Текст книги "Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой"

Глава 4
Рамка становится шире

Бывает, вспомнишь слова, сказанные кем-то когда-то, и невольно улыбнешься, даже если с тех пор прошло много лет; вот так и у меня со словами Пуаро, которые он сказал мне в тот день: «Даже самому изобретательному детективу непросто найти способ избавиться от синьора Лаццари. Если его отель недохвалить, то он останется подле вас, чтобы восполнить недостачу своими средствами; если перехвалить, то он останется, чтобы послушать».

Однако усилия Пуаро вскоре оказались вознаграждены – он убедил Лаццари дать ему побыть одному в комнате 238. Подойдя к двери, которую управляющий отелем оставил открытой, бельгиец закрыл ее и облегченно вздохнул. Насколько же легче мыслить ясно, когда никто не бормочет под боком.

После этого он направился прямо к окну. Открытому окну, как еще раз подумал он, глядя из него вниз. А открыть его мог убийца, после того как покончил с Ричардом Негусом. Открыть, вылезти наружу и спуститься по стволу соседнего дерева.

Но для чего такие сложности? Почему бы не покинуть комнату, как это делают все люди, через коридор? Быть может, убийца услышал голоса за дверью комнаты Негуса, и не хотел, чтобы его увидели. Да, так вполне могло быть. И все же, когда он подошел к конторке главного портье и положил на нее записку с объявлением о тройном убийстве, разве он не рисковал быть замеченным? И не просто замеченным – задержанным с отягчающей уликой в руках…

Пуаро посмотрел на распростертое тело. Никакого металлического блеска меж губ. У Ричарда Негуса, единственного из трех убитых, запонка лежала у основания горла. И это делало его случай аномальным. В этой комнате вообще было слишком много аномалий. Поэтому Пуаро и решил начать детальный обыск именно с нее. Он… Да что толку отрицать это – он испытывал подозрение в отношении этой комнаты. Из трех комнат именно она вызывала у него наибольшую антипатию. В ней было что-то не то, какой-то скрытый беспорядок, страсть к неповиновению.

Пуаро стоял рядом с телом Негуса и хмурился. Даже по его строгим стандартам одного распахнутого окна было недостаточно, чтобы считать, что в комнате хаос, так почему у него именно такое впечатление? Он стал оглядываться, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Нет, наверное, он все же ошибся. Эркюль Пуаро не часто делал ошибки, но иногда такое случалось даже с ним, и это, наверное, был один из тех случаев, поскольку комната номер 238 была, вне всякого сомнения, очень аккуратно прибрана. Нигде не видно ни пыли, ни грязи, все вещи на своих местах. Все так, как в комнатах Харриет Сиппель и Иды Грэнсбери.

– Закрою-ка я окно и посмотрю, станет ли от этого лучше, – сказал себе Пуаро.

Так он и поступил, а потом осмотрел комнату заново. Что-то все же было не так. Комната номер 238 ему по-прежнему не нравилась. Он не был бы доволен, если бы, остановившись в отеле «Блоксхэм», оказался в таком…

Внезапно решение проблемы прямо-таки бросилось ему в глаза, положив конец его размышлениям. Камин! Одна из покрывавших его плиток лежала криво. Она не была на одном уровне с другими; она выпирала. Шатающаяся кафельная плитка; Пуаро не сомкнул бы глаз в комнате с таким явлением. Он снова взглянул на Ричарда Негуса.

– Ну, разве что в таком же состоянии, как вы, но не иначе, – сказал он трупу.

Его единственной мыслью, когда он нагнулся над камином и протянул руку к плитке – нарушительнице спокойствия, было попытаться втолкнуть ее на место, чтобы она стала заподлицо со всеми. Ведь так он сможет оказать будущим постояльцам этой комнаты неоценимую услугу – избавит их от мучительных попыток угадать, что же в ней не так, в этой комнате. Да и синьору Лаццари тоже!

Но стоило Пуаро коснуться плитки, как она упала на пол, а вместе с ней и что-то еще: ключ с биркой под номером 238.

– Sacre tonnerre[25]25
  Громы небесные (фр.).


[Закрыть], – прошептал Пуаро. – Значит, подробный осмотр был не таким подробным.

Вернув ключ туда, где он был найден, бельгиец принялся тщательно обследовать комнату, прочесывая ее буквально дюйм за дюймом. Не обнаружив больше ничего любопытного, он перешел в комнату 317, а затем и в 121, где я его и обнаружил, вернувшись после выполнения всех его поручений с интересными новостями.

Однако Пуаро не был бы Пуаро, если бы не настоял на том, чтобы сначала я выслушал его новость о находке ключа. Могу сказать одно: в Бельгии, видимо, не знают о том, что злорадствовать некрасиво. Он так и раздувался от гордости.

– Вы понимаете, что это значит, mon ami? Окно было открыто не Ричардом Негусом, его распахнули после его смерти! Заперев дверь номера 238 изнутри, убийца вынужден был искать другой путь к отступлению. Им и стало дерево, растущее за окном комнаты мистер Негуса, а ключ он спрятал за шатающейся плиткой камина. Возможно, он сам ее и расшатал.

– А почему он не положил ключ к себе в карман и не вышел обычным путем? – спросил я.

– Это вопрос, который я задаю себе сам и на который пока не могу дать ответа, – сказал Пуаро. – Однако я наверное знаю одно: в этой комнате, номер 121, никто ключа не прятал. И в 317-й тоже. Значит, покидая «Блоксхэм», убийца прихватил с собой ключи от двух комнат, так почему бы не от третьей тоже? Почему с Ричардом Негусом он обошелся по-другому?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответил я. – Слушайте, я поговорил с Джоном Гудом, клерком…

– С самым надежным из клерков, – уточнил Пуаро, весело сверкнув глазами.

– Ну да… насчет надежности не знаю, но вот на информационном фронте он нам козырей подкинул. Вы были правы: между тремя жертвами действительно есть связь. Я видел их адреса. Харриет Сиппель и Ида Грэнсбери живут в местечке под названием Грейт-Холлинг, в Калвер-Вэлли.

– Bon. А Ричард Негус?

– Нет, он из Девона – место называется Биворти. Но с ним тоже есть связь. Это он забронировал все три комнаты в отеле – Иде, Харриет и себе, – и он же их все заранее оплатил.

– Вот как? Это очень интересно… – пробормотал Пуаро, поглаживая усы.

– А по-моему, довольно странно, – сказал я. – И главная странность вот в чем: если Ида Грэнсбери и Харриет Сиппель жили в одной деревне, то почему они добирались по отдельности? Почему они приехали в отель порознь? Я специально несколько раз спрашивал об этом Гуда, но он твердо стоит на своем: Харриет приехала в среду на два часа раньше, чем Ида, – на целых два часа.

– А Ричард Негус?

В тот момент я принял решение, что отныне и всегда буду выкладывать все, что касается Ричарда Негуса, при первой же возможности, хотя бы для того, чтобы не слышать, как Пуаро спрашивает: «А Ричард Негус?»

– Он приехал на час раньше Харриет Сиппель. Прибыл первым из них троих, но его регистрировал не Джон Гуд, а другой клерк. Его подчиненный, некий мистер Томас Бригнелл. Еще я выяснил, что все три жертвы добирались до Лондона поездом, а не на автомобиле. Не знаю, нужно ли вам это, но…

– Я должен знать все, – сказал Пуаро.

Его очевидное желание полностью взять дело под свой контроль одновременно и раздражало, и ободряло меня.

– В отеле есть автомобили, которые встречают постояльцев на вокзалах, – сказал я. – Стоит такая услуга недешево, но за деньги здесь готовы исполнить любой каприз гостей. Три недели назад Ричард Негус заказал у Джона Гуда автомобили, которые должны были доставить в отель его, Харриет Сиппель и Иду Грэнсбери. Индивидуально, по машине на каждого. И за все – за номера и за машины – заплатил сам Негус, вперед.

– Наверное, он был богат, – подумал Пуаро вслух. – Причиной убийства часто оказываются деньги. Итак, Кэтчпул, каково ваше мнение теперь, когда мы знаем немного больше?

– Ну… – Я решил, что раз уж он спрашивает, то я буду отвечать очертя голову. В книгах о Пуаро принято воображать, что возможно, а что нет, вот и я позволил себе состряпать теорию, пользуясь фактами в качестве отправной точки. – Ричард Негус знал о том, что в отеле их будет трое, раз он сам заказал и оплатил комнаты, но Харриет Сиппель могла и не знать, что Ида Грэнсбери тоже едет в «Блоксхэм». И, возможно, Ида Грэнсбери не знала про Харриет Сиппель.

– Oui, c’est possible[26]26
  Да, это возможно (фр.).


[Закрыть].

Я бодро продолжал:

– Возможно, для планов убийцы было важно, чтобы Ида и Харриет не знали заранее о присутствии друг друга. Но если это так, а Ричард Негус между тем знал о том, что гостями «Блоксхэма» будут они все трое… – Тут мой источник вдохновения иссяк.

Но Пуаро уже подхватил:

– Наши мысли движутся в одном направлении, друг мой. Был ли Ричард Негус ничего не подозревающим пособником собственного убийства? Возможно, убийца убедил его заманить двух женщин в отель якобы совершенно с иной целью, а сам тем временем намеревался убить всех троих. Вопрос, таким образом, состоит вот в чем: было ли важно, чтобы Харриет и Ида не знали заранее о присутствии друг друга в отеле? И если да, то для кого: для Ричарда Негуса, для убийцы или для них двоих?

– Возможно, у Ричарда Негуса был один план, а у убийцы – другой?

– Вполне, – сказал Пуаро. – Значит, теперь мы должны узнать все, что можно, о Харриет Сиппель, Ричарде Негусе и Иде Грэнсбери. Кем они были при жизни? Каковы были их надежды, горести и тайны? Деревня, Грейт-Холлинг, – вот то место, где мы будем искать ответы. Возможно, там же мы найдем Дженни, а также Пи Ай Джей – le mystérieux![27]27
  Загадочного (фр.).


[Закрыть]

– В отеле нет постоялицы по имени Дженни – нет сейчас, и не было вчера ночью. Я проверял.

– А я и не думал, что будет иначе. Фи Спринг, официантка, сказала мне, что Дженни живет в доме на другом конце города от «Плезантс». А это значит, что она живет в Лондоне, а не в Девоне или в Калвер-Вэлли. Дженни не нужна комната в «Блоксхэме», раз она живет на другом конце города.

– Кстати говоря, в Лондон из Девона едет Генри Негус, брат Ричарда. Ричард Негус жил с Генри и его семьей. И еще я вызвал всех своих лучших людей опрашивать всех постояльцев отеля.

– Вы настоящий профессионал, Кэтчпул. – Пуаро похлопал меня по плечу.

Я почувствовал себя обязанным предостеречь его от одной моей ошибки.

– Насчет ужинов, заказанных в комнаты, – это нелегко будет проверить, – сказал я. – Я до сих пор не нашел никого, кто лично принимал бы эти заказы или относил их в комнаты. Концы с концами не сходятся.

– Не волнуйтесь, – ответил Пуаро. – Как только все соберутся в столовой, я найду нужные концы. А пока давайте прогуляемся по саду. Иногда нежное покачивание способствует тому, чтобы нужная идея поднялась из глубин мозга на поверхность.

* * *

Едва мы вышли, как Пуаро тут же начал жаловаться на погоду, которая, кажется, и впрямь стала хуже.

– Может, вернемся? – предложил я.

– Нет-нет. Не сейчас. Перемена обстановки идет на пользу маленьким серым клеточкам, а деревья послужат нам укрытием от ветра. Я ничего не имею против холода, но он бывает двух видов – хороший и плохой; так вот, сегодняшний – плохой.

Дойдя до входа в сад «Блоксхэма», мы остановились. Лука Лаццари не преувеличил его прелести, подумал я, глядя на ровные ряды сплетенных кронами лип и искусно подстриженные деревья в конце каждой аллеи – топиарий, равного которому я не видел во всем Лондоне. Перед нами была природа не просто укрощенная, но приведенная к беспрекословному подчинению. Даже при таком жгучем ветре, как сегодня, картина радовала глаз.

– Ну что? – спросил я у Пуаро. – Мы идем внутрь или нет?

«Как было бы приятно, – подумал я, – побродить по зеленым липовым аллеям, прямым и ровным, словно римская дорога».

– Даже не знаю. – Пуаро нахмурился. – Эта погода… – Он поежился.

– …будет сопровождать нас, вне всякого сомнения, и в саду, – закончил я за него не без некоторого нетерпения. – Нельзя быть в двух местах сразу: мы либо остаемся внутри отеля, либо выходим наружу. Что вы предпочитаете?

– У меня есть идея получше! – торжествующе объявил он. – Мы с вами сядем в автобус!

– Какой еще автобус? Куда?

– Никуда или куда угодно! Не имеет значения. Скоро мы из него выйдем и вернемся на другом. Так мы сможем переменить обстановку и не замерзнуть! Идемте. Будем смотреть на город из окна. Кто знает, что мы сможем увидеть? – И он решительно зашагал к остановке.

Я двинулся за ним, покачивая головой.

– Снова думаете о Дженни, не так ли? Весьма маловероятно, чтобы мы смогли увидеть ее…

– Куда вероятнее, чем если стоять здесь и глядеть на травинки и прутики, – свирепо отрезал Пуаро.

Десять минут спустя мы уже мерно покачивались в автобусе, окна которого так запотели изнутри, что разглядеть сквозь них что-либо было положительно невозможно. Сколько мы ни протирали их носовыми платками, не помогало.

Я сделал еще одну попытку вразумить Пуаро.

– По поводу Дженни… – начал я.

– Oui?

– Возможно, она в опасности, но к делу в «Блоксхэме» эта опасность наверняка не имеет никакого отношения. Нет никаких свидетельств того, что между ними есть связь. Ровным счетом никаких.

– Я не согласен с вами, друг мой, – сказал Пуаро с грустью. – Лично я больше чем когда-либо убежден в том, что связь существует.

– Убеждены? Но, черт побери, Пуаро, почему?

– Из-за двух чрезвычайно необычных черт, которые… сближают эти два случая.

– И что же это за черты?

– Вы сами поймете, Кэтчпул. Нет, в самом деле, они не избегнут вашего внимания, стоит только посмотреть на вещи непредвзято и подумать над тем, что вам известно.

Позади нас престарелая мать с дочерью средних лет увлеченно обсуждали разницу между просто хорошей выпечкой и выпечкой замечательной.

– Вы слышите, Кэтчпул? – зашипел мне Пуаро. – La difference![28]28
  Разница (фр.).


[Закрыть] Давайте сфокусируемся не на сходствах, а на различиях – они и приведут нас к нашему убийце.

– На каких различиях? – спросил я.

– Между двумя убийствами в отеле и третьим. Почему подробности убийства Ричарда Негуса отличаются от таковых в двух других случаях? Почему убийца запер дверь не снаружи, а изнутри? Зачем он спрятал ключ под плиткой в камине, а не забрал его с собой? Почему он вылез через окно и спустился вниз по дереву, вместо того чтобы пройти по коридору, как все? Сначала я решил, что он, должно быть, услышал голоса в коридоре и не захотел, чтобы кто-то видел, как он выходит из комнаты мистера Негуса.

– Мне это кажется вполне разумным, – согласился я.

– Non. В конце концов, я пришел к выводу, что вряд ли причина была в этом.

– О! Но почему нет?

– Из-за положения запонки во рту Ричарда Негуса, которое в его случае тоже отличалось от остальных: глубоко во рту, у входа в гортань, а не между губами.

Я застонал.

– Ох, только не это. Я в самом деле не считаю…

– Ах! Кэтчпул, подождите. Давайте посмотрим…

Автобус остановился. Вытянув шею, Пуаро наблюдал за погрузкой новых пассажиров, и когда последний из них – худощавый мужчина в твидовом костюме, с редкой растительностью на черепе, зато обильной в носу, – вошел и занял свое место, он откинулся на спинку кресла и вздохнул.

– Вы разочарованы оттого, что среди них не оказалось Дженни, – заметил я. Мне просто необходимо было произнести это замечание вслух, иначе я и сам мог в него не поверить.

– Non, mon ami. Вы угадали следствие, но не причину. Я испытываю разочарование при мысли о том, что в городе, столь énorme, как Лондон, я могу никогда больше не увидеть Дженни. И все же… я надеюсь.

– Что бы вы ни говорили о строго научном подходе, сами-то вы, похоже, неисправимый мечтатель, а?

– А по-вашему, надежда – враг науки, а не ее движущая сила? Если так, то я с вами не согласен, как не согласен и насчет положения запонки. Это существенное различие между случаями Ричарда Негуса и тех двух женщин. Изменение положения запонки во рту мистера Негуса никак нельзя объяснить тем, что убийца услышал в коридоре голоса и пожелал остаться незамеченным, – продолжал втолковывать мне Пуаро. – А значит, должно существовать иное объяснение. И пока мы не найдем его, мы не можем быть уверены в том, что оно не имеет никакого отношения к открытому окну, ключу, спрятанному в камине, и двери, запертой изнутри.

Во всяком расследовании – не только с участием Пуаро – рано или поздно наступает такой момент, когда начинает казаться, что спокойнее, да и полезнее для дела, будет оборвать все связи с миром и продолжать разговаривать лишь с самим собой.

Вот почему в пустом зале моего мозга для здравомыслящей и благодарной аудитории из одного человека я сделал замечание о том, что положение запонки во рту Ричарда Негуса не имеет ровным счетом никакого значения. Рот есть рот, и ничего тут не попишешь. Убийца наверняка считает, что проделал со всеми тремя жертвами одно и то же: открыл каждой рот и положил туда золотую запонку с монограммой.

А вот для ключа, обнаруженного за расшатанной плиткой в камине, у меня никаких объяснений не было. В конце концов, убийце было бы быстрее, да и проще сунуть его себе в карман или даже бросить на ковер в той же комнате, предварительно стерев с него свои отпечатки пальцев.

Тем временем мать и дочь позади нас, истощив тему сдобы, перешли на нутряное сало.

– Нам пора подумать о возвращении в отель, – заявил Пуаро.

– Но мы же едва сели в автобус! – запротестовал я.

– Oui, c’est vrai[29]29
  Да, это правда (фр.).


[Закрыть], но мы ведь не хотим уехать слишком далеко от «Блоксхэма». Мы скоро понадобимся там в столовой.

Я медленно выдохнул, зная, что выяснять, зачем он тогда вообще решил выйти из отеля, было бесполезно.

– Нам надо покинуть этот автобус и сесть в другой, – сказал он. – Быть может, из того будет лучше видно.

Так оно и оказалось. Пуаро, правда, не нашел свою Дженни, что привело его в неописуемое уныние, зато я успел подметить парочку уличных сценок, которые в очередной раз напомнили мне о том, за что я люблю Лондон: какой-то человек в клоунском костюме жонглировал так плохо, как на моих глазах не жонглировал никто и никогда. Тем не менее прохожие бросали монеты в его шляпу. Еще меня порадовал пудель, чья морда сильно напоминала одного известного политика, и бродяга, который, сидя на мостовой, что-то ел, доставая еду прямо из раскрытого рядом с ним чемодана с таким видом, словно это была его собственная передвижная закусочная.

– Смотрите, Пуаро, – сказал я. – Этот парень не боится холода, он счастлив, словно кот, добравшийся до сливок. Точнее, бродяга, добравшийся до сливок. А еще, гляньте вон на того пуделя, Пуаро, – он вам никого не напоминает? Кого-то известного. Посмотрите внимательно, такое сходство нельзя не заметить.

– Кэтчпул, – сурово перебил меня Пуаро. – Вставайте, а то мы пропустим свою остановку. Вечно вы смотрите не туда, все ищете, чем бы развлечься.

Я поднялся на ноги. Как только мы вышли из автобуса, я сказал:

– Вы же сами потащили меня на эту бессмысленную экскурсию по Лондону. Так зачем теперь обвинять меня в том, что я заинтересовался видом?

Пуаро вдруг остановился.

– Ответьте мне на один вопрос. Почему вы не можете смотреть на тела в отеле? Что вы боитесь в них увидеть?

– Ничего я не боюсь. Просто я на них уже нагляделся – еще до того, как вы приехали в отель.

– Если вы не хотите говорить на эту тему, то так и скажите, mon ami.

– Да не о чем тут говорить. Покажете мне человека, который будет смотреть на труп дольше, чем это абсолютно необходимо? Вот и всё.

– Non, – тихо сказал Пуаро. – Это не всё.

Наверное, мне следовало сознаться ему во всем, и я сам до сих пор не пойму, почему я не сделал этого тогда. Мой дед умер, когда мне было пять лет. Он умирал долго, лежа в отдельной комнате нашего дома. Мне не нравилось приходить к нему туда каждый день, но родители настаивали, говорили, что ему это нужно, и я ходил, чтобы не огорчать их, да и ради него тоже. День за днем я наблюдал, как все желтее становилась его кожа, все короче дыхание, все рассеяннее взгляд. Я тогда не думал, что боюсь; вспоминаю только, как считал секунды в его комнате, помня о том, что скоро все кончится, я выйду оттуда, закрою за собой дверь и перестану считать.

Когда он умер, у меня было такое чувство, как будто меня выпустили из тюрьмы и настоящая жизнь только начинается. Его унесут, и в нашем доме больше не будет смерти. А потом мать сказала мне, что я должен пойти проститься с дедом, зайти в его комнату, в последний раз. Она сказала, что пойдет со мной. И что все будет в порядке.

Доктор положил его на спину, руки по швам, ладонями вниз. Мать объяснила мне, зачем так делают. Я молча считал секунды. Их было больше, чем обычно. По крайней мере, сто тридцать секунд я стоял рядом с ней и глядел на неподвижное, высохшее тело деда.

– Возьми его руку, Эдвард, – сказала мать. Когда я ответил, что не хочу, она заплакала так, как будто никогда не сможет остановиться.

И тогда я взял мертвую, костлявую ладонь деда в свою. Больше всего на свете мне хотелось оттолкнуть ее от себя и выскочить из комнаты вон, но я стоял и держал его руку до тех пор, пока мать не успокоилась и не сказала, что мы можем идти вниз.

«Возьми его руку, Эдвард. Возьми его руку».