Текст книги "Чёрная Сибирь"

София Синицкая
Чёрная Сибирь
Роман
Основано на нереальных событиях

Мстить – грех, даже демонам…

Не мстить – прощать.

А. Габышев

 
Ты – вспышка жаркого огня
Во тьме моей Сибири чёрной!
 

Ш. Бодлер. Полдневная песнь[1]1
  Перевод В. Г. Шершеневича.


[Закрыть]

* * *

© ООО «Издательство К. Тублина», 2023

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2023

© А. Веселов, обложка, 2023

Глава 1

 
Мальбрук в поход собрался…
 

Старинная французская песенка

Прежде чем послужить траурным завтраком для одичавших, отощавших псов, гражданин Франции Гастон Мушабьер проделал недолгий, но насыщенный событиями путь из отчего дома в раздираемую войной Украину, в посёлок Сироткино, который, собственно, и стал конечным пунктом его земного существования.

Жена никак не препятствовала отъезду нашего героя, совершенно не возражала: «Пусть проветрится!» Он надоел ей хуже горькой редьки бездарными стихами и нытьём о высших целях и незадавшейся жизни. К тому же она не знала, что Гастон собирается стрелять, думала – волонтёрить будет, помогать беженцам.

Папаша, возможно, высказался бы против прямого вмешательства семьи Мушабьер в дела чужих, далёких, тем более – воюющих держав, но, к сожалению, давно приказал долго жить и покоился в фамильном склепе под мраморной плитой с красивым керамическим букетом за двести восемьдесят евро.

У Гастона были основания полагать, что мама поддержала бы его воинственный настрой – ей нравилось всё бурное, пламенное, страстное, но старухе перевалило за восемьдесят, корриду и энсьерро она смотрела исключительно в Ютубе, сердце шалило, правая нога опухла, хромала и не влезала в туфлю для фламенко. Сын решил её не беспокоить, не сказал, что едет на войну.

У Гастона были дети, он их баловал, никогда ими «всерьёз» не занимался, не загонял по вечерам в кровать, разрешал есть сладкое и солёное, сколько влезет. Воспитание ограничивалось совместным просмотром старых французских и диснеевских мультиков. Кудрявая Люси и долговязые горбоносые близнецы принимали папочку таким, какой он есть, – странным недотёпой, чмокали в губы, помогали искать носки, мобильный и ключи от машины.

Мушабьер служил в медиатеке: бездумно пялился в экран и перебирал бумажки. Он был совершенно не приспособлен к «работе» – постоянно опаздывал, запутывал, казалось бы, несложные дела, необходимость проявить инициативу вызывала общий паралич и клонила в сон. Ближайшие сотрудники относились к нему снисходительно, а директор называл дебилом и пришельцем из другой эпохи: Гастон принимал живое участие в исторических реконструкциях, по праздникам гулял в собственноручно сшитом костюме воина, с «почти настоящим» арбалетом. «Пё донэ, пё демандэ», – говорил про него директор, это значило «что с дурака взять».

С кем Гастон всегда был на одной волне, так это с дядюшкой Жо-Жо, папиным младшим братом. Даже после его безвременной кончины приходил на кладбище выпить и поговорить по душам. Перед отъездом на войну долго прощался с Жо-Жо, успел выжрать бутылку хереса и «заполировать» абсентом. Зелёные и красные стёклышки старого витража таинственно освещали распятия, пластмассовые и керамические цветы, памятные таблички: «Дорогому дедушке», «Любимой сестре», «Папе», «Бабушке», «Наша грусть бесконечна». Сложив тощее тело на ступеньках усыпальницы, Гастон вздремнул; приснилось, что спит в гамаке, а дядя, живой и весёлый, будит его, сильно раскачивая и выкрикивая прекрасные, но, увы, совершенно незапоминающиеся стихи. Было обидно. Подобное чувство досады охватывало Гастона, когда при пробуждении таяли вместе со сладкой грёзой и разлетались в дальние уголки Вселенной абрикосовые пироги и домашние паштеты. Гастону часто снилась еда: сыр, макароны, гирлянды колбас, варёный рубец, похожий на потемневший от времени свиток с таинственной надписью. У Гастона был хороший обмен веществ, как бы плотно ни ужинал – просыпался всегда голодным и очень много ел.

У окружающих прожорливость Гастона никак не вязалась с его обликом, вызывающим в памяти Дон Кихота или апостолов Эль Греко – длинных, анемичных, с вылупленными глазами. На сорокалетие друзья подарили Мушабьеру двухтомник Сервантеса 1869 года с иллюстрациями Доре. Отец Гастона был стопроцентный француз, а мать – испанка, последний цветок на засыхающей ветке старинного дворянского рода де Арбуэсов.

Дядюшка Жо-Жо внушил Гастону любовь к поэзии, крепким напиткам, печёным улиткам и лягушачьим лапкам, а также заразил душевным недугом под названием Чёрная Сибирь – опасным, как сибирская язва.

У дяди была жена – настоящая скво, он с ней познакомился на Аляске. Коренастая, неказистая, но чем-то очень привлекательная, с тусклым взглядом исподлобья и загадочной улыбкой. Дядюшка величал её Чёрной Сибирью, которую стащил у Бодлера. «Цветы зла» были его главной книгой, в разных изданиях – от ценных, старинных, сто лет назад разрезанных ножом до новых, с блестящей обложкой – валялись по дому. Жо-Жо называл Чёрной Сибирью всё плохое и депрессивное в своей жизни – не только бедную жену, но и похмелье, расстройство желудка, счета, которые нужно срочно оплачивать, ненастную погоду с ветром и мелким дождём, творческое и мужское бессилие.

В один прекрасный день покорная безответная скво вдруг бросила капризного супруга, сошлась с молодым учёным и уехала в Канаду. Жо-Жо очень страдал, выпивал и сочинял роман в стихах. Гастон по доброте душевной навещал его, старался поддержать, утешить. Вместе философствовали, читали вслух стихи и выпивали.

Всю женатую жизнь Жо-Жо обижал свою скво, говорил, что она недостаточно элегантна и чистоплотна и, вообще, от индейцев воняет – по вечерам поднимается звериный запах. Когда жена ушла, вдруг вспомнил, что ноги у неё были шёлковые, глаза как луна, ласки могли оживить мёртвого, обед подавала вовремя, кофе в постель приносила. Лишившись скво, дядюшка аккуратно по пятницам уходил в запой, декламировал «Проклятых поэтов» и взывал к телевизору, равнодушно бормочущему про аннексию Крыма, про талибов и погоду: «Вернись, идол! Подлечи истерзанную душеньку. Погладь рубашки! Обслужи, согрей и пожалей! Чёрная Сибирь! О, Чёрная Сибирь!»

Шло время, скво так и не вернулась, родила детей, в общем, нашла своё счастье. Дядюшка погружался в запои, депрессию, в Чёрную Сибирь и тянул туда сердобольного племянника, который охотно стал его собутыльником, чтобы разделить тоску.

«„Же маль д’этр муа!“[2]2
  От самого себя тошно (букв. «мне больно быть мной») – слова из песни Жака Бреля «Пьяница».


[Закрыть] – вопил Жо-Жо за пару дней до смерти. – Брель, Верлен, Бодлер – мои друзья, мои кумиры. „Сердце тихо плачет, Словно дождик мелкий, Что же это значит, Если сердце плачет?“[3]3
  П. Верлен. Песня без слов. Пер. И. Г. Эренбурга.


[Закрыть]». Лучшая табличка в семейном склепе была у дядюшки – от Гастона, большая, мраморная, со стихотворением:

 
Прохожий, помяни несчастного поэта,
Что мог бы стать звездой, но канул в Лету.
На кладбище нашёл он свой приют.
Любимцу муз, жонглёру рифм
здесь выпить не дают.
 

«Поэт из меня никакущий – но от души», – бормотал племянник, выливая на табличку остаток абсента.

Дядюшка ушёл, но Чёрная Сибирь осталась – вросла лишайником в Гастона, пробирала до костей и потрохов. Он чувствовал себя не в своей тарелке, казалось, что в небесной мэрии ему предписали судьбу воина-победителя, а земная канцелярия душит мещанским бытом.

На музыкальном фестивале в Тулузе Гастон читал свой рэп про высшее предназначение. Публика хлопала вяло, все ждали выступление малорослого, но подающего большие надежды монстра бретонского фолк-метала в составе украинской группы. В баре Гастон познакомился со Славиком из Запорожья, нашли общий язык на сносном английском. Выли волынки, Гастон заказал на двоих бутылку виски и сковородку острых креветок, Славик ответил на любезность кусочком очень неплохого гашиша. В сортире у Гастона был приход, ему, растёкшемуся на унитазе, грезилось, что он раскланивается на сцене огромного театра и тысячи восторженных слушателей аплодируют его таланту. Рядом в кабинке спускали воду, её шум сливался в голове Гастона с овациями, всё гремело, словно Ниагарский водопад.

«Корномюз, корномюз»[4]4
  Волынка (фр.).


[Закрыть], – будто заклинание, повторял пьяный Славик, пытаясь запомнить важное слово.

Гастон и Славик подружились, встречались на рок-концертах и прочих культурных мероприятиях. Вместе выглядели забавно – Рыцарь печального образа и лысый силач в татуировках. У Славика была хорошенькая жена Олеся (ласково называл её Лесенкой), она работала в тулузском доме для престарелых и, похоже, содержала целиком и полностью своего мужа, во всяком случае, Гастон так и не понял, чем зарабатывает на жизнь новый друг, проводящий дни напролёт за кружкой пива и карманной философской энциклопедией.

Гастон не говорил Славику про свои душевные проблемы и Чёрную Сибирь, зато произвёл большое впечатление рассказом про испанского деда – офицера Голубой дивизии, который сгинул в 1942 году в новгородском болоте.

Весной, когда российские танки заездили по Украине, Славик сказал Гастону, что самое время «отправиться в кораль сводить счёты», «воздать азиатским ордам за смерть благородного дона». Сам с Олесей вернулся на родину мстить за бабушку: она погибла. Послал французскому другу фотографии дыры в стене, розовой занавесочки на выбитом окне, уцелевших банок с огурцами, свежей могилы под деревом и расстроенной физиономии дедушки.

Вскоре Гастон получил ещё серию фоток в Ватсапе: под цветущей яблоней уже две могилки, Славик на развалинах деревенского дома готовит борщ в печке, которая, словно в сказке, одиноко стоит под открытым небом, люди в касках едят этот борщ, Олеся с санитарной сумкой через плечо скалит белые зубы, комментарий: «Ничего орда нам не сделает, так победим орду».

Гастону страшно захотелось стать героем, отведать жгучего борща в романтической обстановке, прямо живот свело. Он отправил Славику проникновенное письмо, прошёл подготовительные курсы по стрельбе и первой медицинской помощи и в начале лета уже ковырял в носу и разговаривал сам с собой на руинах сельца Фёдоровка, в десяти минутах от линии соприкосновения с врагом.

Отряд, в котором воевал Славик, состоял из людей самых разных – своим обликом и характером они, казалось, были несовместимы, но, слившись в единый боевой организм, прекрасно уживались и дополняли друг друга, примерно как моллюски, колбаса, креветки и куриные ноги в паэлье. Кроме профессиональных военных, там были: толстый пожарный, щуплый плиточник, продавец надувных лодок, аптекарь, учитель, студент, врач-гинеколог Илья Григорьевич, диджей из сельского клуба, депутат, фермер, инженер, два художника, несколько пенсионеров и прочие идейно мотивированные и патриотически настроенные граждане.

Бойцы теробороны без восторга встретили Гастона. Им, измотанным кровопролитным противостоянием наступающим силам РФ и ДНР, нужны были Рембо и Терминатор, а не Рыцарь печального образа. Требовалась подмога в лице какого-нибудь опытного инструктора, а не этой «глисты в скафандре», как выразился школьный учитель и по совместительству командир отряда Сергей Иванович Кондратюк. В натовском бронежилете четвёртого класса защиты и слишком большой каске на вытянутой, как баклажан, голове Гастон смотрелся странно, нелепо. Однако он неплохо и с удовольствием стрелял, ловко прятался за камешком, за былинкой, почти сливался с землёй.

– Я в него верю! – говорил ребятам небритый осунувшийся Славик. – Скоро мы увидим Гастона в действии. Думаю, из него получится отличный диверсант. Он весь в испанского дедушку, аристократа, героя Гражданской войны. Гастон, как его звали? Де Арбуз?

– Да. Антонио де Арбуэс.

– Честный католик, примерный семьянин, храбрый солдат и патриот, благородный до мозга костей, настоящий белый. Сталинский сокол в тридцать девятом сбросил бомбу на ихнюю усадьбу, де Арбуз отправился мстить за разорванных в клочья родителей, совершил множество подвигов, но не справился с советским климатом, замёрз. Видимо, водку пить не умел. Водку пить надо, тогда никакой мороз не страшен. А дедушка мог лишь вино. Гастон – герой нового поколения. Я никогда не видел, чтобы он разбавлял джин или виски. И потом у нас ведь тепло, лето. Осенью, в ноябре, будет победа. Гастон уложится до холодов, да, Гастон?

– Кто тебе сказал про ноябрь? – спросил Сергей Иванович, пригласив Славика в сторонку.

– По моим внутренним подсчётам. Интуиция.

– А по моим – нам скоро будет нечего есть. Ты видел, сколько жрёт твой француз или испанец, сколько в него влезает? Он вчера запихнул в себя четыре банки тушёнки, даже не грел её. Наши из вежливости ничего не сказали, неловко перед интуристом. Пусть отрабатывает!

– Как?

– Как-нибудь. Он за дедушку мстить пришёл? У нас тоже дедушки были героические, только с другой стороны.

– Не думаю, что дело в дедушке. Просто он мой друг. Решил прийти на помощь. Что такого?

По недовольным взглядам и ворчанию камрадов Гастон понял, что слишком много ест, однако умерить количество суточно потребляемых калорий был не в силах. В момент затишья из тенистой фёдоровской рощи, в которой укрывались бойцы, француз пополз в поля, за огороды, в сторону озерца и разрушенной церкви. К вечеру вернулся с набитым термомешком.

– Гастон, кес ке се? Что там у тебя, друг? – спросил Славик.

– Ан врэ делис, мон ами, настоящая вкуснятина.

Гастон выпросил подсолнечного масла, отошёл за разбитые дома, нарыл среди груды пёстрого мусора книгу, покоцанный, но вроде живой велосипед с детским сиденьем, противни, эмалированный тазик, подстаканник с мчащейся тройкой, развёл костерок и приготовил ужин на весь отряд: улитки и лягушачьи лапки – румяные, чинно сложенные, словно нежные ручки кумушки на полной груди, и посыпанные петрушкой.

При виде этого угощения Сергей Иванович и прочие бойцы чуть не проблевались. Славик составил компанию французу – палочкой выковыривали улиток из домиков, обсасывали косточки царевны-лягушки, запивали водкой. За полуобрушенной стеной, где догорал костерок, был прилёт – видимо, заметили дым.

Глава 2

…Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская.

Н. В. Гоголь

– Цибуля.

– Лук, разумеется.

– Так. Черевики.

– Башмаки.

– Зачёт. Варенуха.

– Водка.

– Совершенно верно. Варёная водка с пряностями.

– Чумаки.

– Челночники. Купцы? Торговцы?

– «Малороссияне, едущие за солью и рыбою, обыкновенно в Крым».

С растрёпанным Гоголем 1968 года Славик учил собратьев по оружию старым словам, приводимым пасечником Рудым Панько в предисловии к «Вечерам».

– Гаман.

– Хрен его знает.

– «Род бумажника, где держат огниво, кремень, губку, табак, а иногда и деньги». Гастон, «паляница» – это хлеб. Скажи «паляница»! Молодец, почти, почти. «Буряк»! Да не «бурят», а «буряк». Дадим тебе украинское гражданство. «Героям слава!» Да не «сало», а «слава».

Француз смеялся, учил новые непроизносимые слова, его тянуло на развалины, нашёл ещё крем для бритья и целый стакан для подстаканника.

– Гастон, не ходи туда, рест ля, не светись, шер ами, и нас не пали. И не балуйся с огнём. Готовим на свечах, чтобы без дыма. Мы – призраки, сидим в засаде, нас нет.

Кондратюк ворчал, что настало время отправить шаромыжника на задание – глистой проползти в оккупированное Сироткино, посмотреть, откуда стреляют, для наводки отправить геолокацию вражеского подразделения, запустить сигнальную ракету или тупо посветить фонариком.

– «Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить…» Не до шуток, Николай Васильевич. – Слюня палец с мордой козла, выбитой на фаланге, Славик листал книжку. – «…Кони вихрем, спицы в колёсах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход! и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух». Артиллерия сверлит, Николай Васильевич. Наша артиллерия! Что дальше… Не так ли и ты, Киевская Русь, что бойкая необгонимая тройка, несёшься? «Не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение?»

– Это наши «джавелины», Николай Васильевич! – подал голос сонный Кондратюк. – Молотят орков.

– Серёга, а что бы сейчас Гоголь сделал?

– В Италию уехал.

– Правильно, пускай пока в Риме сидит, третий том пишет. Гастон, ты читал «Мёртвые души»?

– Я слушал передачу, но всё забыл. «Тараса Бульбу» читал.

– Ну, значит, в теме.

– Я и Достоевского читал.

– Это не наш союзник.

– Почему?

– Империалист.

– Вы тоже империалисты.

– В смысле?

– Вам важна территориальная целостность Украины?

– Что за вопрос.

– Национальное самосознание?

– Естественно.

– Тогда вы империалисты. Как Достоевский.

– Достоевский поляков душил.

– А вы у Гоголя что делали? Друг, ты на каком языке с товарищами говоришь? Почему объяснял украинские слова?

– Потому что мы говорим по-русски, и, наверно, это не есть хорошо. Надо знать украинский, даже непонятный, девятнадцатого века.

– Чем вы отличаетесь от русских?

– Всем, Гастон, абсолютно всем. И не от русских. От рашистов! Мы: я, Серёга да почти все, кого ты здесь видишь, – русские. Киевские русские. То есть настоящие. А они не русские, они рашисты, мокша и орда.

– «Мокша» – это кто?

– Мокша, мордва, чудь белоглазая. Дикие племена. Зародились на финских болотах. Из ядовитых испарений. К нам, славянам, не имеют никакого отношения. Но лезут в русичи. А ведь это мы – русичи. Они – духи болотные, кикиморы, блуждающие огни. Выморочные. Вообще не люди.

– У меня был финский инструктор по стрельбе Пекка Макконен, серьёзный человек.

– Я не хотел обижать финнов. Мало ли что у них на болотах завелось. Они действительно тут ни при чём.

– Славик, ты опасно рассуждаешь.

– Да, и свастончик у меня на запястье. Гастон, я шучу. Мне хочется всех уважать, но не получается. Я бабусю потерял. За жену переживаю. Теперь, как Дракула у Стокера, кровью готов заливать моё несчастье.

– Где твоя Лесенка?

– Как обычно, возится со старухами. Мягкой силой перемещает в безопасное место. Хотя где сейчас безопасно? Старухи сопротивляются, цепляются за живность свою, за банки с вареньем. Смотри! – Славик показал селфи красавицы-жены за рулём микроавтобуса, забитого клетчатыми сумками, на фоне – взволнованная бабулька, чёрный кот, собачка и петух. – Я нервничаю, я, можно сказать, в ярости, так что отнесись ко мне снисходительно. Ты же знаешь, я добрый. Просто пытаюсь сказать, что мы по всем параметрам отличаемся от врага. Думаю, у тебя будет случай в этом убедиться. Что там дальше? «Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ? Не даёт ответа». Мы несёмся к светлому будущему, я так считаю. «…Косясь постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». Ливерная колбаса пусть посторанивается, все эти Шольцы. Скоро Украина будет главной страной в Европе, светом в мировом окошке.

Закрыв книжку, Славик задумался. В камышах стояла луна, выли собаки, погромыхивало.

Сквозь дрёму Гастон услышал всхлипы и матерное шипение.

– Славик?

– Мы для них мёртвые души. Не имеем права на существование. Они говорят, что наше государство выдумано, и не Господом Богом, Гастон, а большевиками, Хрущёвым и Ельциным. А мы уже всему миру доказали, что Украина – это сверхгосударство, не просто территория, земля, святая для нас земля, но некая высшая идея и даже философская величина.

– Так я и говорю, что вы как русские имперцы.

– Гастон, ты за путиноидов или за своего дедушку?

– За дедушку.

– Правильно. Гнилую русню уважать не за что. Они называют Украину недогосударством. Ну-ну. Дело в том, что у них государство – большой мыльный пузырь, который оторвался от земли. Государство есть, а страны нет, она где-то там, далеко осталась. Они страну свою потеряли. Страна – это люди. Где их люди, где народ с его волей, с его открытыми глазами? Нету. А у нас всё сварено без дефектов и клеймом божественного сварщика промаркировано. Надо от мокши откреститься. У меня козёл выбит и «волчий крюк», мощная защита от оборотней, но вообще-то я православный христианин. На орков – дунуть и плюнуть. Они рабы и разрушители, выросли как белена за гаражом. Всё советское – боль и патология. Чудики, совки. Нас с ними ничего не связывает. Но есть одна проблема.

– Какая?

– Существенная. Подрывная деятельность «Союзмультфильма» и Одесской киностудии. Ты «Маугли» читал?

– Это русский писатель?

– С тобой всё ясно. Рассказ Киплинга не так прекрасен, как советский мультик. Меня сделали питон Каа и пантера Багира. Без них я был бы не я. «„Так они называли меня жёлтой рыбой?..“ – „Да! Да! И ещё червяком! Земляным червяком!“». Бессмысленно переводить на английский, ты всё равно не поймёшь. Моё поколение выросло на советских мультфильмах, как теперь выдавить из себя Акелу? А «Остров сокровищ»? «„Там, у бушприта, из воды вынырнул морской дьявол…“ Через полчаса Сэнди помер. А море сразу успокоилось». Роман Стивенсона замечательный, но советский фильм – просто шедевр. Племянников сделали «Ёжик в тумане» и «Простоквашино». Сестра им всё это с рождения показывала. Близнецы. Кусаться начали, решила отнять от груди, они орали. Знаешь, кто спас? Капитан Врунгель. Поставила им нон-стоп все серии. И подсунула жареную сосиску. Это отличный мультик. Они про материнскую грудь забыли, через день стали куриную ногу грызть. Их первая любимая песня не колыбельная какая-нибудь, а «Постоянно пьём „Чинзано“, Постоянно сыто-пьяно». Как ты это на украинский переведёшь? Никак. «Тайна третьей планеты» – это очень круто. А Штирлиц? А «Щит и меч»? Я Любшину и Тихонову всем обязан. И Золотухину. «Бумбараш» меня в детстве поразил. А «Белое солнце пустыни»? А Жеглов с Шараповым? Иду воевать с руснёй, а в душе играет музыка Артемьева, ты же фанат Тарковского, я знаю… «Мосфильм» с «Ленфильмом» как в душе своей отменить? Мы с бабусей смотрели «Москва слезам не верит» и ели молочный кисель. Грецкий орех выше крыши и жёлтая черешня, самая сладкая. Москва бабусю осколками посекла.

– Мне очень жаль твою бабушку. Не совсем понятно про кино и мультфильмы. Но это у тебя личное, твоя травма, не буду комментировать.

– Не комментируй. Что ты можешь понять? Я не знаю, на каких ты стихах рос. Вот я – на советских, и как мне их забыть? А надо забыть, всё советское несло нам горе, но вот это, моё любимое, я тебе по-русски прочитаю, про девочку, которой не спится. Знаю, что ты поэт, я не могу оценить твои стихи, но верю, что они хорошие, вот и ты поверь мне на слово – это удивительная поэзия, образы, врастающие в сознание ребёнка:

 
Ветры к югу повернули,
В переулках – ни души.
Сонно на реке Амуре
Шевельнулись камыши,
Тонкие качнулись травы,
Лес как вкопанный стоит…
 
 
У далёкой
У заставы
Часовой в лесу не спит.
 
 
Он стоит,
Над ним зарницы,
Он глядит на облака:
Над его ружьём границу
Переходят облака.
На зверей они похожи,
Только их нельзя поймать…
Спи. Тебя не потревожат,
Ты спокойно можешь спать[5]5
  Сергей Михалков «Светлана».


[Закрыть].
 

Мне это дед читал. Я представлял себе волков, бегущих по небу, и защитника – советского часового. Это был мой главный воображаемый друг. А весной советский часовой угробил бабусю, дед от горя умер. Это ужасное предательство, не знаю, как с этим жить. Часовой занял огневую позицию на Воробьиной горе и целится в нас. Подожди, отолью. Главное, с мысли не сбиться.

Славик пошёл в кусты. Гастон смотрел на ветки акаций, волнующихся в ночном небе, и вспоминал сухую природу Лангедока: «У нас нет этой трогательной нежности – только колючки, сосновые иголки или тёмная зелень платанов».

Вернулся Славик, на ходу застёгивая штаны.

– Наша молодёжь понимает, что французом, уж ты прости меня, Гастон, или немцем можно родиться, а украинцем надо стать. Мы особый народ, особая нация, именно сейчас мы выковываем себя как этнос на глазах у всего изумлённого мира. Только вот проблема с языком. Не все говорят по-украински. Мои племянники выросли на советских мультиках, впитали «великий и могучий» во младенчестве. Стали подростками, и тут русский язык в них вбил окончательно Оксимирон. Они не мыслят себя без русского рэпа. Я понимаю, что Оксимирон топит за Украину, спасибо ему, но вот русский… Пел бы по-английски. Хотя он поэт, ему, наверно, важны все эти русские рифмы, ассонансы, аллитерации. Талантливый парень. Ты слушал Оксимирона? Прости, перевести его не смогу. Вот у него интересное, в этих словах я слышу что-то важное о становлении нации:

 
Те, кто в серости выросли,
Яркими снами, таинственным вирусом
Мечены с юности – эти родимые пятна
Этнической чисткой не вывести[6]6
  Оксимирон «Организация». В РФ признан иностранным агентом.


[Закрыть].
 

Не могу точно сказать, кого имел в виду Мирон, но, мне кажется, это про нас, про украинцев. «Инакость не выкосить, накоси-выкуси». И ещё мне нравится про связь времён:

 
Городской сумасшедший,
Непрошеный гость из эпохи, лет сто
как прошедшей,
Под рубищем, ветошью будущим дервишам
В тубусе спешно несущий депешу…[7]7
  Там же.


[Закрыть]
 

В общем, проблема с русским языком, в наших головах его непросто упразднить. Одними словами думаем с москалями, это же неправильно.

– Языки надо уважать, у нас бретонский прессовали, так теперь местные говорят, что Бретань – центр мира. На всякое действие будет противодействие, третий закон Ньютона помнишь?

– Помню. Я жертва этого закона. Какой бы добрый был и спокойный, если бы меня не душили, всех бы любил, ни на чём бы не заморачивался… Гастон, на мне полно глупых татуировок, но я не нацист, конечно. Просто усталый сорокапятилетний мужик, который понимает, что скоро увядание и смерть, а зло бесконечно. Ты «Твин Пикс» смотрел? Нет? Ну и правильно, ничего интересного, но там главная мысль очень здравая – что зло неизбывно. Оно неизбывно, я это понимаю и готов прощать всех, кто им заражён, – после пары метких выстрелов, конечно. А вот молодёжь, которая выросла под куполом этого цирка, не всегда способна посмотреть на вещи с высоты птичьего полёта, она во власти серьёзных страстей и отличается некоторой, как бы помягче сказать, категоричностью, нежеланием идти на компромисс. Многие историю не знают, их не интересует, как создавались и жили украинские города. Они в них выросли и чувствуют себя хозяевами. Им очень странно, что соседи на наши заводики и выходы к морю зарятся и своими называют. Для них, двадцатилетних, Советский Союз – это Атлантида, то, чего нет, то, что давно развеялось, испарилось. Вот дом, вот огород, вот клуб и кафе, это наше, уйдите отсюда…

Прости мой поток сознания, Серёга-командир давно бы уже меня заткнул. Он сам немногословный и разговоры любит по существу. У меня в Харькове дружок был – реконструктор, знаток и любитель Третьего рейха, весь в тематической татухе: и свастика, и орёл, и руны. А умер вместе со своим соседом по лестничной площадке Лёвой Кофманом, они плечом к плечу держали оборону на Сапёрной улице, из пэтээра танк подбили, но потом их прошило автоматной очередью. Это мне Лёвина мама рассказала, она им бутерброды носила на баррикады. Или не было там баррикад, может, в домах прятались. Это я всё к чему? Да – не смотри на татуировки, они на самом деле ни о чём не говорят. Помнишь Квикега из «Моби Дика»? Он был раскрашен, как чёрт, и торговал бальзамированными головами, а оказался милейшим человеком. Мало ли какая мода у молодёжи. Хотя есть у нас и злые, совсем злые, Гастон. Знаю тётку одну, снайпершу, она говорит, что русских надо бы всех того, даже малых детей. Просто ведьма. Но ведь это Россия её такой сделала. Если б не война, сидела бы перед теликом, лепила вареники, тесто бы месила. Боже, как галушек хочется. Я похудел в два раза. Ты знаешь, что такое галушки? Это как итальянские ньокки, только без картошки.

– Славик, не надо.

– Нет, ты послушай. Они же не просто горкой в тарелке, сверху ведь жареное сало с луком, понимаешь?

– Понимаю, мон фрер. Когда закончится война, мы пойдём на рынок, купим хлеба, чесночной колбасы, килограмм гусиного паштета, четыре бутылки вина. Навестим дядю Жо-Жо, выпьем и закусим на ступенях моего фамильного склепа.

– Хорошо, Гастон. Через полгодика. Надо потерпеть. До сих пор не могу поверить, что эта война мне не снится. Не знаю, как вас в школе воспитывали, а нас всё время войной пугали. И бабуся с дедом повторяли: «Лишь бы не было войны». У меня был часто повторяющийся страшный сон – немцы окружили дом бабусин, всех расстреляли, я один прячусь на крыше, и сейчас меня найдут. Просыпался в страхе и беспамятстве, думал: слава богу, только сон. А теперь дома нет – его разбила Москва. Одна печка осталась…

– Славик, почему ты сравниваешь нынешнюю Россию с Советским Союзом, это же совсем разные величины и явления?

– Российская Федерация – наследница Союза.

– Ты с любовью и горечью говоришь о советских фильмах, стихах и героях. В той России, которая возникла после крушения страны, появилось что-нибудь столь же прекрасное?

– Ничегошеньки. В Советском Союзе были плюсы и минусы. Современная Россия – это Советский Союз без плюсов. Разложившийся, протухший. Вообще без плюсов. Она наследница всего плохого. Хорошее испарилось, улетело вместе с Гагариным.

– Ну как испарилось, такого быть не может. Украина была большой частью Советского Союза. Может, она какие-то плюсы унаследовала?

– Гастон, ты мой любимый собеседник, с тобой приятно размышлять. Вот ты сказал, и у меня тут же сложилось впечатление, что если поискать, то советские плюсы найдутся именно здесь, в Незалежной. Искать с металлоискателем. Железная воля к победе. Железная сплочённость народа. Железный характер командующих. Я во сне поищу. Всё, вырубаюсь. Спи, Гастон. Не буду больше тебя грузить. Бон нюи!