Текст книги "Пленённая принцесса"

Несса

Следующие четыре дня я провожу взаперти в этой комнате.

И хоть поначалу она казалась огромной, вскоре спальня начинает давить на меня со всех сторон.

Дверь открывается, только когда домработница приносит мне еду трижды в день. Это девушка лет тридцати, с темными волосами, миндалевидными глазами и губами бантиком. На ней старомодная форма горничной с толстыми темными колготками, длинной юбкой и фартуком. Она вежливо кивает, когда ставит очередной поднос и уносит предыдущий.

Я пытаюсь разговорить девушку, но, похоже, та не знает английского. Или ей велели не отвечать мне. Пару раз я ловлю на себе ее сочувствующий взгляд, особенно теперь, когда становлюсь все более растрепанной и раздраженной, но я не тешу себя иллюзиями, что она станет мне помогать. С чего бы рисковать работой ради незнакомки?

Я провожу много времени, глядя на улицу из высоких зарешеченных арочных окон. Они не открываются, но, даже если бы могли, подо мною еще три этажа.

Окна вставлены в каменные стены толщиной более фута[16]16
  Примерно 30 см.


[Закрыть]. Я словно заперта в башне замка.

По крайней мере, у меня своя ванная, так что я могу справлять нужду, принимать душ и чистить зубы.

Когда я впервые зашла туда и увидела, как рядом с раковиной выстроились в ряд зубная щетка, зубная нить, щетка для волос и расческа – все совершенно новое и нетронутое, – меня бросило в дрожь. Мое похищение долго и тщательно планировалось. Можно только догадываться, какие еще безумные сценарии вынашивает в своей голове мой тюремщик.

Я до сих пор даже не знаю его имени. Я была в таком ужасе во время нашей встречи, что даже не догадалась спросить.

Про себя я зову его Чудовище. Он не человек, он зверь, монстр – бешеный пес, который потерял своего хозяина и теперь пытается укусить всякого, до кого дотянется.

Я не притрагиваюсь к еде на подносе.

Поначалу желудок сводило от стресса, и есть не хотелось.

На второй день это стало формой протеста.

Я не собираюсь подыгрывать Чудовищу в его психопатической игре. Я не стану питомцем в запертой комнате. Если он думает, что может неделями или месяцами держать меня здесь, только чтобы убить в конце, лучше уж я умру сейчас от голода, лишь бы помешать его планам.

Впрочем, я продолжаю пить воду из-под крана – мне не хватит духу вынести пытку жаждой. Но я вполне способна долго обходиться без еды. Ограничение калорий и балет идут рука об руку. Я знаю, что такое голод, и привыкла его игнорировать.

От недостатка пищи я чаще устаю, но это ничего. Мне все равно нечем заняться в этой проклятой комнате. Книг здесь нет, и бумаги в письменном столе тоже. Все, что мне остается – это смотреть в окно.

У меня нет станка, но я все равно повторяю плие, тандю, дегаже, рон де жамб партер, фраппе, адажио и даже гран батман[17]17
  Pliés, tendus, dégagés, rond de jambe à terre, frappés, adages, grand battement (фр.) – названия хореографических движений.


[Закрыть]. Я не рискую практиковать какие-то серьезные прыжки или комбинации в диагонали, потому что ковры на полу такие древние, что я боюсь споткнуться и растянуть лодыжку.

Остальное время я сижу на подоконнике, глядя на сад за стеной. Он весь зарос – похоже, Чудовище не тратит деньги на садовника. Но там цветут астры, львиный зев и перовския. Пурпурные цветы ярко выделяются на фоне красных листьев. Чем дольше я сижу взаперти, тем отчаяннее мне хочется оказаться там внизу, вдыхать запахи цветов и травы вместо того, чтобы прозябать в этой темной и пыльной комнате.

На четвертый день горничная пытается убедить меня поесть. Она показывает на поднос с томатным супом и бутербродом с беконом, говоря что-то по-польски.

Я качаю головой.

– Нет, спасибо, – говорю я. – Я не голодна.

Я хочу попросить ее принести мне книг, но мое упрямство не позволяет мне обращаться за чем-либо к моим мучителям. Вместо этого я стараюсь припоминать лучшие моменты из моих любимых произведений, особенно из тех, которыми я зачитывалась в детстве. Заросли за стеной напоминают мне о «Таинственном саде», и я думаю о Мэри Леннокс[18]18
  Мэри Леннокс (англ. Mary Lennox) – героиня романа Ф. Э. Бёрнетт «Таинственный сад».


[Закрыть]. Она была всего лишь ребенком, но обладала железной волей. Эта девочка не прогнулась бы ради тарелки супа, как бы вкусно он ни пах. Она бы швырнула миску в стену.

На пятый день горничная не приносит мне ни завтрака, ни обеда. Вместо этого она входит в мою комнату во второй половине дня, держа в руках чехол с зеленым шелковым платьем. Девушка начинает наполнять горячей водой гигантскую старинную ванну на львиных лапах и жестами велит мне раздеться.

– Ни за что, – говорю я, скрещивая руки на груди.

Каждый раз, приняв душ, я надеваю одну и ту же грязную одежду, отказываясь переодеваться во что-либо из шкафа.

Горничная вздыхает и выходит из комнаты, возвращаясь через пару минут с темноволосым здоровяком.

Я сразу узнаю его. Это тот урод, что притворялся, будто хочет починить мою машину, а затем сделал мне укол. Я леденею при мысли о том, как он трогал меня своими большими мясистыми волосатыми руками, пока я была без сознания.

Мне не нравится, как громила расползается в улыбке при виде меня. Его зубы слишком квадратные и слишком белые. Он похож на куклу чревовещателя.

– Раздевайся, – приказывает мужчина.

– С чего бы? – спрашиваю я.

– Потому что босс так сказал, – рычит он.

Когда кто-то велит мне что-то делать, мне сразу хочется подчиниться. Именно так я привыкла поступать дома и в танцевальной студии. Я следую указаниям.

Но не здесь. Не с этими людьми.

– В отличие от тебя, я не держу ответа перед твоим боссом, – говорю я.

Горничная посылает мне предостерегающий взгляд. Судя по тому, какую дистанцию она держит между собой и темноволосым, можно предположить, что девушка от него не в восторге. Ей хочется предупредить меня не связываться с ним, дать понять, что учтивость – не его конек.

Я и сама догадываюсь об этом. Сколь бы неприятен ни был монстр, похитивший меня, он хотя бы производит впечатление неглупого человека. Темноволосый же с этими своими бровями и тяжелым насупленным взглядом выглядит как настоящий неандерталец. Глупые люди не умеют широко мыслить. Они всегда выбирают насилие.

– Вот какая штука, – говорит верзила, недовольно хмуря брови. – Клара здесь, чтобы помочь тебе принять ванну и одеться. Если ты не позволишь ей этого сделать, тогда я лично раздену тебя догола и собственноручно намылю. И я точно не буду столь деликатным, как Клара. Так что сейчас в твоих же интересах быть паинькой.

При мысли об этом гамадриле, атакующем меня с куском мыла, мне становится дурно.

– Хорошо, – резко бросаю я. – Я приму ванну. Но только если ты уйдешь.

– Ты не в том положении, чтобы выдвигать условия, – смеется громила, кивая своей гигантской головой. – Я должен контролировать процесс.

Боже, меня тошнит при взгляде на его самодовольную рожу. Он не увидит, как я сажусь в ванну. Только через мой труп. Что бы сделала Мэри Леннокс?

– Если вы попытаетесь надеть на меня это платье, я изорву его на клочки, – спокойно предупреждаю я.

– У нас куча платьев, – отвечает гамадрил так, словно ему плевать.

Впрочем, я вижу, что он раздосадован. В инструкции верзилы входило заставить меня надеть именно это платье, а не любое.

– Убирайся, и Клара поможет мне одеться, – настаиваю я.

Самодовольное выражение сползает с его лица. Теперь он похож не на обезьяну, а на угрюмого младенца.

– Ладно, – бросает он. – Давай, не рассусоливай.

Оставив за собой последнее слово, мужчина уходит обратно в коридор.

На лице Клары читается облегчение оттого, что я так легко отделалась.

Девушка указывает мне на ванну, которая уже до краев наполнена горячей водой. Для аромата она добавила туда какое-то масло, миндальное или кокосовое.

Что ж, теперь я хотя бы знаю ее имя.

– Клара? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Несса, – показываю я на себя.

Девушка снова кивает. Она и так уже это знает.

– Как зовут его? – Я показываю на дверь, за которой только что скрылся гамадрил.

Клара немного колеблется, затем произносит:

– Jonas.

– Йонас кретин, – бормочу я.

Горничная не отвечает, но, кажется, ее губы слегка тронула улыбка. Если она понимает, что я говорю, то явно со мной согласна.

– Что насчет твоего босса? – спрашиваю я. – Как его имя?

Повисает еще более долгая пауза, и я уже не жду ответа. Но, наконец, Клара шепчет:

– Mikołaj.

Она произносит это, словно имя дьявола. Словно после этого ей хочется перекреститься.

Похоже, его девушка боится гораздо больше, чем Йонаса.

Клара снова показывает на ванну и говорит: «Wejdź proszę». Я ни слова не понимаю по-польски, но подозреваю, что это означает «Пожалуйста, садись» или «Пожалуйста, поторопись».

– Хорошо, – отвечаю я.

Я стягиваю с себя довольно неприятного уже вида свитер и джинсы, расстегиваю лифчик и снимаю трусики.

Клара смотрит на мое обнаженное тело. Как и большинство европейцев, она не смущается наготы.

– Piękna figura, – говорит девушка.

Figura, по всей видимости, означает «фигура». Надеюсь, piękna значит «красивая», а не «нескладная» или «ужасная».

Я всегда любила языки. В детстве родители учили меня гэльскому[19]19
  Гэльский – родной язык ирландцев, один из двух государственных языков Ирландии. Относится к кельтским языкам.


[Закрыть], а в школе я изучала французский и латынь. К сожалению, польский относится к славянским языкам, так что знакомых слов в нем не много. Интересно, удастся ли мне разговорить Клару, чтобы понять его лучше.

Я знаю, что горничной не положено болтать со мной. Но ей предстоит помочь мне собраться. Так что чем больше я докучаю ей, тем более уступчивой она становится, в надежде, что это сделает меня покладистее. Вскоре я узнаю слова «мыло» (mydło), «шампунь» (szampon), «мочалка» (myjka), «ванна» (wanna), «платье» (suknia) и «окно» (okno).

Похоже, Клара впечатлена тем, как легко я запоминаю слова. Это превращается в игру, которая доставляет удовольствие нам обеим. В конце концов девушка улыбается, демонстрируя ряд красивых белых зубов, и даже смеется над моим произношением, когда я пытаюсь повторять за ней слова.

Компанию Йонаса и ему подобных вряд ли можно назвать приятным времяпрепровождением. В этом доме мне попадались на глаза только крупные угрюмые татуированные мужчины. И конечно, Чудовище, которого, как выяснилось, зовут Миколай, хоть мне и трудно представить, чтобы у него были настоящие родители, давшие ему нормальное человеческое имя.

Он назвал Мясника своим отцом.

Полагаю, это возможно. В конце концов, я и сама дочь гангстера. Но я не верю ничему, что говорит Миколай. Ложь у таких, как он, в крови.

Клара хочет не только вымыть меня, но и побрить каждый дюйм моего тела ниже бровей. Я не в восторге от этой идеи, но раз уж мне удалось ее разговорить, я не берусь спорить, чтобы не прерывать нашу «беседу». Так я узнаю слова «бритва», «пена для бритья» и «полотенце», когда она начинает меня вытирать.

Закончив с полотенцем, горничная усаживает меня на стул и начинает причесывать.

За последнее время мои волосы сильно отросли. Я даже не замечала этого, потому что постоянно собирала их в хвост. Густые и волнистые, они доходят почти до поясницы и сохнут целую вечность, пока Клара неустанно орудует феном и массажной щеткой.

Она хороша в этом так же, как и во всем остальном.

– Ты раньше работала в салоне? – спрашиваю я.

Девушка морщит брови, не понимая вопроса.

– Салон? Спа? – объясняю я, показывая на нее и на фен.

Несколько секунд спустя на ее красивом лице наконец читается понимание, но Клара качает головой.

– Nie, – говорит она. – Нет.

Закончив с волосами, горничная наносит мне макияж, а затем помогает надеть платье и золотистые босоножки с ремешками. Ткань платья такая тонкая и легкая, что, даже застегнув молнию, я все равно чувствую себя голой. И, действительно, под платьем больше ничего нет – облегающий материал не позволяет надеть даже стринги.

Клара вставляет мне в уши золотые серьги и отходит, любуясь результатом.

Только теперь я задумываюсь, а куда, собственно, я собираюсь. Весь этот странный процесс застал меня врасплох, не оставив времени на размышления.

– Куда я иду? – спрашиваю я горничную.

Клара качает головой, не понимая вопроса или избегая ответа на него.

Наконец, я готова выйти из комнаты впервые за пять дней.

Я чувствую возбуждение, с которым ничего не могу поделать – настолько жалким стало мое восприятие свободы. Выйти в остальную часть дома для меня теперь словно отправиться в Китай.

К моему неудовольствию, меня сопровождает Йонас, до сих пор раздосадованный тем, что ему не удалось наблюдать за моим купанием. Он хочет схватить меня за руку, но я вырываюсь со словами: «Я прекрасно могу идти сама!»

Верзила оскаливается, и я вздрагиваю, словно котенок, который цапнул большого пса и немедленно пожалел об этом.

Однако мои слова возымели эффект, и Йонас позволяет мне идти по коридору самостоятельно. Он шагает впереди так быстро, что я едва поспеваю на своих тонких каблуках.

С чего я, черт возьми, так разодета? Куда иду?

Я могу только надеяться, что все эти усилия были не ради того, чтобы оставить после меня красивый труп.

Уже снова наступил вечер, и в доме включили электрический свет, но настолько тусклый и желтоватый, что с таким же успехом можно было зажечь свечи.

Я до сих пор не видела дом при свете дня, впрочем, вряд ли освещение днем сильно ярче. Узкие окна и толстые каменные стены не пропускают много света, учитывая, к тому же, что особняк стоит посреди небольшого леса.

Я даже не уверена, что мы в городе. Боже, мы вообще можем быть в другой стране. Впрочем, в этом я сомневаюсь. Ирландская и итальянская мафии, польское «Братерство», русская «Братва» – все они воюют за контроль над Чикаго, как и поколения гангстеров до них. Мало того – тут и там постоянно возникают мелкие банды и группировки из местных и иностранцев, состояния наживаются и теряются, а баланс сил меняется и перераспределяется…

Никто не покидает город. Никто не прекращает борьбу.

Чудовище жаждет мести, но власти в городе он жаждет тоже. Поляк бы не увез меня слишком далеко. Потому что тогда он сам оказался бы далеко от Чикаго.

Готова спорить, мы не далее чем в часе езды от города. А может, даже в самом Чикаго. Здесь полно старинных особняков – я могу быть в любом из них.

А если я все еще в Чикаго… значит, моя семья найдет меня. В этом я уверена. Они не перестанут меня искать. Они вернут меня домой.

Эти мысли словно бабочки, порхающие у меня в животе.

Они поднимают мне настроение, пока Йонас молча ведет меня к двойным дверям и через них – в большую столовую.

Все пространство в ней занимает длинный стол, способный вместить весь королевский двор. Но он пустует, не считая единственного мужчины, сидящего во главе, – Чудовища.

Все блюда с едой составлены на том конце стола. Запеченный цыпленок, фаршированный лимоном, белое филе камбалы, тушеные овощи, свекольный салат, пышные горки картофельного пюре, политого растопленным сливочным маслом. Тонко нарезанный черный хлеб с хрустящей корочкой. Супница, наполненная грибным крем-супом. Бокалы темно-красного вина.

Стол накрыт только на двоих.

Еда не тронута. Миколай ждал меня.

На нем темно-серая рубашка с длинными рукавами, закатанными по локоть, благодаря чему видно его татуированные предплечья. Вверх по шее, словно воротник, поднимается причудливый темный рисунок. На этом фоне гладкая кожа его лица и ладоней кажется призрачно-бледной.

Мужчина напоминает мне волка с таким же недобрым выражением лица и голодом в холодных голубых глазах.

Вопреки моей воле, эти глаза притягивают меня. Я ловлю его взгляд, отвожу взор, но не могу не посмотреть в них снова. Нас только двое. Йонас ушел.

– Садись, – резко говорит Миколай.

Он указывает на место рядом с собой.

Я бы с бóльшим удовольствием села на другом конце стола.

Впрочем, спорить бесполезно – в любой момент по щелчку пальцев может появиться его телохранитель. Йонас усадит меня в любое кресло, которое Чудовище захочет. Даже привяжет при необходимости. И я никак не смогу ему помешать.

Стоит мне опустится на мягкое сиденье, как мои ноздри наполняются аппетитным ароматом горячей еды, а рот – слюной. Я почти смирилась с чувством голода, но теперь я отчаянно хочу есть, ощущая слабость и головокружение.

Это не ускользает от Миколая.

– Давай, – говорит он.

Мой язык судорожно облизывает пересохшие губы.

– Я не голодна, – неубедительно лгу я.

Миколай издает раздраженный звук.

– Не смеши меня, – бросает он. – Я знаю, что ты несколько дней ничего не ела.

Я с трудом сглатываю.

– Я не буду, – говорю я. – Мне не нужна твоя еда. Я хочу домой.

Мужчина резко смеется.

– Ты не вернешься домой, – говорит он. – Никогда.

О боже.

Нет, я не верю в это. Не могу в это поверить.

Я не останусь здесь, и я не буду есть его еду.

Мои руки лежат на коленях. От волнения я сплетаю пальцы.

– В таком случае, похоже, я буду голодать, – тихо говорю я.

Щипцами для мяса Чудовище подхватывает кусок ростбифа и кладет его себе на тарелку. Он берет нож и вилку и отрезает кусочек, а затем кладет его в рот, медленно пережевывает и глотает, пристально глядя на меня.

– Думаешь, мне есть дело до твоего голода? – спрашивает он так, словно ведет со мной дружескую беседу. – Я хочу, чтобы ты страдала, моя милая балерина. Но страдала на моих условиях. Если ты продолжишь отказываться от еды, я привяжу тебя к кровати и затолкаю тебе в глотку зонд для кормления. Ты не умрешь, пока я не решу, что пора. В идеальный момент, срежиссированный мной.

Я действительно слаба. Мой план с каждой минутой кажется мне все более глупым. Чем мне будет лучше лежать связанной в кровати? В чем смысл голодания? Я лишь теряю силы. Даже если бы мне подвернулась возможность сбежать, я была бы слишком истощена, чтобы воспользоваться ею.

Я все сильнее сжимаю пальцы вместе.

Я не хочу сдаваться. Но не знаю, что еще можно сделать. Я в ловушке и с каждым движением лишь сильнее затягиваю путы.

– Ладно, – наконец говорю я. – Я поем.

– Хорошо, – он кивает. – Начни с небольшой порции супа, чтобы тебя не вырвало.

– При одном условии, – продолжаю я.

Мужчина фыркает.

– Ты не в том положении, чтобы ставить условия.

– Оно не слишком обременительное.

Миколай ждет, что я скажу дальше. Наверное, ему просто любопытно.

– Мне скучно в комнате. Я бы хотела сходить в библиотеку и спуститься в сад. У меня на лодыжке красуется твой браслет. Здесь повсюду камеры и охрана. Я даже не буду пытаться сбежать.

Я и не жду, что он согласится. В конце концов, с чего бы? Чудовище сказал, что хочет, чтобы я страдала. Зачем ему разрешать мне развлекаться?

К моему удивлению, Миколай решает обсудить это предложение.

– Ты будешь есть, мыться и переодеваться в чистое каждый день, – говорит он.

– Да, – киваю я. Пожалуй, в этом было даже слишком много энтузиазма.

– Тогда ты можешь ходить по дому и саду. Везде, кроме западного крыла.

Я не спрашиваю, что такое западное крыло. Наверное, там расположена его комната. А может, он хранит там отрубленные головы своих жертв, вешая их на стены как охотничьи трофеи. Я бы ничему не удивилась.

– Вот, – говорит он. – Ешь.

Я подношу ложку ко рту. Это, без сомнения, самый вкусный суп, что я когда-либо пробовала. Насыщенный, маслянистый, теплый, идеально приправленный. Я хочу поднять миску и выпить его целиком.

– Не торопись, – предупреждает меня Миколай, – иначе тебя стошнит.

Съев полпорции супа, я делаю глоток вина. Оно тоже отменное, терпкое и ароматное. Но я почти не пью, и уж точно не собираюсь терять концентрацию в присутствии Чудовища, так что одним глотком и ограничиваюсь. Я не настолько глупа, чтобы поверить, будто он привел меня сюда только чтобы накормить.

Мы едим в полной тишине. Когда мы заканчиваем трапезу, еда на столе остается практически нетронутой. Я смогла осилить только суп и кусочек хлеба. Миколай поел говядины с небольшой порцией овощей. Неудивительно, что он такой худой. Может быть, ему не нравится человеческая еда. Может быть, он предпочитает пить теплую кровь.

Закончив, мужчина отодвигает тарелку и кладет подбородок на ладонь, не сводя с меня своего ледяного взгляда.

– Что ты знаешь о делах своей семьи? – спрашивает он.

Благодаря еде я было почувствовала тепло и радость, но теперь я закрываюсь снова, словно моллюск, на которого обрушилась струя холодной воды.

– Ничего, – отвечаю я, опустив ложку. – Я вообще ничего о них не знаю. Но если бы и знала, не сказала бы тебе.

– Почему? – спрашивает Миколай, и в его глазах читается веселье. По какой-то непостижимой причине он находит это забавным.

– Потому что ты захотел бы использовать это, чтобы навредить им.

Мужчина закусывает губу в притворной озабоченности.

– А тебя не беспокоит, что они не посвящают тебя в это? – спрашивает он.

Я сжимаю губы, не желая удостаивать этот вопрос ответом. Но он вырывается против моей воли:

– Ты ничего о нас не знаешь.

– Я знаю, что твой брат унаследует место твоего отца. Что твоя сестра отмажет от тюрьмы кого угодно. Но что насчет тебя, Несса? Где твое место в этой империи? Должно быть, тебе уготован договорной брак, как и твоему брату. Может, с одним из Галло… у них же три сына, верно? Тогда вы с Аидой могли бы дважды стать сестрами.

Его слова холодят мою кожу сильнее, чем его взгляд. Откуда он столько о нас знает?

– Я не… Меня не… Нет никакого брачного соглашения, – говорю я, смотря на свои пальцы, сплетенные вместе так туго, что стали похожи на кучу червей у меня на коленях, бледные и бескровные.

Мне не следовало этого говорить. Он не должен знать больше того, что уже есть.

Миколай прыскает.

– Как жаль, – говорит он. – Ты очень красива.

Я чувствую, как пылают мои щеки, и мне это не нравится. Мне не нравится моя скромность и то, как легко меня можно смутить. Будь на моем месте Аида или Риона, они бы выплеснули это вино прямо ему в лицо. Они бы не боялись, не смущались и не боролись бы со слезами.

Я закусываю губу так сильно, что ощущаю, как ко вкусу вина во рту примешивается вкус крови.

Я поднимаю взгляд и смотрю на его лицо, которое не похоже ни на одно лицо, что я видела раньше – прекрасное, тонкое, пугающее, жестокое. Его губы словно нарисованы чернилами. Его глаза прожигают меня насквозь.

Мне трудно говорить.

– А как насчет тебя? – выдавливаю я из себя. – Миколай, верно? Приехал из Польши за американской мечтой? Но тебе даже некого привести в этот унылый старый особняк. Женщинам не нравится спать со змеями.

Мне хочется оскорбить его, но в ответ я получаю лишь холодную улыбку.

– Не волнуйся, – мягко говорит мужчина. – Я не испытываю недостатка в женщинах.

У меня на лице отражается скепсис. Не отрицаю, что он красив – в холодной и пугающей манере. Но я не могу представить, чтобы кто-то захотел приблизиться более чем на 10 футов[20]20
  Примерно 3 м.


[Закрыть] к столь злобному созданию.

К сожалению, я уже перешла эту границу и вскоре стану еще ближе.

Потому что мы закончили есть, и теперь Миколай жаждет других развлечений.

Из столовой он ведет меня в соседнюю комнату. Это настоящий бальный зал с отполированным паркетным полом и огромной люстрой, свисающей с потолка. Сам потолок выкрашен в темно-синий цвет, и золотые точки на нем имитируют звезды. Стены здесь золотого цвета, а на окнах висят шторы из темно-синего бархата.

Из всех комнат, что я видела, это первая, которую можно назвать действительно красивой. Остальные помещения в доме слишком готические и депрессивные. Но я не могу в полной мере насладиться красотой, потому что в зале играет музыка, и Миколай явно ждет, что я буду танцевать.

Я не успеваю даже развернуться, как он крепко сжимает мою правую руку своей и обхватывает меня за талию левой. Железной хваткой Чудовище притягивает меня к себе. Он действительно быстр. И раздражающе хорошо танцует.

Миколай кружит меня по пустому бальному залу, делая длинные и плавные шаги.

Я не хочу на него смотреть. Не хочу с ним говорить. Но не могу удержаться от вопроса:

– Откуда ты знаешь движения?

– Это вальс, – отвечает мужчина. – Он не сильно изменился за последние двести лет.

– Ты присутствовал при его создании? – грубо спрашиваю я.

Миколай лишь улыбается, продолжая меня кружить, и я отклоняюсь в глубоком прогибе.

Я узнаю музыку, которая играет, – это Satin Birds Абеля Коженевского. Меланхоличная и немного навязчивая, но довольно красивая мелодия. Одна из моих любимых до этого момента.

Мне не хочется думать, что у подобного зверя может быть хороший музыкальный вкус.

Мне не нравится, как легко движутся наши тела в унисон. Танцы – моя вторая натура, и я не могу не вторить его быстрым и плавным шагам. Так же как не могу противиться удовольствию, бурлящему внутри меня. После пяти дней моего беспомощного заточения так приятно вновь ощущать большое пространство.

Я позабыла, чьи руки скользят по моей обнаженной спине, чьи пальцы сплетаются с моими. Позабыла, что меня сжимает худший враг, что я ощущаю, как жар от его тела перетекает в мое.

Я просто закрыла глаза и полетела, скользя по полу, кружась в его руках, следуя движениям его ног. Я так отчаянно хочу танцевать, что мне неважно, где я и с кем. Только так я могу сейчас сбежать – растворившись в этом моменте без оглядки.

Звездный потолок кружит над моей головой. Сердце бьется все чаще, подрастеряв свою выносливость за последние дни летаргии. Зеленое шелковое платье струится вдоль моего тела, едва касаясь кожи.

Только когда его пальцы скользят вниз по моему горлу, пробегая по обнаженной коже моего декольте, я широко раскрываю глаза и резко останавливаюсь, вытянувшись всем телом.

Я вся мокрая от пота и едва перевожу учащенное дыхание. Его бедро проходит у меня между ног. Платье такое тонкое, что я с ужасом понимаю, что между нами практически ничего нет.

Я вырываюсь из его объятий, наступая на подол платья. Тонкий шелк рвется со звуком, похожим на выстрел.

– Отпусти меня! – резко бросаю я.

– Думал, тебе нравится танцевать, – насмешливо говорит Миколай. – Кажется, ты получала удовольствие.

– Не трогай меня! – повторяю я, стараясь придать голосу тот же гнев, который я сейчас испытываю. По природе мой голос мягкий и звучит слишком нежно, даже когда я в ярости, из-за чего я напоминаю скорее обиженного ребенка.

Именно так и воспринимает меня сейчас Миколай, закатывая глаза от моей внезапной смены настроения. Он забавлялся со мной. Как только я перестала подыгрывать, он потерял всякий интерес.

– Ладно, – говорит мужчина. – Наш вечер подошел к концу. Возвращайся в свою комнату.

Боже, как же он невыносим!

Я не хочу оставаться с ним, но и возвращаться в кровать не хочу. Не хочу, чтобы меня снова заперли в одиночестве и оставили умирать от скуки. Как бы я ни презирала Чудовище, это была моя самая длинная беседа за неделю.

– Подожди! – говорю я. – Что с моей семьей?

– А что с ними? – скучающим голосом переспрашивает он.

– Они беспокоятся обо мне?

Он расплывается в счастливой улыбке. Улыбке чистого зла.

– Они сходят, на хрен, с ума.

Я могу только представить.

Должно быть, они заметили сразу, как только я не вернулась домой. Оборвали телефоны, пытаясь до меня дозвониться. Обзванивали моих друзей. Отправили людей в Университет Лойолы и в студию «Лэйк-Сити», пытаясь отыскать мои следы. Объездили все улицы в поисках моего джипа. Интересно, нашли ли они его на обочине?

Звонили ли они в полицию? Мы звоним туда только в крайних случаях. Наша семья хорошо ладит с комиссаром, но копов в свои дела мы вовлекаем не больше, чем Миколай.

Я впервые вижу, как он улыбается – представляя себе, в каком ужасе и тревоге пребывает моя семья. От этого мне хочется подбежать к Чудовищу и выцарапать эти ледяные глаза.

Поверить не могу, что я позволила ему танцевать с собой. Моя кожа горит от отвращения в тех местах, где Миколай ее касался.

И все же я не могу удержаться от мольбы.

– Можешь хотя бы передать им, что я в порядке? Прошу.

Все во мне умоляет его – глаза, лицо и даже руки, сложенные вместе.

Если в Чудовище есть хоть толика души, он почувствует мою боль.

Но в нем нет ничего.

Он лишь смеется, качая головой.

– И не мечтай, – говорит Миколай. – Это же испортит все веселье.