Текст книги "Жизнь. Дуэль. Судьба"

Зловонное удушье кидалось в голову, посылало злобные импульсы по всему телу, стреляло в живот и срубало с ног только после стакана виски. Её уже так засосало это болото – вот – вот чавкнет над головой. Но с виду Вера была ещё «цирлих – манирлих». А так жила по принципу: уснула, крепко выпивши, а утро начинала, похмелившись. Слегка, но всё же… Общение с домочадцами было минимальным. Вопрос – ответ.

Лиза больше молчала и кидала на Веру испытывающий взор. И Вера отводила глаза. Жить с этой позорной тайной было просто невыносимо. Душа саднила сутки напролёт. Хотелось выговорить в горьких словах свою беду, излить душу. А кому? Ленке? Невозможно! Ленки она боялась больше страшного суда.

Этот страх и был одной из причин, по которой она оставила всё как есть. Даже себе Вера не признавалась, что долгими ночами, лёжа в осиротелой постели без сна, она мечтала лишь об одном: чтобы у этих двоих всё закончилось.

И эта мечта была не второй, а главной причиной её молчания. Вере было всё равно: бросит ли Лиза этого стареющего плейбоя с повадками тоскующего Марлена Брандо, или же Борису наскучит эта маленькая не самая умная девочка.

Всё это не столь важно. Вера хотела только одного – чтобы Борис развернул свои стопы обратно в супружеское лоно. Мысли блуждали в потёмках и постоянно натыкались на реальность. Эти двое были счастливы и жили в её квартире на её деньги, и при этом умудрялись ей не замечать. Не считать преградой.

Когда боль становилась совсем невыносимой, Вера хваталась за записную книжку и выискивала в её недрах хоть один надёжный номер телефона. Номер, по которому можно было бы позвонить, попросить о встрече и, наконец, вылить в горьких словах свою боль. Вере казалось, что, проговорив ситуацию вслух, она найдёт выход из этого жестокого тупика.

В отчаянии Вера позвонила стареющей приме. Той, которая толстожопая. У примы сейчас было много свободного времени. Постепенно все ведущие роли отобрала у неё блистательная Ленка. И Вера позвонила. Прима ей обрадовалась. Пригласила в гости на ближайшие выходные. И Вера полетела навстречу сочувствию, совету и, возможно к исцелению.

Но вот так бывает в жизни: ты опрометчиво доверяешь свою сокровенную тайну близкому, как тебе кажется, человеку, отдаёшь ему боль своей души, надежду. А он вдруг пугается того, что чужая тайна ляжет лишним грузом на его плечи и брезгливо роняет твою доверчивость и тайну тебе обратно, защищаясь псевдоинтеллигентным подлым клише: «Я в чужие дела не лезу!»

Вера, раздавленная вернулась домой, уже горько сожалея о своей доверчивости и несдержанности. Но история на этом не закончилась. Оскорблённая прима с мстительным удовольствием тут же поделилась новостью с приятельницами из своего окружения. Поскольку окружение у них с Ленкой было общим, сплетня – секрет попала в цель.

Уже на следующий день весь театр во главе с новой примой знал, что дочка примы сожительствует с мужем подруги своей матери, у которой воспитывается уже много лет. И полетели ядовитые стрелы моралистов во все концы. Ленка влетела к Вере как фурия, без предупреждения и сразу же пошла в атаку: «Я тебе доверила самое дорогое, что у меня есть, ты – жалкая сводница, и я закрою тебя навеки!»

Когда запал закончился, Ленка приступила к главному, зачем приехала. Давала указания.

– Всё отрицать, с журналистской братией не общаться, и все инсинуации свести к одному: жестокая месть обиженной толстожопой.

И даже в том, что скандал удалось погасить, была заслуга Веры и больше никого! Вера была всем симпатична, а Ленку всегда молча, осуждали за то, что она бросила своего ребёнка на Верины руки. А про непримиримую вражду старой и молодой примы знали все.

Скандал потихоньку затих, не принеся с собой никаких ощутимых последствий. А Лизочка уже выплясывала на выпускном школьном балу вся в шелках и шифоне.

Тем же летом Лиза поступила в Щуку. С ней вместе поступила и Настенька, окончившая с блеском балетную школу. Выбор девочки удивил Веру, но не более. Чего не сделаешь ради дружбы? Настя была настолько хорошенькая и женственная, что могла быть принята в Щуку даже будучи глухонемой.

По случаю поступления Лизы в престижное Щукинское училище у Веры собрались гости. Много театрального люду, друзья Лизы и Насти и, конечно, Елена. Никаких разговоров и воспоминаний о грязной сплетне не было. Все славили Бориса, достойно подготовившего девочку к поступлению. Хотя, причём тут Борис? Вера не совсем понимала. Наверное, ходил, хлопотал, канючил, говнюк!

Лизочка держала в изящных пальчиках бокал с шампанским и провозглашала тост, в котором был отмечен и Борис как «молодец», но без восклицательного знака. И Вера понимала скрытый текст этого тоста:

«А как же иначе? Не будешь молодцом, потеряешь право на меня. А пока приговор отсрочен».

А Борис не понимал ничего! Тоже мне, инженер человеческих душ! А Лиза блистала уже как молодая обворожительная женщина. Томная рука с бокалом. Приспущенная бретелька лёгкого платья. Покачивающаяся лодочка на красивой стройной ноге. Все эти прелести обещали ещё ни одного дурочка пододвинуть к Лизиной девичьей кроватке.

А дальше шла вторая часть Марлезонского балета. Элегантная Елена с ранним старческим крапом на руках и с вдовьим горбиком под приподнятыми с шеи волосами, размахивала мундштуком и рассуждала о проблемах российского кинематографа.

Дома Вере становилось до невозможности тоскливо. Она не была на даче с тех пор, как случилось то, что случилось. И не хотела ехать туда, где всё осквернено предательством.

Но сидеть дома и каждый день готовить и убирать за ненавистными ей людьми, тоже было не просто. И в один из погожих солнечных дней Вера собралась и уехала на дачу. Дня на два – три. В три дня, обозначенных Верой для себя, конечно, уложиться, чтобы отдохнуть душой и, хотя бы частично воскреснуть для того, чтобы жить, было, конечно, невозможно.

По утрам Вера ходила к молочнице за два километра от дачи. Покупала молоко, творог, яйца, масло. Оттуда шла на малюсенький базарчик у привокзальной станции. И на этом крохотном пятачке покупала всё, что нужно ей было для приятного дня и вечера. Вечером она растапливала камин, садилась в кресло с книгой, которую порой даже и не открывала. Садилась и подводила итоги прожитой жизни.

В сухом остатке оставалась только ненависть: к воспитаннице, укравшей у неё семейное счастье, к вероломному мужу, к этому Пергюнту в сорок лет, к коварной подруге, а дальше по списку, в который попадали почти все когда – либо окружавшие её люди.

Вера становилась законченным мизантропом. Она ненавидела людей. За силу их страстей и стремлений, сшибающих всё на своём пути. Ненавидела людские пороки и слабости.

Она пила бокал за бокалом разбавленный виски и выносила жестокие приговоры друзьям, коллегам и бывшим возлюбленным. О! Как она их всех ненавидела! Ей было мало просто ненавидеть! Она хотела мстить, уничтожать, сокрушать! С таким настроением Вера возвращалась в городскую квартиру. Домой возвращалась уже совершенно другая женщина – не Вера! За рулём машины сидела худая озлобленная, нервная и желчная пожилая тётка.

Губы тётки были вытянуты в узкую злобную линию, в глазах хрустальные блики незатухающего раздражения. И вся фигура напряжена и как бы подломлена непомерной тяжестью взращённой в душе ненависти.

В голове один коварный замысел сменял другой. Как будто прорвало плотину! Девку эту, в@ лядок этот сучий обратно к маме – шлюхе без разговоров! Старого этого любовника опереточного – вон! Пусть катится на дачу! Чтобы и не воняло им даже близко! Пусть строчит там свои мемуары. Много он там настрочит без дров, стряпни и служанки. Лизка учится и за ним не метнётся вдогонку!

Деньги, вложенные в Ленкину антрепризу изъять немедленно. Не отдаст – поставить на счётчик. Связи есть везде. Благодаря этим сволочам и связи такие есть. Они же их за Верины деньги в асфальт закатают, если что…

А город жил своей жизнью. Вовсю бушевало бабье лето.

Борис ехал домой и улыбался. Какая красота кругом! Дома ждёт Лизонька. Это такое счастье! За что ему? Такое? Верки нет с её вечно поджатыми губами и упрёком в глазах.

На третий этаж Борис вспорхнул так быстро и молодо, что перед дверью пришлось постоять и отдышаться. Лишний вес всё же давал о себе знать. Свинство какое! Надо как – то брать себя в руки!

Эти вечерние посиделки ложились на тело неровными, какими – то рваными слоями жира. Он уже и раздеваться при Лизоньке старался в темноте, что обедняло их ежевечерние соития!

В коридоре Борис глянул на себя в зеркало: бледноват, одутловат, но, в общем, ещё очень недурён! О! И Лизонька дома уже! На крючке болтался её лёгкий плащик и маленькая, почти детская курточка Настеньки.

На цыпочках Борис подобрался к спальне, где они обитали с Лизонькой в отсутствие Веры. Приоткрыл дверь. В кровати увидел Лизоньку и Настю. Девочки, наверное, уснули. Но почему голые? Почему любимое крупное Лизочкино тело нависало над Настенькой, совершая возвратно – поступательные движения? Зачем?! Чем?! – пронеслось в уже оплавленном мозгу Бориса.

Он схватился рукой за притолоку и тихонько съехал вниз. Тихо и бесшумно, как в скоростном лифте.

Девочки, занятые собой, ничего не видели и не слышали. В сладостной истоме Лизонька потянулась за сигаретами, обвела глазами комнату и громко, отчаянно завизжала! Собрались в два счёта. Похватали тряпки, деньги, которые нашли у Веры в комоде и рванули вон! На воздух! Хлопнули замком железной двери и умчались! От кошмара разоблачения, заключённого в этом, пока ещё живом, трупе.

Вера подходила к своей квартире в полной готовности развернуть театр военных действий сразу же, незамедлительно! Конкретно говоря, с порога. Квартира встретила её тишиной и тошнотворным запахом общественной уборной. Вера промчалась вглубь и увидела на полу хрипящего синего Бориса.

Вера вызвала скорую помощь и занялась Борисом. Она успела переодеть и обтереть полутруп своего мужа. Убрать продукты его жизнедеятельности и раскрыть настежь все окна. Муж мычал на полу, завалившись на бок.

– Врёшь! Не сдохнешь! – кричала в измученное лицо иступлённая Вера.

– Ты ответишь мне за всё! Ты будешь жить, и замаливать свой грех! – Веру бил истерический озноб.

Приехала скорая. Погрузила на носилки то, что было, и помчалась в печально известную Пироговку.

Трое суток Вера бродила по коридорам больницы зловещей тенью. Борису сделали сложнейшую операцию, в реанимацию её не пускали, но она приходила в больницу как на работу. И с утра до вечера запихивала во все подвернувшиеся на пути медицинские карманы, деньги.

Только на третьи сутки Борис очнулся, но ещё месяц пролежал в больнице. В октябре Вера забрала мужа домой. Наняла приходящую сиделку и занялась воплощением своего плана под названием «Всем сестрам по серьгам».

Она ненавидела всех окружающих людей в массе. Презирала их отчаянно и бесповоротно. Но совершенно не собиралась им мстить! Отомстить надо было трём мерзким фуриям. Лизоньке, Ленке и толстозадой приме.

Начала со стареющей примы. Ту утопить было легко, и эта месть послужила моделью разминочной мести, а дальше – по восходящей!

Пошептала, где надо. Хороший знакомый Бориса написал пару разгромных критик в адрес примы. Журналистом он был хорошим, ему поверили, и бывшая прима выходила уже только на фразу: «Кушать подано!» во втором составе. Достаточно было одному щелкопёру бросить в старуху – приму камень, как тут же на неё обрушился целый камнепад прилипал и завистников.

Унижение было немыслимое в своей жестокости и несправедливости. Лучше быть выгнанной из театра, чем так позорно заканчивать карьеру. Но толстожопая не могла уйти. У неё на руках был внук, родители которого, мягко говоря, пребывали в нирване. И Верочка это отлично знала.

Но прима была наказана. За то, что не приняла Верину тайну. Не приняла, а разбросала её по секрету всему свету.

Целый день Вера носилась по городу по своим несимпатичным делам. Возвращалась домой после шести. Отпускала сиделку и дальше уже до самого сна занималась Борисом сама.

Это было нелегко. Поворочай такого борова! Да и ещё угадай, что ему надо. Он же только мычал. Руки как плети. Кормила из ложечки. Беспомощный ребёнок с глазами загнанного зверя.

Борис был дома уже четыре месяца. За это время сноровистая Вера научилась мастерски делать уколы, менять памперсы, бороться с пролежнями. Наизусть знала, какую и когда дать таблетку.

Вера вполне могла отказаться от сиделки, но не хотела. Она не собиралась посвящать всю себя старому, плохо пахнущему калеке. С неё достаточно было вечеров.

А дни полностью принадлежали ей. В дневное время она курировала свой офис и наслаждалась неспешными посиделками в кафе с приятельницами, посещением выставок и прочих вернисажей. Изредка выбиралась в театр, оплатив сиделке щедрые сверхурочные.

За четыре месяца никто с той стороны не интересовался Борисом. Звонили сотрудники, друзья. Первые месяцы телефоны не умолкали, но ни одного звонка от занесённых Верой в чёрный список дам не произошло.

В пятницу утром Вера позвонила Ленке, и бодрым, доброжелательным тоном, как будто они расстались только вчера, объявила, что едет к ней – соскучилась, хочется потрепаться и отдохнуть душой.

Слегка оторопевшая Елена на встречу согласилась. Вера заехала в универсам, набросала целую корзину невиданных яств и напитков и покатила к подруге. Слава славой, а жадность при Ленке никто не отменял.

Сидели на Ленкиной уютной кухне, потягивали виски. Про Бориса ни слова. Кинодива трещала как пулемёт и всё в одном направлении:

– Я им так и сказала! Они у меня попляшут! Они не знают на кого напоролись!

– Лена! А ты не хочешь спросить, как дела у Бориса?

– А что мне твой Борис? Этот старый развратник? Поделом ему! Скажите спасибо, что я вас не засадила за растление моей малолетней дочери! А ты с какого бодуна с ним возишься? У тебя денег хоть жопой ешь! Отправь ты его в приличную богадельню! Неужели охота за ним дерьмо вывозить? Всё – таки ты дура, Ленка! Вот как была ещё в школе дурой, так и осталась!

– Вот как раз об этом я и хотела с тобой поговорить, Лена! Мне срочно нужны деньги. Я бы не хотела трогать основной капитал, поэтому собираю деньги у своих должников. Ты – основной мой должник!

Лена замерла со стаканом виски в руке.

– Какой я тебе должник? Ты что очумела, Верка?

– Вот! – Вера небрежно выбросила на стол пачку расписок. Здесь на пятьдесят семь тысяч долларов! Как ты понимаешь, это не всё. Деньги за антрепризу тоже мои, но на это есть отдельные документы. По ним ты мне должна не менее тридцати тысяч.

– Верка! Ты с ума сошла! Да этими расписками печку растапливать! Я их сейчас в унитаз спущу и всех делов!

– Спускай! Тем более, что это копии!

– Но, они же не имеют никакой юридической силы? Я писала тебе эти цидульки на кухне, с глазу на глаз!

– Возьми глаза в руки, Лена. Эти цидульки заверены нотариусом, это документы! И по ним ты мне выплатишь всё! Сполна! Вот твоя подпись, вот подпись юриста, вот печать! Мало?

– Ты же Лизку у меня забрала, Вера! Я же тебе ребёнка отдала! Как ты можешь? – Ленку накрывало истерикой.

– А я за Лизку с тебя денег не брала и не беру. Если бы Лиза осталась с больным любовником и ходила за ним, как ты говоришь «выгребала говно», то я бы может ничего и не затевала. А так… Извини! Дураков нет! И, вообще, там тёмная история случилась. Мужик валяется на полу двое суток. Куда делась Лиза, которая с ним вместе проживала? И в этот день её видели соседи. Видели с подружкой, выбегающими из подъезда. Что – то же там произошло? Что довело его до инсульта? До этого я ещё докопаюсь! Но сейчас не об этом! Вот мой счёт! Деньги жду ровно трое суток. Время пошло. Прощай!

Вера встала из – за стола и прошла к входной двери твёрдой походкой, уверенной в себе женщины. Ах! Каким это было счастьем – так пройти мимо этой, в момент оплывшей лошади! А лошадь рыдала и кричала ей в спину:

– Господи! Какая же ты сука, Вера! Какая сука! Где я возьму тебе такие деньги? Где?!

Денег Лена возвращать и не собиралась. Но ровно через три дня в театр пришли два молодых человека и в лабиринтах храма искусства имели с ней приватный разговор.

Домой Елена вползла накрытая страхом и истерикой. Еле дождалась Лизоньку. Умоляла ту вернуться к этой сволочной Верке. Иначе мы разорены! Понимаешь ты? Ра – зо – ре – ны!

Но Лизочка находилась в одном из своих воздушно – капельных настроений. То летала в эмпиреях, то слезами брызгала на все стороны света.

К Верке, к этой старой жабе, родня которой уже давно успокоилась в стеклянных баночках кунсткамеры, она не хотела возвращаться ни за какие коврижки.

Нет! Нет! И нет! Ни к этой старой жабе, ни к её Бреке – ке – кексу!

Через два дня деньги были на Верочкином счету, а буквально через месяц прекрасноликая Лизонька с очень заслуженной мамой, переехали не сказать, чтоб совсем в Бирюлёво, но на почтительное расстояние от центра.

Такое неожиданное перемещение в пространстве и, в особенности, грабёж среди бела дня сыграли с возрастной Еленой злую шутку. Она стала пить. Пила серьёзно, вдумчиво и методично. Звезда её карьеры ещё слегка померцала и стремительно угасла.

А как – то в погожий весенний день Верочка перехватила после лекций Настеньку. Это дело было трудным. Настенька без Лизоньки бывала редко. Всё же девичья дружба и всё такое.

Про всё такое Вера узнала случайно, никаких усилий не прилагая. Убегая из квартиры, Лиза забыла мобильный. Вера просмотрела все сообщения от Насти Лизе и Лизочкины: «Хочу! Не могу! Твоя!», и тайна упала на душу ещё одной грязной кляксой!

Поработала мозгами, и картина случившегося сложилась, как узор в детском калейдоскопе. Борис застал этих амазонок. Его обняла кондрашка, а амазонки ускакали, оставив его умирать на полу.

Вера с Настенькой сидели на веранде кафе в центре города, болтали о всяких глупостях: о женской косметике, украшениях, о возможностях удачного замужества. По веранде гулял свежий, весенний ветерок, мороженое таяло в вазочках.

– Настенька! Я хочу тебя пригласить в Ленком на премьеру нового спектакля. Пойдёшь? Потом будет банкет. Я приглашена со спутником. Но какой уж из Бориса спутник? Настя постепенно заливалась краской. На фоне жёлтых волос это было не эстетично. Она именно не алела лицом, а становилась ярко бордовой, мучительно наливаясь свеклой.

– Ну, ну! Прекрати, Настёна! Что было, то было! Надо жить дальше! Ты молодая, красивая! Там будет много интересных людей. Пойдёшь?

– Пойду! – мяукнула Настя.

Пошла, и с Вериной королевской подачи намяукала там себе уже оплаченного Верой, красавца мужчину и познала с ним страсть в избытке. Про девичьи свои забавы и вспоминать забыла. К Лизоньке же, любившей её страстно и по – мужски, охладела. Избегала. Стыдилась. Раздражалась. И так по нарастающей дошла до тихой ненависти.

Вера сидела на своей уютной лоджии и курила вечернюю сигаретку. Она так устала за последние годы. Ненависть иссушила тело и душу. А месть не была столь сладкой, как она себе это представляла. Все получили по заслугам.

Бывшую приму, ставшую первой, над чьей головой Вера занесла карающий меч, с почётом похоронили год назад.

Елена стала горькой пьяницей. Бродила целыми днями неприбранная, трясла пеплом по грязной квартире в компании таких же пораженцев.

Лизка бросила училище и уехала из Москвы. Куда – то, в какой – то Мухосранск, за миниатюрной блондинкой.

А Настенька здесь, в Москве успешно бродит по рукам. Из училища её, конечно, отчислили.

Каждый получил по заслугам. И не жалко этих жизненных пораженцев ничуть!

А у неё всё нормально. Она живёт в достатке и чистоте. Болен муж. Так на то он и муж, чтобы за ним ухаживать. Вера никогда не боялась трудностей.

Пожалуй, пора Бориску укладывать. Что – то он сегодня мне не нравится! И стула у него сегодня не было. Может, клизмочку? Пойду, погляжу.

Вера зашла в спальню, переоделась в белый стерильный халат. На голову надела кокетливую крахмальную шапочку, на лицо марлевую повязку и энергично прошла к кабинету Бориса.

На специальной медицинской кровати (что не сделаешь для больного мужа?) лежал старик в каком – то странном забытьи.

– Боренька! Просыпайся! У нас вечерние процедуры! – пропела Вера высоким контральто. Человек вздрогнул, открыл глаза. В глазах стоял ужас. Дикий, первобытный ужас! Вера наклонилась над стариком, заглянула в самые глаза и с удовольствием увидела в них Энни Уилкс. Пол Шелдон [1]1
   Энни и Пол – герои рассказа Стивена Кинга «Мизери»


[Закрыть] боялся. Очень боялся.