Текст книги "Эпизоды и происшествия (в XIX, XX, XXI веках)"

А в Ульяновске не было бомбежек…

Теперь мы в Ульяновске. В городе три военных училища: танковое, пехотное, связное. Ускоренный курс обучения – и сразу отправляют на фронт. Солдаты, обучающиеся в пехотном училище (оно рядом с нами) каждое утро маршируют по улице Федерации с песней: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна. Идет война народная, священная война». До сих пор, когда слышу эту песню, мурашки по коже и какая-то уверенность в том, что все будет хорошо.

Здесь, на этой окраине Ульяновска, повсюду огороды, сады, яблоки. Правда, не у нас. У нас нет сада, есть яблони. Но они принадлежат хозяину дома. Однажды после дождя он разрешил мне собрать упавшие яблоки. Я очень тщательно выискивала яблоки на траве, как вдруг пьяный мужской голос хозяйского гостя рявкнул: «Ты что тут делаешь, это не твои яблоки! Вон отсюда!» Это кричал сильно подвыпивший гость хозяина – «наводил порядок». Горюя об утрате подобранных яблок, я покорно положила их на траву. Но голос оравшего на меня человека я навсегда запомнила. Даже не голос, а интонацию.

Исторический музей им. И. Гончарова над Волгой. Построен на собранные русским народом средства (Ульяновск, бывший Симбирск)

А много лет спустя, когда читала про случай Тоньки-пулеметчицы, служившей у немцев в расстрельной команде, я встретила один эпизод (про детскую память ужасов)… Кто-то из расстрельщиков дал леденец ребенку. (Дело было в комендатуре, в коридоре, а мать его в это время немцы допрашивали в комнате. Ребенок плакал. Вот ребенку кто-то и дал конфетку.) Но Тонька-пулеметчица, служившая у немцев, выхватила у мальчонки эту конфету, прикрикнув на «дарителя»: «Ты кому это конфеты даешь, партизанскому отродью?!» Тот мальчонка вырос и ничего не забыл: через тридцать лет он опознал эту Тоньку. Ее давно разыскивали как изменницу Родины.

Мой случай был не такой драматичный, но я запомнила и голос, и интонацию. Детская память отпечатывает события, которые их напугали. Особенно запомнился мне еще и другой случай, когда на меня направили ружье.

На меня направлено ружье (мне восемь лет)

В Ульяновске на окраине есть огромный спуск по горе, он ведет к Волге. Восточный участок этой горы занимал огромный сад Ульяновского винного завода. Сад был заброшен, доски забора местные жители давно разобрали на дрова. Мне показали это место ребята из оврага, с которыми я сдружилась, когда в этом овраге пасла нашу козу Катьку. Мы даже пощипали в этом саду какие-то незрелые зеленые сливы.

А потом я пришла туда одна, на краю сада нашла какую-то вишню и сорвала несколько ягод. Вдруг за спиной раздался мужской голос: «Стой!» Я обернулась – и ужас сковал меня, настоящий ужас, который сковывает человека, даже если ему только восемь лет: на меня было направлено дуло винтовки, а хозяином винтовки был сторож… Мы, дети, считали, что сад заброшен! Сторож о чем-то меня спрашивал, а я не могла выговорить в ответ ни слова. Помню, он спросил, не отводя от меня винтовки, есть ли у меня отец. Тут я ему ответила: «Да». Следующий вопрос был: «Где он работает и кто он?» Я ответила: «Начальник конторы “Заготживсырье”». Он отпустил меня, перепуганную и уже простившуюся с жизнью. Я никогда и никому не рассказывала об этом случае… И только спустя полвека я рассказала обо всем своей внучке Камилле. А она этот случай однажды записала вот так.

«Okay, now we’re talking». Рассказывает Камилла Линдер – моя внучка

«Холодный рассвет под Минском, я иду по осеннему яблоневому саду. В доме еще никто не проснулся…

Утром мне казалось невозможным незаметно выскользнуть из кровати, выйти на цыпочках по скрипучим доскам и никого не разбудить.

Вокруг легкий туман, я неслышно сбежала из дома и иду через высокую дикую траву. Впитываю с тихим восторгом минуты одиночества, свежего и зябкого.

В саду никого нет, и все равно мне кажется, что за мной кто-то идет. Звук ровных, тяжелых взрослых шагов.

Я резко оборачиваюсь и вижу краем глаза, как рядом со мной падает в траву очередное яблоко.

Пока я иду дальше, вокруг продолжают падать яблоки.

Тяжелые, переспелые, надламывающие ветки.

Летящие вниз медленно, как в чужом сне.

С каждым новым яблоком невидимый человек у меня за спиной делает новый шаг.

От этих глухих, мягких ударов об землю во мне вздрагивает и передергивается крупица бабушкиной памяти.

Я не могу этого помнить.

…Но через несколько лет я услышу от бабушки…

Историю о том, как в детстве во время войны ее чуть не застрелили в пустом сливовом саду.

На многие километры вокруг не было ни души, и никто бы не услышал выстрел и не нашел бы тело.

С разницей в пятьдесят лет мы обе идем на рассвете через утреннюю мокрую траву.

Вокруг спелые фруктовые деревья и не успевший растаять ночной туман.

КАМИЛЛА

Девочка внутри меня, два поколения назад, вздрагивает от звука чужого шага за спиной.

С разницей в пятьдесят лет у нас одинаковые лица…»

А вот что еще вспомнилось моей внучке Камилле… Мы рассказывали ей о моем отце, то есть о ее прадедушке, и она тогда написала о нем:

«Во время Гражданской войны он четырнадцатилетним подростком, подделав возраст (под 15 лет), записался военным трубачом в Красный Кавалерийский полк. Во время Великой Отечественной – проникал на грузовой машине в Сталинград, раздавая прямо на фронте, под свист пуль – теплые вещи нашим солдатам. С обеих войн, несмотря на все прожитые кошмары смерти, он вернулся живым, упрямым и очень любящим жизнь. Сражался с теми, с кем считал нужным сражаться, любил с абсолютной отдачей, делал то, во что верил, и дал эту крупицу энергии всем нам. Под конец жизни, когда его застала моя мама (Ксана), он был достаточно припечатан к земле и опытом двух войн, и жестоким советским режимом, и моя мама ребенком очень боялась этой тяжелой атмосферы огромной и страшной прожитой жизни. Но потрясающе, что, несмотря на все кровавые события, когда это было возможно, из прадедушки все равно прорывалось вот это, мало связанное со смертью и страхом: труба и музыка, любовь к своей жене, моей прабабушке Зине, любовь к дочкам, и еще и еще любовь». (Это – из записок Камиллы). А, как автор этой книги, – я добавлю только, что когда в 1943 году у меня обнаружили начинавшийся туберкулез, этот Мой отец (действительно перенесший опыт смертельных боев в двух страшных войнах, начав сражаться с 14-ти лет) – сказал врачу (а я услышала): «Если она не выживет – я тоже жить не буду». Он был ироничен, с юмором комментировал события нашей жизни – и очень много работал. Маму он вообще носил на руках.

Обязательные походы в музей семьи Ульяновых

Мне запомнилось, что в Ульяновске учителя постоянно водили нас в дом-музей семьи Владимира Ильича Ленина. Нас буквально затаскали на эти школьные экскурсии. Ежегодно лектор искусственно-печальным голосом рассказывал нам, как трудно и скромно жила семья вождя, а я при этом думала свое: «…Как красива пальма в углу их роскошной столовой и где бы мне взять отросток, чтобы украсить мой подвал (нас поместили в этот подвал как эвакуированных, и один угол подвальной комнаты был то в инее, то во льду)». Вспоминая роскошный (тогда в моем понимании) двухэтажный многокомнатный дом Ульяновых, я воображала, что вот в этом углу я бы поставила горшок с пальмой, а здесь – вечноцветущий цветок, который ульяновцы называли Ванька мокрый.

А вот Женя в своем воображении пошла еще далее меня… Ведь в своих эстетических мечтах она была куда круче: ходила в этот музей не только с учителями, но и сама, одна, изучая принципы создания своего будущего уютного дома (который она впоследствии реализовала в своей квартире в городе Москве, на Новой Басманной улице).

В класс пришла новенькая: девочка из освобожденного города Мозыря. Даже мы, дети, чувствовали теперь перелом в войне

1944 год. К нам в класс приехала девочка по имени Тая, она была дочкой военного. Ее семья во время немецкой оккупации жила в городе Мозыре, только что освобожденном Красной армией.

Она рассказывала нам невероятные вещи. Например, что в городе Мозыре были такие девушки, которые гуляли с немецкими солдатами под ручку, даже целовались с ними. А жители с ненавистью говорили про них: «Немецкие овчарки». И вот однажды такая «немецкая овчарка» присела с немцем на скамеечке и, шутя, сказала ему: «Пан, дай мне наган». Он и дал ей в шутку свое оружие, а она этого немца застрелила. Ее схватили и повесили. Все жители тайно оплакивали эту девушку.

Тая спела нам песенку, которую многие в Мозыре знали, но напевали осторожно, чтобы их не арестовали за это:

 
– Молодая девушка немцу улыбается,
Позабыла девушка про своих друзей.
Только лишь родителям горя прибавляется,
Горько плачут, бедные, без милых сыновей.
Сыновья их храбрые в армии сражаются,
Защищают Родину, крепко немца бьют.
А сестра бесчестная немцу улыбается,
Подожди, бесстыжая, будет тебе суд.
 

Вся наша школа собирала подарки для детей Мозыря: ручки, самодельные тетрадки, карандаши.

Плакат «Дойдем до Берлина!»

Этот плакат появился в 1944 году, отец им восхищался.

Плакат «Дойдем до Берлина» был создан художником Леонидом Головановым в 1944 году. Прототипом изображенного героя стал Василий Голосов, снайпер, Герой Советского Союза, не доживший до времени выхода плаката.

Теперь газеты приносили нам радостные вести:

«Итогом наступления Советской армии в 1944 г. явилось полное освобождение территории СССР от сил вермахта и перенесение войны на территорию врага»[17]17
  Источник: https://www.sovtime.ru/history/vov/red-army-offensive


[Закрыть].

…В Ульяновске теперь повсюду висят вот такие изображения русского солдата: улыбаясь, он надевает новые сапоги со словами: «Дойдем до Берлина!» Плакат этот очень нравился отцу, и при виде его он всегда повторял: «Теперь-то уж одной пары сапог хватит»!

…В Ульяновске летом 1943 года мы сначала живем в одной из комнат конторы, но уже совсем скоро получаем (как эвакуированные) две комнаты в частном деревянном доме на окраине, на улице Северной, где паслись гуси и где мы, дети, в сумерках рассказывали друг другу на лавочке страшные истории о ведьмах.

…В 1946 году был неурожай. Весной почти единственной едой в нашем доме была картошка, и мы, пятеро, съели за зиму… все свои запасы картошки.

Отец в конторе, уже после победы под Сталинградом, его направили в Ульяновск – здесь он организует поставки теплой зимней одежды для фронта

Доброта

А впереди была весна, но теперь основной еды, картошки, у нас не было. Выручила дружба матери с одной семьей, где было своих-то пятеро детей. Но все равно эта женщина пожалела мать, и дала ей мешок картошки. Родители тогда распределили расход еды по дням, и хотя впроголодь, но мы дожили до появления новой картошки, которую уже в конце июня можно, хоть и мелкую, как горох, выкапывать… Доброта этой женщины тогда помогла нам. Я однажды присутствовала на социологической лекции одного профессора в МАИ, и он рассказывал в качестве изученного фактора, что во времена войн и других испытаний, люди становятся отзывчивее и более добрыми друг к другу. Конечно, речь идет о людях, а не о нелюдях.

Три сестры. В Ульяновске

Старшая сестра Лена

Лена, моя сестра, была старше меня на шесть лет и старше Жени на восемь. Наши интересы в детстве не совпадали – из-за такой разницы в возрасте. По-настоящему мы с ней подружились уже в более зрелые годы.

Ее нелюбовь к математике и особенно к учительнице математики, постоянные «неудовлетворительно» по алгебре и геометрии в десятом классе напрягали ее отношения с родителями. И она однажды убежала из дома… но…всего лишь в Москву, к сестре отца, Фриде. Родителям оставила записку, что в Москве она поступит в вечернюю школу. И вот теперь, в «вечерке», никто не преследовал ее излишней математикой. Она получила аттестат, потом окончила МГПИ, отделение преподавания истории.

Ее педагогический путь был триумфальным: ученики любили ее (не все, она была очень строгая). Любили ее за преданность детям, за то, что их интересы были для нее приоритетом. Всегда.

Приобретя опыт, она стала директором: сначала директором школы-интерната для ташкентских детей, привезенных в Москву после ужасного землетрясения. Потом она руководила и налаживала работу в школе-интернате для детей, переболевших целебральным параличом.

Этот интернат стал образцовым в Москве. К ней в интернат водили иностранцев, приезжавших в Москву и изучавших опыт работы с больными детьми.

Потом ее направили в школу № 1109, эта школа была в составе известного комплекса «Самбо-70». Ей предстояло создать такую школу, где дети получали бы и общее образование, и серьезно занимались бы спортом (ее школа была «приложена» к знаменитой «Самбо-70»). С приходом Елены 1109-я, как и предыдущие, стала образцовой. Елене вручили Орден Трудоаого Красного Знамени.

Вот каким было ее директорское кредо: «Ребенка надо стараться возвысить, дать ему шанс показаться с самой лучшей, выгодной стороны». Для начала она отменила проверочные собеседования для будущих первоклассников, считала такие «экзамены» неправомерным и жестоким испытанием, придуманным хитрыми взрослыми… Вот тут мне и припомнился случай с подобным собеседованием в одной школе, на которое попала моя шестилетняя внучка Камилла.

Ей дали картинку и предложили ответить на вопрос: «Что должен сделать мальчик Вася, который сидит с удочкой на крутом берегу реки?» Предполагаемый ответ был: «Дергать удочку, ведь рыбка уже заглотила крючок!» (Потому что на этой картинке рыба явно клевала наживку.)

Но… эмоциональная реакция ребенка явилась неожиданной для учителей. Камиллу больше волновала угроза, возникшая для жизни мальчика Васи, беспечность этого Васи, стоявшего со своей удочкой на самом краешке косогора. И она ответила: «Пусть сделает шаг назад, а то упадет в воду!» Экзаменаторы не оценили глубоко человечную реакцию ребенка.

Наше школьное дело живет по своим законам. Так, например, Елена рассказывала мне одну выразительную историю, приключившуюся с нею самой: ее подруга, устраивавшая своего ребенка в новую школу, попросила Елену сопровождать их на собеседование к директрисе (для поддержки в случае чего).

Разговор в кабинете был такой. Директриса: «А вы, как родители, будете участвовать в улучшении нашей школьной жизни?» Родительница: «Да, конечно, мы всегда… мы готовы…» «Тогда вот к вам первая просьба: помогите нам в озеленении школьного двора. Мы как раз…» Взнос на озеленение двора был обещан и почти сразу вручен. Мальчика приняли на обучение…

Но, проходя мимо этой школы, Елена каждый раз обращала внимание на то, что в «неозелененном дворе» не прибавилось ни одного кустика…

Елена была прекрасной рассказчицей и обладала ярким юмором.

Но если короля делает двор, то директора школы делают его ученики. Я спрашиваю у Елены: «Есть ли смысл мне как журналисту поговорить с учениками? Ведь они подростки, а я им совершенно незнакома – отшутятся, наврут…» Она мне ответила: «Нет, нет, ну что ты? У современных детей открытая душа, они непосредственны в общении. Говори с ними, задавай вопросы».

Спрашиваю у старшеклассников: «Что дала вам школа?» Ответы разнообразны: «Раскрепощение. С учителями можно свободно общаться. Здесь чисто, уютно, домашняя атмосфера, много спорта, репетиции, концерты»…

Перемена. Иду с Еленой по коридору, над нами – огромный плакат «ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ!». Он виден отовсюду. Навстречу нам – ученики. Пьют кока-колу, по одному глотку, по очереди, из общей бутылки: «Елена Александровна, хотите?» Один из них протягивает ей бутылку. Она пьет.

Но она не всегда такой ангел. Когда однажды интеллигентная и тихая мама мальчика, над которым издевался вновь поступивший, крепко сложенный ученик, пришла к ней в слезах: «Ваш новый ученик, негодяй, окунул моего сына головой в унитаз!»

Сообщение этой мамы было ужасным. Что должен был делать директор?

Елена не думала ни минуты. Она взяла за руки и маму, и сына. Вошла в класс с каменным лицом. Все затихли. Она сказала мальчонке: «Покажи, кто это сделал». «Вот этот», – показал он на новенького. «Иди сюда», – тихим, но бешеным голосом, не обещавшим ничего хорошего, произнесла директриса. Новенький подошел, защищаясь якобы безразличной улыбкой и даже делая вид, что ему смешно. «Пойдемте»! – тихо приказала Елена. Все четверо вышли в коридор, подошли к месту хулиганства. Унитаз сиял (в ее школах всегда была ослепительная чистота). Елена спросила у новенького: «Сам окунешься, или я тебе помогу». «Сам», – тихо сказал новенький.

Больше такого и подобного в ее школе не было. Маленькое пояснение: я колебалась, принято ли публиковать всю правду? Советовалась с друзьями. Они сказали: «Обязательно – всю правду». Поэтому я и уточняю: Лена сама окунула этого любителя унижать слабых. Потом, после этого ужасного эпизода, она задумалась: а что, если этот любитель издеваться над теми, кто слабее, – он из преступной среды и теперь ей отомстят? Но она все равно всегда считала: «Будь что будет».

…Итак, мы идем по школьному коридору. Совсем недавно у старшеклассников был письменный опрос. Я смотрю, что они пишут: «Если бы понять раньше, что надо учиться!» Предпочитаемые профессии: юрист, стоматолог, предприниматель, спортсмен, мент. А одна девочка написала: «Трудолюбие в наши дни ничего не дает, так как в нашей стране люди пробиваются с помощью денег, по блату». А вот другой листок: «Сейчас быстрее всего успеха в жизни можно достичь, если пойти в преступный мир». А вот противоположное мнение: «Не знаю, как достичь успеха, но уж точно не выйду замуж за богатого». (А в другой школе и еще в советское время одна девочка на вопрос «Кем вы хотите стать?» ответила просто: «Матой Хари».)

«Какие подходы в преподавании надо искать в современной школе? – спрашиваю я у Елены. – Что главное здесь?» Она отвечает: «Творчество в школе».

Вот так я попыталась охарактеризовать свою старшую сестру.

Младшая сестра Женя

Женя была очень маленькой, когда началась война, и мама всегда сокрушалась, что вот такой малышкой она очутилась не просто в эвакуации и под бомбежками, но еще и в состоянии постоянного недоедания. Она росла хрупкой и слабой. В Саратове при бомбежках она просыпалась в испуге от взрывов бомб и спрашивала у мамы, что это. Мама отвечала: «Да ничего, дрова привезли, разгружают». Женя переспрашивала: «А, д’ова?», успокаивалась и снова засыпала под звуки бомбовых ударов.

Женя слева, 1947 год

Женя справа, рядом я и Галя – дочь маминого брата, Михаила Игнатьевича Тюрина

Мы – в Саратове. Совсем близко от Сталинграда. Ночью прилетают мессершмитты и бомбят город. А днем мы с Женей ходим в детский сад, а Пена – в школу

Меня и Женю отдали в саратовский детский сад. Там хоть и скудно, но кормили. Как-то мама взяла Женю из детсада, чтобы отвести к врачу. И они опоздали к обеду. Когда Женя вошла в столовую своей младшей группы, там уже никого не было, только двое дежурных мальчика убирали пустую посуду и вытирали тряпкой пролитый детьми суп на столах.

Когда принесли Женину тарелку, они, из неистребимого мальчишеского хулиганства, окунули эту тряпку в ее суп. И засмеялись, конечно, своему удальству. Но Женя была голодна и стала есть этот суп, хоть и со слезами. Когда я потом читала про девочку Марусю в повести В.Г. Короленко «Дети подземелья», я вспоминала этот эпизод о детском голоде.

Лирические чувства проявляются по-разному: иногда – нежно, а порой – агрессивно

У Жени была внешность ангела. Можно было без конца любоваться на маленькую нежную девочку с серыми глазами. Так было бы везде, но не в условиях небольшой улицы Северной на краю города Ульяновска близ оврага.

Свое волнующее внимание к красивой, лучистой девочке мальчишки выражали самым диким способом: они поджидали ее, чтобы бросить в нее осенью – комком замерзшей грязи, зимой – снежком… и всегда попадали. Это были неуклюжие стремления обратить на себя внимание девочки, которая им нравилась…

Я была покрепче и постарше и выбегала в таких случаях на улицу с веником в руках, чтобы разогнать нападающих. Мои вылазки всегда кончались победой – благодаря венику.

Было у них и другое развлечение: на грани зимы и весны, когда снег подтаивает, а наст становится хрупким, мальчишки выкапывали «обманы». «Обман» – это означало тайную, забросанную ветками или снегом яму с водой. Человек идет себе, ничего не подозревая, и вдруг проваливается в эту мокрую яму. Теперь он промочил ноги, валенки стали свинцовыми, а транспорта никакого, и дом – не рядом. Такой «обман» можно вырыть для какого-нибудь незнакомца-прохожего, а можно рассчитать и устроить его на пути девочки, в которую ты тайно влюблен и это чувство тебя раздражает своим непокоем.

Однажды в такой капкан попала и Женя. Это случилось на глазах нашего отца, который случайно шел позади, догоняя дочку. Он погнался за мальчишками. Но кто же их догонит? Приключение кончилось сильной простудой.

Годы шли, и мальчишеские поступки сильно изменились. Женя – уже в девятом классе.

Теперь взад и вперед, как бы случайно, мимо нашего забора ездит один велосипедист в ожидании, когда Женя, девочка с русыми кудрями и серыми глазами, выйдет из калитки нашего дома. Чтобы взглянут на нее якобы безразличными глазами. Знакомиться он не будет – не осмелится. Но всё же о ездит вдоль нашего забора туда-сюда целыми днями…

А другой юноша – одноклассник (Паша) он был посмелее, поэтому, преодолевая свою робость, он стал часто приходить в наш дом под предлогом какого-нибудь неотложного дела. (О Жене я более подробно напишу в главе об МГУ.