Текст книги "Эпизоды и происшествия (в XIX, XX, XXI веках)"

Дети и взрослые. В доме-коммуне (Новогиреево)

Мне три года, мы живем в Новогирееве, в деревянном двухэтажном большом доме, выстроенном моим отцом (он – организатор строительства дома для семей своих сотрудников. Отец – директор, и это строительство являлось его партийной нагрузкой (мода была такая).

Собственно, этот дом, по нравам тех времен, был просто большой коммунальной квартирой, где каждой семье принадлежала одна или две комнаты. Все места общего пользования располагались в конце коридора. А посредине второго этажа был большой холл, где на Новый год ставили елку, а по праздникам, 7 Ноября и 1 Мая, накрывали столы и произносили тосты в честь Сталина.

Красный уголок и иголка

Еще был Красный уголок – то есть комната для политпросвещения, там лежали газеты и журналы, а женщины довольно часто здесь сидели и шили («Мосшвей» не мог тогда обеспечить всех готовой одеждой). Иголки валялись где попало, и Лена, моя старшая сестра, которая играла в этом уголке, однажды с разбега вспрыгнула на диван… но чья-то брошенная иголка впилась тогда ей в колено. Мама была в ужасе, повезла ее в Москву, в институт Склифосовского. Профессор сам осмотрел девочку и сказал, что операция на колене приведет к хромоте. Лучше оставить все так, как есть.

Мама испугалась и сказала: «Но, говорят, иголка по сосудам может дойти до сердца». Профессор ответил, что инородное тело, попадая в организм, обволакивается слизистыми тканями, словно помещается в кокон, блокируется таким образом, а путешествию иголке по сосудам будут препятствовать кости, связки и сухожилия. Мама всегда свято верила медицинским авторитетам. Профессора потом всю жизнь вспоминала с благодарностью, иголка осталась неподвижной в колене и никогда Лену не беспокоила…

А я сейчас живу в Новогирееве, в четырнадцатиэтажном панельном доме, и мои соседи сказали мне, что вплоть до 70-х годов на этом месте стоял деревянный двухэтажный дом-коммуна. Может, тот самый?

В те годы перед нашим новогиреевским домом располагалась площадка, где по вечерам собиралась молодежь. Это были рабочие из общежития, расположенного на первом этаже. Они приезжали из деревни и привозили в город свою неизменную тягу к гармошке, частушкам, к пляскам вприсядку, да еще и с чечеткой.

У меня была нянька из деревни, ее звали Соня, мы с ней были тезки. Я помню плотно сбитую девушку, совсем без талии, с огненно-рыжими волосами, завитыми по типу «шестимесячная» и с крупными рыжими веснушками на добром лице. Она, может быть, приехала в Москву подработать перед свадьбой, чтобы купить швейную машинку «Зингер», без которой невеста в те годы считалась в тогдашней деревне полной бесприданницей. А со швейной машинкой «Зингер» каждая невеста ценилась вдвойне.

Ну, конечно, моя нянька Соня вечером посещала каждую молодежную гулянку, а меня брала с собой. Я была ребенком без комплексов и охотно там пела, даже плясала под аплодисменты присутствовавших. Они не отказывали себе в удовольствии научить меня чему-нибудь новенькому, а я быстро схватывала их науку и обучалась семимильными шагами (и пению частушек, и присядке, и чечетке). Успех кружил мне голову.

Мы жили в этом «артистическом» доме до 1939 года, после чего переехали в Лосиноостровскую.

А пока – мне три года… и к нам пришел агитатор

Это была такая общественная нагрузка, выполняемая в период выборов теми, кого назначали на данную временную должность. Агитатор должен был агитировать жильцов «отдать свой голос» за кандидата (чаще всего – безальтернативного).

Итак, в дом пришел агитатор. Коммуникабельный. Разговаривает с мамой, агитировать ее не надо, она безоговорочный патриот новой власти. Они обсуждают передовые предвыборные лозунги.

Агитатор замечает меня, и следует стандартный набор умиленных фраз: «Ой, какая хорошая девочка… А стишки знаешь? А песенку споешь?»

«Спою», – ответила я и стала взбираться на табуретку – так меня приучили на тех самых молодежных гулянках – петь на ступеньках крыльца.

Ну, я и спела… чему научили, то и спела: «На рыбалке у реки потерял мужик портки. Шарил-шарил, не нашел, без порток домой пошел».

Мама была в ужасе.

Мама (несмотря ни на что) ни разу не забывала про свои мечты —
служить делу революции даже и в мирное время

…Надо сказать, что у мамы всегда оставалось желание построить свой семейный мир в строгом соответствии с идеями построения социалистического общества. Она их озвучила отцу еще до свадьбы. Принимать участие в общественной деятельности было для нее делом очень важным. Ради достижения такой цели ей необходимо было свободное время. Но у нее уже было трое детей. Но, как казалось маме, время для общественно полезной работы у нее все же появилось: ведь старшей дочке, Лене, уже было лет девять, и она самостоятельно, без сопровождения, ходила в школу. А меня в очень раннем возрасте сдали в ясли, правда в старшую группу. А маленькую дочку Женю мама запланировала отдать в ясли… Но не сразу, а немного погодя.

В свете этого плана меня отдали в детский сад. Мы жили тогда в Новогирееве. Правда, каждый раз, когда отец хотел взять меня на руки и посадить рядом с собой в машину, чтобы завезти по дороге в ясли, я залезала так глубоко под кровать, что иногда родители не успевали меня вытащить. Дело в том, что у подъезда папу ждала машина, чтобы ехать на работу: он тогда был директором завода. Опаздывать на работу строго запрещалось, наказания за это были очень строгими. По дороге отец завозил меня в ясли. И вот родители (оба) стараются меня вытащить из-под кровати, а я переползаю в другой угол. Иногда у них ничего не получалось, и таким образом мне иногда удавалось остаться дома.

Мама и отец

Но однажды!.. Мне все же удалось отбиться от этого заведения навсегда! Дело в том, что мне, как дочери ответственного работника, разрешали, когда я сильно плакала, позвонить отцу по рабочему телефону. Вот я однажды и сказала ему сквозь слезы: «Приезжай за мной, а то я умру». Кто меня надоумил ошеломить отца такой угрозой, неизвестно. А отец был очень суеверен. Больше меня туда, в эти ясли, не отправляли.

Маме пришлось сидеть дома со мною вместо того, чтобы служить обществу.

Но, став постарше, я все же ходила в детский сад, это было позже, уже в Лосиноостровской, и ходила я туда даже с удовольствием. Тут бы маме и пойти заниматься общественно полезной работой, но… она теперь вынашивала мою младшую сестру, и задуманное пришлось отложить. Однако ничто, даже рождение еще одной маленькой дочки, не отменяло ее желания строить новое общество.

И вот младшую сестру Женю, родившуюся в 1938 году, мама отдает в ясли. Конечно, она сделала это в светлой надежде заняться общественной работой. Однако ее надежда снова не сбылась (кто-то там, на Небе, был против).

Пребывание Жени в яслях оказалась драматичным. Однако маме удалось ее спасти. Я водила Женю за руку в детский сад

Спустя много лет мама рассказала мне (разговор этот был у нас в марте 2001 года), что она сразу после рождения Жени устроилась на работу. Якобы из-за трудностей материального типа… Но 1939 и 1940 годы были все-таки более сытыми, чем предыдущие. Отец имел хорошую должность, да еще и его сестра Фрида помогала нам (как, впрочем, и всю свою жизнь).

Поэтому я думаю, что работать мама все же пошла по причинам идеологического свойства – чтобы участвовать в том самом построении новой жизни.

Однажды, спустя много лет, в марте 2001 года мама спросила меня, помню ли я, как водила за руку Женю в детский сад. Жили мы тогда в Лосиноостровской. Я смутно помнила эти времена. А вторым вопросом мама спросила меня, помню ли я, как Женя умирала. Я ответила, что нет, не помню, даже не слышала о таком.

И вот тогда мама рассказала, что она отдала Женю в ясли сразу после того как ей исполнилось месяцев шесть (перестав кормить ее грудным молоком). Женю в яслях немедленно простудили. Испуганная мама сразу же ушла с работы, девочку взяли домой, но врач сказала, что состояние здоровья у Жени критическое и спасти ребенка можно теперь только материнским молоком. Но где его взять? Мама уже три месяца как отняла Женю от груди… И вдруг случилось чудо – молоко пришло! Угроза миновала.

А после Жениного выздоровления (спустя какое-то время) мама все же снова отдала ее в младшую группу детского сада. Правда, она договорилась, что Женя будет находиться в одной (средней) группе со мной, под моим присмотром. По утрам теперь я вела ее за руку в детский сад. На Спартаковской улице поселка Лосиноостровская я держала ее за руку и мы переходили проезжую часть дороги. Правда, здесь почти никогда не ездили машины, вся эта дорога заросла тогда зеленой травой. Мы шли мимо серого забора, отбрасывавшего тень, а я думала: «Ведь тень многое повидала, хорошо бы она умела мне рассказывать». Это было мое постоянное фантастическое желание: послушать бы такие рассказы!

У нас были трудности утренних сборов в детсад: потому что Женя не умела завязывать шнурки на ботинках. Это делала для нее я, но через некоторое время мне удалось ее научить. А также еще у меня получилось научить ее выговаривать букву «р» (путем долгого изучения скороговорки «На горе Арарат растет крупный виноград»). Радость от этого и у учителя, и у ученицы была безмерная. А было все это в 1941 году – вот-вот была должна начаться война. Но мы этого не знали.

В детских садах дети иногда самокритичны

А вот еще что я помню из тех детских времен: воспитательницы в детском саду поселка Лосиноостровская все время нам рассказывали, каким хорошим и примерным был мальчик Володя Ульянов. Его умильное детское фото в светлых кудряшках украшало наш зал. Воспитатели объясняли нам, какой Володя Ульянов был добрый и послушный… И вот иногда, когда у меня падала на пол детсадовская игрушка, а мне было лень ее поднять, – я тогда просто проходила мимо, не поднимая эту игрушку. Но про себя в это время я думала: «Как все же я нехорошо делаю, ленюсь, а вот Ленин маленький ее бы поднял…»

Детсадовские песни и страхи

Помню песенки детсадовские – мы их разучивали, маршировали под них и пели хором. Особенно волновала меня одна гордая песня: «Шел отряд по берегу, шел издалека. Шел под красным знаменем командир полка. Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве…»

Мне эта песня очень нравилась. Я гордилась ранами Щорса, его кровью на рукаве и на траве. Мы в детском саду пели эту песню хором, часто слышали ее по радио. Я думаю, взрослые тех лет не понимали, что детям такие кровавые сюжеты нельзя предлагать. Мне потом иногда снились страшные сны.

Снилась мне также и «Песня про юного барабанщика». Она очень красивая, но и там герой-мальчик погибал от вражеской пули. Последняя строчка песни мне казалась тогда очень торжественной и гордой: «Погиб наш юный барабанщик, но песня о нем не умрет»…

Детям часто бывает страшно, это подсознательно заложено, наверное, еще в первобытные времена.

Самый первый мой страх я помню всю жизнь. Женя, видимо, еще не родилась, так как мама идет на прогулку только со мной. Мы на берегу озера или реки (наверное, Терлецкий парк в Новогиреево). Вокруг никого. Мама сажает меня на берегу, сама снимает одежду и идет в воду. Уплывает от меня. Как мне кажется – навсегда. Я еще не умею говорить. Я кричу от страха… Это не забывается, это был какой-то первобытный ужас ребенка, бессознательная боязнь остаться одному, маленькому и беспомощному.

Мой второй страх пришел ко мне уже в эвакуации. Мне тогда часто снился сон, будто я прячусь под столом, едва прикрываясь свисавшей со стола скатертью. Это я прячусь от ведьмы, которая неумолимо и не торопясь пробирается ко мне: она медленно открывает дверь своей костлявой рукой, это Баба Яга, я вижу ее и кричу, но крик не получается, ведь злые силы отняли у меня голос! А торжествующая Баба Яга по-прежнему медленно продолжает при помощи своего колдовства открывать и открывать дверь. Все шире и шире. Она просунула свою голову из-за двери, у нее мерзкая угрожающая улыбка. Но у меня нет голоса, чтобы позвать взрослых на помощь, от страха мой голос пропал… Это Баба Яга так наколдовала! Я хочу крикнуть, позвать на помощь! Но я не могу, голоса нет и я понимаю, что это ведьма так наколдовала. И ведьма это отлично знает, поэтому открывает она дверь издевательски медленно, с отвратительной улыбкой наслаждения моим страхом.

1941 год. 22 июня
Мне 5 лет. Мы живем в Лосиноостровской

О войне мы узнали в воскресенье, 22 июня 1941 года. Помню, что цвела турецкая сирень. И букет такой сирени отец принес утром в наш дом. Сирень водрузили в вазу… и услышали объявление о речи Молотова. Взрослые застыли в ужасе, ожидая эту радио-речь.

По уличному рупору послышались слова: «Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города». Взрослые были подавлены и взволнованы. Взрослые, но не я…

А я… вот что я тогда думала в свои пять с половиной лет: «На нас идут какие-то немцы. Что за немцы? Как идут – строем? Так же, как мы в детсаду? Эвакуируемся? Что это значит? Мы уедем? Нет, нет, я никуда не поеду. Ведь надо же все это интересное, про немцев, – обязательно увидеть. Вот спрячусь под террасой вместе с игрушками и останусь, посмотрю, как они войдут сюда, в Лосинку, эти немцы. Наверное, они строем пройдут мимо нашего дома, будут маршировать под музыку… А потом наши их прогонят. И я все это увижу…»

Мне было непонятно, почему взрослые так расстроены. Ведь ясно, что мы их сразу победим, этих немцев. Мы же часто слышали по радио песню: «Броня крепка, и танки наши быстры, и наши люди мужеством полны… Пойдут машины в яростный поход… Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин – и первый маршал в бой нас поведет». Эта песня тогда часто звучала по радио.

Май 1942 года. Эвакуация в Саратов
Плывем на пароходе по Волге. Над нами летают мессершмитты, которые стремятся к Сталинграду

Отец сам отвез нас в эвакуацию в Саратов, куда переехало и то учреждение, в котором он тогда работал – Наркомат заготовок. Мы плыли на пароходе из Москвы в Саратов по Волге.

Над нами стремительно пролетали мессершмитты. Девочка, которая была немного старше меня, сказала мне по секрету, что какой-то пароход, шедший впереди, немцы разбомбили.

Пролетавшие фашистские самолеты торопились к Сталинграду. Сталинград был недалеко от Саратова. Многие наркоматы Заготовок, профилированные под заготовки для фронта, – теперь переведены в Саратов – поближе к Сталинграду, к смертельной битве, которая решала весь ход войны и за которой, с надеждой на Победу Советского Союза, – следил у своих радиоприемников весь мир.

Отца в Саратове я почти не видела – он пропадал на работе (Народный комиссариат Заготовок, Наркомзаг). Его миссия была – организовать массовое производство теплой одежды для наших солдат, сражающихся в Сталинграде, и лично (с водителем) в сорокаградусные морозы, развозить тулупы, валенки, малахаи, ушанки варежки, – по дорогам сражающегося Сталинграда.

Атаки в Сталинграде

Сталинградская миссия моего отца
Бои идут прямо на улицах

Сразу после начала войны, Наркомат заготовок, где отец работал, был переориентирован в основном на заготовки для фронта и для доставки на фронт. Учреждение это было эвакуировано из Москвы в Саратов (поближе к месту главной битвы – к Сталинграду). Теперь Наркомат выполнял запросы фронта. Задачами отдела, которым руководил отец, (как я уже сказала) – были заготовки для фронта и осуществление доставки (прямо на линию фронта, то есть на территории города Сталинграда) теплой одежды: тулупов для солдат, полушубков, меховых шапок-ушанок, валенок и рукавиц. В 1942 году стояла лютая зима.

В Наркомате заготовок отец как уже было сказано, – теперь служил в отделе заготовок теплой одежды для солдат и лично отвечал за доставку теплой одежды нашим красноармейцам в Сталинграде. Наркомат работал на обеспечение нужд фронта… а фронт был рядом, ведь от Саратова до Сталинграда недалеко. Недаром сюда эвакуировали Наркомат заготовок из Москвы, поближе к Сталинграду.

В Сталинграде была решающая битва, и весь мир следил за ее исходом, надеясь на Победу СССР над Гитлером. Победу, которую еще никто в Европе не смог одержать. Сталинградская битва была в самом разгаре. Наша армия нуждалась в снабжении разного рода. В том числе, сверхнеобходимо было (очень и очень ценное в ту лютую зиму) снабжение солдат теплой одеждой.

Потому что зимы 1941–1942 и 1942–1943 гг. были неслыханно морозными. Теплая одежда была нужна нашим солдатам как воздух, а немцам, привыкшим к своему теплому европейскому теплу, холод был все равно что смерть. А все попытки немецкой авиации сбрасывать гитлеровским солдатам грузы с теплой одеждой и продовольствием почти полностью пресекались нашей авиацией.

Ведь Гитлер, задумав блицкриг (молниеносную войну), рассчитывал, что внезапность нападения и притворная дружба с СССР, закрепленная в Договоре о ненападении (подписанном 23 августа 1939 года между СССР и Германией) – дадут Германии шанс быстрой победы. А для того, чтобы у его фашистских солдат и в мыслях не было отступать, фюрер еще в начале нападения на СССР запретил брать обозы с теплой одеждой. Ведь он назвал войну с СССР «молниеносной».

Итак, была зима 1942–1943 гг. Блицкриг (Мгновенная война) – не состоялся, а Сталинград был в руинах рухнувших, взорванных сожженных минометами домов.

Уличные бои в Сталинграде

Наша авиация плотно закрыла небо над Сталинградом, не пропуская ни одного фашистского самолета, не давая этим фашистским самолетам сбросить ни еду, ни одежду для своих солдат. Замерзая, немецкие солдаты отбирали теплые платки, куртки, малахаи у жителей города, которые прятались в подвалах. Эту добычу – женские теплые платки, телогрейки, ушанки – солдаты вермахта носили теперь вместо своей обычной летней формы. Они повязывали теплыми женскими платками свои головы и шеи, кутались в одежды, отобранные у тех русских стариков, которые не успели или не захотели эвакуироваться.

Сталинград в руинах

По улицам воюющего Сталинграда сквозь стрельбу пробиралась отцовская машина, когда он вместе с шофером постоянно совершал рейды в пылающий Сталинград

Отец не подлежал призыву, так как имел ранение в живот еще на Гражданской. Теперь в Наркомате заготовок он, как было сказано, был ответственным за доставку теплой одежды в Сталинград. Наркомат заготовок работал теперь только для нужд фронта.

Отец часто выезжал из Саратова на грузовике вдвоем с шофером в расположение наших войск в самом Сталинграде, на его улицах. Линия фронта проходила именно в городе Сталинграде, на каждой его улице и в каждом переулке. Город был разбит, разрушен снарядами так, что танки не могли там пройти через груды и горы кирпичей, в которые превратились почти все дома Сталинграда.

Вот как вспоминает о разрушенном, но победившем Сталинграде переводчик из полка «Нормандия-Неман» И. Эйхенбаум:

«19 сентября 1943 года. Сталинград… Нам дали возможность осмотреть город с высоты бреющего полета…. это были круги ада…

Сталинград был весь в развалинах. Разрушения в таком масштабе даже трудно себе представить. Балки, трубы – все перевернуто, искорежено, покрыто ржавчиной и гарью. Куски стен с оконными или дверными проемами, кучи щебня, обломки пушек, танков, гражданская утварь. Если не всматриваться, то видишь кругом только изуродованные балки. И камни, камни, камни. Как военный, я понимал, что это была за битва и чего стоила победа. Мы слышали и раньше, что русские стояли здесь насмерть. За ходом Сталинградской битвы следили все антифашисты. Теперь мы убедились собственными глазами, что значит по-русски «стоять насмерть».

…Самолет приземлился на южной окраине Сталинграда – фронтовом поле «Бекетовка». Нам было разрешено осмотреть город, вернее, ту его часть, где можно было хоть как-то ступать по земле. Вид сверху все-таки отличался от той картины, которая предстала перед глазами теперь: беспорядочное нагромождение осколков и обломков, оказывается, имело свой «порядок»: все эти куски металла – алюминия, чугуна и стали – были сейчас, в военных условиях, на вес золота, их можно было переплавить и ковать новое оружие. Поэтому их собирали в кучи, развозили и складывали: алюминий с алюминием, сталь со сталью, чугун с чугуном. Необычная экскурсия закончилась осмотром дома сержанта Павлова – стены, как сито, были пробиты пулями»[15]15
  И.Эйхенбаум. «Мы сражались в полку «Нормандия-Неман». Litmir.club


[Закрыть].

* * *

Итак, отец и водитель грузовой машины везли сквозь сталинградские руины овчинные полушубки, валенки и все, что могло помочь солдатам не замерзнуть. Приказ отцу из Наркомата был таков: полностью обеспечить наших сталинградских красноармейцев необходимой зимней одеждой. Опытный и профессиональный водитель этой машины едва мог лавировать по улицам, забитым камнями от рухнувших домов.

Большим препятствием для продвижения отцовской машины были подбитые танки – их было слишком много. К тому же каждый пригорок в Сталинграде обстреливался немцами. Над машиной, в которой ехали отец и шофер, постоянно свистели пули.

Линия фронта тогда проходила по всем улицам города. Да, в Сталинграде было настоящее пекло. (Смотрите на Ютубе: «Сталинград». Я часто смотрю.)