Текст книги "Механические птицы не поют"

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем дверь открылась.

Пираты зачем-то выкрасили лица белой краской, разделив лица пополам черными полосами. Уолтер часто слышал, что разбойники прячут лица, но никогда не понимал, зачем.

Он закрыл глаза, вытягивая саблю из ножен, чтобы вспомнить, как клинок становится продолжением руки.

Когда он открыл глаза, бой начался.

Мистер Берроуз, его последний учитель фехтования, учил драться в замкнутых пространствах. Привычная манера не подходила – сабля требовала широкого размаха. Значит, удары должны быть скользящими и короткими, а во второй руке должен быть нож.

Томас дал ему прекрасный клинок – мягко разделяющий ближайшее раскрашенное лицо пополам вдоль черной полосы – красной. Уолтер не думал о крови, которая брызгала ему на лицо и густо пачкала манжеты. Первый урок фехтования: о смерти думать после боя. Со временем Уолтер научился держаться ритма, который позволяет задать пространство. Смотреть на противника, и по глазам читать его следующее движение. Но главным уроком всегда оставался первый. О смерти – потом. Не думать о ней в тот момент, когда легко нашептать Спящему о собственном поражении.

Удар снизу – если бы не заметил, нож вошел бы у паха и закончил бы движение у горла. Он заметил. Чужой предсмертный булькающий хрип не коснулся сознания, потому что это уже не имело никакого значения. Этот человек перестал существовать, растворившись в белоснежной пустоте.

Рукоять ножа неудобной формы стала совсем скользкой. Но ни бросить, ни выпустить ее нельзя. Резкая боль обжигает левое плечо – прямо перед собой Уолтер видит чей-то желтый оскал и почти черные от бешенства глаза в белой краске. Нож входит прямо в зрачок человека перед ним раньше, чем тот успевает нанести следующий удар. Уолтер видит Томаса, который не стал вытаскивать свой клинок из трупа. Рукав горячий и мокрый. Уолтер не смотрит на руку, потому что о смерти думать можно будет потом. Он наклоняется к мертвецу и вытаскивает его нож из еще теплых пальцев. Лезвие красное от его, Уолтера, крови. Но какое это имеет значение в белоснежном мире, где нет смерти?

Все кончилось так же внезапно, как и началось. В один момент Уолтер закрыл глаза, а открыл их в реальном мире. В мире, где он стоит, тяжело дыша, посреди залитого кровью белоснежного коридора и не может разжать словно сведенные судорогой пальцы.

В плече разливалась раскаленная боль. Уолтер не мог заставить себя посмотреть на рану, только обводил ошалевшим взглядом заваленный трупами коридор. Встретился с синим взглядом Томаса – таким же спокойным, как и в начале боя. И улыбнулся ему, легко и весело, словно не было вокруг мертвых тел и узора красных капель. Словно смерти все еще не было.

Он обещал Эльстер вернуться и сдержал обещание.

Уолтер с трудом разжал пальцы. Оба клинка с глухим стуком упали на ковер и мир, вздрогнув, погас.

* * *

Уолтер очнулся почти сразу. С трудом приподнялся над влажным ковром. Вся левая половина лица была липкой, а сознание мутила дурнота.

– Уолтер! Я уже думал – вы умерли!

Томас стоял рядом с ним на коленях и все еще прижимал указательный и средний пальцы к его шее.

– Нет… пока нет, – с трудом улыбнулся он, вставая. – Все? Отбились?

– Да, среди наших даже небольшие потери. Но скоро заходим на посадку, кораблю нужен ремонт. А вам нужен врач, пойдемте со мной. Да держитесь же, глупый мальчишка! – в сердцах выдохнул Томас, видя, что Уолтер собирается идти сам. – Вечно с вами так! Молодые, бессмертные! Знаете, сколько я таких видел на войне?!

Какой-то мужчина орал на чародея, угрожая расправой и трибуналом. Несколько человек сидели на полу, меланхолично уставившись на мокрый от крови ковер. Два стюарда собирали с пола брошенное оружие. Остальные, кажется, уже разошлись. Видя, что рядом с раненым кто-то есть, люди отворачивались и больше не поднимали на них взглядов.

– Вы воевали с Гунхэго? – спросил Уолтер, чтобы только отвлечься от дурноты и боли звуками чужого голоса. Рана оказалась глубокой и длинной, но на счастье чистой. Он тоскливо наблюдал, как черная ткань сюртука Томаса начинает блестеть от крови.

– Да, чтоб им всем было пусто. Какого черта не сиделось на месте, можно подумать, что среди наших идиотов мало покупателей на дурь!

– Вы не знали Джека Говарда? Врача?

Мимо них прошел стюард, держащий завернутые в толстую шерстяную ткань клинки. Уолтер проводил его мутным взглядом. Можно было не сомневаться в том, какое оружие в следующий раз разложат на столах.

– Джека Говарда? Такого черноволосого, бледного и злющего, как стокер? Знал, как не знать – безумный был, но талантливый. Видел, как он орал на генерала. Мальчишке лет двадцать от силы, худой, как щепка, его будто щелчком можно перешибить. Вроде аристократик какой-то из столицы, никого не боялся. Стоит перед генералом, тот сидит за походным столом и пытается его успокоить. А Джек поднял трость и давай стучать ею по столу: «Если вы не в состоянии! Следить за своими людьми! Этим займется Комиссия по Этике, я вам это обещаю!». И только представьте, Уолтер, генерал Колхью, одного имени которого так боялись солдаты…

Томас хорошо понял, что от него требовалось. Он говорил спокойно и размеренно, и его бархатный голос действовал на сознание, словно колыбельная.

Почему-то врач принимал раненых не в столовой, как ожидал Уолтер, а на смотровой площадке. Доктором оказалась невысокая полная женщина в массивных очках с длинными окулярами. Уолтер часто видел такие у летчиков, ювелиров и чтецов – в них был комплект увеличительных линз.

– Простите, герр, здесь больше света и меньше пыли, чем в столовой, – тут же ответила она на незаданный вопрос, закатывая его рукав. – Прекрасная рана, просто замечательная…

Он поморщился. Женщина оказалась из той же породы, что и Джек – готова часами ворковать над увечьями и болезнями и искренне недоумевать, почему у кого-то они не вызывают такого же восхищения.

– Томас, вы же идете к матери?

Он кивнул:

– Я скажу вашей сестре, где вы. Фрау, когда зайти за вашим пациентом?

– Санитар отведет, – коротко бросила женщина, проводя по краям раны проспиртованным тампоном.

– Ах вы, паршивые выродки! – раздался полный ненависти возглас.

Капитан стоял у окна и, не отрываясь, смотрел на корабль противника. Уолтеру с его места было прекрасно видно окно и причину возмущения капитана.

«Плавники» безжизненно висели вдоль гондолы. А главное – над ней был отчетливо виден бурый баллон, самый дешевый, из промасленной ткани.

– Как такое… – ошеломленно прошептал Томас.

– Видимо, у них бы чародей, которого хватило на то, чтобы сделать баллон невидимым. Не удивлюсь, если эти штуки по бокам заставляли двигаться вручную. Поразительно: мы могли сдуть от себя эту мелочь, не замедляя хода и не меняя курса! – сказал ОʼШейли, тоже не отводящий взгляда от окна.

На соседней койке молодая санитарка бинтовала ногу студенту, соседу Уолтера. Парень был бледен до серости, но молчал, стиснув зубы, и упорно мотал головой, когда санитарка что-то ему предлагала.

Уолтер не выдержал. Ему было больно, и его все сильнее мутило, он боялся за Эльстер, а еще он искренне сопереживал людям, оставшимся лежать на нижней палубе и в коридоре, его раздражала вынужденная пересадка и потеря времени, но он ничего не мог с собой поделать. Ситуация была слишком абсурдной.

Сначала он сдавленно хихикал, когда ему вкалывали морфий, но смех давил на горло, прорываясь наружу. Нехороший, истерический смех, заразный, как и всякое безумие.

Доктор не приступала к шитью, только молча осуждающе смотрела на смеющихся мужчин. Впрочем, она хорошо знала этот смех – в нем было поровну горечи и облегчения. Так смеются люди, оставшиеся в живых.

Глава 8. Двери открываются

В ту ночь Уолтер не мог уснуть. Морфий уже не действовал, оставив после себя только тошноту и тяжелую пульсирующую боль. Доктор, фрау Хелен, сказала, что ему очень повезло и, хотя руку рассекло до кости, клинок не задел ни вен, ни сухожилий. Обещала, что останется тонкий и аккуратный шрам, посетовала на то, что он продолжал драться, получив ранение, и потерял больше крови.

Дирижабль приземлился в Монсеке спустя три часа после завершения боя. Пиратский корабль должны были отконвоировать на землю, продать и пустить часть средств на починку «Винсента», а часть предоставить городу на компенсацию расходов.

Пассажиров разместили в гостинице при аэродроме. Раненым предложили остаться в местной больнице и получить медицинскую помощь, но Уолтер отказался. Завтра утром «Майерлинг» отбывал на Альбион, и Уолтер собирался быть на борту за пару часов до взлета. Поэтому бессонница была даже кстати.

Эльстер спала на соседней кровати. Номер в гостинице был размером примерно со шкаф в любой комнате в Вудчестере, и Уолтер мог дотронуться до Эльстер, просто протянув руку. Поэтому даже очень тихий, приглушенный подушкой всхлип он расслышал отчетливо.

– Что с тобой? – тихо спросил он, приподнимаясь.

Подождал ответа почти минуту, с улыбкой прислушиваясь к слишком спокойному дыханию.

– Эльстер, я знаю, что ты не спишь.

– Прости… Я думала, ты не слышишь.

– Как ты плачешь у меня над ухом? Что случилось?

– Зря я к тебе пошла… не надо было…

– Почему? Я не брошу тебя на Альбионе, не бойся.

– При чем здесь Альбион?! А если бы тебя убили?! Я не знала, что путешествовать так опасно…

– Эльстер, мне все равно пришлось бы бежать из Лигеплаца, у меня нет никакого желания попадать в кайзерстатскую жандармерию. Альбионская, правда, еще хуже и там разрешены пытки, но на Альбионе никогда никому не было дела до иностранных преступников.

– Пытки…

– Никто никого не будет пытать. Скажи лучше, ты правда вчера не испугалась?

– Неправда… Уолтер, тебе не рассказывали про ребенка?

– Нет.

Дурнота не отступала. Уолтер достал из кармана висящей на спинке кровати шинели флакон с микстурой, который дала ему фрау Хелен. Взял с тумбочки, стоявшей между кроватями, стакан с водой и отмерил семь капель. По комнате расползся резкий запах лимона.

В полутьме между занавесками то и дело проскальзывал луч прожектора с аэродрома.

– Там была настоящая паника… В общем, нас заперли в комнате для курения. Видел, наверное – там такая герметичная дверь и стены обиты каким-то деревом, пахнет странно…

– Это специальная пропитка от возгорания. Наверное, ремонт делали недавно, вот оно и пахнет. На дирижаблях курилки и кухни раз в полгода ремонтируют.

– Я так и подумала. В общем, нас заперли снаружи. Сначала все было спокойно, кто-то плачет, Бекка четки достала и молится в углу, какие-то тетки обсуждают, как утку запекать, ну еще фрау… маддам Даверс пыталась со мной заговорить…

– Мадам, – поправил ее Уолтер. – Одно «д», короткое.

– Мадам… Мадам Даверс. В общем, начала мне какую-то чушь рассказывать, чтобы меня отвлечь, но я не слушала, все представляла, как тебя там убивают.

Уолтер почувствовал, как в душе всколыхнулось почти забытое чувство, которое так осуждал его отец.

«Бедная девочка, все время боится… неужели нельзя было лишить ее этих чувств и не мучить, если ее создали для таких ужасных вещей…» – подумал он.

– Ну вот, значит. Представляешь себе, курилка, там вентиляция хорошая, но запах от стен очень сильный, и табаком все пропитано. Я на полу сидела, так мне казалось, что на горе окурков. А сверху это все какими-то маслами залито, вроде апельсин с бергамотом. Полтора десятка человек… В общем, девочка маленькая, в детях не разбираюсь, но говорила еще с трудом… сначала что-то матери говорила, а потом плакать начала. Мы не обращали внимания – она была не единственная, кто плачет, ну и мало ли, что там ребенку… А потом она начала задыхаться.

Эльстер говорила медленно, но часто сбиваясь. Уолтеру казалось, что она хочет поскорее перейти к следующей части рассказа, но почему-то опасается это делать.

– Девочка была с матерью – такой дорого одетой, молодой, болезненного вида фра… мадам. Мать побледнела, за сердце как схватилась, что-то пытается сказать… а потом как закричит: «Люси! Она задохнется!..» И какую-то болезнь назвала, я не помню. И знаешь, что дальше? В обморок хлопнулась! Привыкла, видать, что стоит глазки закатить – и вокруг толпа услужливых мужчин. Только вся эта толпа там, в коридорах режется, им не до нас.

Уолтер расслышал в голосе Эльстер знакомые звенящие нотки. Его всегда удивляло, что она не ожесточилась и не приобрела того цинизма, который часто отличал девушек ее профессии.

– И что потом?

– Ну, эти курицы давай охать и ахать, кто-то пытается мамашу по щекам бить, кто-то ребенка схватил непонятно зачем, кто-то в дверь колотится и рыдает… натуральный курятник.

– А что делала ты?

– А что я могу сделать? Я встала перед креслом мадам Даверс, чтобы ее не задели, и смотрела. Я не доктор, Уолтер, понятия не имею, что делать. И произошло что-то… странное.

Он знал, что на корабле никто не умер, поэтому историю слушал отстраненно, чувствуя, как после микстуры отступает, наконец, тошнота.

– Дверь открылась, – сказала Эльстер и замолчала, словно закончив рассказ.

– Дверь… открылась?

– Да, Уолтер, закрытая, герметичная дверь, побери ее, открылась. Закрытая снаружи дверь. Девочку вроде отнесли к доктору.

– Может, кто-то снаружи…

– Коридор был пуст. Никого там не было. У двери крутились пять или шесть женщин, даже эта, Бекка, зачем-то с ними, хотя толку от нее…

– Она просто тоже пыталась хоть чем-то помочь.

– Как открыли дверь, Уолтер? Я потом проверяла – у нее снаружи замок, тугой вентиль. Он бы сам не открылся.

– Не знаю. Скажи, чем тебе так не нравится Бекка? По-моему, совершенно безобидная юная мисс…

– Ненавижу их, Уолтер. Терпеть не могу. И ее трижды распроклятого святого патера Штольца – ненавижу.

– Но он же пытался…

– Уолтер, – с жалостью сказала Эльстер, – патер Штольц ходил в бордели ровно затем же, зачем и все остальные. То, что он потом карябал в письмах «Парнасу» для очищения совести, мне совершенно неважно. Важно то, что он прикрывал свои походы благовидным предлогом. И чтобы ты знал, ему нравятся те самые Пташки. Лет пятнадцати, и чтобы глаза закрывала, когда…

Эльстер замолчала. Уолтер горько пожалел о своем вопросе. Он не знал, как правильно поступить – нужно ли дать ей выговориться, спрашивая о прошлом, или позволить ей забыть, будто ничего не было.

– Расскажи мне, если хочешь, – наконец сказал он, найдя правильные слова.

– Не могу, Уолтер. Эту тайну легче узнать, чем потом жить с ней. Этот человек, герр Унфелих… Он просто так меня не оставит. Не успокоится, пока не отыщет и не убьет.

– Эльстер, если бы кто-то всерьез собирался тебя найти и убить – это сделали бы давно. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

– Меня до этого искал другой человек, наш… они не хотели признаваться, что я сбежала. Поэтому меня не нашли в первые несколько дней. К тому же я говорила, что хорошо прячусь. А потом я узнала, что они обратились… куда им сразу следовало. К руководству фирмы и их безопасникам… Никакой этот Унфелих не жандарм. Их фальками называют.

– «Фальк»? Ястреб? Это человек или тоже… «птица»?

– Я не знаю, что у них внутри, но человеческого в них мало… Ястреб – птица, которая охотится на других птиц, «низкого полета» – от таких не укрыться даже в кустах… Говорят, им почти не нужно есть и спать, они выносливы, не знают жалости… я очень боюсь, Уолтер. Если он меня найдет – мне конец, и надеюсь, что он не тронет тебя. Поэтому я ничего тебе не говорю. Они знают, когда им врут.

– Эльстер, ты же не думаешь, что я позволю тебя убить?

– А зачем тебе… Ты хороший человек, Уолтер. Я сразу это поняла, еще там, в пабе, когда услышала, как ты говорил той черноволосой женщине, что не одобряешь тех, кто создает Пташек и советовал ей не говорить о своей неприязни. Ты о ней беспокоился…

– О Зэле, пожалуй, побеспокоишься, – усмехнулся Уолтер.

– Мне показалось, что для тебя не важно… ну, кто перед тобой. Ты не делаешь различий, ты просто… сочувствуешь. Потому что так поступают хорошие люди. Я мало видела хороших. Почти и не видела, хорошие люди редко… в общем, не видела.

Конечно, Уолтер не стал говорить Эльстер, что его встревожил ее рассказ. Он думал, что имеет дело с простым лигеплацким жандармом, недотепой в дурацких очках. Связываться с тайной службой «Пташек», особенно в положении, в котором он оказался, было глупостью, и Уолтер отлично это понимал.

«Не верь моменту», – говорил ему отец. Момент горит ярко, сгорает быстро и оставляет после себя лишь пепел. Это лишь момент – коротко стриженная девушка, сбежавшая из борделя. Он ничем ей не обязан, он сделал все, что мог. Они едут в просвещенную страну, столицу Промышленной Революции. Там живут миллионы людей. Там легче всего скрыться от преследования – люди ходят по городу в почти одинаковых фильтрующих масках, никто не заметит Эльстер на улице, не узнает и не запомнит. Уолтер может с чистой совестью оставить ее хоть на аэродроме, разделив с ней оставшиеся деньги и выдав ей маску. Он сможет говорить, что сделал все, что мог. Про него, может быть, даже скажут, что он хороший человек.

Такой, как патер Штольц.

– Не знаю, хороший я человек или нет. Это не мне решать, да и не важно это.

– А что тогда важно?

– То, что в этой проклятой гостинице паршивое отопление и то, что через пару дней мы будем на Альбионе, – улыбнулся Уолтер, откидываясь на подушку. – Не бойся. Все будет хорошо, обещаю.

Сон наконец пришел. И хотя до рассвета оставалось всего четыре часа, Уолтер решил не противиться ему. Все равно за час до посадки раздастся общий сигнал.

В первый раз он проснулся от холода. Пару секунд смотрел в темноту, а потом встал и накинул на Эльстер шинель.

Она и в теплом пабе в Лигеплаце мерзла, а в Монсеке было гораздо холоднее, к тому же гостиницу как будто вообще не отапливали. В полутьме он увидел, как она уткнулась носом в воротник.

Вскоре он проснулся второй раз. Эльстер прижалась к нему под одеялом, справа, чтобы не задеть больную руку.

– Холодно, – прошептала она. – И тебя знобит.

– Эльстер…

Она молчала. Уолтер был уверен, что она не спит, а просто притворяется, но не стал об этом говорить, только, тяжело вздохнув, обнял за плечи. Так и правда было теплее.

* * *

«Майерлинг» оказался классом выше «Винсента». Капитан, молчаливый мужчина с офицерской выправкой, лично встречал пассажиров. Рядом с ним стоял чародей, и Уолтеру сначала показалось, что это Унфелих – он тоже имел вид неудачника, получившего пост за выслугу лет.

– А вы тоже умеете только дуть на чужие дирижабли? – ехидно осведомился один из пассажиров.

Чародей поднял серо-голубые глаза, и они показались Уолтеру осколками чистого льда – застывшие, отрешенные, без единой эмоции. Но его улыбка, презрительная и холодная, сказала больше, чем взгляд.

«Он слепой, – понял Уолтер. – Механические глаза, главный прорыв Эриха Рейне… после его механических людей. Почему так?!»

Уолтер редко видел людей с протезами вместо глаз, тем более вместо обоих. Видел, как один глаз меняли на окуляр, но такие глаза, как у чародея, были редкостью. Проходя мимо него, Уолтер пригляделся повнимательнее.

Черный плащ, подбитый кротовьим мехом, черный сюртук из дорогой шерсти, кольцо из черного матового металла на указательном пальце – Уолтер знал, что этот металл используется для накопления энергии и стоит баснословных денег. Джек когда-то продал свою коляску и двух лошадей, чтобы купить кусочек размером с фалангу пальца, и хвастался на приемах выгодной покупкой.

Чародей был если не богатым, то крайне обеспеченным человеком. А значит, протезы заказал себе лучшего качества.

– Уолтер, что тебя так привлекло в этом мужике? – дернула его за рукав Эльстер.

– Задумался. Пойдем.

Каюта встретила их золотым приглушенным светом и терпким запахом лаванды и мяты. Уолтер только поморщился.

Он узнал «Сладкий сон», ароматические капли, которые на Альбионе добавляли в воду для стирки белья. Они придавали ткани достаточно ощутимый запах, который не выветривался по неделе. Так люди боролись с удушливым смрадом, проникавшим с улиц. В доме должно пахнуть все – особые травы на углях особых поленьев, аромалампы с эфирными маслами, благовония из Сигхи, закупаемые для Альбиона в невероятных объемах. Только бы не чувствовать этой смеси сырости, мазута, машинного масла, гари, гнили и еще чего-то физиологического, похожего на трупную вонь.

– Сколько нам лететь? – спросила Эльстер, садясь на край кровати.

– Два дня. Надеюсь, больше ничего не случится; впрочем, боец из меня все равно теперь никакой, – усмехнулся Уолтер.

Левая рука была заключена в тонкий проволочный лубок, практически не дававший ей двигать.

– Хорошо.

Уолтер, не отрываясь, смотрел на ее лицо и не мог отделаться от ощущения, что его обманывают.

– Эльстер, скажи мне, а ты хорошо видишь?

– Да, конечно… Уолтер, прошу тебя, не нужно снова…

– Тот человек, чародей. Ты видела его глаза?

– Нет.

– А я видел, Эльстер. И видел глаза таких, как он. Я понятия не имею, как «Пташки» это делают, но мне не нравится то, на что все это похоже.

– Да? А когда кого волновала изнанка общества, а? Все эти нищие, бродяги, шлюхи в желтых кружевных шарфах и прочая дрянь, через которую все просто перешагивают, а если и соизволят заметить, то только для того, чтобы поступить, как этот ваш патер Штольц? – прошипела Эльстер, вцепившись в край кровати и подавшись вперед. – Какая разница, что у потаскухи внутри, Уолтер, если она потаскуха?!

Уолтер только скрипнул зубами и отошел. Ему нечего было ответить. Он бывал в Нижних Кварталах Альбиона всего несколько раз в жизни, и ему хватило впечатлений.

Он не знал, как исправить то, что он там увидел. Как обратить к свету живущих там людей. Были там бедно, но чисто одетые люди, с достоинством несущие свою нищету. Женщины подбирали юбки, идя по скользким камням тротуаров и обходили кучи отбросов, наваленные под окнами и возле каждого крыльца. Дети запускали бумажные корабли с парусами из тряпок в каналах, полных сточной воды. Уолтер из окна коляски видел, как мужчина, встретив женщину с тяжелой корзиной, после недолгого разговора забрал ее и подал женщине руку. Это были люди, свято хранящие свою человечность – те, чьи души не были наполнены зловонным туманом.

Но были и другие, и их было гораздо больше. Те, кто выливали помои на тротуары, те, кто рылись в кучах мусора у домов, те, из-за кого нельзя было сворачивать в подворотни. Бродяги, спящие под стенами и даже не просыпающиеся, когда из очередного окна на них выливали ведро грязной воды. Проститутки в замызганных шарфах, сторожащие свои стены и заглядывающие в глаза, как бездомные собаки. И собаки тоже были – тощие, облезлые и озлобленные.

«На какой вопрос я пытаюсь ответить? Человек ли Эльстер? Уличить ее во лжи или раскрыть какой-то невероятный секрет «Механических пташек»? А какая разница, если она умеет чувствовать и не хочет возвращаться туда, откуда так отчаянно бежала, даже под страхом смерти?» – подумал Уолтер. Ему было стыдно за свои мысли, а еще за то, что он так упорно избегал думать, от чего Эльстер бежит.

– Прости, – наконец, сказал он. – Я больше не буду спрашивать, а ты расскажешь мне все, что сама захочешь и только когда сама захочешь, идет?

Эльстер кивнула. Уолтер заметил, как она расслабляется, и с ее лица исчезает тревога.

«Что же за человек был тот, кто решил это сотворить? Интересно, патер Морн еще жив? Пусть он был духовником Джека, но все же это мудрый человек и настоящий клирик. Пусть скажет, снится ли Эльстер Спящему», – подумал Уолтер.

Имело ли это для него настоящее значение? Он больше не мог дать себе ответа на этот вопрос.

* * *

Последний завтрак на пути к Альбиону проходил оживленно и несколько нервно. Томас сообщил, что его мать нервничала так сильно, что ему пришлось напоить ее снотворным и оставить в каюте. Зато Бекка, немного привыкнув, без умолку рассказывала о цели своей поездки – монастыре. К счастью, о своем настоятеле она больше не сказала ни слова. Уолтер почти не слушал – она рассказывала что-то о вишневых садах вокруг монастырских стен и пасеке, а он только удивлялся, в каком это из монастырей на Альбионе и в городских окрестностях растет хоть что-то, кроме чахлой зелени. Скорее всего, кто-то просто обманул Бекку, и ее ждет большое разочарование, когда она увидит, куда приехала. Последний альбионский монастырь, в котором он бывал, больше напоминал тюрьму.

Эльстер за все утро не произнесла ни слова и ничего не ела, но не выглядела встревоженной или больной.

– Через несколько часов мы приземлимся на Альбионе, – сказал Томас. – Не могу сказать, что эта мысль вызывает у меня энтузиазм, но я очень надеюсь найти здесь помощь от этого… доктора Харриса. Уолтер, я очень благодарен вам и вашей сестре за то, что скрасили наш полет, а вам, фройляйн Честейн, я отдельно благодарен за заботу о моей матери во время нападения пиратов. Вас, Уолтер, я благодарю за помощь в бою.

Для Уолтера это было новостью. Он помнил, что Томас убил ранившего его пирата, но не помнил, чтобы делал что-то для него. Впрочем, это не значило, что этого не случилось – то особое, отрешенное состояние, вне пространства и времени, в которое он погружался во время боя, было результатом многих лет практики. Именно так учили сражаться альбионских аристократов – не только технике фехтования, но и особому трансу, который превращает схватку в смесь танца и своеобразного ритуала жертвоприношения.

Уолтер слышал, что в народе ходят сказки о том, что такие фехтовальщики подобны стокерам, и что они не могут выйти из транса, пока никого не убьют. Уолтер только пожимал плечами – на тренировках он никогда никого не убивал, а в транс он научился входить каждый раз, когда это требовалось. Это было не так сложно. Достаточно было забыть о своей человеческой природе, а этим Уолтер занимался всю свою жизнь на Альбионе.

– Вы можете связаться со мной в любое время, Уолтер. Я буду счастлив продолжить наше знакомство, – сказал Томас, протягивая ему и Эльстер две визитки. Совершенно прозрачные, с золотыми тонкими буквами. «Томас Даверс, Эгберт, Уайклоу 24–03». Томас дал ему настоящую визитку, с настоящим именем и адресом.

– Благодарю вас, Томас. Увы, я по некоторым причинам не могу назвать вам своего адреса, но обещаю, что напишу, как только определюсь.

– Вы не похожи на бродягу, Уолтер, – улыбнулся Томас. – У вас должен быть дом, и вы обязательно напишете мне, когда его найдете.

«Лигеплац, паб «У Мадлен», Блайнштрассе-084». Это он написал бы на визитке, если бы ему нужно было указать единственное место, где он чувствовал себя дома. Береговая линия, первый ряд, восемьдесят четвертый дом. Море шумит почти у порога, если он просыпается с утра – умывается ледяной соленой водой, а потом варит кофе в полупустом светлом зале. По вечерам играет простые песни для простых людей и много пьет. Призраки Альбиона не стоят у него за спиной.

– Спасибо, Томас. Надеюсь, доктор Харрис поможет вашей матери, – искренне пожелал ему Уолтер.

Томас ушел, и он остался с Эльстер и Беккой. Бекка словно хотела что-то сказать, но никак не решалась. Но Уолтеру, при всей его вежливости, было не до терзаний незнакомой девушки.

На душе было удивительно паршиво. Он не мог понять, терзают ли его дурные предчувствия, волнуется он перед встречей с отцом или просто внутренне противится возвращению на Альбион, но чувство было отвратительным.

Он подозвал стюарда и заказал виски, надеясь, что алкоголь притупит тревогу.

Не помогло. Виски был хорошим, с терпкими медовыми нотами, разливающимися в крови правильным, ровным теплом. Но тревога будто становилась сильнее.

Не помогла и вторая, и третья порция.

– Уолтер, а ты не напьешься? – тихо спросила Эльстер.

– Видимо нет, а жаль, – ответил он чуть резче, чем хотел бы.

– Герр Честейн, если вас что-то тревожит, я знаю хорошую молитву… – робко предложила Бекка.

Уолтер с умилением посмотрел на нее и заказал еще виски.

– Скажите, фройляйн, а нет ли среди ваших увлечений ювелирного дела или медицины? – вдруг спросила Эльстер.

– Нет, фройляйн, я всего лишь служительница Спящего, – ответила Бекка, и Уолтер мог поклясться, что в ее кротких интонациях слышалась угроза.

– Простите, мне просто показалось, что у вас присутствуют некие… особые движения, свойственные людям этих профессий.

В кротком голосе Эльстер был только приторный мед, не позволяющий усомниться в ее искренности, вернее в полном ее отсутствии. Уолтер не понимал цели ее вопросов и не особо стремился понять. Все же Эльстер явно раздражала Бекка, и у нее были для этого веские поводы. Но какое это имело значение, если с Беккой они навсегда расстанутся через несколько часов?

Уолтер понял, что не напьется, даже если будет продолжать в том же темпе до самой посадки. Прийти к отцу пьяным, в шинели и с девушкой-иностранкой, несмотря на все старания выглядящей крайне эпатажно, было не лучшей идеей, и он хорошо это понимал. Но ничего не мог сделать.

– Фройляйн, вы говорили моему брату, что знаете молитву от тревог. Позвольте попросить вас поделиться ею со мной – боюсь, после недавнего происшествия меня стали пугать полеты.

– Что вас напугало, фройляйн Честейн? Ваш брат – отважный и умелый боец, ни вам, ни ему ничего не угрожало…

– Меня напугало, что даже за запертыми снаружи дверями мы не будем в безопасности.

«Далась ей эта дверь», – отстраненно подумал Уолтер.

Мысли о том, что Эльстер просто ревнует, у него даже не возникало. Он всегда нравился женщинам, но так и не привык сводить все к обязательной влюбленности. К тому же ему казалось, что Эльстер явно не желала никаких подобных отношений. Удивительно, что она вообще не прониклась к мужчинам отвращением. О том, что это было против ее природы и что создатели не заложили в нее возможность испытывать подобные чувства, он думать не хотел.

– Вы совершенно правы, фройляйн Честейн, я тоже ужасно испугалась, когда открылась дверь. Увы, я не столь хладнокровна, как вы. Хотела бы я обладать такой же поистине… механической выдержкой, но Спящему угодно видеть меня другой.

Уолтер играл в игру «не выдавай своих чувств, что бы ни услышал» с раннего детства. А вот за Эльстер он не наблюдал никакой «механической выдержки» и ждал, что она либо испугается, либо бросится на Бекку.

Но она только улыбнулась, взяв чашку с остывшим кофе.

– Молитва, фройляйн, – напомнила она. – Вы переоцениваете мою выдержку, не откажите нуждающейся в утешении девушке.

– Жаль, вы не верите в Спящего, фройляйн – говорят, тогда молитвы приносят больше… утешения. Слушайте. «В дыму мирских дорог, в их липкой паутине иду Я. Мир в душе моей, миром полны мои ладони, и сам я – мир…»