Текст книги "Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой"

Глава 7
Два ключа

Пуаро вошел в кофейню и обнаружил, что там полно людей, сильно пахнет табачным дымом и чем-то сладким, вроде сиропа для блинчиков.

– Мне нужен столик, а они все заняты, – пожаловался он Фи Спринг, которая сама только что вошла и стояла у деревянной вешалки, перекинув пальто через руку. Когда она стянула с головы шляпку, ее непокорные волосы затрещали и несколько мгновений стояли дыбом, пока не сдались действию силы притяжения. Эффект был довольно забавный, подумалось Пуаро.

– Ну, значит, придется вам подождать, верно? – сказала она весело. – Не могу же я гнать на улицу клиентов с деньгами, даже ради знаменитого сыщика. – Тут она снизила голос до шепота. – Мистер и миссис Осессил скоро уходят. Вы можете занять их место.

– Мистер и миссис Осессил? Любопытная фамилия.

Фи засмеялась его словам, потом зашептала снова:

– «О, Сесил», – только и твердит она целый день, его жена. Муж, бедняга, и рта не может раскрыть без того, чтобы она его не одернула. Скажем, он говорит, что хотел бы яичницу и тосты, так? И тут же она: «О, Сесил, только не яичницу с тостами!» Да ему и рот раскрывать незачем! Вот заходят они в кафе, он садится за первый попавшийся столик, а она сразу: «О, Сесил, только не сюда!» Конечно, ему приходится говорить, что он хочет то, чего совсем не хочет, и не хочет того, что хочет. Я бы на его месте так делала. Я все жду, когда он наконец поставит ее на место, но, видно, не дождусь. Никчемный он мужик, по правде говоря. Мозги как гнилая капуста. Наверное, потому она и твердит свое «О, Сесил!».

– Если он сейчас не встанет, я сам скажу ему: «О, Сесил!» – заявил Пуаро, чьи ноги ныли и от долгого стояния, и от подавляемого желания сесть.

– Они уйдут раньше, чем сварится ваш кофеек, – сказала Фи. – Видите, она уже поела. Оглянуться не успеете, как она своим «О, Сесил!» начнет подгонять его к выходу. А что вы делаете здесь в обед? Погодите-ка, я, кажется, знаю! Пришли искать Дженни, так ведь? Вы и с утра, говорят, забегали.

– Кто это говорит? – спросил Пуаро. – Вы ведь и сами только что вошли, n’est-ce pas?

– Я тут всегда неподалеку, – ответила Фи таинственно. – А Дженни не было, ни слуху ни духу. И вот знаете что, мистер Пуаро? У меня в голове она так и засела, ну чисто как в вашей.

– Вы тоже тревожитесь?

– Ну, не из-за того, что она в опасности, нет. Спасать ее все равно не мое дело.

– Non.

– Да и не ваше тоже.

– Ах, но Эркюль Пуаро спасал жизни. Он спасал от виселицы невинных людей.

– Добрая половина которых наверняка ее заслужила, – сказала Фи таким радостным тоном, точно эта мысль ее ужасно забавляла.

– Non, mademoiselle. Vous êtes misanthrope[34]34
  Нет, мадемуазель. Вы мизантроп (фр.).


[Закрыть].

– Как скажете. А я знаю одно – если бы я волновалась за каждого нашего клиента из тех, кто действительно этого заслуживает, так у меня и минуты покоя не было бы. Ведь люди, кого ни возьми, каждый со своим несчастьем, и все несчастья у них в голове, ни одного в действительности.

– Ну, раз у человека есть что-то в голове, значит, это есть и в действительности, – сказал Пуаро.

– Нет, если это полная чушь, высосанная из пальца, а так оно чаще всего и бывает, – сказала Фи. – Нет, насчет Дженни я хотела сказать совсем другое, я вчера кое-что заметила… только вот не знаю, могло это быть или нет. Помню, я подумала то ли «забавно, что Дженни так говорит», то ли «забавно, что она так делает»… Да вот беда, не могу теперь вспомнить, с чего все началось, что она такого сказала или сделала. Вспоминала, вспоминала, пока голова не пошла кругом! О, гляньте, они уходят, мистер и миссис Осессил. Идите сядьте. Кофе?

– Да, пожалуйста. Мадемуазель, будьте столь любезны, не оставляйте ваших попыток вспомнить, что такого могла сказать или сделать Дженни. Это может оказаться чрезвычайно важно.

– Важнее гнутых полок? – с неожиданной проницательностью спросила вдруг Фи. – Важнее ножей и вилок, ровно разложенных на скатерти?

– А. По-вашему, все это тоже высосано из пальца? – спросил Пуаро.

Фи покраснела.

– Извиняюсь, если не к месту чего ляпнула, – сказала она. – Только… разве вам самому не было бы легче, если бы вы меньше думали о том, в какую сторону повернута вилка на скатерти?

Пуаро ответил ей своей самой вежливой улыбкой.

– Мне стало бы куда легче, если бы вы все же припомнили, что вас так поразило в поведении мадемуазель Дженни. – Прервав разговор на этой реплике, бельгиец с достоинством отошел от вешалки и направился к столу.

Он ждал полтора часа, съел за это время отличный ланч, но Дженни так и не увидел.

Было уже почти два часа пополудни, когда в кофейне появился я, ведя в поводу мужчину, которого Пуаро принял за Генри Негуса, брата Ричарда. Но он ошибся – путаница произошла из-за того, что я оставил констебля Стэнли Бира в отеле дожидаться приезда Негуса и, едва тот прибудет, немедленно доставить его сюда, а человек, которого я привел, настолько занимал сейчас мои мысли, что ни о ком другом я и думать не мог.

Я представил его – Сэмюэль Кидд, котельщик, – и, внутренне ухмыляясь, наблюдал за тем, как Пуаро отшатнулся от субъекта, чья рубашка, на которой недоставало пуговиц, была запачкана сажей, а лицо недобрито. Нельзя сказать, чтобы у мистера Кидда были усы или борода, нет, зато он явно не ладил с бритвой. Все указывало на то, что он начал бриться, сильно порезался в процессе и бросил это занятие. В результате на одной стороне его лица красовался порез в окружении пятачка гладко выбритой кожи, а вторая сторона осталась целой и щетинистой. Причем решить, какая из двух выглядела хуже, было не так просто.

– Мистер Кидд хочет рассказать нам одну очень интересную историю, – сказал я. – Я стоял возле отеля «Блоксхэм» и ждал Генри Негуса, когда…

– А! – перебил меня Пуаро. – Так вы с мистером Киддом прибыли сюда прямо из отеля «Блоксхэм»?

– Ясное дело. А вы что думали, из Тимбукту?

– На чем же вы добирались?

– Лаццари разрешил мне взять один из автомобилей отеля.

– Как долго вы ехали?

– Минут тридцать.

– И как дороги? Автомобилей много?

– Да нет. Почти нет.

– Как, по-вашему, при других условиях вы добрались бы за меньшее время? – продолжал расспрашивать Пуаро.

– Вряд ли, разве что отрастили бы крылья. Тридцать минут – вполне приличное время, по-моему.

– Bon. Мистер Кидд, садитесь и расскажите Пуаро вашу чрезвычайно интересную историю.

К моему изумлению, мистер Кидд, вместо того, чтобы сесть, захохотал и повторил реплику Пуаро слово в слово, да еще и с преувеличенным французским, ну, или бельгийским акцентом: «Ми-истер Ки-ид, садитесь и расскажите Пуар-роу вашу чр-резвычайно-у интер-ресную истор-рию».

Пуаро явно был возмущен, услышав пародию на самого себя. Я уже начал преисполняться к нему сочувствием, когда он заявил:

– Мистер Кидд произносит мою фамилию точнее, чем вы, Кэтчпул.

– Ми-истер Ки-ид, – продолжал надрываться неряшливо одетый человек. – Ох, не обижайтесь на меня, сэр. Просто это так смешно. Ми-истер Ки-ид.

– Мы собрались здесь не для того, чтобы веселиться, – заметил ему я, уже несколько утомленный его выходками. – Пожалуйста, повторите все то, что вы рассказали мне около отеля.

Целых десять минут Кидд излагал историю, которая могла бы уложиться минуты в три, но она того стоила. Проходя мимо «Блоксхэма» накануне вечером, часов в восемь с минутами, он вдруг увидел женщину – она выскочила из дверей отеля и понеслась по ступенькам вниз, на улицу. Она тяжело дышала, вид у нее был напуганный. Он решил подойти к ней и спросить, не нужна ли ей помощь, но она оказалась проворнее его и убежала раньше, чем он успел с ней поравняться. Но на бегу она кое-что уронила: два ключа золотистого цвета. Сообразив, что выронила ключи, она повернула назад, поднимать их. Затем, зажав ключи рукой в перчатке, скрылась в ночи.

– Тут я и говорю себе, странно, что она так в них вцепилась, чудно́, – делился своими размышлениями Сэмюэль Кидд. – А сегодня утром гляжу – кругом полиция; ну я и спросил у одного из них, что, мол, за суматоха такая. А когда услышал про те убийства, то и подумал: «А ведь ты, должно быть, убийцу видел, Сэмми». Говорю я вам, вид у той леди был жуть до чего перепуганный, ну просто жуть!

Пуаро не сводил взгляда с одного из многочисленных пятен на рубашке рассказчика.

– Жуть до чего перепуганный, – повторил он задумчиво. – Ваш рассказ чрезвычайно любопытен, мистер Кидд. Два ключа, вы говорите?

– Совершенно верно, сэр. Два золотистых ключа.

– И вы стояли достаточно близко и разглядели?

– О да, сэр, – улица возле отеля «Блоксхэм» освещается хорошо. Разглядеть было нетрудно.

– А еще что-нибудь об этих ключах, кроме их цвета, сообщить можете?

– Да. Номера на них были.

– Номера? – переспросил я.

Эту деталь Кидд опустил и в первый раз, когда рассказывал мне эту историю возле отеля, и во второй, когда мы ехали сюда. А я… черт побери, я даже не догадался спросить. Я же видел ключ от комнаты Ричарда Негуса, тот, который Пуаро нашел в камине за плиткой. На нем был номер 238.

– Да, сэр, номера. Ну, знаете, сто, двести…

– Я знаю, что такое номера, – перебил я его сердито.

– Вы именно эти номера видели на ключах, мистер Кидд? – спросил Пуаро. – Сто и двести?

– Нет, сэр. На одном было написано сто с чем-то, если не ошибаюсь. На другом… – Кидд яростно поскреб затылок. Пуаро отвел глаза. – По-моему, на втором было написано триста с чем-то, – да, так, кажется. Хотя поклясться не могу, ну вы понимаете. Но перед глазами так и стоит: сто с чем-то и триста с чем-то.

Комната 121, Харриет Сиппель. И Ида Грэнсбери, комната 317.

В животе у меня вдруг стало пусто. Точно так же я чувствовал себя, когда увидел три мертвых тела и полицейский врач сообщил мне, что во рту у каждого из них обнаружена золотая запонка с монограммой.

Представлялось вполне вероятным, что вчера вечером Сэмюэль Кидд действительно столкнулся нос к носу с убийцей. «Вид у той леди был жуть до чего перепуганный». Я вздрогнул.

– Та женщина, которую вы видели, – спросил Пуаро, – она была блондинка, в коричневой шляпе и в пальто?

Конечно, он думал о Дженни. Я по-прежнему считал, что между двумя случаями нет никакой связи, но логика Пуаро была мне понятна: прошлым вечером Дженни металась по Лондону в состоянии сильнейшего возбуждения, как и та леди. Почему бы им не оказаться одним и тем же лицом?

– Нет, сэр. Шляпка на ней была, но бледно-голубая, а волосы темные. Темные и кудрявые.

– Сколько ей было лет?

– Не берусь угадать возраст дамы, сэр. Может быть, молодая, а может, и старая, вот все, что я могу сказать.

– Кроме голубой шляпки, что еще на ней было надето?

– Не могу сказать, что помню, сэр. Я все больше в лицо ей глядел, когда была возможность.

– Хорошенькая? – спросил я.

– Да, только я не поэтому глядел, сэр. Я глядел потому, что знаю ее, вот почему. Взглянул на нее в первый раз и говорю себе: «Сэмми, ты знаешь эту леди».

Пуаро заворочался на стуле. Посмотрел сначала на меня, потом на Кидда.

– Если вы знаете, кто она такая, мистер Кидд, то скажите и нам.

– Не могу, сэр. Уж я ломал-ломал себе голову, когда она убежала. Не знаю я, откуда я ее знаю или как ее зовут, ничего такого. И к котлам она не имеет отношения, это точно. Утонченная такая. Настоящая леди. С такими, как она, я вообще не знаком, но ее почему-то знаю. Ее лицо – вчера вечером я видел его не впервые. Нет, сэр. – Сэмюэль Кидд покачал головой. – Вот загадка так загадка. Я бы сам ее об этом спросил, прямо там, да только она убежала.

Тут я подумал: из множества людей, которые убегают, завидев кого-то, найдется ли хотя бы один, кто бежит не потому, что боится именно этого – расспросов.

* * *

Вскоре после того, как я отправил восвояси Сэмюэла Кидда, наказав ему порыться как следует в своей памяти на предмет имени таинственной дамы и того, когда и где он мог свести с ней знакомство, констебль Стэнли Бир доставил в «Плезантс» Генри Негуса.

Мистер Негус был куда приятнее глазу, чем Сэмюэль Кидд: красивый мужчина лет пятидесяти, с серо-стальной шевелюрой и мудрым лицом. Одет он был хорошо, говорил мягко. Мне он понравился сразу. Чувствовалось, что Негус горюет, потеряв брата, хотя на всем протяжении нашего разговора выдержка не изменила ему ни разу.

– Пожалуйста, примите мои соболезнования, мистер Негус, – сказал Пуаро. – Мне очень жаль. Ужасно потерять человека столь близкого, как брат.

Тот благодарно кивнул.

– Что я могу сделать для вас – любая помощь, – я охотно окажу ее. Мистер Кэтчпул говорит, у вас есть ко мне вопросы?

– Да, месье. Имена Харриет Сиппель и Ида Грэнсбери – они вам знакомы?

– Это другие двое, которых?.. – Генри Негус умолк, когда Фи Спринг подошла с чашкой чаю, заказанной им сразу, едва он вошел.

Когда она ушла, Пуаро ответил:

– Да. Харриет Сиппель и Иду Грэнсбери тоже убили в отеле «Блоксхэм» вчера вечером.

– Имя Харриет Сиппель ничего мне не говорит. Ида Грэнсбери много лет назад была помолвлена с моим братом.

– Так вы знали мадемуазель Грэнсбери? – Голос Пуаро затеплился азартом.

– Нет, я никогда ее не встречал, – сказал Генри Негус. – Имя, конечно, знал, по письмам Ричарда. Мы с ним редко виделись в то время, когда он жил в Грейт-Холлинге. Больше переписывались.

Тут я прямо почувствовал, как у меня в голове что-то щелкнуло, приятно, мягонько так, когда еще один фрагмент этой головоломки встал на свое место.

– Ричард жил в Грейт-Холлинге? – переспросил я, изо всех сил стараясь не выдать своего изумления. Если Пуаро удивился, как и я, то он и виду не подал.

Одна деревня соединила все три жертвы убийства. Я несколько раз повторил про себя ее название: «Грейт-Холлинг, Грейт-Холинг, Грейт-Холлинг». Все, казалось, указывало в одном направлении.

– Да, Ричард жил там до тысяча девятьсот тринадцатого года, – сказал Негус. – У него была юридическая практика в Калвер-Вэлли. И он, и я, мы оба там выросли – в Силсфорде. Потом, в тринадцатом, он поселился со мной, в Девоне, где и живет с тех пор. Точнее… жил, – поправил он себя. Его лицо внезапно осунулось, словно известие о смерти брата настигло его только что и придавило всей своей тяжестью.

– Ричард никогда не упоминал при вас кого-нибудь из Калвер-Вэлли по имени Дженни? – спросил Пуаро. – Или вообще кого-нибудь с таким именем, неважно, из Грейт-Холлинга или нет?

Повисла бесконечно долгая пауза. Потом Генри Негус ответил:

– Нет.

– А человека с инициалами Пи Ай Джей?

– Нет. Он упоминал лишь одного человека из той деревни, свою невесту Иду.

– Позвольте мне задать вам один деликатный вопрос, месье: почему помолвка вашего брата не увенчалась браком?

– К сожалению, этого я не знаю. Мы с Ричардом были близки, но говорили больше об идеях, чем о людях. Философия, политика, теология… у нас не было обыкновения расспрашивать друг друга о личных делах. Все, что я знаю с его слов об Иде, это что сначала они были помолвлены, а после девятьсот тринадцатого года расстались.

– Attendez. В тринадцатом году его помолвка с Идой Грэнсбери заканчивается, и он покидает Грейт-Холлинг и переезжает жить в Девон, к вам?

– Да, ко мне, к моей жене и детям.

– Он оставил Грейт-Холлинг для того, чтобы не встречаться больше с мисс Идой Грэнсбери?

Над этим вопросом Генри Негус задумался.

– Думаю, что отчасти да, но не только. Ричард возненавидел Грейт-Холлинг ко времени своего отъезда из деревни, и вряд ли в этом была виновата одна Ида Грэнсбери. По его собственным словам, в этой деревне не было камня, который не внушал бы ему отвращения. Но он не объяснял почему, а я не спрашивал. Ричард всегда очень хорошо умел дать понять, что сказал все, что хотел сказать. Как я помню, его приговор деревне был оглашен именно в таком духе: «И не о чем тут больше говорить». Может быть, если бы я попытался узнать больше… – Генри умолк, и на его лице появилось выражение боли.

– Не стоит винить себя, мистер Негус, – сказал Пуаро. – Не вы были причиной смерти вашего брата.

– Я никак не мог отделаться от мысли… что-то ужасное случилось с ним в той деревне. А о таких вещах стараешься обычно не говорить и не думать. – Генри Негус вздохнул. – По крайней мере, Ричард точно не хотел об этом говорить, так что и я постепенно стал держаться такого же мнения. Понимаете, из нас двоих он пользовался наибольшим авторитетом – он ведь был старшим. Его все уважали. У него был великолепный ум.

– Вот как? – Пуаро ласково улыбнулся.

– О, никто не был так внимателен к деталям, как Ричард, до того как он опустился. До этого он был дотошен во всем. Ему можно было поручить что угодно – все так и поступали. Вот почему он пользовался таким успехом как юрист – пока все не пошло не так. Я всегда верил, что настанет день, и он поправится. Когда несколько месяцев тому назад Ричард немного оживился, я подумал: «Наконец-то к нему возвращается вкус к жизни». Я надеялся, что он возьмется за дела раньше, чем проживет все свои деньги до последнего пенни…

– Мистер Негус, нельзя ли немного подробнее? – вежливо, но настойчиво проговорил Пуаро. – Ваш брат не сразу начал работать, когда переехал в ваш дом?

– Нет. Вернувшись в Девон, Ричард оставил в прошлом не только Иду Грэнсбери и Грейт-Холлинг, но и свою профессию. Вместо того чтобы открыть адвокатскую контору, он заперся у себя в комнате и начал пить.

– А. В этом смысле опустился?

– Да, – сказал Негус. – Тот Ричард, который приехал в мой дом, совсем не походил на того Ричарда, которого я знал прежде. Этот был угрюмым и кислым. Казалось, он окружил себя высокой стеной. Он никогда не выходил из дома – ни с кем не беседовал, никому не писал, сам не получал писем. Только читал книги и смотрел перед собой в одну точку, вот и все. Он отказывался ходить в церковь и не отступал от этого правила никогда, даже чтобы сделать приятное моей жене. Однажды – он тогда прожил у нас около года – я нашел Библию на верхней ступеньке лестницы у его комнаты. Раньше она лежала в ящике прикроватного столика в спальне, которую мы отдали ему. Я пытался вернуть ее туда, но Ричард ясно дал понять, что не желает иметь ее у себя в комнате. Должен признаться, что после того случая я даже посоветовался с женой, не стоит ли нам… попросить его подыскать себе другой дом. С ним стало тяжело жить. Но Клара – моя жена – не хотела и слышать об этом. «Семья есть семья, – сказала она мне тогда. – У Ричарда нет никого, кроме нас. Родственников на улицу не выгоняют». Конечно, она была права.

– Вы упоминали, что ваш брат тратил много денег? – спросил я.

– Да. Мы оба получили очень приличное наследство. – Генри Негус покачал головой. – Разве мог я когда-нибудь подумать, что мой ответственный старший брат Ричард станет проматывать свое состояние, швыряя деньги направо и налево, без единой мысли о будущем… но именно так он и поступал. Казалось, он принял решение превратить все, что оставил ему отец, в спиртное и залить его себе в глотку. Я начал бояться, что его ждут нищета и болезнь. Иногда я не спал ночами, все лежал и думал о том, какой ужасный конец ему предстоит. Но убийство – нет, никогда. Вот уж что никогда не приходило мне в голову, так это что его убьют, хотя, возможно, напрасно.

Пуаро взглянул на него, мгновенно насторожившись.

– Почему же напрасно, месье? Мало кто из людей полагает, что их родственников ждет насильственная смерть. И в большинстве случаев абсолютно оправданно.

Генри Негус немного задумался над ответом. Наконец он сказал:

– Было бы выдумкой с моей стороны утверждать, что Ричард знал о том, что его убьют, ибо кто может это знать? Но с того самого дня, как он переехал в мой дом, его отличала сумрачная манера поведения, словно он был обречен на смерть и его жизнь уже кончилась. Описать точнее я не могу.

– Однако вы упоминали, что он, гм, оживился в последние месяцы перед смертью?

– Да. Моя жена тоже это заметила. Она хотела, чтобы я поговорил с ним об этом по душам – женщины ведь всегда так поступают, верно? – но я знал, что Ричарда не обрадует такое вторжение в его жизнь.

– Он казался счастливым? – спросил Пуаро.

– Хотелось бы мне сказать да, месье Пуаро. Если бы я был уверен, что в последние месяцы перед смертью он испытал счастье, которого был лишен до этого годами, это было бы для меня большим утешением. Но нет, дело было не в счастье. Больше похоже на то, как будто он что-то задумал. Как будто после многих лет бесцельного существования у него вдруг снова появилась цель. По крайней мере, таково было мое впечатление, хотя я ничего не знаю о характере этой цели.

– И все же вы уверены, что эта перемена вам не померещилась?

– Да, уверен. Она проявлялась разнообразно. Ричард стал чаще спускаться по утрам к завтраку. В нем снова появились энергия и сила. Улучшилось его гигиеническое поведение. Но заметнее всего было то, что он перестал пить. Сказать вам не могу, до чего я радовался одному этому обстоятельству. Мы с женой молились, чтобы он преуспел в своем начинании, в чем бы оно ни заключалась, надеясь, что тогда проклятие Грейт-Холлинга спадет с него и его жизнь снова станет плодотворной.

– Проклятие, месье? Вы верите в то, что эта деревня проклята?

Лицо Генри Негуса залилось краской.

– Нет, конечно же нет. Подобных вещей не существует, не так ли? Это слова моей жены. Видите ли, не зная в точности, что там случилась, она навоображала себе невесть что, какое-то проклятие, которое разрушило помолвку Ричарда, заставило его бежать из деревни, и все на основании одного-единственного факта, который известен ей о Грейт-Холлинге.

– Какого факта? – спросил я.

– О! – Генри Негус, похоже, удивился. Потом сказал: – Нет, вряд ли вы об этом знаете. Да и зачем это вам? Ужасная трагедия местного приходского священника и его жены. Ричард написал нам о ней за несколько месяцев до того, как покинул деревню, – сказал Генри. – Они умерли через несколько часов один после другого.

– Вот как? И что же стало причиной их смерти? – спросил Пуаро.

– Не знаю. Ричард не упомянул об этом в своем письме, если, конечно, сам знал. Написал только, что это была страшная трагедия. Вообще-то я пытался расспросить его об этом позднее, но он только рыкнул на меня, и я, к сожалению, так ничего и не узнал. Думаю, он был слишком погружен в свои несчастья, чтобы обсуждать чужие.