Текст книги "Эпизоды и происшествия (в XIX, XX, XXI веках)"

Сталинград в то время был весь в руинах. А вот что писали тогда немцы своим родным (трофейные письма)

Приведу цитаты из писем немецких солдат родным в Германию.

«News/661-stalingrad.html»

«…Три врага делают нашу жизнь очень тяжелой: русские, голод, холод. Русские снайперы держат нас под постоянной угрозой…»

Из дневника ефрейтора М. Зура. 8.XII.1942 г.

«…Мы находимся в довольно сложном положении. Русский, оказывается, тоже умеет вести войну, это доказал великий шахматный ход, который он совершил в последние дни, причем сделал он это силами не полка и не дивизии, но значительно более крупными…» (см. mir-knig.com›read_186749-10).

Артиллерист противотанкового орудия Вермахта («politikus.ru› «Статьи›…/18758-nemeckie-soldaty…)

«Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…»

Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер. (Из книги Роберта Кершоу. vk.com›wall-95741089_15214.)

«В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов».

Генерал-майор Гофман фон Вальдау (arctus. livejournal.com›613235.html)

«Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!»

Из книги Роберта Кершоу «1941 год глазами немцев», из письма немецкого солдата 4 января 1943 года.

«Русские снайперы и бронебойщики – несомненно – ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью. И не промахиваются… 58 дней мы штурмовали один-единственный дом. Напрасно штурмовали. Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чуда. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских». (Пояснение: упомянутые 58 дней – это дни, когда защитники Дома Павлова противостояли немцам, держали оборону.)

Из книги Роберта Кершоу «1941 год глазами немцев»

«Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит.

И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!»

Унтер-офицер 10-го полка Вильгельм Шустер писал 26 октября своим родителям:

«Сталинград – это большой город. Он превратился в большую груду развалин. Я не преувеличу, если скажу, что там не сохранился в целости ни один каменный дом. Деревянные домики рухнули, как карточные. Уже после первых налетов после развалин, из которых выступают одни только трубы, прячутся женщины и дети, – в надежде найти защиту от артиллерии и бомбежек. Это – величайшая беда, которую я когда-либо видел…»

Итак, в мае 1942 года мы – в Саратове. Отца почти не видим. Он все время уезжает на передовую линию фронта. Передовая – это Сталинград. Мама дежурит на вокзале и перевязывает раненых во время остановок санитарных поездов, которые везут раненых из Сталинграда.

Сталинград был полностью разрушен. Бои шли прямо в разбитом городе.

Иногда месяцами от отца не было никаких вестей, и мама боялась, что он пропал без вести или убит. Спустя много лет она рассказала нам, своим дочерям, как порой не верила, что отцу удастся вернуться к нам живым. Однажды в такие минуты сомнений она приняла решение: если отец погибнет, то она отдаст нас в детский дом, а сама уйдет санитаркой на фронт.

К счастью, отец пока возвращался к нам из каждой своей поездки в сражающийся Сталинград, хотя иногда был там, в Сталинграде, по три месяца. А мама в Саратове окончила курсы медсестер и теперь дежурила на вокзале: из Сталинграда постоянно шли поезда с ранеными. Здесь же, на саратовском вокзале, их перевязывали и везли дальше. Но тех, кто был не в силах вынести дальнюю дорогу, оставляли в госпиталях Саратова. Город постоянно бомбили, и мама сначала убегала с нами в бомбоубежище, а потом перестала, решив, что бомбы попадают одинаково часто как в дома, так и в бомбоубежища. Она, как и все жильцы нашего дома (кроме стариков и инвалидов), дежурила на крыше нашего дома, гасила фугаски, если они попадали сюда во время фашистских бомбежек. А когда получала особую повестку, шла рыть окопы. Вот так… Все поставленные когда-то мамой нашему отцу условия семейной жизни канули в Лету.

Отец

Мама тайно от всех нас отдает незнакомой девочке свои хлебные карточки

Теперь даже дети понимали, что главное – это когда в доме есть хлеб. Хлеб бесценен. Но бывало, что хлеб и отдавали. В самом начале войны в Саратове какая-то девочка потеряла продуктовые карточки на весь месяц, на всю семью. Стояла в магазине и рыдала (воры вытащили, наверное). И мама отдала ей свою продуктовую хлебную карточку на месяц. Старалась потом не есть хлеб, чтобы наши порции не уменьшались. Никому не сказала, что отдала свои хлебные карточки, никому, даже отцу. Нас она не хотела ущемлять в еде, кое-как прожила этот месяц, исхудала невероятно стала весить тридцать восемь килограмм.

О, еда! Как же нам ее тогда не хватало…

Еды не хватало всегда: и днем и ночью. Хотя у нас были карточки на хлеб и на кое-что другое, но порции полагались такие маленькие, что чувство голода мучало нас постоянно. И вот однажды, еще в Саратове (мне было шесть лет) я обнаружила, что на полке шкафа, закамуфлированная бельем, лежит четверть батона хлеба, припрятанная, видно, к ужину. Я отщипнула крошку, незаметно, положила в рот, и держала за щекой, уговаривая себя не съесть ее, пока не дойду вон до того угла… Но до угла я не выдержала. Прекрасная крошка все же досрочно растаяла у меня во рту…

Иногда я, Женя и другие дети ходили по улице и искали выбивавшиеся из-под асфальта кустики с бледно-зелеными недозревшими семенами. Мы их называли «каравайчиками» и ели, утоляя голод.

Маме удалось нас с Женей устроить в детский сад, там кормили, но чувство голода все равно не исчезало. Укладывая нас спать, мама читала нам сказки «Тысячи и одной ночи», а Женя все время просила хлеба. Мама ей отвечала: «Но я же дала тебе твою последнюю порцию еще на ужине». А Женя говорила: «Ну, зачем ты тогда мне это отдала? Лучше бы сейчас…» Лена была постарше нас, она училась в пятом классе, а в школе тогда детей не кормили. Но маме удалось ее устроить на обеды в какую-то столовую (это благодаря хлопотам одной латышки, которая вместе с ней была на курсах военных медсестер). Мама ждала старшую дочку на улице, впускали в эту столовую только по пропускам, у Лены он был, а у мамы – нет. Но мама ждала дочку на улице и подглядывала в окно, дают ли ее девочке полную порцию.

У нас, конечно же, не было сладостей, кроме небольших порций сахара, которые мы получали (не всегда) по карточкам. И вот однажды одна добрая девочка в детском саду дала мне кусочек халвы… Я впервые в жизни попробовала эту сказочную прелесть. Я как будто соприкоснулась с чудом и оставила половину этого кусочка до вечера, чтобы угостить такой невыразимой сладостью свою маму. Я держала заветную халву в кулаке и не разжимала этот кулак, ждала, когда придет мама. И вот она пришла за мной – и я протянула ей свою руку, разжав ладонь. Но… оказывается, халва растаяла, и только какая-то коричневая лужица осталась от нее на моей ладони.

Саратов часто бомбили

По ночам Саратов, который был недалеко от Сталинграда – постоянно бомбили немецкие мессершмитты. О бомбежке население предупреждала громкая отвратительная сирена. Мама сначала убегала с нами в бомбоубежище, но потом перестала это делать, считая, что уж как там судьба распорядится, – а по ночам детей пугать тоже страшно.

Все взрослые жители нашего дома (как и других домов) должны были по очереди дежурить на крыше, чтобы в случае, когда бомба попадет на крышу дома, тихонечко отогнать ее лопатой к желобу крыши и потом погасить эту фугаску (там, на крыше, запасали кучи извести для этого).

…Маму, как и всех нестарых, здоровых женщин, несколько раз мобилизовывали рыть окопы и противотанковые рвы (оборонная зона, на случай немецкого наступления). Теперь ее не бывало дома по несколько дней, и мы оставались одни и со старшей сестрой, двенадцатилетней Леной, ждали маму. Однажды она вернулась… с ведром черных полудиких ягод. Эти ягоды назывались паслёны, а по-другому, кажется, поздника. Они показались нам очень вкусными.

Мама рассказывает мне о душегубках

Еще были душегубки[16]16
  Из Википедии. Общее число жертв данного орудия смерти за период Второй мировой войны неизвестно. В нацистском документе из оккупированного Минска, датированном 5 июня 1942, указывается, что с декабря 1941 по июнь 1942 в 3 газвагенах было уничтожено 97 тысяч человек. По меньшей мере 152 тысячи было уничтожено в концлагере Хелмно возле Лодзи (Польша). Известно, что на 23 июня 1942 года компанией-производителем Gaubschat Fahrzeugwerke GmbH было передано 20 газвагенов 2 версий (на 30–50 и на 70–100 человек) из 30 первоначально заказанных. Ни одного из выпущенных газвагенов не сохранилось.


[Закрыть]. Я впервые услышала о них от мамы в Саратове, когда по дороге она вела разговор какой-то своей спутницей об этом немецком нововведении по уничтожению расово неугодных им людей (евреи, цыгане, славяне). К сожалению, недавно я узнала, что это вовсе и не только немецкое изобретение. Из рассказа маминой спутницы я узнала, что один человек в этой немецкой душегубке («машине смерти») все-таки спасся. Он был врач, поэтому сообразил: когда в закрытый наглухо кузов машины (куда затолкали пленных людей), стали запускать отравленный газ, он снял с себя рубашку, помочился в нее и прижал ко рту и к носу. Так он дышал через эту «влажную салфетку». Когда всех своих задохнувшихся жертв немцы вывалили в яму на пустыре, он не подал вида, что жив. Немцы уехали, и только тогда он выбрался из душегубки, дополз до наших. Об этом написали в газетах, мама там это и прочитала. Она всегда обо всем рассказывала подробно, и так вот «подробно» в мое сознание вошло слово «душегубка».

Так выглядели немецкие грузовики для удушения людей

Трудное решение

В какой-то момент, когда перелом в Сталинградском сражении еще не наступил, родители решили, что надо переправить маму с нами, детьми, через Волгу – в городок напротив, в Энгельс. Они решили, что в случае немецкого наступления маме пришлось бы убегать в эвакуацию вместе с тремя детьми, да еще с еврейской кровью, подальше к Уралу. Поэтому, решили они, – лучше заранее пересечь Волгу (иначе на переправу ушло бы время, да и не факт был бы, в случае всеобщей паники, чтобы женщина с тремя детьми смогла бы переправиться через эту широкую, огромную Волгу).

Наше происхождение не давало нам никаких шансов выжить при немцах, потому что детей еврейского отца, как и его самого, ждал концлагерь и печки для сожжения людей, или просто расстрел на месте. Такая же участь предназначалась и маме – русской, посмевшей выйти замуж за еврея – ей тоже, по их мерзким законам, уготовано было сгореть в печи.

Отец прячет маму и нас в городе Энгельсе, а сам продолжает ездить из Саратова в Сталинград, обеспечивая наших солдат теплой одеждой

Как родители решили, так и сделали: отец перевез нас через Волгу в город Энгельс, а сам остался в Саратове, работая в том самом эвакуированном из Москвы Наркомате заготовок. Интенсивность боев под Сталинградом нарастала, были страшные потери в боях, но туда бросали все новые русские силы, не давая при этом немцам возможности пополнения: Сталинград был для врагов на замке: не было ни серьезного пополнения, ни продовольствия, ни теплой одежды для немецких солдат вместо летней формы, ни боеприпасов. И сухопутные и воздушные границы были на замке, редко какому мессершмитту удавалось что-нибудь сбросить своим землякам. Отец и водитель грузовика постоянно, под пулями, ездили буквально по линиям фронта, постоянно снабжая наших солдат теплой одеждой…

Наши войска несли большие потери под Сталинградом, но немецкие потери были гораздо серьезнее и немцы осознали, что война на Волге не имеет ничего общего с их нетрудным покорением Западной Европы.

Город на Волге был разбит, дома разрушены, отопительная система рухнула, поэтому ни немцам, ни нашим солдатам негде было укрыться и согреться. Но все же во-время поступала теплая одежда и согревала наших солдат.

Замерзшие немцы в 1943 году в Сталинграде

А вот немцам было, мягко говоря, холодновато: летняя форма их не согревала. Многие из них срывали одежду, теплые платки, теплые шапки с тех русских, которые не успели эвакуироваться и теперь прятались в подвалах. Но зима 1941–1942 и 1943 годов стояла лютая, совсем не для летней одежды. Почему же они так мёрзли в русскую зиму? А это было из-за «мудрого» решения Гитлера. Потому что, назвав свою операцию по захвату СССР блицкригом (молниеносная война), фюрер сознательно не позволил предусмотреть зимнее обмундирование. Он планировал захват СССР в течение трех летних месяцев. Чтобы и в мыслях у солдат не было возможности подумать, что война с СССР продлится долго… Но фюрер просчитался. Застрял в Сталинграде.

Итак, наша авиация очень успешно не давала немецким самолетам подлетать к Сталинграду и сбрасывать грузы, среди солдат вермахта был голод вперемешку с холодом.

Русские сражались отчаянно. 30 января 1943 года в Сталинграде капитулировала 6-я армия Третьего рейха. 31 января она во главе с Фридрихом Паулюсом сдалась в плен. И фельдмаршал Паулюс подписал акт о капитуляции.

Город Энгельс. Опустевшие дома

А пока мы, три дочки и мама, в Энгельсе. Здесь были пустовавшие дома. И вот почему. Жители этого главного города республики немцев Поволжья, чьих предков заселила сюда еще Екатерина Великая, в начале войны были выселены из-за опасения что кто-то из них будет помогать Гитлеру. Им разрешали брать с собой только минимальное количество вещей.

…Итак, мы поселились в пустовавшем доме. Многое в доме осталось от эвакуированных хозяев. Меня тогда удивляли немецкие фарфоровые чашки с рисунками, оставшиеся в доме. владельцам. На этих рисунках были дамы в кринолинах, с высокими прическами. Они раскачивались на качелях, кавалеры в камзолах играли им на свирелях… сказочная жизнь, совсем не военная, прекрасная, как в сказках Андерсена. Как будто над городом Энгельс вовсе и не летают мессершмитты с мерзкой свастикой…

Казалось бы, это всего лишь рисунки на фарфоровых чашках. Но в них было и обещание какой-то иной жизни, не тревожной, военной, а сказочной, как у Андерсена!

В Энгельсе к маме приходят девушки-зенитчицы. Они защищали российское небо, сбивали фашистские самолеты

Мама, благодаря своей общительности, познакомилась с молодыми девушками-зенитчицами из квартировавшего в Энгельсе женского летного полка. Дело в том, что в конце октября 1941 года здесь, в городе Энгельсе, на Волге легендарная летчица Марина Раскова сформировала авиагруппу из трех женских авиаполков: 586-го истребительного (Як-1), 587-го бомбардировочного (Пе-2) и 588-го ночного бомбардировочного (По-2) (см. в Википедии). Эта авиагруппа носила неофициальное название «Ночные ведьмы» (так их называли немцы за ночные полеты). В Энгельсе была авиашкола.

Мамины знакомые девушки-зенитчицы служили на аэродроме. Они приходили к нам, когда получали увольнительные, и тогда мама устраивала им баню, прямо в нашей комнате, у теплой печки. Здесь, у нас, они имели возможность выстирать и высушить свои вещи. Ведь на аэродроме были и мужские летные батальоны. А здесь девушкам было посвободнее.

Зенитчицы приносили нам чечевицу (часть своего пайка). Еще тогда была брынза. Тоже, видно, они принесли. Целый кусок соленой-пресоленой брынзы плавал в бочонке с водой. Я отщипывала маленький кусочек во время гулянья во дворе – бочка стояла в сенях. Я и Женю научила. Но неожиданно, к нашему огорчению, бочку куда-то переставили.

Девушки-зенитчицы подарили мне портрет Марины Расковой, потому что эта легендарная летчица погибла в 1943 году, где-то неподалеку от Энгельса, и они ее знали лично. Марина Раскова была красавица и героиня, поэтому я решила стать летчицей, когда вырасту.

Мама водила нас в кинотеатр, где каждый сеанс начинался с документальной военной хроники. Виселицы, расстрелы, пожары, зенитки, «катюши», пикирующие бомбардировщики. Бомбежки. Взрывы. Это я помню с детства.

Самая вкусная еда тогда была…

Еще надо бы рассказать, какую еду я тогда считала самой вкусной: это был коммерческий хлеб «кух» в Саратове – продавали иногда каждому по одному кусочку в вытянутую ладонь, а на ладони химическим карандашом был написан номер очереди – запредельный – тысяча с чем-то или две… Стоять в очереди приходилось весь день. Навсегда я запомнила также этот повторяющийся в очереди вопрос с саратовским выговором: «Вы за ком? Я – за нём».

Этот хлеб был сказочно вкусным.

Но было что-то и повкуснее: однажды, помню, в гостях, я получила кусочек шоколадки. Это у мамы была подруга, которая встречалась с летчиком, а летчикам всегда давали в полет шоколад. У этой же подруги когда она пригласила нас в гости, мальчик, сын хозяйки дома, дал мне кусочек шоколадки! К тому же он принес мне еще и кусочек белого хлеба, посыпанный сахарным песком.

В моей памяти остался также еще и вкус половинки пирожного, которым меня угостили на дне рождения у одноклассницы Вали, дочки офицера. Мы тогда учились в шестом классе.

Как-то раз в Саратове я увидела целую трехлитровую банку суфле цвета кофе с молоком. Ее несла мамина знакомая, несла двумя руками, как бы обнимая эту банку. Она шепотом рассказала маме (а я услышала), что несет передачу сыну, а сын сидит в тюрьме «за анекдот».

Я спросила потом у мамы, что это значит – «за анекдот», она кое-как объяснила суть… Но анекдот-то был против Сталина, я слышала, как мама тихонечко рассказала об этом папе. Потом таким суфле нас, детей своего двора, угощала соседка с верхнего этажа. Да еще и не просто угощала, а в сочетании с «хворостом» – печеньем нездешнего вкуса… Это она тогда устроила праздник для детей всего двора в честь выздоровления своей дочки после какой-то тяжелой болезни.

18 января 1943-го года. Мама радостно кричит на весь город Энгельс о победе Красной армии под Ленинградом. Новый, 1943 год радует: 31 января 1943 года сдался в плен гитлеровский фельдмаршал Паулюс и остатки его армии. Ходить по Волжскому льду очень опасно…

Еще я помню, как зимой, 18 января 1943 года, мама выбежала в Энгельсе во двор и кричала соседям, глядя в небо: «Прорвали!!! Прорвали блокаду в Ленинграде!!!»

Она повторяла и повторяла этот крик в каком-то невиданном ранее мною у нее проявлении чувства восторга.

Я не очень понимала про «блокаду», но понимала, что случилось прекрасное. Теперь посмотрела в Википедию и знаю, что это произошло 18 января 1943 года. А вскоре (2 февраля 1943 года) – великая победа под Сталинградом! Немцы капитулировали.

Сталинград. Немцы сдаются в плен

Вот оно! Наконец-то! Немцев погнали от Сталинграда! Мы вернулись в Саратов. Но это случилось попозже, а пока мы еще были в Энгельсе, и папа иногда (редко) нас навещал. Мама тоже ездила к нему в Саратов, для этого надо было зимой переходить по льду Волги. Но лед в какой-то момент набух, стал некрепким, можно было и провалиться. Она рисковала. Вообще осторожностью наша мама не отличалась… И однажды произошло вот что: впереди, но все же не очень близко от нее, по волжскому льду шел мужчина. А мама шла вслед за ним, считая, что уж мужчины-то знают дорогу. И вдруг он внезапно исчез подо льдом… Мама испугалась и решила вернуться. Удалось ли этому человеку спастись, неизвестно.

Какие бывали елки во время войны

Помню. И не забываю никогда, что на Новый год вечером папа приехал к нам на один день и катал меня в Энгельсе на санках по городу. Было темновато. На главной площади стояла огромная елка, украшенная разноцветными ледышками (для таких игрушек в блюдцах замораживали подкрашенную воду). Было чудесно. Я никогда не забывала этот кусочек зимнего новогоднего счастья с отцом.

Правда, моей любимой елочной игрушкой были не эти замороженные цветные ледышки и даже не великолепные клоуны из яичной скорлупы, которые делала соседка сверху, девушка по имени Муза, – любимая моя игрушка висела на моей последней – предвоенной! – елке 1941 года. Это было у нас дома, в Лосинке, на Спартаковском проспекте, дом 15, кв. 5. Это была не простая игрушка, а избушка Бабы Яги. Потом, уже в Саратове, мне снилась даже не избушка, а сама Баба Яга: она медленно, понемножечку открывала щель двери и улыбалась своей страшной угрожающей улыбкой. Я во сне кричала, звала на помощь, но понимала, что звук исчез, и моего крика никто не услышит. Это был часто повторяющийся сон, отражение детского страха, в городе, который бомбили, где грохотали зенитные очереди и взрывы.

Мы снова в Саратове. Но ненадолго. Незабываемый прощальный подарок детсадовского друга Славика – немецкая каска, пробитая пулей

Итак, в 1943 году мы вернулись в Саратов. Я и Женя снова ходим в тот же самый детский сад… Внезапно отца посылают на новую работу – в Ульяновск, который вдруг стал областным центром. Его назначают замначальника отделения конторы «Заготживсырье», а потом – начальником. Он едет в Ульяновск сначала один, а потом и мы приезжаем к нему.

Я говорю своим друзьям в детском саду, Борьке Когану и Славику, что уеду. Славик дарит мне на прощанье самое дорогое, что у него есть – немецкую каску, пробитую пулей. Подарил и убежал куда-то: я не должна видеть, как он плачет из-за нашей разлуки. Я больше никогда не увижу ни его, ни Борьку.

Я понимаю, и тогда, и сейчас, какой ценностью был для Славика этот его прощальный подарок и как каждый мальчишка тогда хотел бы иметь фрицевскую каску и пинать ее ногой. Славик ради меня оторвал этот подарок от своей души.

Но дома мне не разрешили взять эту каску с собой в Ульяновск – в чемодане не было места. Какой-нибудь мальчик-счастливец, наверное, ее подобрал, эту пробитую русской пулей фрицевскую каску.

…Я всегда помнила Славика. Его отец погиб под Ленинградом. К ним в дом принесли похоронку. С тех пор мальчик мог внезапно во время игры убежать в угол и тихо плакать, никого к себе не подпуская. Но мне он разрешал в таких случаях себя утешать. Я обнимала его и говорила, ну, так, как все дети говорят: «Не плачь!» Я уезжала, и теперь некому будет его утешать.

Ему настолько не нравится мой отъезд, что он куда-то прячется в последнюю минуту.