Текст книги "Механические птицы не поют"

– Я ничего не понимаю, и вообще аристократы мне всегда казались на голову больными, но я очень тебе сочувствую, – искренне произнесла Эльстер.

– Я тоже аристократ, – заметил Уолтер.

– Может, твой батюшка поступился принципами и согрешил с какой-нибудь не столь благородной девицей? – предположила она.

– Если бы я не знал своего отца – тоже так решил бы. Слишком мы с Джеком были не похожи, хотя у нас и были одинаковые глаза.

– А где-то есть его портрет?

Уолтер задумался. После казни Джека все его портреты сняли, и он понятия не имел, куда их дели.

Но один, который отец заказывал перед свадьбой, висел над камином в спальне Джека. Ленне сказала «склеп, который ты устроил посреди дома» – его спальня как раз была соседней комнатой и, судя по всему, там ничего не меняли.

– Пойдем.

Он и сам хотел встретиться с призраком брата лицом к лицу. Джек преследовал его во снах, вынудил его бежать из Лигеплаца, заставил его носить очки, чтобы скрыть от самого себя изумрудную зелень взгляда. Пора было посмотреть ему в глаза снова. И, кто знает, может быть, Джек наконец-то исчезнет?

Они тихо вышли в коридор. Запасной ключ от спальни Джека Уолтер перед отъездом положил в один из своих тайников, сам не зная зачем.

Когда они с Джеком были детьми, они оставляли друг другу записки. Маленькая ниша под камином была в обеих спальнях. Уолтер никогда не спрашивал, знает ли о них кто-то еще. Сначала это нарушило бы секретность, в которой был единственный смысл обмена записками. А потом просто забыл.

Дверь спальни открылась без единого звука – прислуга продолжала смазывать петли.

Комната встретила Уолтера холодным полумраком и запахом пыли. Кажется, отопление отключили. Но несколько еще работавших светильников зажглись по хлопку.

Джек предпочитал зеленый цвет. Уолтер, старавшийся как можно меньше времени проводить в Вудчестере, так и не озадачился ремонтом, только распорядился о покупке мебели. Его брат полностью переделал комнату под себя. Темно-зеленое шелковое покрывало на кровати, тяжелые шторы и ковры глубокого изумрудного оттенка и темно-серые обои в неверном свете гаснущих электрических светильников, и правда, делали комнату похожей на склеп.

Уолтер не ошибся – портрет все еще висел над камином.

Джек позировал художнику вместе с Кэт. Если лицо Джека Уолтер помнил отчетливо, то образ Кэт почти стерся. Он не видел ее мертвой – ни в лаборатории, где ее нашли, ни потом на похоронах. Кэтрин навсегда была для него живой. На портрете она стояла рядом с Джеком в старомодном зеленом платье и черных перчатках до локтей. Уолтеру вдруг стало неприятно – на портрете двое мертвецов держались друг за друга. Изящная кисть Кэт в черном кружеве, похожем на следы разложения, и мертвенно-белая рука Джека.

– Ты совсем не похож на него, – тихо сказала Эльстер, заставляя его стряхнуть оцепенение и оторваться от портрета. – Но твой брат был очень красивым. И его невеста… настоящая леди.

– Кэт… Китти была настоящей леди и чудесной девушкой. Мне жаль, что все так вышло… так жаль, – прошептал Уолтер не то Эльстер, не то Кэт на портрете.

– Что с ней все-таки случилось? Если не хочешь – не говори…

– Я не знаю, Эльстер. Никто не знает. Все считают, что Джек убил ее. Кэт нашли в его лаборатории, на операционном столе. Она лежала там давно, но было очень холодно, и ее почти не тронуло разложение. Тело было… вскрыто. Джек извлек сердце, поместил его в банку с формалином и оставил на полке. Над своим рабочим столом. Не знаю, сколько времени он смотрел на сердце своей жены и зачем ему это было нужно, но кажется… На теле были следы, словно он несколько раз зашивал разрез. И там какие-то распорки, следы каких-то… если честно, я не стал вслушиваться. Ему вменили глумление над трупом, но я уверен… Я думаю, он пытался ее спасти.

– Мертвую?

– Джек сошел с ума. У Кэт всегда было слабое сердце, он очень за нее боялся. Постоянно прописывал ей какие-то препараты, не доверял аптекарям, делал все сам. Я не верю, что он ее убил.

Эльстер тяжело вздохнула и взяла его за руку. Это был не чопорный жест с портрета, она переплела свои пальцы с его и слегка сжала. Она искренне пыталась поддержать, и Уолтер был благодарен за это.

– А где его дневники? Я как-то книжку читала, тоже про доктора, он там себе что-то колол и в кого-то превращался и все свои эксперименты записывал. Неужели никто не прочитал записи Джека? Или он их не делал?

– Их никто не искал. Не было сомнений, что убийца – Джек. Спасти его от казни могли только трактования его поступков…

– Но если он убил… я читала в газетах, что он…

– Убил несколько женщин из Нижних Кварталов. Жестоко пытал их, тела были изуродованы почти до неузнаваемости.

– Но тогда какие трактования могут быть у его поступка?

Уолтер молчал. Он не хотел объяснять Эльстер, что на Альбионе есть люди и есть другие. «Других» гораздо больше.

И что у отца были все шансы оправдать Джека, потому что убитые им женщины занимались проституцией и жили в Нижних Кварталах.

Что сама Эльстер, если бы кто-то узнал о ее происхождении и профессии, перестала бы быть человеком для всех жителей этого города. Для нее не существует защиты закона, и покровительство Уолтера – единственное, что заставляет таких, как его отец, вообще замечать ее существование.

– Все очень сложно.

– Но для тебя… для тебя ведь все просто, верно? – тихо спросила она.

Уолтер повернулся к ней. Взгляд Эльстер был полон беспомощной мольбы, почти такой же, как в день их знакомства в Лигеплаце.

«Спаси меня, Уолтер!»

– Я только верю в то, что Джек не убивал Кэт. Все остальное для меня ясно.

Он врал и надеялся, что Эльстер не заметит. Он не задавался вопросом, убийца Джек или нет. Но он никак не мог понять, что именно свело его с ума, заставив изменить себе. Ведь Джек, несмотря на все свои недостатки, был глубоко религиозным человеком с блестящим образованием и безукоризненными принципами, преданным своей семье.

Уолтер не искал его дневников, как не искали жандармы и не искал отец. Они не хотели ответов на свои вопросы.

– Тут под камином, кажется, такая же штука, как та, из которой ты ключи достал, – сказала Эльстер, указывая на ручку, замаскированную под часть решетки.

Уолтер не хотел об этом думать. Он не знал, был ли готов найти и прочитать дневник брата и, возможно, лишиться своей веры.

Джек смотрел на него с портрета, и Уолтер не узнавал этот взгляд. Словно почти растаяла маска ледяного высокомерия. Брат был счастлив. Влюблен.

Уолтер не хотел себе признаваться, но он всегда догадывался, где лежит дневник. И сейчас, когда Эльстер указала ему, он был уверен, что нужно лишь протянуть руку и взять его. Эльстер смотрела на него, и ему мерещилось ожидание в ее взгляде. Он медленно опустился на колени у камина и потянул ручку на себя.

– А я хочу это знать? – тихо спросил он, глядя на кожаную обложку с отпечатанным вензелем «Д.Г.»

Эльстер молчала. На этот вопрос она не могла ответить.

Вздохнув, он вытащил дневник из тайника. Тяжелый и холодный, он лежал на ладони, наполненный словами его брата. Уолтер не смог бы отвернуться.

– Пойдем отсюда, – сказал он, вставая. Дневник он держал в руках.

– Пойдем. Уолтер?.. Можно, ты зайдешь ко мне и расстегнешь платье, а потом пойдешь читать? Мне кажется, тебе лучше… без меня.

Он молча кивнул. Они вышли в коридор, Уолтер запер дверь в спальню Джека и три раза дернул ручку. Потом зашел к Эльстер. Его мысли были далеко, но он заметил, что эту комнату Ленне отремонтировала, и порадовался за Эльстер. На этот раз крючки на платье никак не хотели поддаваться, и ей пришлось помогать. Наконец, платье было расстегнуто. Он пожелал Эльстер спокойной ночи и вышел, тихо затворив за собой дверь. Уже подходя к своей, Уолтер почувствовал чей-то взгляд и с трудом заставил себя оглянуться.

Мажордом смотрел на него, не отрываясь. В руках он держал поднос с чашками и чайником из его комнаты.

– Сделайте так, чтобы меня не беспокоили до утра, – распорядился Уолтер, открывая дверь.

– Да, сэр, – раздалось за его спиной.

Он не слушал. Не глядя, достал из кармана шинели какую-то бумажку, чтобы сделать закладку. Заперев дверь, он сел к камину и несколько минут смотрел на дневник, лежащий на коленях. Судя по дате на обложке, Джек вел его во время службы в Гунхэго. Именно там он познакомился с Кэт.

Уолтер медленно открыл дневник на первой странице.

Я думал, этот день не кончится никогда. Может быть, он длится до сих пор. В этом проклятом месте нет ни солнца, ни темноты – только вечное красное зарево. Спящий видит Мирамэй в кошмарах.

Приехав сюда, я настоял, чтобы всех пациентов направляли сначала ко мне. Пленники с Востока интересовали меня особенно. Патер Морн утверждал, что это такие же люди, как и мы, только Спящему было угодно увидеть их в другом виде. Я не смею спорить со служителем Спящего и сомневаться в его мудрости, но думаю, что патер Морн просто не видел того, что открылось мне. Эти «люди» имеют обличье, которое воплощает в себе все уродства, кои может принимать человеческое тело во время сильной болезни. Их кожа имеет желтоватый цвет – от пергаментной бледности, которую обретает труп при окоченении до циррозных или гепатитных оттенков. Глаза у них узкие, словно на лицах вечная отечность. Почти все пленники, которых я осматривал, имеют кариозные зубы, будто никто не рассказывал им об элементарных правилах гигиены. Эктоморфичное телосложение – общая черта этого народа. Выпирающие кости, мало мышечной массы, словно все они страдают от истощения и никогда не знали ни нормального питания, ни приличествующего честному человеку труда.

Разве это не служит лучшим доказательством того, что никакие это не люди, а какая-то другая ветвь, порочная и больная, подлежащая искоренению?

Женщин мне удалось осмотреть мало. Здешние женщины точно понравились бы кайзерстатским извращенцам. Невысокий рост, худоба и удивительное для дикарей целомудрие точно привлекли бы этих любителей несовершеннолетних девочек. Зачем создавать себе механические пародии, если Восток полон этими отродьями? Впрочем, я не представляю себе ситуации, при которой цивилизованный мужчина прельстился бы подобной «леди». Поэтому я почитаю возможным расценивать как личное оскорбление то, что они вырываются и кричат что-то на своем лающем наречии, когда я приказываю помощникам раздевать их для осмотра. Можно подумать, нечто подобное может вызвать у нормального человека вожделение. От переводчика, который мог бы объяснить пленникам, зачем их ко мне приводят, я отказался. Зачем мне беспокоится об их душевном равновесии, если у меня есть солдаты, которые гораздо быстрее добьются требуемого?

Уолтер, вздрогнув, закрыл дневник. Больше всего ему хотелось сейчас швырнуть его в огонь и забыть все, что сейчас прочитал.

Он знал, каким человеком был Джек, и это было только лишним напоминанием. Каждое слово подрывало его веру в то, что брат не убивал свою жену.

Но если сейчас он сожжет дневник – будет сомневаться до конца своих дней. Он уже сомневается, а значит осталось только узнать правду.

Поморщившись, он открыл дневник.

Каюсь. Я зря рассчитывал на то, что ни один цивилизованный мужчина не прельстится их женщинами. Или среди солдат оказались те, кого нельзя назвать цивилизованными мужчинами.

Я предупреждал генерала Колхью о том, что каждый его человек должен точно знать правила поведения на захваченных территориях и правила обращения с пленниками. Мне наплевать на этику по отношению к гражданскому населению, о которой столько твердил мне патер Морн. При исповеди он всегда прощает мне то, что я делаю многие вещи не по тем мотивам, по которым должен делать их благочестивый человек. Проклятье, я делаю их! Я предупреждал этого идиота Колхью, что его солдаты не должны насиловать женщин, не должны есть ничего, кроме того, что выдается им в качестве пайка и хвататься за вещи, назначения которых не понимают. Я лично проводил инструктаж с нашими маркитантами. Их потаскухам должно хватать наших солдат, и ни за какие деньги, и ни из какой «любви» они не должны соглашаться проводить время с тем, кто не носит форму альбионского полка!

Генерал Колхью не слушал, и даже пятилетнему ребенку понятно, чем это все кончилось. В рядах солдат гуляет сифилис. Это давно выжженное заболевание, еще один дикарский пережиток, который можно найти на Альбионе только в Нижних Кварталах, теперь поражает наших солдат. Я потребовал, чтобы тех, кто заразился, насилуя женщин на захваченной территории, а также нескольких маркитанток, которые вступали в связь с их гражданскими, подвергли суду и повесили в назидание остальным.

Проклятые твари. Мы думали, почему в деревне, которую мы захватили, так мало людей, и почти все – женщины. Это была проверка, наша армия должна была показать себя истинными альбионцами, а не уподобляться дикарям, с которыми мы воюем. Они оставили только тех, кто был болен. К нашим маркитанткам подослали больных. А ведь связи с нашими маркитантками имеют и честные солдаты, не повинные в военном преступлении и нарушении моих рекомендаций!

Если Колхью допускает такой бардак – его тоже следует повесить.

Следующие страницы были аккуратно вырезаны. Судя по едва заметным пятнам, Джек что-то пролил на дневник и удалил испорченные листы.

Вчерашний бой обязательно войдет в хроники под каким-нибудь возвышенным названием вроде «Битва при Вотте». Каким облегчением бы было, если бы Колхью не пережил своего ранения, но мой врачебный долг велел мне делать работу безупречно, и этот позор альбионской армии будет жить и продолжать отдавать свои нелепые приказы. После истории с сифилисом он начал хоть немного меня слушать.

Моя новая помощница заслуживает отдельного упоминания. Признаюсь честно, я всегда скептически относился к женщинам в медицине, если только они не Утешительницы, а во время боевых действий вовсе не ждал ничего хорошего. К тому же юная леди Кэтрин Борден поступила дурно, сбежав от своего отца. Женщине пристало слушать отца, старшего брата и мужа так же беспрекословно, как если бы к ним обратился сам Спящий. Я был знаком с мисс Борден, но мы никогда не общались ближе, чем обмениваясь необходимыми приветствиями на светских приемах. Я ничего о ней не знаю. Но раз уж мисс Борден здесь и, раскрыв свое инкогнито, получила место моей помощницы, то я должен отметить ее достойнейшее всяческих похвал хладнокровие. Ни обмороков, ни рвотных позывов, ни дрожащих рук, ни слез – ничего, что я привык видеть у своих ассистенток в первые дни работы. А то, что она помогла мне с капралом Райтом, которому разорвало брюшную полость взрывом шрапнели, делает ей честь не только как хладнокровной и выносливой леди, но и крайне сообразительной, что является редкостью даже среди мужчин. Она вколола капралу морфий, не дожидаясь моих указаний, а потом сама расположила зажимы и держала их так, что ни один не дрогнул в ее скользких от крови тонких пальцах. Нужно отметить, что вся операция была не более чем исполнением врачебного долга – смесь разорванных тканей, крови и содержимого кишечника не превратил бы в действующий организм даже чародей, если бы таковые бывали в медицине. Мисс Борден, которую не смутило ни это зрелище, ни запах, ни то, что нужно касаться чего-то столь отвратительного на вид…

«Юная леди Кэтрин Борден», – повторил про себя Уолтер, погладив страницу. После прошлых записей прочитанное показалось ему удивительно теплым, и даже циничные описания проведенной операции не испортили впечатления.

Мы убиваем на этой войне вблизи, чтобы нам не мешали убивать издалека. Если бы мы воевали с людьми, а не с этими изуродованными Спящим подобиями, мне не давала бы покоя мысль о том, насколько этично так ожесточенно биться ради продаж опиума. И насколько этично посылать альбионских мальчиков на смерть, чтобы торговля не прекращалась. Но мы делаем хорошее дело. Скоро вся эта шваль и большинство нищих из Нижних Кварталов, зависящих от этого дурмана, вымрут.

Жаль, что эта зараза распространяется и среди высшего сословия. Целые опиумные клубы для джентльменов открываются не только на окраинах города, но и ближе к центру.

Мой бедный, глупый брат Уолтер – как я надеюсь, что его не коснется хотя бы это дурное пристрастие. Эта потаскуха, Джейн Бродовски, от которой, к счастью, получилось откупиться мизерной суммой, воплощает все самое дурное, что я вижу в будущем своего брата, если он не возьмется за ум. Наш отец – мудрый человек, но вспыльчивый. Он хотел сделать так, чтобы эта женщина лишилась места на фабрике, устроить так, чтобы никто больше не хотел иметь с ней дела. Для него это было бы вопросом двух писем. Это я посоветовал отцу дать ей денег. Бедный Уолтер, у мальчика всегда было слишком доброе сердце. Он бы жалел ее, искал, чего доброго, ушел бы из дома, и нам пришлось бы привлекать жандармерию, чтобы его вернуть. Какой был бы отвратительный скандал! Но, к счастью, она оказалась такой же, как все женщины окраин – алчной и пустой. Уолтер увидел, что его продали. И остался там, где должен быть.

Когда-нибудь он меня поймет.

Желание швырнуть дневник в огонь стало таким сильным, что Уолтер почувствовал, как начало ломить пальцы здоровой руки.

«Отвратительный скандал». Все, что волновало его брата. Человека, который рассуждал о людях, с которыми воевал, как о животных. Человека, который запрещал солдатам насиловать женщин потому, что боялся заразы. Его волновало, что кто-то узнает, что младший брат связался с неподходящей девушкой.

– Потрясающе, – прошипел Уолтер.

Я написал письмо Чарльзу Бордену. Ему предстоит неприятный разговор с дочерью, когда мы вернемся домой, и я сделал со своей стороны все возможное, чтобы этот разговор прошел как можно мягче для них обоих. Я заверил мистера Бордена, что его дочь находилась в моем обществе на протяжении всего пребывания здесь, и что проявила себя исключительно достойно. Безусловно, я не стал распространяться о бедном капрале Райте и о том, что она помогала мне документировать смерти, служа при мне писцом, когда я опознавал трупы.

Леди Борден – не только исключительно умная и терпеливая юная мисс, но и наделена добрым сердцем, столь необходимым благодетельной девушке. Я видел, как она закрывала глаза мертвым, не брезгуя мараться даже о трупы врагов. И я могу поклясться, что вслед за касанием ее руки на лица мертвых приходил покой, и даже самые искаженные предсмертной мукой выражения становились мягче.

В сегодняшней молитве Спящему я не просил ни о чем, каюсь в этом самому себе и покаюсь патеру Морну. Я не просил ни о скорой победе Альбиона, ни о здоровье для отца, ни о благоразумии для Уолтера. Только благодарил его всеми словами, которые нашел, всеми словами на всех языках, которые знал, что леди Кэтрин Борден – старшая дочь знатного альбионского рода. Ведь иначе мне пришлось бы навсегда расстаться с мыслью о возможном браке.

Мой отец – святой человек, мудрый и дальновидный, да продлится сон Спящего о нем!

Из моих последних писем он сделал совершенно верные выводы и не заставил ни о чем себя просить. Наш брак с мисс Борден считается практически решенным делом, остается получить ее согласие. Делать предложение девушке во время военных действий – дурной тон, к тому же, сколь бы она ни была умна и отважна, Кэтрин наверняка имеет некие представления и мечтания о романтической составляющей этого момента.

Кэт Говард… прекрасная леди Борден, самая восхитительная женщина из всех, кого я знал. Даже эти люди, с которыми мы воюем, перестали казаться мне столь отвратительными. Скоро эта война закончится, и тогда я стану самым счастливым из мужчин Альбиона. В сегодняшней молитве я вспоминал всех, с кем мог поделиться своим счастьем, надеясь, что Спящий увидит нечто хотя бы вполовину столь же прекрасное и о них.

Всего несколько записей, сделанных каллиграфическим почерком на желтоватой бумаге, показали Уолтеру брата с обеих известных ему сторон – Джек был циничен и свято верил в превосходство одних людей над другими, и он правда любил Кэт. С первого дня их знакомства, так нежно, как только был способен любить.

Слова начали расплываться перед глазами. Мерное потрескивание поленьев успокаивало, а прошедший день со всеми его тайнами навалился на него свинцовой усталостью. Уолтер сдался. Он закрыл глаза, все еще сжимая дневник в руках, и уснул, не вставая с кресла. При мысли о сне в пропитанной лавандовыми каплями постели он все равно испытывал отвращение.

Джек не приходил к нему во сне. Уолтеру снилось море, и в шуме волн ему слышалась отчаянная тоска. Он тоже тосковал.

* * *

Ему показалось, что его разбудили всего через несколько минут после того, как он уснул. Кто-то грубо тряс его за плечо.

– Уолтер Говард?

– Да, в чем дело? – прохрипел он, пытаясь сфокусировать взгляд на стоящем перед ним человеке. Удалось разглядеть только темно-серый мундир с медным аксельбантом.

А потом он вдохнул что-то тяжело пахнущее камфорой, и сознание его снова погасло.

«Эльстер!» – плеснула паническая мысль за мгновение до того, как он провалился в безмолвную темноту.

Море ему больше не снилось.