Текст книги "Идея фикс"

8

17 июля 2010 года

Оливия Зейлер листала свой ежедневник и громко вздыхала, прочитывая каждую новую страничку. На ближайшие недели она назначила слишком много встреч, причем сама сознавала, что от большинства из них спокойно могла отказаться. Ланч с Эттой из журнала «Писк моды» для обсуждения колонки о знаменитых книгах в свете того, какими блюдами они могли бы оказаться, если б вдруг невероятным образом превратились в пищу – в качестве примера Этта привела «Грозовой перевал»[25]25
  Роман «Грозовой перевал» принадлежит перу английской поэтессы Э`мили Джейн Бронте (1818–1848).


[Закрыть], уподобив его йоркширскому пудингу, – оздоровительная комплексная прогулка в Хэмпстед-Хит[26]26
  Хэмпстед-Хит – лесопарк на северной возвышенной окраине Лондона. Известен праздничными ярмарками с аттракционами.


[Закрыть] с Сабиной, личным тренером Оливии, чаепитие в Британской библиотеке с Куртом Фогелем… Он хотел добиться от нее согласия судить конкурс англо-германских журналистов, возраст участников которого варьировался в диапазоне от одиннадцати до тринадцати лет. Может, она единственный человек в мире, способный с огромным удовольствием строить планы встреч едва ли не с первым встречным, вполне сознавая, что в должное время пошлет имейл с вежливым отказом? Неужели так трудно сразу сказать: «Извини, Курт, но нет, я не могу быть судьей»? Почему кажется, что так круто сказать: «О господи, да, как бы мне хотелось…», а потом изыскать способ увильнуть, сославшись на непредвиденные обстоятельства? Оливии хотелось бы обсудить это с Чарли – она знала, что никого другого ей не удастся соблазнить подобным разговором. Доминик наверняка не соблазнится. Она допускала, что отчасти это связано с желанием порадовать людей, но в большей степени все-таки с тем, чтобы доставить удовольствие самой себе.

Зазвонил мобильник, и Оливия взяла его, решив не соглашаться ни на какие предложения, кто бы ни звонил, даже на такое предложение, которое ей хотелось бы принять и не отменять. Необходимо очистить ежедневник от фальшивых встреч, прежде чем назначать более реальные.

– Это я. Крис Гиббс, – услышала Зейлер в трубке.

– Привет, Крис Гиббс. О боже, вот и доказательство! Не зря говорится: «Кто над чайником стоит, у того он не кипит». Ты позвонил только потому, что я ждала звонка от Курта Фогеля из Дортмундского общества германо-британской дружбы. А раньше, когда я ждала твоего звонка, звонил кто угодно, только не ты, и вот теперь, наконец, ты сам прозвонился.

– У тебя по-прежнему есть резервный ключ от резиденции Чарли?

– Боже мой, что-то случилось? – мгновенно встревожилась Оливия.

– Пока нет, насколько мне известно.

– Тогда зачем тебе нужен ключ?

– Подумал, что там вполне достаточно места для встречи, – ответил Гиббс.

– Нашей?

– Естественно, нашей – вместе с Уотерхаусом и Чарли после их возвращения. Надо же продолжить свадебную вечеринку.

Ну что тут, блин, скажешь?

– Не будет ли это… несколько навязчиво?

В трубке послышался какой-то хриплый смешок.

– Шучу, – добавил Крис. – Да, только нашей. Я не видел тебя уже… – он помедлил, видимо, занявшись подсчетом, – около сорока восьми часов. По-моему, есть все задатки для появления у меня нового ощущения накопленного недовольства.

– Обычно ты не видел меня гораздо дольше сорока восьми часов, – напомнила ему Оливия. – Бо́льшую часть жизни ты вообще не видел меня – и прекрасно жил.

«А ведь он опять пошутил; все сводится к шуточкам, – подумала она. – Да еще цитирует меня. В очередной раз».

– Это спорный вопрос, – откликнулся Гиббс.

Зейлер не считала, что может встречаться с ним в доме Чарли. Заниматься сексом в их с Саймоном кровати? Невыносимая мысль. Взяв ручку, она открыла в ежедневнике страничку с личными данными и написала в именной графе: «Оливия Гиббс». Выглядела запись красиво, гармонично: округлость буквы «О» дополнялась буквами «б»… Может, попробовать написать небрежнее? Ей хотелось узнать, какие возникнут ощущения при виде нового написания – только и всего. Хотя следовало бы просто перечеркнуть написанное. С другой стороны, Дом никогда не заметит этого, даже если кто-то подсунет этот ежедневник ему под нос. Самым замечательным в Доме, с точки зрения введения его в заблуждение, было то, что его практически ничего не волновало.

– О чем ты задумалась? – спросил Гиббс.

– Да ни о чем. Совершенно ни о чем. – Если б она могла быть столь же убедительной с Эттой из журнала «Писк моды»!

Оливия не обладала силой воли и считала волевых людей сверхъестественными. К счастью, ей с избытком хватало страхов и тревог. Она не могла согласиться с предложением Криса, не испытывая ощущения того, что переступила за грань, которую жутко боялась переступать, даже при наличии гарантии отмены возможного будущего свидания.

– Ладно, а что если подыскать удобный отель? – предложил он.

– Но как же твоя работа? И как же быть с Дебби?

Зейлер вновь открыла ежедневник, теперь на последнем разделе «Заметки» и опять написала «ОЛИВИЯ ГИББС», более аккуратным почерком. Написала внизу странички заглавными буквами.

– Ну, уж это мои проблемы, а не твои, – сказал ее собеседник. – Если тебе не хочется заглянуть в Спиллинг, я приеду в Лондон.

– Если тебе нужна сговорчивая… подружка, то можно найти ее и поближе к дому, – заметила Оливия, молясь, чтобы он не воспользовался этим советом.

А зачем тогда дала его?

– С какой радости? – удивился Гиббс. – Есть только два знакомых мне человека, с которыми не соскучишься: Саймон Уотерхаус и ты. Уотерхауса я поиметь не могу… остаешься только ты.

– А мне казалось, что я как раз наскучила тебе, – сочла своим долгом напомнить Оливия на тот случай, если он забыл. – Ты говорил, что я подобна пестрому воскресному приложению.

– Да разве ж я против пестроты? Всегда интересно, когда не знаешь, чего можно от тебя ждать, только и всего.

До нее донесся смачный хруст. Неужели он хрупает яблоком?

– Кстати, о той вилле «Дельфины», – произнес Крис.

Всполошившись, Оливия на мгновение испугалась, что он собирается предложить встретиться и заняться сексом на той самой вилле, где Чарли с Саймоном проводят медовый месяц.

– Мне нужно сообщить Степфорду, где обитает Уотерхаус. Всплыло тут у нас одно дельце…

– Что? Ни в коем случае, Крис! Если ты скажешь ему, я… – Зейлер не удалось придумать, чем бы пригрозить ему. – А что там такое у вас всплыло?

Очередной хруст, пережевывание, а потом предложение:

– Ты позволишь мне сообщить Степфорду, а я расскажу, что именно всплыло.

– Нет! Ты же не посмеешь погубить медовый месяц Чарли, рассказав Сэму, где они обосновались, чтобы тот вытащил Саймона домой. Мне тошно уже при одной мысли об этом.

– Ему не придется возвращаться домой… Степфорду нужно лишь быстро переговорить с ним – и ничего более. Я дам ему номер смотрителя с вебсайта… Доминос Пицца, или как его там зовут. Степфорд позвонит, и все закончится за пять минут… После чего ваш драгоценный Уотерхаус сможет преспокойно вернуться обратно на свой лежак.

Оливия скорчила уморительную рожицу в телефон.

– Но с чего, собственно, такая неотложность? – спросила она и, не удержавшись, ехидно добавила: – На роскошных виллах не держат лежаков, там обычно загорают в шезлонгах.

– Речь может идти об убийстве.

– О, черт! Черт, черт, черт! И зачем только я проболталась, где они?!

– Ты вправду хочешь, чтобы я продолжал хранить молчание?

– Как же ты утерпишь, если кого-то убили?

– Кто бы ни стал жертвой убийства, она останется такой же и спустя две недели, когда Уотерхаус вернется, – спокойно ответил Гиббс.

По его тону Оливия догадалась, что он пожал плечами.

– Какого рода роль ты пытаешься играть? – отрывисто спросила Зейлер. – Неужели тебе хочется произвести на меня впечатление циничного индивидуалиста? Если так, то в данном случае это не сработает. Круто, конечно, порвать должностные инструкции и действовать в одиночку. Но наплевательское отношение к убийству невинных горожан совершенно недопустимо.

– Да пока даже точно не известно, убит ли кто-то. Вдобавок ты же сама обругала мой план.

– Прости?

– Тебе же полагалось умолять меня ничего не говорить, – пояснил Гиббс, – и я уже склонялся к согласию, при условии, что ты согласишься встретиться со мной.

– Разумеется, сам-то ты жив! – проворчала Оливия. – Порою под рукой не оказывается букета цветов, зато шантаж всегда наготове.

Молчание.

Лив надеялась, что не обидела Криса, хотя, безусловно, он вполне заслужил оскорбление.

– Общение с тобой не похоже на общение с другими людьми, – наконец изрек полицейский. – С другими людьми я говорю то, что хочу сказать, и они отвечают мне тем же. С тобой же все иначе… и я уже не понимаю, то ли притворяюсь ублюдком, то ли действительно ублюдочен, то ли озвучиваю текст какой-то новой, неведомой мне пьесы.

– Она называется поддразнивающей сексуальной прелюдией.

– Точно, – отозвался Крис и, сделав паузу, добавил: – Опять же, мне хочется убедиться, что я больше не стану называть шезлонги лежаками.

Оливия вздохнула. Это была вторая придуманная им шутка – за всю его жизнь, вероятно. Могла ли она отказаться?

– Ты приедешь в Лондон, – милостиво предложила она, – а я оплачу отель. Таким образом, мы оба… внесем своеобразный вклад, – поставленная перед выбором затрат сил или денег, Лив всегда выбирала последнее.

– Я выезжаю се… – произнес Гиббс и отключился, не договорив «сейчас же».

Некоторое время Зейлер смущенно разглядывала в ежедневнике фамилию от своего невероятного замужества и всевозможные версии ее написания. Осознав содеянное, женщина мысленно выругалась: в данном случае она почему-то даже не вспомнила о своей девичьей фамилии, хотя долго спорила с Домом по поводу изменения фамилии, выражая настойчивое желание стать Зейлер-Ланд, а не просто Ланд, потому что… сейчас она так и не смогла вспомнить выдвинутые ею причины.

Неужели она не на все сто процентов уверена в своем желании связать судьбу с Домиником?

Если б она собралась замуж за другого… не обязательно за Криса Гиббса, но… ладно, можно также использовать его, как пример случайного кандидата, хотя сама идея эта крайне смехотворна – у них нет ничего общего, он же очевидно принадлежал к миру простаков, пользующихся лежаками… Может ли она относиться к нему серьезно?

Оливия твердо сказала себе, что не может. Ее ежедневник, однако, казалось, думал иначе.

* * *

Тема: Бентли-гроув, д. 11 CB29AW

От кого: Иен Гринт ([email protected])

Послано: 19 июля 2010 00: 10: 53

Кому: Сэм Комботекра ([email protected])

Сэм,

Я названивал тебе все утро, а мне ответили, что ты в столовой. И твой мобильник посылает прямо к голосовой почте. Сможешь ли ты вытащить свой нос из тарелки с едой и позвонить мне? Чем скорее, тем лучше.

Будь здоров,

Иен (Гринт)

Вещественное доказательство №: CB13345/432/22IG

Свидетельство автострахования

Важный документ – для определения налога на вашу машину. Просьба хранить в надежном месте.

Страховая компания «Женщины за рулем»

Уэйман-корт, Ньюмаркет-роуд,

Кембридж, CB5 9TL

Дата выдачи: 08/11/2009

Данный сертификат подтверждает наличие законного страхования. Недействителен при внесении каких-либо изменений. Для подробностей покрытия вашей страховки рекомендуем также ознакомиться с перечнем рисков, покрываемых вашей автомобильной страховкой, и пакетом ваших страховых услуг.

Свидетельство автомобильного страхования.

Номер страхового сертификата и полиса: 26615881

Номерной знак транспортного средства: MM02 OXY

Имя держателя страхового полиса: Элиза Гилпатрик

Дата вступления страховки в силу: 00:00 часов 06/11/2009

Дата окончания действия страховки: 00:00 часов 06/11/2010

Лица или группы лиц, имеющие право вождения: Элиза Гилпатрик, Донал Гилпатрик.

(При условии наличия водительских прав и при отсутствии противопоказаний к управлению транспортным средством.)

Держатель страхового полиса, Элиза Гилпатрик, также имеет право управления автомобилем, который не является ее собственностью, с разрешения владельца, при условии, что владелец не взял автомобиль в аренду или напрокат, на основании договора аренды или договора проката.

Ограничения по использованию: общественные, семейные и развлекательные цели.

Настоящим документом удостоверяю, что полис, с которым согласуются данные права, имеет законное хождение в Великобритании, Северной Ирландии, а также на островах Мэн, Джерси, Гернси и Олдерни.

Розмари Винсент

Заверенная подпись, Розмари Винсент.

9

Понедельник, 19 июля 2010 года

Я начала рассказывать Сэму Комботекре о нашей первой с Китом ссоре. Она произошла в Кембридже. Мы тогда жили вместе уже почти целый месяц.

Кит не собирался затевать ссору: он пытался сделать комплимент. Формально ссору, вероятно, начала я, хотя тогда так не думала. Мы возвращались из Торролд-хауса в Роундесли, где Кит снимал трехкомнатную квартиру – в тот день мы отобедали у моих родителей. К тому времени он уже встречался с моей родней раз пять или шесть. Ему понадобилось девять лет, чтобы набраться храбрости спросить, не может ли он под уважительным предлогом иногда отказываться от некоторых визитов, которые, вполне естественно, считались обязательными для меня.

И вот в тот раз мой отец, желая произвести впечатление на Кита, предложил открыть особую бутылочку вина, подаренную ему два года тому назад благодарным клиентом фирмы «Монк и сыновья». Я ничего не знала о марке подаренного вина, так же, как и папа, но даритель уверял, что это особое вино – очень старое и очень ценное. Ни один из моих родителей не мог вспомнить подробности, но пояснения того клиента в любом случае побудили их отказаться от безрассудного желания незамедлительно откупорить и попробовать драгоценный напиток, поэтому вместо этого бутылку спрятали в надежном месте… Таком надежном, что когда папа решил, что присутствие обходительного высокообразованного, по меркам Оксфорда и Кембриджа, потенциального зятя за домашним обеденным столом является поводом, достойным открытия волшебных сил того древнего вина, ни он, ни мама не могли вспомнить, куда они спрятали пресловутую бутылку. Кит пытался убедить их, что в возлияниях нет никакой необходимости, и поскольку ему еще предстоит вести машину, то он вообще предпочитает воду или яблочный сок, но папа настоял на поисках той драгоценной бутылки и благодаря его настойчивости мама, с сожалением взглянув на свою тарелку, где уже аппетитно пахла приготовленная ею лазанья, отправилась обшаривать сначала погреб, а потом и весь дом. Все остальные под папиным руководством продолжали обед.

– Если вы не отпробуете эту стряпню с пылу с жару, то Вэл спустит с вас шкуру, – сообщил отец Киту, который считал неловким начинать обед без мамы.

Фрэн, Антон и я уже привыкли к таким эксцессам. Папа частенько решал, что ему крайне необходимо отправить маму за какой-то вещицей в тот самый момент, когда она уже собиралась сесть за стол. По-моему, увидев первое блюдо на своей тарелке, он впадает в легкое замешательство насчет того, успеет ли съесть его, прежде чем мама подаст ему второе, и поэтому решает, что для обеспечения запаса времени перед переменой блюд нужно отправить ее выполнить его настоятельные просьбы.

Сидя за столом, мы слышали громкие вздохи и тихие стоны, разносившиеся по всему дому: маме хотелось, чтобы мы глубоко осознали, как тяжелы для нее поиски этого священного дармового винца. Я заметила, как расстроился Кит, чувствуя себя невольным виновником ее страданий.

– О, хвала небесам! Засохшие мозги наконец ожили. Я вспомнила, куда спрятала это сокровище! – торжествующе воскликнула мама, и мы услышали скрип какой-то дверцы. Этот скрип мы с сестрой знали так же хорошо, как друг друга: со времен нашего детства он стал неотъемлемым звуковым сопровождением Торролд-хауса. Папа рассмеялся и пояснил Киту:

– Так скрипит дверь чулана под лестницей. Не понимаю, почему она сразу не заглянула туда. Я лично начал бы поиск именно оттуда. Это же очевидно!

– Жаль, что ты не поделился этим прозрением с мамой, – ехидно заметила Фрэн. – Ты мог бы сберечь ей полчаса жизни… ее единственной жизни.

Помню, я подумала, уж не злится ли она из-за того, что папа лебезил перед Китом и игнорировал Антона, который не заканчивал университетов и родители которого жили в стационарном фургоне на окраине Комбингама.

Спустя пару секунд раздался глухой удар, за которым последовали приглушенные стенания. В буфете под лестницей мама, видимо, нашла не только спрятанное вино. Мы бросились в прихожую. Она стояла на коленях, склонившись над какой-то картонной коробкой. Внутри темнело вязкое черное месиво, отчасти загустевшее, но в основном жидкое. Запах оно издавало сногсшибательный – я невольно зажала рот.

– У нас же гости, что за ужас ты там обнаружила? – спросил папа, наклоняясь и поднимая священную бутылку, которую от потрясения выронила мама.

– По-моему, тут лежала капуста, – вяло ответила мать. – Помню, давным-давно я положила сюда капусту, в эту коробку…

– Увы, где только капуста не пропадала! – пошутил папа, игриво пихнув Кита в бок, словно имел в виду: «Вот вам очередной развеселый эпизод из жизни семьи Монков!».

– Вэл, давайте я избавлю вас от этой дряни, – предложил Антон.

Он переместил мою мать в сторону, подобно специалисту по обезвреживанию бомб, подготавливающему безопасное место действия.

– Антон поможет, – пояснил папа Киту, точно тот сам не сообразил бы, что происходит, да еще и добавил рекламное объявление: – Никто не справится лучше него с критической ситуацией.

– Да уж, – проворчала Фрэн, – никто не сравнится с ним, если дело доходит до избавления от сгнивших овощей.

Взглянув на Кита, я ужаснулась отразившемуся на его лице отвращению. Но он улыбнулся мне, подав взглядом тайный сигнал, явно выражавший: «Обсудим это позже».

Я улыбнулась ему в ответ, благодарная, что он дал мне почувствовать себя сторонним наблюдателем, не причастным к безумию Торролд-хауса. Не имевшим ни малейшего отношения к этому безумию.

Мы все напряженно смотрели, как Антон открыл входную дверь и вынес во двор коробку с бывшей капустой.

– Порядок! – воскликнул папа, хлопнув в ладоши. – Вернемся к делам насущным: хлебу и вину.

Мы доели остывшую лазанью – хотя папа уверял, что она по-прежнему «с пылу с жару», а мама все озабоченно верещала, что надо бы разогреть ее в микроволновке – и выпили найденного вина, сочтя его лишь довольно приятным. Потом, покончив с этим хваленым напитком, мы выпили немного обычного вина. Отец брюзжал, сетуя на то, что мама уронила бутылку на ковер, и подчеркивал, что капуста-то уже все одно сгнила, зато «бутылка легко могла разбиться» и не разбилась только случайно. Кит старался не позволять папе то и дело подливать ему в бокал вина, а папа окончательно надоел нам с Фрэн и поразил Кита своими взглядами на выпивку и вождение машины:

– Говоря начистоту, если вы не можете водить машину дисциплинированно, немного перебрав, то вы и вовсе не умеете ее водить. Хороший водитель остается хорошим водителем, трезв он или подвыпил.

Затем ни с того ни с сего мама разразилась слезами и выбежала из комнаты. Ошеломленные, мы в недоумении слушали, как она плачет, поднимаясь на второй этаж.

– Что это с ней? – повернувшись к Фрэн, спросил папа. – Как по-твоему, может, перепила вина?

– Не знаю, – ответила сестра. – Почему бы тебе не предложить ей пару часов первоклассно поездить на машине? Если она разобьется, то перепила. Если нет, значит, нет. Или, наоборот, согласно твоим взглядам?

– Сходите, проверьте, что с ней, – сказал отец. – Кто-нибудь из вас. Конни?

Я уперлась взглядом в тарелку, непоколебимо игнорируя его. Фрэн вздохнула и отправилась на поиски мамы.

– Сию минуту мы будем пить ароматный чай, а на десерт у нас, по-моему, яблочно-ревеневый пудинг, – сообщил папа.

Он имел в виду, естественно, что мы получим и то, и другое в ту самую минуту, когда вернется мама. Я подавила сильное желание сказать Киту: «Мой папа может подлизываться к тебе и навязывать свое лучшее вино, но просто по жизни не способен налить тебе чашку чая, сколько бы лет ты ни провел, сидя за кухонным столом и изнывая от жажды».

В тот момент это поразило меня как своеобразная форма жестокости: как можно, зная и, по общему мнению, любя детей – к примеру, собственных дочерей, – прожить с ними тридцать четыре года, ни разу не предложив им чашку чая или кофе, в полной уверенности, что это обязан сделать кто-то другой?

Фрэн вернулась с раздосадованным видом.

– Она сказала, что скоро спустится. Расстроилась из-за капусты.

– Да почему же, ради бога?! – раздраженно спросил папа.

– Мне не удалось добиться от нее подробностей, – пожав плечами, ответила сестра. – Если тебя это так волнует, спроси ее сам.

Несколько минут спустя мама с заново сделанным макияжем вплыла в кухню и с преувеличенной живостью принялась рекламировать десерт с заварным кремом. Злосчастная сгнившая капуста больше не поминалась.

Через два часа, вкусив пудинга с чаем, мы с Кристофером сумели сбежать. По возможности, дипломатично мой друг отклонил попытки папы настоять на доказательствах способностей к вождению, несмотря на четыре больших бокала вина. Он оставил свою машину возле Торролд-хауса – признав полную правоту папы в вопросе пьяного вождения, разумеется, но напомнив, что среди дорожной полиции полно консерваторов, – и мы отправились в Роундесли пешком, что заняло примерно полтора часа. Время в дороге пролетело почти незаметно: мы бурно обсуждали моих родных.

– Фрэн постоянно подкусывает вашего папу, а он вовсе не реагирует, – бодро заметил Кит, сразу заметно оживившись, когда мы выбрались на свободу. – Даже не замечает. Остроумные у нее подколы. Она похожа на своеобразную Дороти Паркер[27]27
  Дороти Паркер, урожденная Ротшильд (1893–1967) – американская писательница и поэтесса еврейского происхождения, известная своим едким юмором, остротами и проницательностью в отношении пороков городской жизни XX в.


[Закрыть] из Калвер-вэлли. Если б я посмел хоть раз поговорить подобным образом с моим отцом, он вычеркнул бы меня из завещания.

Тогда Кит еще поддерживал со своими родителями нормальные отношения.

– Кто такая Дороти Паркер? – спросила я.

Он рассмеялся, очевидно, подумав, что я спросила это в шутку.

– Нет, правда, кто она такая? – опять спросила я.

– Знаменитая едким юмором личность, – пояснил Кит, – и Фрэн ей под стать: «Никто не сравнится с ним, если дело доходит до избавления от сгнивших овощей». По-моему, именно так могла бы выразиться Дороти Паркер. Твой папа не понял, что Фрэн высмеяла его за то, что он обидел Антона столь унизительной рекламой: «Никто не справится лучше него с критической ситуацией». Верно, если для разрешения кризиса нужно всего лишь вынести на помойку испорченную пищу. Это единственный раз, когда твой папа сегодня вообще уделил внимание Антону, он ведь так старался обольстить меня. Неудивительно, что Фрэн разозлилась.

– Увы, та зловонная капуста достойна сожаления, – мрачно провозгласила я, и мы оба прыснули от смеха.

Февральский день выдался промозглым и холодным – уже близился вечер, – и зарядивший вдруг дождь вызвал у нас новый взрыв смеха: благодаря папе и его оригинальному вину нам предстояло промокнуть до нитки.

– Очевидно, твою маму ужасно расстроило, что миссис Капуста так подло уклонилась от звездной роли в кухонном представлении, – заметил Кит, изо всех сил стараясь выглядеть серьезным.

– Она терпеть не может любых лишних трат, – пояснила я, – вот и расстроилась, что не сберегла в прошлом году капустные двадцать пенсов.

– По-моему, ее ужасно смутило, что это случилось на моих глазах. Если б она так и сказала, я заверил бы ее, что меня это совершенно не волнует. Мне и в голову не придет плохо подумать о том, кто хранит протухшие сжиженные растительные отходы в… – Смех задушил последние слова Кита, и он разразился безудержным хохотом.

Когда мы наконец отсмеялись, я сказала:

– На самом деле ты прав лишь отчасти. Да, она смутилась, но не из-за той роковой гнили. Внешние приличия важны для мамы, но ее Божеством является контроль. Она так добросовестно старается контролировать каждый аспект своей жизни и семейного мира, причем большей частью, надо признать, весьма успешно. Время замерло для нее, мир съежился до размеров кухни в Торролд-хауса, поток вселенской энергии замедлился до предела – даже он не смеет спорить с Вэл Монк. И вдруг она находит капусту, пролежавшую в забытьи долгие месяцы, если не годы – совершенно без ее ведома, превратившуюся в зловонное черное месиво, а она о том и понятия не имела. Да к тому же эта гниль внепланово обнаруживается проклятым днем во время приема гостей. Мама пыталась продолжать обед, делая вид, что все в порядке, но это оказалось выше ее сил. Она не способна смириться с тем, о чем наглядно свидетельствовала эта злосчастная капуста, – о том, что маме подвластно не все. На первый план вышли силы смерти и разрушения, они заправляют миром. Они поселились в этом доме, и выгнать их оттуда не способна даже моя здравомыслящая и организованная мать с ее обязательной книжицей «рецептов на неделю» и календарем с заботливо отмеченными днями рождений.

Кит пристально глянул на меня. Он больше не смеялся.

– Прости, – виновато добавила я, – когда я выпиваю лишнего, то слишком много болтаю.

– Я готов слушать твою болтовню всю оставшуюся жизнь, – ответил мой друг.

– Правда? В таком случае ты заблуждаешься и насчет Фрэн.

– Значит, она не является калвер-вэлльским ответом Дороти Паркер?

– Она не пыталась уязвить папу, хотя, вероятно, если б я спросила ее, притворилась бы, что пыталась. Фрэн лишь для виду похвалила Антона. Она любит его, не пойми меня неправильно, но порой, по-моему, ей хочется, чтобы он… даже не знаю, может, чтобы он заслуживал большего уважения.

– Почему ты не поступила в университет? – спросил вдруг меня Кит.

Столь внезапная перемена темы удивила меня.

– Я же говорила тебе: никто из моих подруг не собирался учиться дальше, а мама с папой предложили мне хорошо оплачиваемую работу в магазине.

– Конни, ты невероятно умна и проницательна. И могла бы, при желании, достичь гораздо большего, не прозябая на должности бухгалтера в фирме твоих родителей. Ты могла бы пойти далеко, действительно далеко. Далеко вырваться за границы Литтл-Холлинга и Силсфорда.

Кристофер замедлил шаг, вынудив меня тоже остановиться. Мне показалось удивительно романтичным, что ему захотелось остановиться под дождем для того, чтобы сообщить мне, какая я замечательная и какие прекрасные у меня перспективы.

– Учителя в школе едва ли не на коленях стояли, умоляя меня подумать о поступлении в университет, но… видимо, я сомневалась в их правоте, – призналась я. – И до сих пор сомневаюсь. Зачем проводить три года, читая книги, предписанные людьми, которые думают, что знают больше тебя, когда ты сам можешь выбрать то, что тебе нужно читать для образования без чьей-либо помощи… да еще и не тратя на обучение лишних денег.

Кит смахнул капельку дождя с моего лица.

– Наверное, именно так следовало рассуждать филистеру, чье образование преждевременно урезали в возрасте восемнадцати лет.

– Шестнадцати, – поправила я. – Я не стала сдавать экзамен второго уровня сложности после шестого класса средней школы.

– Твою мать! – выругался мой молодой человек. – Теперь ты еще скажешь мне, что, как Маугли, воспитывалась волками.

– А ты знаешь, сколько книг я прочла за прошлый год? Сто две. Я записала их все в свой дневничок…

– Тебе надо поступить в университет, – перебил меня Кристофер. – Теперь уже в качестве студентки-переростка. Правда, Конни, тебе понравится учиться, я уверен, что понравится. Лучше Кембриджа ничего и быть не может… ни тени сомнения, там прошли три лучших года моей жизни. Я… – Внезапно он замолчал.

– Что ты хотел сказать? Кит?

Я заметила, что мой спутник уже не смотрел на меня. Он смотрел мимо или сквозь меня, видя другие времена и другие миры. Потом вдруг отвернулся, словно не хотел смешивать мое присутствие со своими воспоминаниями, но потом, должно быть, осознал свое поведение и, сосредоточившись, вырвался из прошлого. Я запомнила тот взгляд в его глазах – такой же я увидела спустя десять лет в январе, когда спросила, почему в качестве домашнего адреса он ввел в свой навигатор дом № 11 по Бентли-гроув. В этом взгляде были вина, страх, стыд… Его застали врасплох. Но он попытался превратить все в шутку.

– Вернее, Кембридж на втором месте, – быстро добавил Кит, покраснев. – Самое лучшее, Кон, – это ты.

– А она… та, кто остался прекрасным воспоминанием? – спросила я.

– Никто. Там не было… никого.

– У тебя не было подружек в универе?

– Почему же, я дружил со многими девушками, но с тобой никто не сравнится.

За неделю до этого я спросила его, сколько раз он влюблялся до меня, и Кит увильнул от ответа, тут же задав свой вопрос: «Что ты подразумеваешь под словом “влюбляться”»?» и «И какого рода любовь тебя интересует?». Глаза его при этом метались по комнате, избегая встречаться с моим взглядом.

– Кит, я же видела твое лицо, когда ты сказал, что три года в Кембридже стали лучшим временем твоей жизни. Ты явно вспоминал состояние любви, – сказала я.

– Нет, ничего подобного.

Я знала, что он лжет, – или так мне казалось. Что-то внутри меня мрачно заледенело, и я решила сыграть роль стервы, которой становлюсь с легкостью, чувствуя себя несчастной.

– Так, значит, с таким мечтательно тоскующим видом ты вспоминал о лекциях и встречах с руководителями? Мечтательно вспоминал о том, как критиковали твои рефераты? – съязвила я.

– Конни, не говори глупостей.

– Может, та дама читала вам лекции? Или ты увлекся женой лектора? Женой главы колледжа?

Кит неуклонно все отрицал. А я продолжала изводить его своим допросом до самой его квартиры: «Может, ты увлекся мужчиной? Или тебя очаровала нимфетка, юная дочь главы колледжа?». В ту ночь я отказалась спать с ним, в совершенно недостойном приступе гнева угрожая разорвать наши отношения, если он не скажет мне правду. Потом, видя, что он отмалчивается, я уменьшила масштаб угрозы: он может не говорить мне правду, но должен признать, что есть нечто, о чем он умалчивает, дав мне подтверждение того, что я не сошла с ума и мне не привиделась замеченная в его взгляде страсть или вина. В итоге мой друг признал, что, возможно, выглядел немного глуповато, но это было всего лишь недовольство собой, собственной глупостью, которая и создала это впечатление – ошибочное, уверил он меня, – что годы, проведенные в стенах Кембриджа, были для него важнее меня.

Мне хотелось верить ему. И я решила поверить.

В следующий раз тема Кембриджа всплыла между нами через три года, в две тысячи третьем году. Я переехала в квартиру Кита в Роундесли, и мама теперь весьма оживлялась, весело приветствуя меня восклицанием: «Сколько лет, сколько зим!» – каждое утро, когда я возвращалась домой работать. Я не обращала внимания, предоставив мою защиту Фрэн:

– О господи, мама! До Роундесли на машине меньше получаса. Ты же видишь Конни каждый божий день!

Всю жизнь я полагала, что моя семья поражена редкостной, неведомой медицине болезнью, и ее главный симптом – чрезвычайно узкие горизонты. Однажды, решив поужинать в ресторане, мы с Китом столкнулись с соседями – парочкой из соседней квартиры, которых звали Гай и Мелани. В тот период Кит работал вместе с Гаем в «Делойте», и именно Гай посоветовал ему снять освободившуюся двухэтажную квартиру в этом доме с прекрасным видом на реку. Пока мужчины болтали о делах, Мелани, смерив меня оценивающим взглядом, приступила к допросу: чем я занимаюсь, натуральный ли цвет моих черных волос, где я родилась… Когда я упомянула о Литтл-Холлинге в Силсфорде, она кивнула, словно ее догадки подтвердились.