая объездить с нами полсвета. И хотя она давно уже в автономном плавании и я ее сто лет не видел, но я представляю, как бы она бегала вокруг нас с Лехой по дощатому полу хибинского бара на Кукисвумчорре и шумела:

– Ну, нифига себе! Нет! Ну, бли-и-ин! Дядя Леша, Снегозавр! Правда? Правда, они спрашивали? Про меня? Ух ты! А вы?! Ну-у, бли-и-н, клево! Точно. Кла-ассно! Я поеду-поеду, когда?! Как не едем?! Как – не едем?!! Кто не едет?!! Я-а-а?!! Меня же ищут? Они же древние, да-а-а?

…Мало того, что возмущенный разум Агаты шумно кипел бы еще часа два-три и мы бы огребли в полной мере и морально, и физически, но самое главное – потом! Потом бы мы еще неделю бегали по Хибинам и вылавливали по заснеженным ущельям Агату, пытающуюся установить контакт с гномами.

 
                                                     *  *  *
 

Партизанить по-старикановски смысла не было. Поэтому я отогнал видения с поисками Агаты в горных ущельях и спросил толстяка:

– Зачем она вам?

– Она – ключ, – скупо ответил Бенджи.

– Шведка? – мечтательно вопросил Леха.

Помолчал и мрачно продолжил:

– Не зли нас. Говори подробно, скитур-р-рщик.

Много позже описанных событий, любопытства ради, я решил узнать среди своих знакомых – а что бы делали они в ситуации, когда их разыскивают незнакомые бородатые мужики.

Самый популярный ответ среди джентльменов лежал в диапазоне: от «Скажи им, что меня нет дома» до «Пусть идут лесом!»

А вот самый популярный женский ответ вариантов не имел и звучал примерно так: «Передай им – пусть минутку подождут. Я уже бегу к вам!» Одновременно подтягивался поясок на талии и небрежная челка прикрывала любознательные глаза.

Впрочем, нашему повествованию эти различия ничего не добавляют.

Поэтому Леха лаконично и бережно плеснул граммов по пятьдесят янтарного кальвадоса в пустые, как душа безбожника, стопки, мы выпили и, навострив уши, приготовились слушать Бенджи. Надо только добавить, что Леха не зря экономил кальвадос – в дальнейшем он нам понадобился для смягчения восприятия сведений не то чтобы невозможных, но сильно чуждых текущей привычности бытия.

– В вашем городе, – сказал Бенджи, – действует анархическая группировка древних бурятов. И они блокируют доступ в Питер любым древним народам.

– Это – бред, – свирепо возразил Старикан, – откуда, кага-дых, в Питере буряты?

Я молчал и разгонял по блюдцу мелкую лужицу ароматного кастиллановского кофе. Смотрел в окно на фрирайдную братву, весело спешащую к близкому ужину. Лужица растекалась на капли и собиралась вновь.

– Бурятов привез Ленин, – по секрету, почти шепотом сказал Бенджи. Леха заржал, как кони Буденного, а кофейная лужица выпрыгнула из блюдца на стол. Часть капель десантировалась мне на штаны, я их размазал и был недоволен.

– Погоди, – остановил Леха Бенджамина. – У-у-у, дай отдышаться.

Леха отдышался. Мы выпили в телеграфном стиле (т. е. быстро и по чуть-чуть). И, непроизвольно улыбаясь, приготовились слушать продолжение.

– Смейтесь. Потом будете, как у вас говорят, волосы на одном месте рвать, но будет поздно, – съязвил Бенджи.

– Зачем рвать? Можно побрить, – меланхолично заметил Леха. Живое воображение не всегда во благо. Вот и сейчас я, словно наяву, увидел это леденящее душу зрелище, и скупая слеза выкатилась из уголка усталого глаза, потекла, омывая щетину, по небритой щеке и впиталась в нижнюю губу, наполнив ее горьким ароматом кальвадоса, соли и вечернего солнца.

Я потряс головой, аццкое видение растаяло, и я снова прислушался к Бенджи.

– …В сообществе древних народов не все так гладко, как вам рассказал Филипп. В основном кланы живут дружно. Но некоторые идут на конфликт. Закрывают свои территории, уходят от любых контактов с древним сообществом. Это может длиться десятилетиями. Как с ленинскими бурятами. Клан бурятских шаманов, как и клан японских ниндзя, никогда не подчинялся древним законам и нередко работал с людьми. Ленин их нанял в Шушенском на 150 лет для защиты революции. Он был уверен, что за это время коммунизм точно построят и шаманы смогут уйти на покой. Потом он отдал им под охрану Петроград и приказ не отменил. И они по-прежнему в глухой защите. А по нашим законам – взламывать ее нельзя. Поэтому мы и не можем выйти на связь с Агатой…