Текст книги "Маленькое личико"

Софи Ханна
Маленькое личико
Роман

Моей бабушке Берил,

с любовью

1

26 сентября 2003 г., пятница

Вот я и на улице. Пусть в двух шагах от порога, но все-таки вышла, одна. Проснувшись утром, я и не думала, что это случится сегодня. День казался неподходящим, вернее, сама я была не готова. Все решил звонок Вивьен.

– Пойми, так ты никогда не соберешься, – сказала она, – нужно просто взять и пойти.

Конечно, она права. Надо пойти.

По булыжнику двора, по гравийной дорожке. В руках – только сумочка. Я чувствую какую-то странную легкость. Деревья – будто вязанные из ярких ниток: красные, коричневые, с капелькой зеленого. Небо – цвета сырого шифера. Это не тот обычный мир, где я жила прежде. Все стало отчетливей, будто сама природа, которую я воспринимала как фон или декорацию, требует моего внимания.

В конце дорожки, у ворот, отделяющих «Вязы» от шоссе, стоит моя машина. Водить мне вроде пока не разрешено.

– Какая чушь! – с негодованием отмела врачебный запрет Вивьен. – Здесь рядом. Если придерживаться всех этих новомодных правил, так и шевелиться нельзя.

Физически я готова сесть за руль. Я быстро оправилась после операции. Может, помог гиперикум, который я себе выписала, а может, просто сила воли: я торопилась скорее поправиться.

Поворачиваю ключ и крепко жму на газ. Жужжит проснувшийся мотор. Выруливаю на шоссе и плавно набираю скорость. Не больше шестидесяти миль в полчаса, как шутил отец, когда эта машина принадлежала им с мамой. Я буду ездить на своей «вольво», пока она не рассыплется в прах. Это лучшая память о родителях, и никакие фотографии или вещи не сравнятся с ней.

Опускаю окно, дышу свежим ветром. Сколько еще человечеству нужно простоять в пробках, чтобы люди перестали считать автомобиль символом свободы? Проносясь по пустой дороге, мимо полей и домиков, я кажусь себе сильней и могущественней. Приятная иллюзия.

Думать о Флоренс и растущем между нами расстоянии я себе запрещаю.

Мили через четыре шоссе превращается в главную улицу Спиллинга – ближайшего к нам городка. На середине будет рынок, вдоль дороги тянутся приземистые елизаветинские дома с неяркими фасадами. В некоторых – лавки, в других, как мне кажется, живут престарелые богатые снобы, зануды в бифокальных очках, чахнущие над историческим наследием Спиллинга. Наверное, я к ним несправедлива. Вивьен уж точно живет не в Спиллинге, хотя это ближний к нам город. Если у нее спрашивают адрес, она просто говорит: «Вязы», будто это не дом, а всем известный населенный пункт.

На светофоре роюсь в сумочке, отыскивая инструкции Вивьен. Налево мини-развязка, потом первый поворот направо – и ехать, пока не увидишь вывеску. Вот наконец и она, массивным белым курсивом на ультрамариновом фоне: «Уотерфронт». Сворачиваю в аллею и огибаю квадратное здание под куполом. На задах здания просторная стоянка.

В вестибюле пахнет лилиями. Они расставлены повсюду в высоких угловатых вазах. Под ногами дорогой ковер, из тех, что никогда не выглядят тусклыми, – ярко-синий в розовых розах. Туда-сюда снуют люди со спортивными сумками, одни потные, другие – недавно из душа. Блондинка с колючей прической за стойкой администратора спешит меня обслужить. На значке у нее написано: «Керили». Как хорошо, что у моей дочки нормальное имя со смыслом и с историей, а не какая-нибудь белиберда, словно придуманная командой маркетологов для пятнадцатилетней поп-старлетки. Я опасалась, что Дэвид или Вивьен забракуют мой выбор, но, к счастью, им обоим понравилось.

– Я Элис Фэнкорт, новенькая.

Протягиваю девушке конверт со своими данными и думаю: «Чудно, – ей и невдомек, какое это большое событие для меня».

– А, невестка Вивьен. Ведь вы только что родили дочку! Пару недель назад, если не ошибаюсь?

– Все верно.

Членский билет клуба «Уотерфронт» – подарок моей свекрови, или, вернее, награда за рождение внучки. Годовой абонемент стоит, пожалуй, не меньше тысячи. Вивьен из тех редких людей, у которых богатство сочетается с щедростью.

– Ну и как наша Флоренс? – спрашивает Керили. – Вивьен от нее без ума. И Феликсу тоже повезло – заиметь маленькую сестричку!

Странно, когда вот так говорят о Флоренс. Для меня-то она всегда на первом месте – мой первый ребенок, мое все. Но у Дэвида она вторая.

Феликса в клубе хорошо знают, он бывает здесь едва ли не чаще, чем в школе. Детские турниры по гольфу, уроки плавания, игровые дни в «Чики-чимпс»[1]1
  Сеть детских игровых центров в Великобритании. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] – пока Вивьен в бассейне, в тренажерном зале, в салоне красоты, в баре… Стало быть, обоим хорошо.

– Значит, вы уже оправились, – подытоживает Керили. – Вивьен рассказывала о родах. Я так поняла, вы натерпелись.

Я слегка опешила.

– Ну, было непросто. Но девочка родилась здоровой, а ведь это главное.

Внезапно меня охватывает тоска по дочке. Что я делаю здесь, в этом фитнес-клубе, когда мне надо быть рядом с моей прекрасной малюткой?

– Я впервые с ней рассталась, – признаюсь я. – Да и вообще первый раз вышла из дому после больницы. Все такое странное.

Обычно я не откровенничаю с чужими, но раз уж Керили и так все знает о моих родах, я решаю, что вреда не будет.

– О, так у вас нынче великий день! Вивьен предупреждала, что вам будет слегка не по себе.

– Да?

Вивьен ничего не упускает.

– Ага. Она просила первым делом отвести вас в бар и угостить вкусным коктейлем, а уж потом все остальное.

Я смеюсь.

– Увы, я за рулем. Хотя Вивьен…

– … считает, что, чем больше выпьешь, тем осторожнее водишь, – подхватывает Керили, и мы хихикаем. – Что ж, давайте запишем вас в базу?

Керили смотрит на дисплей компьютера, пальцы зависли над клавиатурой.

– Элис Фэнкорт. Адрес – «Вязы», правильно?

Она произносит это название почтительно. Нашу усадьбу знает большинство местных, даже те, кто не знаком с хозяевами. «Вязы» были последним жилищем знаменитых Блантайров, связанных с королевской семьей. Отец Вивьен купил усадьбу в сороковых, после смерти последнего Блантайра.

– Да, – отвечаю я, – уже «Вязы».

И вспоминаю свою квартиру в Стрэтхэм-Хилл, где я жила, пока не вышла за Дэвида. Посторонний человек назвал бы ее темноватой и тесной, но мне она нравилась. Уютное гнездышко, тайное убежище, где никто не найдет, уж мои кошмарные чокнутые пациенты – точно. После смерти родителей только там я могла быть собой, предаваться одиночеству и тоске, не стесняясь чужих глаз. Мой дом принимал меня надломленной и несчастной, какой я была, но какой, казалось, не хотел меня принять внешний мир.

А в «Вязах» неуютно – слишком величественно там все. Кровать в нашей спальне точь-в-точь как во французских дворцах-музеях, что стоят, огороженные веревками. В такой могут улечься четверо, а если не особо толстые, то и пятеро. Вивьен называет этот размер «райским». Обычные двуспальные кровати – для недомерков, считает она. У Флоренс просторная детская со старинной мебелью, там есть приоконный диванчик и деревянная лошадка ручной работы, на которой качалась в детстве еще Вивьен. У Феликса две комнаты: спальня и узкая длинная игровая на чердаке, где живут плюшевые медведи вместе с другими игрушками и книгами.

С верхних этажей открываются восхитительные виды. В ясный день с одной стороны можно разглядеть Калвер-Ридж, с другой – Силсфордскую колокольню. Сад так велик, что разбит на несколько распланированных и диких участков. Идеальное место для прогулок с коляской в теплый денек.

Дэвид не понимает, зачем переезжать. В ответ на мое предложение он напомнил мне, что у нас не хватит денег на аренду.

– Ты правда хочешь променять все то, что у нас есть в «Вязах», на городской домик с двумя спальнями и без сада? Да и работаешь ты в Спиллинге, от мамы в двух шагах. Ты же не хочешь подолгу добираться?

Я никому не признаюсь, но едва подумаю, что придется снова работать, меня мокрым туманом окутывает уныние. Теперь я вижу мир по-иному, и от этого никуда не деться.

– Сейчас Росс, наш менеджер, покажет вам клуб.

Голос Керили возвращает меня к реальности.

– А потом, если хотите, можете поплавать или позаниматься в тренажерке.

От этих слов все сжимается внутри. Я представляю, как расходятся швы и на месте красного рубца открывается рана.

– Ну, это рановато. – Я кладу ладонь на живот. – Я только неделю как из больницы. Но с удовольствием осмотрелась бы и, может, правда выпила коктейльчик.

Росс – коротышка-южноафриканец с отбеленными волосами, оранжевым загаром и мускулистыми ляжками – ведет меня в просторный тренажерный зал, там полированный деревянный пол и все мыслимые снаряды. На этих гладких черно-серебристых агрегатах люди в лайкровых трико бегут, шагают, крутят педали и даже гребут. Многие, пока их мышцы преодолевают сопротивление металла или резины, смотрят дневные ток-шоу, надев наушники и уставившись в телеэкраны, что вывешены в ряд под потолком. Я начинаю понимать, отчего Вивьен так здорово выглядит в свои годы.

Росс показывает двадцатипятиметровый бассейн с подсветкой. Ярко-бирюзовая вода искрится, будто растопленный аквамарин, переливаясь и рассыпая блики. Вокруг бассейна – каменный бордюр, римские лестницы с торцов, рядом площадка, обнесенная мраморной колоннадой. Оказалось, там джакузи, заполненное до краев, пена и брызги выплескиваются наружу. На другом конце бассейна – сауна: сладкий хвойный аромат, запотевшая стеклянная дверь парной. Внезапно слышится какой-то дробный стук, я вздрагиваю и поднимаю глаза. Вот что – это дождь барабанит в прозрачный купол крыши.

Росс провожает меня к женской раздевалке. Как и все в этом клубе, она не просто удобна, а даже роскошна. Пол устлан толстым лиловым ковром, а в душах и туалетах выложен матовой черной плиткой. Повсюду кипами, стопками и грудами сложены всякие приятности: пушистые белые полотенца, халаты с эмблемой, кремы, шампуни, лосьоны и даже пилочки для ногтей. В раздевалке три женщины сушат волосы и одеваются. Одна трет живот полотенцем, и от этого зрелища меня мутит. Другая застегивает блузку, поднимает глаза и улыбается мне. У нее здоровый, цветущий вид. Голые ноги порозовели после душа. Хоть я полностью одета, стесняюсь и робею.

Смотрю на ряды пронумерованных деревянных шкафчиков вдоль стен. Одни приоткрыты – в замках торчат ключи, другие заперты.

Пройдя по кругу, я нашла кабинку Вивьен – № 131. Она выбрала ее, потому что 13 января – день рождения Феликса, к тому же место удобное, рядом с душем и дверью «Бассейн». Только Вивьен позволено иметь постоянную кабинку, ключ от которой хранится на стойке администратора. «А то таскайся со всеми манатками, как беженка», – пояснила Вивьен.

Росс ждет у корзины для полотенец.

– Нормально? – спрашивает он.

– Еще бы, – отвечаю я.

Все, как и описывала Вивьен.

– Вопросы? Поняли, как шкафчики открываются? Чтобы закрыть, надо сунуть в щель монету в один фунт. Вы, конечно, получите ее назад.

Я ожидаю, что мне выделят постоянную кабинку, но не тут-то было. Легкий укол разочарования.

Росс ведет меня в «Челфонтс», элегантный ресторан при клубе, а затем в шумный псевдоамериканский кафе-бар «Чомперс», который, я знаю, Вивьен терпеть не может. В баре для членов клуба Росс препоручает меня барменше Таре. Осмелев, беру меню и заказываю коктейль, надеясь, что он немного успокоит, но Тара сообщает, что уже приготовила мне напиток: жирную смесь из сливок и калуа. Оказывается, Вивьен заказала его для меня заранее.

Денег с меня не берут, что неудивительно.

– Вам повезло, – говорит Тара.

Наверное, имеет в виду, что я – невестка Вивьен. Интересно, знает ли она о Лоре, которой повезло намного меньше?

Притворяясь спокойной и беспечной, быстро проглатываю коктейль. Но в душе я напряжена, как, наверное, никто в этом клубе – не терпится вернуться домой к Флоренс. Я понимаю, что бессознательно стремилась обратно, едва выйдя за дверь. Ну, теперь я осмотрела все, что здесь есть, и можно ехать. Что собиралась, я сделала.

Дождь перестал. На трассе я гоню, алкоголь играет в крови. Чувствую себя смелой и вольной, но только до тех пор, пока не вспоминаю, что придется ехать мимо акушерки Черил. Она укоризненно заохает, увидев, как я лихачу на раздолбанной «вольво» всего через пару недель после родов. А что, если я кого-нибудь собью? Ведь я еще принимаю таблетки, которые мне дали при выписке, да плюс выпила крепкий коктейль. Что я делаю? Та к недолго и отравиться.

Понимаю, что надо сбросить скорость, но не сбрасываю. Просто не могу. Мне не терпится увидеть Флоренс – это почти физическая потребность. На желтый я не торможу, как обычно, а газую. Мне кажется, я оставила дома руку или печень.

Подъезжая к «Вязам», задыхаюсь от нетерпения. Не обращая внимания на ноющую боль внизу живота, выбираюсь из машины и бросаюсь к крыльцу. Входная дверь приоткрыта.

– Дэвид!

Молчание. Неужели повез малышку на прогулку? Нет, этого не может быть: Дэвид всегда запирает дверь.

Прохожу в гостиную и зову уже громче:

– Дэвид!

Наверху скрип половиц и глухое ворчание: вот оно что, Дэвид дремал. По лестнице спешу в спальню. Он зевает, сидя на кровати.

– Сплю, пока дите спит, как советует Мириам Стоппард[2]2
  Мириам Стоппард (р. 1937) – известная в Великобритании врач, писательница, колумнистка и телеведущая.


[Закрыть], – шутит муж.

С тех пор как родилась Флоренс, он стал таким счастливым – ну просто другой человек! Сколько лет я огорчалась, что Дэвид не делится со мной своими переживаниями, а теперь это и не нужно. Он явно доволен. В глазах появился блеск, в голосе – напор, движения энергичные.

Дэвид кормит Флоренс по ночам. Он вычитал, что кормление из бутылочки дает возможность отцу установить эмоциональную связь с грудным ребенком. Для него все это в новинку. Когда родился Феликс, они с Лорой уже развелись. Флоренс – его вторая попытка. Он не распространяется на эту тему, но я знаю, что на сей раз Дэвид хочет показать себя молодцом. Он даже взял целый месяц отпуска. И твердо решил доказать себе, что отцовские гены не помешают ему стать хорошим родителем.

– Ну, как «Уотерфронт»?

– Классно. Сейчас расскажу.

Я выхожу из комнаты и на цыпочках спешу через лестничную площадку в детскую.

– Смотри не разбуди, – шепчет вдогонку Дэвид.

– Только гляну. Я тихонько, не бойся.

Обожаю сопение Флоренс: частое, громкое, с присвистом – ни за что не поверишь, что кроха способна так пыхтеть. Захожу в детскую. Никак не привыкну к этой забавной кроватке, с колесиками и тряпочными бортами, – должно быть, французская. Дэвид с Вивьен приметили ее в силфордской витрине и решили купить, чтобы сделать мне сюрприз.

Шторы задернуты. Заглядываю в кроватку и сначала вижу лишь силуэт младенца. Через пару секунд глаза привыкают. Господи. Время убийственно застывает, сердце рвется из груди, меня мутит. Во рту – вкус сливочного коктейля пополам с желчью. Я неотрывно смотрю, и меня словно затягивает куда-то. Своего тела не чувствую, вокруг все плывет, и не за что ухватиться. Это не сон. Явь обернулась кошмаром.

Я обещала Дэвиду не шуметь, но кричу что есть мочи…

2

3.10.03, 11.50

В полдень, подъехав к участку на дежурство, Саймон увидел, что у входа ждет Чарли. Первый раз в этом году она оделась в черное пальто до пят, с воротником и обшлагами из искусственного меха. Все лето Саймон любовался ее тонкими лодыжками в прозрачных чулках, а теперь об этом можно забыть. Со сменой сезонов ноги Чарли то обнажались, то скрывались из виду. Сегодня они скрылись, хотя еще вчера были видны, – верный знак, что зима не за горами.

В конце концов, на дворе октябрь. А Чарли такая худая. Другие еще разгуливают в сандалиях, а она уже кутается. Саймон отметил, что Чарли бледна, за стеклами очков в золотой оправе – тревожный взгляд. В руке – зажженная сигарета. У Чарли такая привычка: закурит и держит в руке, пока цигарка не сгорит. На памяти Саймона Чарли ни разу не затянулась. Приблизившись, Саймон заметил, что фильтр испачкан помадой. Причем на сигарете помады больше, чем на губах.

Чарли выдохнула маленькое облачко – то ли дым, то ли просто пар – и свободной рукой нервно подозвала Саймона. Что ж, значит, она все-таки ждала его. Раз ловит прямо на крыльце, то дело серьезное. Саймон тихо ругнулся: явно что-то стряслось, и он злился, что его застали врасплох. Нужно было предвидеть. В эти дни за любым углом можно ждать недоброго взгляда – вестника беды, но Саймон не был готов к такому повороту. Ведь вестником оказалась сама Чарли.

Заготовленные судьбой пакости хотелось бы принимать с полным достоинством ни в чем не виновного человека. Как ни парадоксально, Саймону было бы легче понести наказание без вины. Он находил вкус в идее мученичества.

Внезапно у него пересохло во рту. В этот раз, видимо, все серьезнее, чем бывало раньше. Глупец! Забыл, что таким, как он, ничего не сходит с рук. Уроды из службы своей безопасности, наверное, уже потрошат его стол.

Будто раскаленные угли жгли Саймона изнутри. В мыслях он судорожно выстраивал план защиты, одновременно подавляя страх и желание броситься наутек. Но не трусливым бегством ему это виделось. Он удалится медленно, с горьким достоинством. Вот он все уменьшается, превращается в черточку, в пятнышко, в ничто. Царственный жест, неторопливый уход – это так соблазнительно. А Чарли останется лишь гадать, в чем же она подвела его, и когда догадается, то пожалеет, что в нужный момент не выслушала.

Хоть какая-то надежда. Со всех своих прежних работ Саймон уходил суматошно и злобно, ударяя кулаком по столу, пиная дверь. Сколько раз человеку позволено начинать с чистого листа и сколько раз можно сказать, что это была не твоя вина, до конца веря в свои слова?

– Ну? Что стряслось? – подступил он к Чарли, не тратя времени на любезности.

Он чувствовал себя полым, будто из него взяли и вырезали большой кусок.

– На, закури.

Чарли ткнула ему под нос открытую пачку легкого «Мальборо».

– Да говори же!

– Скажу, если не будешь психовать.

– Японский бог, да что случилось-то?

Саймон понимал, что Чарли отлично видит, как он перепуган, и злился еще сильнее.

– Потрудитесь сбавить тон, детектив.

В нужный ей момент Чарли вспоминает о рангах. Только что вы с ней были задушевными друзьями, а в следующий миг – уже старший и младший по званию. Она моментально меняет тепло на холод. Саймон чувствовал себя жуком, что корчится на препараторском стекле. Чарли ставит на нем долгосрочный опыт, моментально переключая разные воздействия: забота, флирт, отстраненность. Результат эксперимента: объект неизменно смущен и растерян.

Под командой мужчины было бы легче. Два года Саймон утешался мыслью, что может подать рапорт о переводе в бригаду к другому сержанту, но до этого так и не дошло: возможность в любой момент все поменять для Саймона важнее самих перемен.

Чарли была умелым рулевым. Она соблюдала интересы Саймона. Саймон понимал, откуда эта забота, и твердо решил, что не станет мучиться угрызениями: раз Чарли так надо, ну и пусть, а ему до лампочки. Может, не зря он боялся, что едва Чарли перестанет его опекать, тут-то ему и понадобится ее срочная помощь и защита?

– Прости, – сказал он. – Главное, скажи, в чем дело.

– Пруст во второй допросной беседует с Дэвидом Фэнкортом.

– Что? Как?

Саймон отогнал навязчивый образ: инспектор Джайлз Пруст лицом к лицу со штатским. И этот штатский – живой человек, а не просто фамилия в отчете, набранная мелким шрифтом. Саймон по опыту знал: необычное не сулит ничего хорошего. Скорее, наоборот. Нервы у него натянулись как струна.

– Тебя не было, меня тоже, в отделе оставался только Пруст, так что он с ним и беседует.

– А зачем он пришел-то?

Чарли тяжело вздохнула.

– Может, все-таки закуришь?

Саймон взял сигарету, чтобы Чарли унялась.

– Ну так скажи: я попал?

– Ну, в общем… – Чарли прищурилась. – Вообще, интересный вопрос. Почему ты-то попал?

– Чарли, не морочь мне голову! Зачем он пришел?

– Заявить об исчезновении жены и дочери.

– Что-о?

Саймон будто с разлета врезался лицом в кирпичную стену. Через миг до него дошел смысл сказанного.

Элис с ребенком пропали… Нет, этого не может быть.

– Больше ничего не знаю. Детали мы, наверно, услышим от Пруста. Фэнкорт там уже час без малого. В дежурке – Джек Злосник. Фэнкорт сказал, что жена и дочь не появлялись с прошлого вечера. Ни записки, ни вестей. Он обзвонил всех, кого только мог, – бесполезно.

У Саймона все поплыло перед глазами. Он рванулся было к двери, но Чарли вцепилась ему в рукав:

– Эй, ты куда? Тормозни-ка.

– Дайте мне Фэнкорта. Черт возьми, я выясню, что стряслось.

На Саймона накатила ярость. Что этот сукин сын сотворил с Элис? Узнать немедленно!

– То есть ты собираешься вломиться прямо к Прусту?

– Начхать. Понадобится – вломлюсь.

Чарли крепче стиснула его руку.

– Из-за своего характера ты рано или поздно вылетишь со службы. Меня достало следить за каждым твоим шагом, чтобы ты не наломал дров.

«Она больше моего переживает, как бы меня не выперли», – подумал Саймон. Чарли от многого его спасала. Если Чарли чего-нибудь захочет, она своего добьется. Наверняка.

В двери участка, потупив глаза, попытались пройти трое патрульных. Возникла заминка. Саймон, бормоча извинения, вывернулся из рук Чарли. Не хватало еще этих дурацких па. Чарли права: пора бы уже повзрослеть.

Чарли взяла сигарету из руки Саймона, сунула ему в рот, щелкнула зажигалкой. Курево она раздавала как укрепляющее, вместо чашки чая. Даже некурящим типа Саймона. Но теперь ему это было нужно. С первой же затяжкой полегчало. Саймон задержал дым в легких, сколько смог.

– Смотри… – начал он.

– Погоди. Докуришь – и пойдем выпьем чаю. Успокойся уже бога ради.

Саймон скрипнул зубами, стараясь дышать ровнее. Если кому и можно все выложить, так только Чарли. По крайней мере, она сначала внимательно выслушает и только потом скажет, что он несет чепуху. Еще несколько затяжек – и Саймон, затушив окурок, шагнул следом за Чарли в дверь.

В здании Спиллингской полиции раньше располагался городской бассейн. Здесь все еще воняло хлоркой, прежняя жизнь так и не выветрилась из этих стен. В восемь лет Саймон учился здесь плавать у маньяка в красном тренировочном костюме и с длинным шестом. В его группе все уже умели. Саймон до сих пор помнил ту минуту, когда понял, что только он один и не умеет. То же самое он чувствовал и сейчас, в тридцать восемь, всякий раз, когда заступал на службу.

Тревога надавила тяжким грузом. Саймону опять захотелось бежать, и он не знал, куда понесут ноги – дальше по коридору или на улицу. Просто бесцельно бежать, чтобы расшевелиться, вытряхнуть из себя страх. Саймон с трудом удерживался на месте, пока Чарли обменивалась привычными фразами с Джеком Злосником, седым одуванчиком в дежурке, что горбится в том самом окошке, где в приснопамятные времена горбился ворчун Моррис, хмуро раздававший зеленые билетики в бассейн с надписью «Пропуск на одного».

Предполагать худшее нет никаких причин – Саймон даже про себя не скажет того слова, которым это худшее можно назвать. С Элис не случится ничего страшного. Он еще успеет вмешаться. Если бы опоздал, он бы это как-нибудь почуял, и песчинки мгновений не утекали бы так зримо из будущего в прошлое. Но это, конечно, ничего не доказывает. Саймон представил, что ответила бы Чарли.

Казалось, миновала вечность, прежде чем Злосник остался у них за спиной. Чарли с Саймоном, что старательно подлаживался под шаг спутницы, прошли в столовую – просторный гулкий зал, где ярко горели люминесцентные лампы, стоял гомон голосов, в основном мужских, и смешивались неаппетитные запахи. Саймону в эти минуты все казалось несуразным, ему больно было смотреть на дешевый ламинат «под дерево» и желтые, как потеки мочи, стены.

В окошке раздачи седоватые тетки в белых фартуках шлепали в тарелки усталым голодным бобби серую или бурую размазню. Одна из них с каменным лицом подвинула Чарли две чашки с чаем. Саймон стоял сзади. У него слишком тряслись руки, чтобы нести посуду с кипятком. Выбрать столик, выдвинуть стулья, задвинуть обратно – эти обычные мелочи сейчас доводили его до бешенства.

– По-моему, ты не в себе.

Саймон покачал головой, хотя готов был согласиться. Лицо Элис стояло у него перед глазами. Бездна разверзлась, и Саймон изо всех сил старался удержаться на краю.

– Чарли, у меня дурные предчувствия. У этого Фэнкорта точно совесть нечиста. Все, что он сейчас рассказывает Прусту, – полная брехня.

– Ты не можешь быть беспристрастным. Ведь ты неравнодушен к Элис Фэнкорт. Даже не пытайся отрицать. Я видела, как ты на прошлой неделе растекся только от того, что она была в комнате. И когда ты упоминаешь ее имя, у тебя все время такой загадочный вид.

Саймон уставился в свою чашку. Отпираться? Ни за что. Он не доверял Дэвиду Фэнкорту так же, как пару недель назад тем двоим, что в итоге оказались виновными. После того как Саймон однозначно доказал их вину, товарищи наперебой хвалили его, ставили выпивку и заявляли, что верили в его правоту с самого начала. Хвалила и Чарли. Тогда она не упрекала Саймона в недостатке объективности. При этом в обоих случаях, когда он впервые заговорил о своих подозрениях, в бригаде его подняли на смех и назвали чокнутым.

Люди склонны переписывать историю, когда им это выгодно, даже те, чья задача – строго придерживаться фактов и доискиваться истины. Саймон не понимал, как это они умудряются; хотелось бы и ему обладать такой сноровкой. Уж он-то помнил все подробности, удобные и неудобные, точно знал, кто, что и когда говорил. Его разум не упускал ничего – ни единой детали. Жить с этим было не то чтобы легко и не то чтобы просто, но в работе очень помогало. И какой из Чарли детектив, если она, несмотря на всю ее объективность, не видит, что внезапные бунты Саймона – прямое следствие того, что его постоянно недооценивают все, с кем ему приходится работать?

– Надеюсь, не надо тебе объяснять, во что ты вляпался, если встречался с Элис Фэнкорт, после того как я приказала тебе оставить это дело?

Опять ее менторский тон, поучение с трибуны. Саймона это добило. Разве Чарли не видит, каково ему? Она вообще представляет себе его нынешнее состояние? Когда ты настолько поглощен собственными переживаниями, всякое неодобрение других отскакивает от тебя, как дождь от полированного капота автомобиля.

– Ее дело – то, прежнее, – закрыто.

Чарли пристально смотрела на Саймона.

– Если она в самом деле пропала, тебя могут отстранить от работы, а то и арестовать.

Ты же попадешь под подозрение, лопух. Это дело серьезное, даже я не смогу тебя прикрыть. Так что молись, чтобы она нашлась. – Чарли горько усмехнулась.

Саймон сидел с полным ртом чая и не мог проглотить. От неоновых ламп у него разболелась голова. Запах тушеного мяса, плывший от соседнего столика, вызывал тошноту.

– В чем именно ты подозреваешь Дэвида Фэнкорта?

– Не знаю.

Саймон с трудом заставлял себя говорить ровным голосом, спокойно сидеть и прикидываться, будто ведет светскую беседу. Он чувствовал, как дергается правое колено, – верный признак, что желание драпануть стало уже физической потребностью.

– Но после того, что случилось с его первой женой, это не может быть простым совпадением.

Саймон не собирался напоминать Чарли про длинный список своих оправдавшихся подозрений. Если ей интереснее сосредоточиться на его слабостях – ради бога. Их нельзя отрицать. Да, Саймон не способен ясно мыслить, если речь идет об Элис Фэнкорт. Да, порой он взрывается и порет горячку, когда бесцеремонность сослуживцев доводит до белого каления.

– Уж на мой счет не парься, – сухо сказал Саймон. – Лучше посмотри на этого Дэвида Фэнкорта. На обстоятельства, что выстраиваются вокруг него. Тогда ты, наверное, увидишь то, что у тебя под самым носом.

Чарли отвела взгляд и сидела, рассеянно накручивая на палец прядь волос. Потом заговорила, без нажима и надрыва, и Саймон понял, что ему все же удалось убедить ее.

– Кто-то из знаменитых, не помню кто, сказал: «Потерять жену – это несчастье, потерять двух – больше похоже на небрежность»[3]3
  Чарли подразумевает комедию О. Уайльда «Как важно быть серьезным», персонаж которой говорит: «Потерю одного из родителей еще можно рассматривать как несчастье, но потерять обоих, мистер Уординг, похоже на небрежность».


[Закрыть]. Ну или что-то в этом роде.

– Или на преступление. Убийство Лоры Крайер…

– То дело закрыто. – Чарли помрачнела. – И думать не смей. – И, чтобы не осталось никаких неясностей, добавила: – Понял? Завязывай с этим.

– Слишком много происшествий для невиновного человека. Странно, что приходится тебе это разжевывать. Что, если это он убил свою первую жену и отвертелся? – Саймон с силой сжал кулаки. – А теперь решил попытать счастья еще разок. Мы что, так ничего и не сделаем, не остановим его, пока он здесь у нас, и дадим этой сволочи спокойно отсюда уйти?