Текст книги "Добрая память"

5. Петр Арсеньев

 
Шли годы. Крестьяне домой возвращались.
Хмурые, бедные были они.
И в мирную жизнь потихоньку впрягались
Опять – будто не было страшной войны.
 
 
Будто приснились былые невзгоды.
Петр Арсеньев вернулся домой
В деревню весной двадцать первого года,
Когда самому пошел двадцать седьмой.
 
 
Пришел при петлицах. С крыльца мать не смела
Поверить: «Сынок!» – закричала она.
И выражения глаз оробела
Сына вошедшего – это война.
 
 
Была до политики женщиной темной.
Как воевал, где, зачем, отчего,
Понять не пыталась, но каждый день черный
Ей показался вдали от него.
 
 
Каждый день Богу о сыне молилась.
Тот чаще молчал, возвратившись домой,
Она же к расспросам отнюдь не стремилась –
Прошел две войны, а, гляди-ка, живой!
 
 
«Теперь-то совсем пришел?» – «Мама, не знаю,
Как жизнь обернется». – «А я-то жену –
Мать внуков моих для тебя выбираю!
К кому станешь свататься?» – «А, ни к кому!» –
 
 
«Что ж так?!» – «У жены моей тяжкая доля –
Сгибну. Зачем мне жена? Для чего?»
Мать, видя глаза напоенные болью,
Вздохнув, отступала, жалела его.
 
 
Бессонницей мучился Петр. Отрывки
Короткого, тяжкого, смутного сна,
Терзая, в предутренней таяли дымке.
Боялся снов – память была в них честна.
 
 
Мать снова молилась. У старой иконы
Стояла, шепча что-то. Петр смотрел
На это с усмешкою, но без укора.
(В боях атеистом стать твердым успел.)
 
 
Прожил дома с месяц – чуток полегчало.
Стал крепче спать, к севу – лошадь купил.
(Что деньги за службу привез, мать не знала.)
Одежей крестьянскою форму сменил.
 
 
Хозяйство повел. Урожай собирали
По осени добрый. В деревне Петра
Уже года три свадьбы как не играли –
Некому: стала невестой война.
 
 
А девки росли! На пришедших глядели
С фронта, как звери добычу глядят.
«Красивые, – мать всех хвалила. – Ужели
Нет по сердцу?!» – Сын отворачивал взгляд.
 
 
«Обычные». – «Петя, какой ж тебе надо? –
За радостью сыном успела забыть,
Что он холостым жить намерен. – Отрада
Была б мне немалая бабкою быть!
 
 
Когда ж твоя свадебка? Уж налетела
Зима!» – Петру молвила строго потом. –
Болтают, что хворый ты! Это ли дело:
Полгода как здесь, а жены не взял в дом?!
 
 
Али ты с кем втихомолку гуляешь?» –
Петр в ответ покачал головой:
«Прознали б, коль так». – «Ну, гляди! Не обманешь?
Вправду ль особливой ждешь что ль какой?» –
 
 
«Жду», – молвил так, чтобы бранить пожалела.
Был Петр единственным сыном вдовы.
Рано – брюхатою мать овдовела.
Жили в нужде большой с сыном они.
 
 
Рос Петр упрямым, ни с кем не водился
Из сверстников, только как в школу пошел
От деревни за двадцать верст, там подружился.
Мальчика звали Архипов Антон.
 
 
Тот тоже в школу ходил издалёка –
Был из семьи путевых сторожей.
Жили от хвойного леса те сбоку,
В стороне от поселков, вблизи от путей.
 
 
За лесом густым тем как раз начиналась
Деревня Петра. Ее людной назвать
Никак нельзя было – всегда глушь считалась.
(Представится случай ее описать.)
 
 
Антон схож с Петром был: такой же упрямый,
Рослый и крепкий, но с детства с людьми
Сходился легко, слыл открытого нрава.
От школы домой было им по пути.
 
 
Петр бывал у Архиповых: те-то
Не голодали. По службе своей
Жили Антона отец-мать безбедно,
Сына они привечали друзей.
 
 
Много у них детворы собиралось
Разного возраста, ибо Антон
Был не единственным. Вот вдове радость!
И после школы дружили потом.
 
 
Вместе на фронт немца бить их призвали –
Как одногодков: октябрь стоял,
Шестнадцатый год. Первый бой принимали
Вместе. Антону последним он стал –
 
 
Везуч оказался! «Ты б, Петя, к Антону
Наведался что ли?» – «На что я ему?
Он по ранению был комиссован,
Раненный сразу же – в первом бою.
 
 
А я… мира ждал, сидя в грязных окопах.
Умней был бы – сбёг, как сбегали тогда.
Только вернулся – другая забота…
Зачем говорить? Ты всё помнишь сама».
 
 
Мать мало помнила, как сына взяли
Опять воевать, будто вместе с Петром
Память о дне этом страшном отняли…
Январь снежным был в году двадцать втором.
 
 
Тоска снова душу Петра одолела.
Непрошено вновь приходила к нему
Война в сновиденьях, и сердце болело
О чем-то известном ему одному.
 
 
«А что, в самом деле, проведаю друга, –
Решил. – Он, небось, уж слыхал про меня;
Что я воротился, жаль только друг друга
Нам с этой поры никогда не понять».
 
 
Поехал к Архиповым. Те давно жили
Не в сторожах: в Меховом во селе,
Куда дети в школу их прежде ходили,
Построили дом свой на радость молве.
 
 
Их в Меховом хорошо люди знали,
Ибо рождением были своим
Оттуда Архиповы-старшие сами.
Вернулись из будки далекой к родным.
 
 
Антона мать гостю, Петру, была рада.
(Уж про Антона чего говорить!)
Властная женщина. Муж ее взгляда
Боялся порой – так хотел угодить.
 
 
Любил он Матрену. Она выходила
Замуж – красавицей первой была,
Слова недоброго с уст не сронила,
После уж трудная жизнь доняла.
 
 
Скольких детей они с ней потеряли!
Было четырнадцать, выжило пять.
Прочих болезни да роды отняли.
(В будке одной ей случалось рожать.)
 
 
Крестили, понятно, не всех их. Считалось,
Что некрещеные будут в аду.
Как уж Матрена о тех убивалась!
Нравом резка стала всем на беду.
 
 
Муж ей прощал. С ней чего не бывало
Сгоряча, в пылу ссоры. Его на мороз
Ночью в исподнем одном выгоняла,
Бросив тулуп за дверь – чтоб не замерз!
 
 
Босой уходил от нее он по снегу,
Долго в селе не решаясь искать,
Надеясь скрыть стыд, никакого ночлега,
Стыда бы послушал – поминки б справлять.
 
 
Утром искала жена, находила
У дальней родни. Обнимала его
Она, целовала. А после бранила
Сызнова. Зла не держал на нее.
 
 
Был за ним грех: выпивал он. Однажды,
Когда в сторожах еще жили они,
Уехал муку молоть. Солнце уж дважды
Зашло. Мужа нет. Каб не вышло беды!
 
 
(Пшеницу они в сторожах не растили,
В округе зерно покупали.) Когда
К концу третьи сутки тревог подходили,
Мужа искать поспешила жена.
 
 
В отсутствие мужа сама обходила
Отрезок путей его. Дважды в день. Ей
Уйти из сторожки нельзя теперь было
По правилам – сторож быть должен при ней.
 
 
Нарушила правила. Уж представляла
Вдовой себя в страхе. Смотря мрачно вдаль,
Она на пригорке высоком стояла,
Сердце сжимала-давила печаль.
 
 
И вдруг… увидала его. Ехал пьяный,
Веселый. Не правил он – лошадь везла
По памяти. Разум затмило тут здравый
Матрене. С пригорка проворно сошла.
 
 
Крикнула лошади стать. Объясниться
С мужем хотелось ей здесь и сейчас.
Взгляд ее зоркий успел убедиться:
Один мешок пропил муки тот как раз.
 
 
Выпрягла лошадь. В словах не умела
Выразить гнева, что рвал грудь ее.
С мужем телега к земле полетела,
Тотчас потемнело в глазах у нее.
 
 
В чреве нещадная боль появилась.
Хлынула кровь. Муж поднялся с земли,
Стоном встревоженный. «Что приключилось,
Матрена?» – «Довел! Теперь вдовым живи!»
 
 
Схватил жену на руки. Понял всё скоро:
Надорвалась, опрокинув его.
Трезвея с ее угасавшего взора,
В больницу повез. Ехать им далеко.
 
 
«Не довезешь! Бог с тобою! Прощаю!» –
Услышал дорогой. Мешки сбросил он,
Лошади ношу весьма облегчая,
И, не щадя, гнал во весь уж опор.
 
 
Насилу поспел. Врач весьма подивился
Силе Матрены: «Вот баба!» – «Она
Со мной так за то, что в трактире напился
И пропадал там безвестно три дня». –
 
 
«Жена твоя будет жить. Только не сможет
Родить уже… Сколько ей? Сорок годов?» –
«Сорок пять. Знал я, что Бог нам поможет!
А детей народила». – «Ну, сам будь здоров!»
 
 
Прокофий от счастья рыдал. Не украли
Мешки с мукой. Он не поверил глазам:
Где их оставил, они и стояли.
Тут дал Прокофий вновь волю слезам.
 
 
Уж без жены-то пришлось потрудиться:
Стряпать, стирать, печь топить и с детьми
Малыми, точно супруга, возиться,
Дважды в день обходя в двойной мере пути.
 
 
Понял Матрену. Жена не умела
Долго зло помнить – избавил ее
От смерти; но сердцем мгновенно кипела,
Едва случись пьяным заметить его.
 
 
При всем том друг друга они обожали,
Дивя детей взрослых, и в годы свои
Друг друга в объятьях с охотой держали.
В их доме любил Петр чувство семьи.
 
 
Всё ведал. Матрена Петра отличала
С детства. Когда немцев бить уходил,
(Антона в солдаты как раз провожала),
Петру наказала, чтоб жив приходил.
 
 
Перекрестила его рукой нервно
После Антона – вот всё, что могла…
«Петечка, как ты?» – «По правде-то? Скверно». –
«Ранен был?» – «Нет». – «Ну! Так жизнь сберегла!
 
 
Другое забудется, – молвила тихо. –
Антона не брали… потом воевать.
Хромает – спасло, а тебе пришлось лихо!» –
«Как многим. Не век же о том толковать?» –
 
 
«Антон у меня шестой год как женатый.
Ты скоро ль думаешь?» Будто шутя,
Заметил ей Петр: жених не богатый –
Мало кому приглянется в зятья.
 
 
«А наживешь! – ему было ответом. –
Другие ль богаче? – Своих дочерей
Матрена окинула взглядом при этом. –
Грушеньку б взял нашу», – думалось ей.
 
 
И сама Груша об этом мечтала.
Глаз на Петра поднимать за столом
Она не решалась – так сердце пылало
Первого чувства теснимо огнем.
 
 
Ей давно нравился Петр. Невестой
Воображала себя только с ним,
Хоть и красавицей вышла известной.
Мила была многим, а ей – он один.
 
 
Даже не помнила, как приглянулся.
Тайно ждала его. Петр с войны
Приметней, чем помнилось Груше, вернулся –
Ее летам шрамы души не видны.
 
 
Что до Матрены, та всё понимала,
Но и надеялась… Груша была,
Как все Архиповы, очень упряма,
Не допускала, что даром ждала.
 
 
Не допускала, что мог он от пули
Сгибнуть, что мог послать сватов к другой,
В край не вернуться родной почему ли, –
Ей Петр на свете назначен одной!
 
 
По разнице лет, не воюй он, в невесты
Ему б не годилась, но даром судьбы,
Благоволящей мечте ее детства,
Были свободны решать жизнь они.
 
 
Петр и сам на себя удивился:
Только на Грушу разок поглядел,
Ее красотою немало смутился.
Ей восемнадцать! Поверить не смел.
 
 
Как она выросла! Как повзрослела!
Он по привычке ее вспоминал
Двенадцатилетней, которой глядела
В толпе, как на фронт первый раз уезжал…
 
 
Долго не виделись! «Грушенька-Груша,
Зачем ты такая? За мной пропадешь», –
Думал с тоскою. Предчувствие руша,
Сердце шептало: «Один раз живешь!»
 
 
И … послал сватов. «Небось, не посмеют
Теперь хворым звать!» – Уязвили слова
Такие Петра о себе тем больнее,
Чем пуще неправда их ясной была.
 
 
Архиповым-старшим весьма полюбилось
То, как посватался, – через родню,
Сам не поехал. Теперь что творилось
В селах! А он уважал старину.
 
 
Добрый ответ для Петра передали
Сразу. И пусть на селе языки,
Будто приданого ищет, шептали,
Архиповы были с решеньем легки.
 
 
Дать посулили за Грушей одеждой
Ее, ничем больше, – молву отведет
Это решенье, а дочка, как прежде
Принято, к мужу обшитой уйдет.
 
 
(В округе с достатком семья почиталась
Архиповых. Как умудрились нажить
Денег, когда всюду бедность считалась
Обычьем, о том будет срок говорить.)
 
 
Мать же для Грушеньки-дочки хотела
Самого лучшего. Соню шить в дом
Приданое Груше давно приглядела –
Славилась Соня искусным трудом.
 
 
Задаток большой дала. Соня смущалась:
Шить в чужом доме? Зачем? Для чего?
Али в своем никогда не справлялась?
«Вдруг станешь шить в тот же срок для кого?
 
 
Нам не успеешь. Уж я глядеть буду,
Чтоб не ленилась!» – Архипова ей
Молвила твердо, а спорить с ней худо;
Кто платит, тот прав, хоть и стыдно людей:
 
 
Архиповых сын, говорят, неженатый.
Меньший. Да, видно, судил помереть
Бог старою девой! Заказ был богатый,
А нет женихов, что о славе радеть!
 
 
Спросила у матери. Мать ей сказала:
«Шей с Богом, где молвят». Она про семью
Архиповых зла никогда не слыхала,
Но слышать случалось зато похвалу.
 
 
Матвея нельзя спросить мнения было –
Уехал работать в Москву. «Твой отец
Не стал возражать бы», – за мужа решила
Авдотья. Пришел тут сомненьям конец.
 
 
Соня вздохнула, судьбе покорилась.
Вещи в тот день же свои собрала
Вместе с машинкой, с родными простилась.
Матрена сама на свой двор отвезла.
 
 
Кликнула сына помочь им с вещами –
Чтобы снес в дом. Так как старший хромал
Сильно (не зря воевать-то не брали!),
Григорий родным за двоих помогал.
 
 
Тулуп враз накинул да вышел из дома
Он быстрым шагом. На Соню взглянул
Взглядом одним, и не надо другого –
Сразу в глазах ее он утонул.
 
 
Сразу почуял: жена его будет,
Встретил судьбу. Стал он с этой поры
Таким домоседом! Заметили люди.
Из дома не выгнать, хоть что посули!
 
 
К счастью, зима в эту пору стояла.
Соня старалась с заказом поспеть –
(Свадьба на Троицу). Если вставала
Днем от шитья, то поесть чтоб успеть.
 
 
Ее за столом, как родню, всегда ждали.
И, хоть достаток был виден в дому,
Слова о том никогда не сказали.
Ровню в ней все признавали свою.
 
 
Ровня и есть. «Не одной ли мы крови?» –
Как-то Матрена спросила сама.
«Нет», – неуверенным был ответ Сони.
Вглубь веков глянь – вся округа родня.
 
 
«Верю. Родню далеко свою знаешь,
Как все Поздняковы… А сын мой глядит
Как на тебя, уж, небось, примечаешь?
Что тебе сердце твое говорит?»
 
 
Соня в ответ ничего не сказала.
Комнату ей свою дали в дому,
Так не спала почти – боязно стало,
Что в ум вдруг придет быть к ней ночью ему.
 
 
«Зря не робей, – наказала Матрена. –
Коли мой Гриша обидит тебя,
Выйти живым не позволю из дома,
Хоть мне и сын – я уж буду не я!
 
 
Шучу! Он застенчивый парень, хороший».
Соня смущенно глаза отвела.
Сочтя, что сказала куда уже больше,
Матрена о том впредь речей не вела.
 
 
Соня ей нравилась. Как ладно шила!
И уж, конечно, нельзя отрицать,
Что и скромна, и умна, и красива, –
Сочетание редкое – надо признать.
 
 
Что ж, если сладится, пусть. Будет рада!
Гриша в семье ничего не скрывал,
Что полюбил Соню с первого взгляда,
Это и пес на дворе их слыхал.
 
 
Матери сын спешил первой признаться:
«Готовь, мать, две свадьбы на Троицын день».
Так и сказал. Но в любви объясняться
Не торопился – не время теперь.
 
 
Соня сперва его очень робела.
Как он глядит! Сразу всё поняла,
Хоть и сознаться себе не умела,
Что полюбить его тоже могла.
 
 
Видный был парень! Высокий, кудрявый,
Голубоглазый. Считаться в селе
Мог женихом Гриша первым по праву,
Да при небедной к тому же семье.
 
 
Только… невест до сих пор сторонился –
Ни одна не пришлась к сердцу… Сверстников он
Закрытой душою как будто дичился, –
Нравом совсем не такой, как Антон.
 
 
Замкнутый, только своим доверялся,
Но тем уж полностью. Стал приходить
К Соне он в комнату, будто старался,
В шитье ей, заради сестры, подсобить.
 
 
То в клубок нитки усердно смотает,
То подаст что-то. А как его гнать?
Сын ведь хозяйский! Где хочет, бывает!
Но и душа не велит прогонять.
 
 
Очень уж ладный! Тепло сердцу было
От его взгляда. Не помня себя,
Всю свою жизнь ему Соня открыла.
(Только о финне молчала она.)
 
 
Он ей в ответ поверял свою тоже:
В Питере жить и ему довелось.
Работал в пекарне там. Так осторожно
Чувство в груди у нее занялось.
 
 
И, может быть, уж не столько боялась,
Что ночью придет к ней, как ей самой
Этого втайне невольно желалось…
Моложе казался на год на другой.
 
 
В армии не был. Причин не спросила.
Знала, что белый билет, отчего,
Ей неудобно расспрашивать было;
Больше про Питер пытала его.
 
 
Где жил? Почему? «У двоюродного брата.
Он там женился, а мне посмотреть
Шибко хотелось столицу когда-то.
Так и остался. Село что жалеть?
 
 
Учеником стал у пекаря. Мама,
Правда, в пекарне работу мою,
Как стало известно ей, так осмеяла,
Что не мужская. Уж здесь не пеку.
 
 
А пекарь был добрый. Свой угол мне тоже
Давал, я от брата к нему не пошел
Сам – у родни больше нравилось всё же.
Детишки у брата пошли – хорошо!
 
 
Воля б моя – по сей день бы остался.
Пекарня закрылась. Как брат за меня,
Что сыщет работу другую, вступался!
Мать всё, как обычно, решила сама.
 
 
Приехала. Я не ослушался маму –
Вернулся домой. Долго в Питере жил –
Три года! В селе у меня друзей мало.
Точнее, не знаю, есть хоть ли один.
 
 
Приятели Грушеньку нашу глядели.
Красавица! Каждый хотел от меня,
Чтоб его похвалил ей, но я в таком деле
Сестре не советчик ведь… Дружба прошла».
 
 
Рассудительность Гриши по тем словам знала.
Всё, что когда-либо ей говорил,
Отклик живейший души вызывало…
Селу лошадей летом прошлым добыл.
 
 
На Украину поехал за ними,
Хоть и опасно – Махно. Повезло:
В поезде бабы под юбками скрыли,
Как стал тот брать с поезда, – чудо спасло.
 
 
Не для нее ли? «А то б расстреляли! –
Ручался Григорий. – К Махно б не пошел
В банду я, пусть бы хоть как зазывали.
А кто отказался, тот смерть и нашел».
 
 
Обратно – ночами. Вернулся Григорий
С восьмью лошадьми. Вспоминала сама
Соня, каким здесь встречали героем!
Шесть из них скоро семья продала.
 
 
(Уж у кого тогда деньги водились,
В войну? И за нитками ездил потом,
И за иным, оттого и нажились.)
А то на быках всем пахали селом.
 
 
Потом и другие поехали тоже –
Кто где сумел, там достал. На селе
Хорошая лошадь и жизни дороже.
Семье Сони пахали – спасибо родне.
 
 
Им самим отдали лишь жеребенка
Малого: мать померла у него.
Жалели его в семье точно ребенка,
Ходили за ним уж не хуже того.
 
 
В доме держали. Матвей печь поправил –
Стало теплее. Роману простить
Не мог, что семью его в доме оставил
Сыром смерти ждать. Должен был приютить!
 

6. Масленица

 
Матрена при Соне судьбу вспоминала.
Отец в старину ее рекрутом был,
Вернулся – родня вся в могилах лежала,
Избу растащили. Недолго грустил.
 
 
Приехал в село это: там не остался,
Где жили, душа его будет болеть –
Так рассудил. Здесь он и повенчался,
Мать не любила, да выдали ведь.
 
 
Поскольку со службы вернулся с деньгами
(Подъемные царь отслужившим давал,
Состоявши на службе, копили и сами),
Большой дом построил. В хозяйстве толк знал.
 
 
«На войне убивал, – вздох Матрена не скрыла. –
На Кавказе служить довелось… До конца
Чуялась в нем богатырская сила,
Мы, дети, немножко боялись отца».
 
 
А как Прокофий Матрену посватал,
Тот рассердился: не ровня он ей –
Бедный, а жили, считалось, богато.
Сватов, не выслушав, выгнал скорей.
 
 
Тут уж отцу сама в ноги упала.
Дочь пожалел. Повенчались они
С Прокофием – жить за тем в бедности стала.
Прожи́в десять лет, в сторожа с ним ушли.
 
 
Вместе. И деньги им равно платили.
С места, где будка их раньше была,
Равную площадь путей обходили
И подменяли друг друга когда.
 
 
Жили безбедно, копя. Как вернулись,
Тут революция. Всем их добром
Красные-белые не поперхнулись.
Две тысячи сгинули зря. Серебром.
 
 
Кое-что спрятали – так уцелели!
Красных и белых в семье их за то
В мыслях вообще различать не умели:
Бандиты они, как ни глянь – всё одно.
 
 
«А Петр Арсеньев? Жених вашей Груши, –
Соня спросила Григория вдруг. –
Красноармеец был?» – «Вроде. О службе
Молчит и с Антоном, а тот ему друг.
 
 
Что́ от других про Петра услыхали,
То знаем. Никто не пытает его
Из нас про войну. От войны все устали.
Какое нам дело, куда занесло?
 
 
Теперь-то уж мир! Он нам свой. Мать любую
Простит ему форму за то, что живым
Пришел и берет ее дочку родную
Замуж. С расспросами уж погодим!»
 
 
Соня примолкла. Она услыхала
Сказ от родни своей вдруг про Петра
Такой, что молчать ли, открыться ль, не знала.
Проведать семью ненадолго была.
 
 
У матери тетка Лукерья сидела.
«Белогвардейца невесте ты шьешь, –
Огорошила Соню. – Был Петр за белых!» –
«Другое слыхала». – «Меня проведешь!
 
 
Белые драться его забирали –
Видала сама. Мой сельчанин он был –
В его деревеньку-то замуж отдали.
(Оттуда забрал переехавший сын,
 
 
И слава-то Богу!) Матрене сказала:
«Не за тех приключилось Петру воевать».
Она обозлилась да как заорала:
«Дура! Забудь о таком толковать!»
 
 
Мне-то что! Груша – ее дочка! Только
Вдовою оставят – не пощадят
Врага, а хорошую жалко девчонку.
Нынче выходят в селе как хотят!
 
 
Мы, девки, с обдумкою встарь выходили
Родительской. Бог от нас с сестрами взял
Мать-отца, мы отроковицы были.
Нас с сестрой зять Николай выдавал.
 
 
Твой дед, Соня. Помнишь? Ему-то годочков
Было тогда девятнадцать всего,
А пекся о нашем замужестве, точно
Отец. Помяни, Господь, душу его!
 
 
Сватал чужой меня. У Николая
Долго искал он согласья. Когда
Лишь зять разузнал от людей, что худая
Молва не идет за тем, отдал тогда.
 
 
А нынче? Тьфу!» – «Бабка Лукерья, так ныне
Время сложнее. Кто где воевал,
Легко ли поймешь? И виновны ли были?
А может, от белых Арсеньев бежал?» –
 
 
«Белый есть белый! При зве́рях остаться
Живым чтобы, надо, небось, самому
Равным им зверем стать. Внук мой мараться
Не захотел! Земля пухом ему.
 
 
Чистый был… Петр домой воротился,
Женится. Но и его приберут
В землю». У Сони комок подкатился
К горлу. Смекнула, в чем дело всё тут.
 
 
Но жалость к родне, зову крови внимая,
Ей гневного слова сказать не дала.
«Вы, бабушка, зря…» – «Ты еще нам родная?
Али Архиповым стала родня?
 
 
Прибилась к ним? Гришка, что ль, мил? Уж судачат.
Кто тебя, Сонечка, замуж возьмет
Другой теперь?» Соня, смятение пряча,
С улыбкой простилась. Указ ли народ?
 
 
Самой ей хотелось в себе разобраться:
Что чувствует к Грише? Стремление в ней
К новому, стало вдруг ясно мешаться
С памятью прежних, уж давнишних, дней.
 
 
Любовь к финну вспомнила… Напоминала
Груша о той: когда Петр бывал
В дом, то навстречу ему выбегала,
И счастье любой бы ее угадал.
 
 
С утра ждала самого – в окна глядела.
Были красивою парой они.
«И я безоглядно любить так умела», –
Думала Соня с тоской о любви.
 
 
Петр ожи́л: перед ласковым взглядом
Скованность, мрачность свою позабыл.
Пусть не так явно, как Груша, но радость,
Что близится свадьба, и он не таил.
 
 
Играли в снежки. Целовались украдкой.
Зимнее солнце светило в глаза.
Петру семья верила, руша порядки, –
С сосватанных глаз не спускают. Нельзя.
 
 
Потом была масленица, гулянья.
Вот оно счастье! Уж тут целовал
Петр невесту открыто, не тайно.
Ее по селу на санях он катал.
 
 
В селе бытовал еще давний обычай:
Коли кто масленицу гулять
Решится с приметной симпатией личной,
Тех свадьбу недолго окажется ждать.
 
 
А если жених себе сватал невесту
Еще до гуляний, то мог он на них
Ее целовать при народе всем честном,
И муж почитался скорей, чем жених.
 
 
Отступивших от слова потом не бывало –
Позор жениху. Груша рада была
Смелым губам Петра, всех заражала
Счастьем, к желанному страстью горя.
 
 
Зарумянились щеки, уста заалели
От поцелуя. Воскресный день был –
Исход шумной масленичной недели.
На площадь с утра уж народ выходил.
 
 
Гуляли и стар и млад. С долгой зимою
Прощались язычески – жарким огнем:
Чучело жгли, и поверье такое
Было, что беды за год сгорят в нем.
 
 
Весну зазывали веселою пляской,
Песней народной. «Устала. Домой
Отвези меня», – Груша шепнула. Согласно
Петр в ответ ей кивнул головой.
 
 
Матрена двери́ входной не запирала,
Когда на селе была. «Все здесь свои», –
По давней привычке недаром считала.
С невестой жених оказались одни.
 
 
Родные на празднике. Печь затопили –
Холодно в доме. Приникла к Петру.
О́бнял ее. Точно пьяные были
Праздником, схожим на свадьбу свою.
 
 
«Долго-то Троицы нам дожидаться, –
Быстрый услышал он шепот ее, –
Каждый денечек боюсь не дождаться…»
И, чувствуя мужем себя, взял свое.
 
 
Не мог дольше ждать. Наспех взял, неумело –
От женщин его ограждала война.
Уже и не помнил, когда и кто первой
В каком-то селе позабытом была.
 
 
«Груша…» – Неловко потом стало страсти,
Отнявшей девичество. Холод избы
Мешал наготу обнажать, и во власти
Чувства, на печь на овчину легли.
 
 
Больше, чем нужно, с себя не сымали.
«Ох, топлено жарко!» – такие слова
Петру о невесте столь много сказали,
Сколько б и длинная речь не могла.
 
 
Утратой девичества не огорчалась
Груша нисколько. Что произошло
С нею, занятным весьма показалось
И отклик на миг в ее теле нашло.
 
 
А главное: ясно она понимала,
Что без венца настоящей женой,
И даже без загса, Петру теперь стала.
(Венчались иные еще той порой.)
 
 
Оправила юбку с улыбкой спокойной.
Слезла с печи. «А зря бабы-то врут
Девкам наивным! Ничуть и не больно!» –
Довольная опытом, думала тут.
 
 
Петр за ней следом с печки спустился.
«Груша, негоже нам Троицы ждать.
Я б на тебе хоть сегодня женился!» –
«С матерью можешь потолковать?
 
 
Я б с радостью!» – «Груша, зачем ты такая?» –
Вслух сказал давнюю мысль он свою.
Не поняла его думы: «Какая?» –
«Хорошая слишком». – «Тебя я люблю!»