Текст книги "Сияние «жеможаха»"

9

Костик не любил лес, ему казалось, что за каждым деревом прячутся враги, да и сами деревья – враги: хватают за одежду, хлещут по лицу сучками, иголками. Однажды он отстал от группы, пустил струю сначала на листик, потом на ягодку, потом на веточку и угодил в осиное гнездо. Вылетел рой, Костик закричал от укусов. Вихрем принеслась няня Броня, схватила Костика за руку, так дёрнула, что чуть не выдрала из плеча. Они бежали, не разбирая дороги, кусты и ёлки пытались их сцапать, задержать, отдать на съедение осам. Полосатые истребители рассеялись, а для Костика Броня на всю жизнь осталась олицетворением мощной силы, которая вырвет с корнем из любой беды.

В охотничьей избушке было холодно и страшно, Гриша сказал Костику не подходить к свёрнутым на нарах одеялам, но мальчик догадывался по очертаниям, что там кто-то есть. Грише не хотелось тревожить мертвеца, вытаскивать его из избушки: во-первых, звери растащат кости, во-вторых, они не собирались тут оставаться, надо было искать людей или наварить каши и идти по реке домой, на зону.

Людей искать не пришлось – они сами явились, заметив дым: старик и молодой парень, у которого глаза глядели в разные стороны, он плохо видел. Парень опирался на настоящее копьё – сверху блестел острый наконечник. Это были охотники, они пришли с другой стороны реки. На мертвеца смотреть охотники не захотели, к Грише с Костиком отнеслись с большим подозрением, кажется, у них не было сомнений в том, что это беглые. Они говорили по-русски, но часто вставляли в разговор неведомые слова – всё «кыкъён» да «кыкъён», «ворса» да «васаён». Гриша попросил охотников проводить их в какой-нибудь населённый пункт, те согласились, но вели себя недружелюбно. Не дали наварить в дорогу каши: «кымёра», мол, «ошъяс ыджыж-ось»; быстро перебрались через реку и углубились в лес. Охотники шли своими тропами, кое-где были капканы, они их осматривали, налаживали, потом спешили дальше. К вечеру привели Гришу и Костика в избушку, которая была так похожа на первую, что могло показаться, будто они вернулись обратно, – только не было реки, мертвеца и дохлой кошки.

Старик развёл огонь, Костик, измученный холодом и тяжёлой дорогой, свернулся калачиком около каменки. Он несколько раз просыпался, видел, что Гриша разговаривает с охотниками. Гриша дал ему кусочек сала. Костик пожевал его – жёсткое – засунул за щеку, снова заснул, иззябшее тело согрелось, он перестал его чувствовать и будто бы парил в невесомости. Ночью Костику стало жарко, душно. Старик спал в углу, полуголый потный парень сидел на нарах и напряжённо вглядывался в Гришу, который вёл себя как-то странно: пытался встать и не мог. Костик заснул на минуту, упал в кошмар с тлеющими углями и выкипающей водой, усилием воли стряхнул сон. Гриша лежал на нарах с открытым ртом, парень замотал его руку тряпкой и пытался ножом отрезать палец. Гриша застонал. Костик страшно закричал, схватил копьё. Старик проснулся, совершенно не удивился тому, что здесь пытаются отрезать палец, шуганул кривоглазого, перевязал Гришину рану. Палец был спасён.

Костик до утра таращил глаза, с копьём сторожил мёртвым сном спящего друга и плакал от страха. Парень со стариком ругались на своём странном языке: всё «зэки» да «зэки», «дырник» да «дырник». Гриша зашевелился, застонал, схватился за голову, схватился за руку, замотанную окровавленной тряпкой. Старик цыкнул на парня, тот выскочил из избушки. Старик накинул Грише на плечи тулуп как бы в подарок и стал выпроваживать гостей: «Идите к дырнику, прямо, прямо, налево, налево, нёль-нёль, дырник, керка-кык, керка-кык». Так Костику слышалось. Покачиваясь, Гриша вышел из избушки, Костик его поддерживал. Парень колол дрова, посмотрел злобно на «зэков» и всадил топор в полено.

Это был указательный палец на правой руке. На левой вместо большого – давний обрубок.

– Гриша, почему ты заснул? Ты шатался и говорить не мог, ты мычал. Почему ты так мычал?

– Костик, не могу говорить. Подожди, я сейчас упаду. Всё, пойдём… Без этого пальца я бы не смог кукол водить. Стал бы зрителем. Тебе одному пришлось бы выступать, Костик.

– Что ты! Я не умею! Зачем ему понадобился твой палец?

– Может быть, для колдовства. Петя бы нам объяснил. Или суп сварить. Или отнести в милицию. Ему бы сахару дали за палец с отпечатком зэка. Он ведь и бушлат забрал. На бушлате номер. Он меня грибами кормил. Угощал. Сам не ел, всё мне скормил. Он плохой человек, Костик. Опасный. Ты людям не доверяй. Приглядывайся. Если я вдруг помру.

Артисты шли по лесу, Гришу рвало. Забрели на болото. Хрупкий лёд, ярко-зелёный мох хрустели под ногами. Гриша привалился к кочке, у него было обезвоживание. Костик собирал замёрзшие ягоды, которые от тепла превращались в бурое месиво, и с ладони вмазывал их в Гришин рот.

Надо было идти «нёль-нёль» налево в указанном направлении, в поисках того, кто сможет помочь без членовредительства, либо возвращаться к охотникам и просить, чтобы отвели обратно к реке. Гриша старался идти быстро, но шатался от слабости, тупо смотрел себе под ноги, его посещали странные видения: мох казался порослью доисторических деревьев, собственные сапоги – каменными глыбами, которые всё крушат. Казалось, что отовсюду надвинулись тени, сбежались духи леса – вот они бормочут, высовываются из веток. Гриша садился под ёлку и показывал Костику тётку в платочке: «Пойди, Костик, спроси у неё, где зона». Костик тряс Гришу, молотил его по голове кулаками, чтобы прогнать тётку. Тётка исчезала, Гриша с трудом поднимался, брёл по тропинке дальше. Тётка снова прыгала по кочкам, хихикала и задирала себе подол, словно подвыпившая Гвоздева.

В этом лесу водились звери. Артисты видели лосиные орешки, заячий горох, большую кучу говна, похожую на медвежий пирог, рядом валялся обрывок «Социалистического Севера».

Гриша остановился. Среди хвощей и папоротников блеснул бурный поток. Костик толкал его в спину – пойдём, ну пойдём! – а Гриша, покачиваясь, пялился на непонятную реку.

Сознание прояснилось: хвощи съёжились в мох, по мху была протянута проволока. «Осторожно, Костик!» – Гриша встряхнулся, нашёл сук, ткнул в проволоку. Что-то сорвалось с дерева, будто птица, и в землю воткнулась стрела. «Всё, Костик, дальше не пойдём, здесь натяжки. Я должен поспать». Гриша заснул. Костик собрал палочки, развёл костерок. Ночью Гриша проснулся, ему стало лучше. Он притащил старую ёлку, кинул в угли. Вспыхнули коричневые ветки, взлетели искры. Духи леса пересвистывались, перешёптывались. Они придумывали казнь для активистов КВЧ, вторгшихся в их владения. Костик спал. Гриша следил, чтобы волосы и одежда ребёнка не загорелись от жара костра. «Третья ночь на свободе. Что будет завтра?»

* * *

Костик проснулся от голода. Его карманы были набиты крупой, позаимствованной у мертвеца. Варить было не в чем. Гриша положил в костёр несколько камней. На их нагретую поверхность артисты сыпали крупу и поливали её болотной водичкой. Каша прела потихоньку, над болотом стелился живой домашний запах.

Гриша обнаружил ещё несколько натяжек. Они были выставлены большим полукругом. Гриша тыкал в них веткой, приводил в действие. Всякий раз вылетали стрелы. Наконечники стрел были сделаны из консервных банок. Может быть, здесь есть ещё одна охотничья избушка? И правда, на территории, окружённой натяжками, нашли лабаз – избушку на курьих ножках без окон, без дверей. Вход в избушку был снизу, через лаз. К курьей ножке была приставлена лесенка. Артисты проникли в логово Бабы-яги. В потёмках Гриша пытался найти еду, посуду и одежду. Посередине лабаза с ужасом нащупал кого-то похожего на давешнего мертвеца: на табурете сидел задубевший человек. «Костик, не лезь сюда! Подожди!»

Костик на четвереньках пополз обратно к лазу.

Похоже, это была женщина: на голове – шерстяной платок, на шее – множество бус. От прикосновения мёртвая покачнулась и со стуком грохнулась на пол. Костик вскрикнул.

– Не бойся, Костик! Она ненастоящая!

– Как это?

– Деревянная. Вот, слышишь, я по ней стучу!

– Что она здесь делает?

– Кто-то её сюда посадил.

– Она точно не мёртвая?

– Точно! У неё деревянное лицо.

– А еда там есть?

– Тряпья много. Вот, котелок нашёл. Еды нет. Сейчас… Консервы!

– Давай их мне!

Артисты украли у Яги ящик консервов и несколько одеял. Ещё сутки провели они у костра, вздрагивая при каждом шорохе: боялись волков и хозяев разорённого капища. Однако никто не приходил. В консервных банках варили кашу с мясом, это было очень вкусно. Собравшись с силами, рано утром артисты снова двинулись «нёль-нёль» налево.

– Гриша, тот, к кому мы идём, его как зовут? Старик его как называл – дырник или дурник? Кто он такой?

– Костик, я сам ничего не понял. Нам надо срочно на зону попасть. Ведь получается побег.

– Так ведь мы же не сами!

– Не сами. Но надо скорее на зону вернуться.

На сухую мёрзлую землю падал первый снег. Вышли к реке. Непонятно было – та ли это река, по которой они с жеможахой приехали… Дымок! Жильё, люди.

Дом был большой, древний, накренившийся двор подпирали свежеобтёсанные жерди и столбы. Пахло сеном, скотиной. Артисты пошли вокруг дома. «Хозяева! Хозяева!» – негромко звал Гриша. Вдруг оба вздрогнули от неожиданности – в стене на высоте Костиковой головы была дырка, а из дырки торчала жуткая жующая морда с драконьими ноздрями и жидкой бородой. Неслось бормотание: «Возбнув от мглы нечистых привидений дьявольских и всякия скверны, сподоблюся чистою совестию отверсти скверная моя и нечистая уста…» В нескольких шагах от страшной морды была другая дырка! Из неё смотрели чьи-то злые глаза и высовывался крючковатый нос.

– Здравствуйте, мы не беглые!

Нос и глаза исчезли. Послышался скрип шагов по снегу, из-за угла выбежал старичок ростом с Костика в женском платье. Он размахивал топором. За ним на всех парах неслось белое чудовище с грозными рогами. Костик завопил – он впервые в жизни увидел не чучелко козла.

10

Логин Самсонович Евсеев родился в 1868 году. Отец бил его по голове ложкой, рукой, псалтырью, веретеном, варежкой, лучинкой и говорил, что весь мир за пределами их дома будет гореть в аду, поэтому лучше сидеть на печке и никуда не соваться. Логин сидел на печке, работал и молился. Чтобы Богу было слышнее и понятнее, Евсеевы молились летом на полянке или через открытое на восток окно, а зимой, когда окна были законопачены и на улицу идти не хотелось, – в дырки, прорубленные в восточной стене дома: «Без числа согреших, Господи, помилуй и прости мя грешнаго!»

Боженька на облаке радовался, что слух напрягать не надо, всё прекрасно слышно. В награду он посылал Евсеевым здоровье, погоду, рыбу, молоко, репу и морковь. Помолившись, дырку закрывали брусочком, подпихивали солому, чтобы не дуло.

Померев, родители оставили Логину корову и стадо коз. Логин жил один, он был маленького роста, но очень сильный. Бог был его единственным собеседником. Ему всё время хотелось разговаривать с Богом – и когда он работал, и когда ел, и когда дремал. Но это было неприлично, неуважительно. Логин сдерживал себя изо всех сил, и только закончив свои дела, выходил на улицу или высовывался в дырку и всласть молился. Чтобы помолиться в отцовскую дырку, Логин вставал на табурет. Несколько низких дырок пропилил в сенях и в хлеву.

Однажды приехали красноармейцы, они забрали у Логина корову, вытащили из погреба овощи, которые хранились от мышей и сырости в куче песка, даже дрова перекидали к себе в телеги. Козёл Остап, услышав звук приближающейся беды, быстренько повёл своих жён и детей в лес тайными тропами. Красноармейцы не смогли найти стадо. В досаде они хотели забрать с собой Логина, но смутившись его маленьким ростом, оставили в покое. Через некоторое время они вернулись за козами. Остап, обладавший даром предвидения, снова увёл стадо в безопасное место, а сам одиноко стоял во дворе и презрительно смотрел на солдат. Попытались взять Остапа. Козёл знал, что лучшая защита – это нападение. Наклонив голову, он смело бросился на врага, сшиб с ног рядового Задова и боднул в зад рядового Зубова. Логин насилу оттащил козла от красноармейцев – Остап хотел довести дело до победного конца. Задов выстрелил Остапу в голову, а Зубов трусливо воткнул в него, завалившегося на бок, штык. С матом и хохотом солдаты убрались, обещая вернуться и убить Логина, если он не отдаст коз.

Пуля, попавшая в голову, пробила навылет щёки, сильно окровавив Остапа и на время лишив его соображения. Штык вошёл в рубец, не задев жизненно важных органов. Впервые Логин стал молиться не в дырку и не на полянке: «Меч извлекоша грешницы, напрягоша лук свой, низложити убога и нища». Логин спал на земле рядом с Остапом, плакал и просил его не умирать. Через день Остап с трудом поднялся и пошёл в лес – он не мог бросить стадо. Вернулся с двумя козами и козлёнком, остальных задрали волки.

В один прекрасный день снова появился Задов – верхом приехал узнать, как там стадо. Увидел коз, новорождённых козлят, обрадовался. Потребовал у Логина роскошные Остаповы рога, протопал грязными сапогами в дом, стал там рыться, рога искать. А когда вышел на солнышко, увидел призрак Остапа. Наклонив голову, чудовище готовилось к отмщению. Задов схватил винтовку, но выстрелить не успел – козёл встал на дыбы, положил передние копыта Задову на плечи, пощупал сукно гимнастёрки и в глаза посмотрел со значением. Тихонько боднул в лоб. Задов рухнул, закричал, вскочил и побежал к реке. Остап – за ним. Задов кинулся в воду, течение подхватило его и понесло. Остап смотрел на реку до тех пор, пока враг не скрылся под водой. Убедившись, что гроза миновала, вернулся на двор, шуганул красноармейского Сивку, сунул нос Логину под мышку, пошёл к Шумилке и Лупанде. Зимой у него родилось ещё четверо детей.

Уже в преклонном возрасте Остап совершил свой главный подвиг – спас стадо от волка. Как-то Логин услышал тревожное блеяние и пошёл проверить скотину. Козы жались к ограде, Остап на дворе бился с волком. Оба были окровавлены. Волк вцепился в спину Остапа. Остап рванулся, оставив кусок мяса в волчьих зубах, в прыжке развернулся и боковым ударом рогов швырнул врага. Едва волк поднялся – новый страшный удар. Волк околел. Логину тоже досталось – когда он подбежал к любимому Осе, козёл и его сгоряча шарахнул в плечо.

Из сыновей Остапа лучшим был Белый Остапыч. Статью, характером, бородой он походил на папашу: тоже красавец, умница, заботливый отец, преданный муж. Белый Остапыч любил Логина и стадо, остальных – ненавидел. Единственным человеком, кроме хозяина, к которому Остапыч почувствовал расположение, стал Костик. В день первого снега козёл вместе с Логином бросился в атаку на незваных гостей, но, увидев мальчика, резко затормозил и дал задний ход. Что-то его поразило в облике Костика. Может, смутил маленький рост – как у хозяина? Гнать и бодать артистов Остапыч не стал. А Логин не стал их рубить топором, наоборот – проводил в дом, накормил. Он очень давно не видел ребёнка. Костик был похож на ангела – такой добрый, внимательный, кроткий, с голубыми глазками и светлыми волосиками, едва отросшими после бритья, которое случилось в детдоме по велению жеможахи. Логин почувствовал к нему нежность, как к козлёнку. Гриша, косясь на приставленный к поленнице топор, пошёл валить деревья. Старик с удовольствием смотрел, как быстро Гриша работает, как растут Гришины профессиональные кубометры дров. Клиньями Гриша расширкивал стволы, делал заготовки для досок, укладывал их для сушки. Сам Логин такую работу выполнял уже с трудом. Потом Гриша столярничал, чинил хромые столы, починил кривой шкаф, кривой буфет, кривые двери, заменил в доме прогнившие брёвна, поправил крышу. Он измерил Логина и сделал ему удобный гроб. Гроб старику очень понравился – на чердаке его дожидался крепкий просмолённый гроб, сработанный ещё дедом, но он был слишком большой, просто гигантский – предки Логина отличались ростом и шириной плеч.

Однажды за ужином из-под Гришиного колена выскочил Петруха, поздоровался деревянным голосом, низко поклонился Логину, погладил Костика по щёчке. Старик засмеялся впервые за полвека. Остапычу Гриша выказывал почтение, по утрам говорил ему «дратути». Остапыч на Гришу смотрел со строгостью, однако позволял рисовать свой портрет. Костика полюбил всем своим косовертикально расположенным сердцем, разрешал гладить себя по морде, вытаскивать из бороды солому и кормить корочкой.

Артисты прожили у Логина Самсоновича всю зиму, в его доме они чувствовали себя в безопасности, правда, сначала очень боялись чёрта в подполе – он с такой силой стучал снизу, что пол ходил ходуном. Чтобы усмирить чёрта, Логин часами молился в отцовскую дырку; Бог прекрасно слышал Логина и старался помочь.

Чёрт прокрался на двор к Логину за несколько дней до появления артистов. Логин пошёл с утра коз доить, в хлеву увидел чёрта, обернувшегося толстой тёткой в военной форме. Логин притаился и стал наблюдать за чёртом. Чёрт доил Лупанду-младшую – грубо, как бы обрывая соски. Чтобы Лупанда стояла смирно, привязал её короткой проволокой за шею. Как только в ведёрко набиралось немного молока, чёрт одним махом его выпивал, затем снова принимался доить. Бедная Лупанда терпела из последних сил. Остапыча рядом не было – по дьявольскому наущению он отлынивал от своего хозяйского дела, гулял у застывшей реки. Лупанда брыкнулась и опрокинула ведёрко. Чёрт выругался и так треснул козу, что чуть хребет не переломил. Бедняжка жалобно заблеяла.

Логин побежал за козлом, он знал, что в одиночку с чёртом не справится. С Остапычем они завалили чёрта, отняли наган, загнали в подполье. Сначала чёрт буянил страшно, грозил известковым карьером, ножиком и семью пульками. Встав на табурет, Логин усердно просил Господа избавить его и скотину от лукавого. Остапыч тоже совал морду в дырки. И ему хотелось избавиться от всякия скорби и получить краюшку хлеба насущного, густо посыпанную солью.

* * *

Костика поразил дом дедушки Логина – такой большой, тёмный, тёплый, забитый красивыми и непонятными предметами. Старые книги кисло пахли Остапычем. Логин подарил Костику удивительную ложку с длинной ручкой. На конце этой ручки были вырезаны пальцы – два поднятых, три сжатых. Это была очень старая ложка, ею маленького Логина в прошлом веке бил в воспитательных целях отец, Самсон Спиридонович. Костик дни напролёт рылся в вещах и аккуратненько протирал их тряпочкой. Из сундуков вылетали мотылёчки. Чего там только не было! Дедушка и сам не знал, что там хранится. Костик вытаскивал мотки льняных ниток и крючки для рыбалки, дырявые скатерти, сапоги, стаканы, расписные чашки, деревянненьких зверушек, чёрные доски с трещинами – очень старые, на них было что-то нарисовано, но что именно – не разглядеть. Костик тряпочкой протирал тряпочки. Старик постелил на полу шерстяное одеяло. Костик сидел на этом одеяле и перебирал вещи. Ему было очень тепло и хорошо. Гриша стучал молотком. В печке шипела в чугунках еда. В заледенелые мутные окна било солнце. Чтобы дотянуться до верхних полок, Костик забирал дедушкину табуретку. Дедушке не нравилось, что нет табуретки и до отцовской дырки не достать, он ворчал себе под нос, но Костику ничего не говорил, не ругал его.

Костик нашёл стеклянное яйцо – большое, тяжёлое, гладкое. На нём было процарапано «ХВ». На свет оно тускло рдело и бросало красные отблески. Костик решил выпросить это яйцо для Брони. Логин взвесил яйцо на чёрной ладони и покатил его по полу. Сорок лет назад дядя Мануил Евсеев подарил это яйцо своей сестре, то есть Логиновой матушке, на Пасху. Дядя торговал солью, льном и фаянсом, у него была своя лавка в Санкт-Петербурге.

Для тепла и порядка Логин выдал Костику подрясник с подрезанными подолом и рукавами, мальчик стеснялся его надевать, не хотел быть как девочка, потом в угоду дедушке согласился, натянул «платье» и неожиданно получил в награду и утешение портупею с настоящим острым тесаком. Чтобы портупея держалась как следует, Логин пришил к подряснику на правое плечо старый погон и просунул под него ремень. В этом наряде Костик чувствовал себя воином, богатырём. С верным Остапычем он ходил в лес и к реке, крался по берегу, ползал по льду, с воплем выскакивал из засады и рубил вражеский тростник.

Логин рассказывал мальчику о Боге и приглашал вместе молиться в дырку – специально пропилил для Костика ещё одну. Костик знал про Бога – Он иногда появлялся в стихах и сказках Пети Мотовилова. В представлении ребёнка Бог был добрым начальником, который в зависимости от своего настроения посылал или же не посылал людям что-нибудь хорошее, например, в ночь – дочь.

Грише, главному оформителю лагерных уголков безбожника, история с дырками не нравилась, но он помалкивал, чтобы не раздражать «сумасшедшего старика». Чёрт в подполе стучал всё реже и наконец смолк. Логин кормил его кашей. Всё это было странно и страшно. Грише хотелось на зону – к Пете, Броне и Архипычу, но он не знал, в каком направлении идти, да и боялся замёрзнуть с Костиком в зимнем лесу. Надо было ждать весну и благодарить Бога в дырку за то, что Он послал активистам КВЧ Логина Самсоновича.

Однажды тихим безветренным утром, когда на землю большими хлопьями падал снег, к дому подошли на лыжах двое. Из заплечных мешков вынули хлеб в тряпочке, какие-то вещи, продукты, сложили всё кучкой, встали скромно в сторонке и заголосили: «Дыра моя, дыра моя, помилуй мя! Изба моя, дыра моя, помилуй мя!» Они повторяли это удивительное заклинание, с мольбой и надеждой взирая на Логина. Логин же вёл себя недружелюбно – ругался, потрясал кулаками, путаясь в подряснике, бегал по двору, подпрыгивал от ярости, наконец, схватился за топор. В испуге пришельцы нырнули в лес, оттуда без конца неслось: «Изба моя, дыра моя, помилуй мя!»

Старик позвал Костика в дом, хлопнул дверью. Судя по всему, он этих людей знал и не любил. Остапыч не побрезговал угощением – фыркая, стал есть хлеб и рыться в мешках носом. Он думал, что, скорее всего, там окажется его любимый фасолевый концентрат. Гриша пошёл на голоса – необходимо было поговорить с молельщиками, какими бы безумными они ни казались. Раз они дошли сюда на лыжах, значит, не так далеко есть жилое место, населённый пункт. Надо добраться до людей. Надо во что бы то ни стало вернуться на зону.

Молельщики приплясывали от холода и пели про дыру. Из совершенно бестолкового разговора Гриша понял, что они почитают Логина то ли за колдуна, то ли за святого, уверены в каких-то его сверхъестественных способностях и особой «дырной» силе, которую ему даёт некая дыра – но не та, что пропилена в стене, а нечто совершенно другое. Молельщики называли себя дыромоляями, а Логина – сильным дырником. Они расстраивались, что старик не хочет уделить им внимание. В рукавицах у них были спрятаны куски хлеба, они этот хлеб нюхали, жевали, раскачивались и подвывали.

Было ясно, что где-то неподалёку живут люди, но они поклоняются «дыре», и нет никакой гарантии, что кто-то из них окажется в здравом уме. Про Бога молельщики не говорили, в своих молитвах они обращались исключительно к «дыре» и «избе»: «Дыра моя! Изба моя! Помилуй мя!» После истории с порезанным пальцем Грише не хотелось идти к незнакомцам. Вдруг они захотят ему голову отрезать, кто их знает… Похоже, весь здешний лес населён сумасшедшими.

«Какая дикость, – думал Гриша, глядя на пришельцев. – Что за странное верование? Дыра – это же пустота. Разве можно поклоняться пустоте? Ничто, помилуй мя. А изба? Какая связь у избы с дырой? Петя бы объяснил… Дыра прорублена в избе… или дыра – это изба… то есть мой дом – пустота… всё – пустота, я живу в пустоте, нет ничего вокруг и нет ничего внутри; всё, что вижу, – грёза, мечта, бред; жизнь – обман, действительность не имеет смысла. Истина в дыре. Царство пустоты. Как соблазнительно. Что, провалиться в пустоту? Нет, нельзя пока проваливаться. Надо, чтобы с Костиком всё было хорошо».

На закате молельщики ушли.

– Логин Самсонович, не хочу вас беспокоить, но объясните мне, что за дыра такая? Почему вас называют дырником?

– Я не дырник! Они дырники, поганые, бесье мытарство, моя наигоршая беда! А я – истинно православный христианин!

Гришу с Костиком ждало новое испытание – Логин решил выпустить чёрта, то есть не самого чёрта, а то, что с Божьей помощью от него осталось. Чёрт потерял свою силу, стал совершенно безопасным, съёжился, распался. Чёрта поглотила дыра-изба, он растворился в пустоте, а на его месте возникла блаженная Агафья. «Иди сюда, Агафьюшка, иди!» – выманивал старик кого-то из подполья. Каково же было изумление артистов, когда из подпола вышла жеможаха. Но её как будто подменили – она ласково улыбалась, крестилась, кланялась. Судя по всему, она окончательно сошла с ума.

* * *

Тата Иадова на ЗИСе недалеко по реке уехала. Побурчав немного, грузовик заглох и начал погружаться в воду – лёд под ним треснул. Тата успела выскочить из машины. Она бегала вокруг тонущего Захара Ивановича и причитала – ей казалось, что в кабине остался Патрон. Сутки Тата шла по лесу – уверенным шагом, ни на что не отвлекаясь, не сомневаясь, что направление выбрано верно, – и в результате добралась до обители Логина Самсоновича, которая стала конечным пунктом её мытарств и метаний…

Тата била несуществующих мух «Социалистическим Севером» и просила чаю с сахарком и с водочкой. Логин воспитывал дурочку Агафьюшку: кидал в неё сапогом, говорил, что чай, водка, сахар – соблазн и грех:

– Всякое падение начинается грехом, а кончается ересью!

– Самоварчик бы поставить, дедушка!

– Самовар яко шипящая дымящая змея! Самовара в доме не держу! Чаепитие есть пристрастие, а пристрастие есть грех. Сахар делают из человеческих костей с бычачьей кровью! Твой грех – гортанобесие. Человеку нужны только хлеб и вода. Есть надо умеренно.

– Хочу побольше!

– Это чревобесие.

– Картошечки!

– Поганая трава, зовомая картоф – антихристова похоть!

Блаженная Агафьюшка смиренно кушала сушёный творог, сушёную рыбу и хлеб с берёзовыми опилками. Сладко зажмурившись, она без табурета шептала что-то из Рильке в отцовскую дырку, доила коз под присмотром Остапыча. Логин научил её чесать шерсть и прясть. Иногда Агафья начинала плакать – вспоминала любимого пса, жаловалась: «Жили мы с ним в контакте, куда я – туда и он, душа в душу. А потом убили Патрошу злые люди! Отравили!»

Тата совершенно изменилась – стала добренькой и безобидной. Только Костик ей не верил, считал, что она притворяется. Иногда он ловил её взгляд исподлобья – тяжёлый, мрачный, тлеющий, почти погасший, но готовый вспыхнуть. И слышал шёпот: «Враженёнок!» Но всё это чудилось Костику. Больше не было жеможахи, некого было бояться.