Текст книги "Сквозь объектив"

– Каждому человеку есть что рассказать.

– А почему ты спрашиваешь?

– Должна же я знать, с кем мне придется коротать свою молодость, – даже без особого ехидства ответила я.

Он подавил свою ребяческую ухмылку и поинтересовался:

– И сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Ну, тогда ты, конечно, права. Молодость в самом расцвете. Да, все хотел спросить, какими судьбами тебя занесло в Амстердам?

– Сваляла дурака, – мило улыбнулась я.

– А я почему-то думал, что по инициативе твоего дружка-супермодели.

– Макса? – задумчиво спросила я.

– Наверное.

Только после того как прозвучало его имя, я вспомнила, что мы приехали вместе. Он встал передо мной во всей своей холености, с развевающимися за спиной длинными соломенными волосами и немного укоризненным взглядом. Мне показалось, будто это вообще было в прошлой жизни. Его лицо стало таким далеким и чужим, а ведь мы провели бок о бок почти год…

– Нет. Это я его потащила. Им несложно управлять. Он сам не особо знает чего хочет.

– Он был для тебя кем-то важным? – вскользь поинтересовался Кай и засунул в рот новую сигарету.

– Не знаю, если честно. Он – просто человек, с которым можно забавно посидеть. Мы… друзья. Наверное.

Я с недоумением замолчала, не понимая, зачем ему это рассказываю. И почему он слушает. Но слова вылетали неожиданно легко и несли в себе именно то значение, которое должны. Странно, но с этим человеком беседа выстраивалась без особого труда. Тогда я решила, что больше ни слова не произнесу. Хватит с меня этих импульсов и откровений.

– Непривычно? – поинтересовался Кай.

– Что именно?

– Говорить о себе. Рассказывать о своем мире, который сейчас тебе кажется намного значительнее, чем раньше.

Он считывал меня, как данные с экрана компьютера. Эта проницательность была жутковатой.

– Откуда ты знаешь, что имеет значение в моей жизни, а что нет?

– Ну, потому что ты такая. Живешь в каком-то вакууме и понимаешь смысл вещей только когда тебя выдирают из твоего пузыря.

Ого, так мы теперь играем в психоанализ. Его слова неприятно резали, и стоило бы сказать в ответ какую-нибудь гадость, но у меня не настолько хорошо подвешен язык.

Он спокойно затянулся, не отводя от меня взора, и послал расплывчатую струйку дыма в воздух. Я не выдержала и подошла к нему ближе. Хотелось заглянуть в его глаза, чтобы понять, насколько он честен. Или увидеть что-то особенное. Например, что Кай прячет. За этим холодным, жестоким фасадом должно лежать нечто очень хрупкое, какое-то ломкое сокровище, которое он оберегает от всего мира…

Ведь чем прочнее броня, тем уязвимее на самом деле человек.

Но он был всего лишь зеркалом. Беседуя с ним, я натыкалась на собственную беспомощность.

– Знаешь… – неуверенно начала я. – Я уже ничего не прошу… Просто хочу знать, что со мной будет. Ты можешь быть честным?

– С тобой все будет в порядке, – отрывисто сказал он. – В физическом смысле уж точно.

Такое уточнение не успокоило. Я помолчала, затем не к месту добавила:

– Ты смотришь так, будто видишь во мне все.

– Видеть не так сложно. Ты можешь научиться этому, если захочешь.

Мы замолчали. Кай докуривал сигарету, а я уставилась в окно, глядя, как хмуро дышит небо и вязко растекаются облака.

– Ты все еще думаешь о причинах, по которым сюда попала, – заметил он. – Забудь. Оставь все эти условности, давай жить без объяснений. Нам так будет намного легче.

– Ты и я – это не мы, – отрезала я.

– Отчасти ты права. Ты и я – это просто ты и я. Люди внутри себя. Тебе тяжело одной, я вижу. Но этому надо научиться.

– Что ты знаешь об одиночестве? – поинтересовалась я, решив глядеть в окно с равнодушным видом, чтобы не рассматривать против воли мраморный узор его радужки.

Надо говорить с ним о чем угодно, раз уж начали. Так я хоть пойму, что он за фрукт.

– Больше чем хотел бы. Одиночество – такая штука, которую всегда обнаруживаешь с небольшим опозданием. Его нельзя предугадать. Мы впускаем его добровольно, но замечаем уже тогда, когда все остальное уходит.

Я слушала его, не смея перебить.

– И вот мы… ах, прости – ты и я – вынуждены неуклюже совмещать два разных одиночества на одной жилой площади.

– Я к тебе в гости не напрашивалась, – съехидничала я.

– Ну, я сам тебя пригласил. И стараюсь быть по-своему гостеприимным, хотя ты – ужасный визитер. Зацикленная на себе, вредная и любящая тонуть в жалости к себе. Я мог бы оказать тебе услугу и тоже пожалеть, но так только будет хуже.

Я таращилась на него, словно набрав воды в рот. И почему-то не получалось оборвать его. Слова Кая врезались очень глубоко. Было больно и неприятно. К чему этот разговор?

– Я не такая, – возразила я, зачем-то оправдываясь. – Оскорбляй сколько угодно, но я не такая. Это ты заставляешь меня. Потому что похитил.

Опять это началось. Опять меня заставляют слушать что-то о себе, и, господи, почему нельзя уйти? Из этого места нельзя уйти… Нельзя. Меня поймали в самую страшную ловушку.

– Ищи виноватого, – даже как будто с легким сочувствием в глазах кивнул он. – Но тут так мало людей, что рано или поздно дело уже будет не во мне. И однажды ты это поймешь.

Он смотрел прямо и как-то нейтрально. В его взгляде не было и намека на садизм, но от его слов я ощущала себя попросту убого. Самое ужасное, что от сказанного уже не спрятаться. Это будет звучать во мне вечно.

Сейчас надо сделать что-то неожиданное. Перевести стрелки…

«Реверсивная психология! – снова раздался в голове по-идиотски бодрый голос Макса. – Это путает все карты!».

Не надо обижаться и защищаться. Он ведь ждет этого.

Когда я открыла рот, мой голос зазвучал спокойно и даже дружелюбно:

– Раз ты так много знаешь… и любишь демонстрировать это знание… расскажи мне обо мне. Расскажи, как меня видишь ты. И попробуй быть оригинальнее всех своих предшественников.

Кай смерил меня острым и одновременно веселым взглядом. Похоже, он принял вызов, и возникло чувство, что я сейчас об этом пожалею. Он швырнул окурок в стоящую на наружном металлическом карнизе окна пепельницу и спрыгнул с подоконника.

Я ожидала нового потока второсортных провокаций с оскорблениями, но он, подойдя ко мне вплотную, вдруг сказал самую неожиданную вещь:

– Ты нуждаешься в друге, Марина. В человеке, который мог бы, ни о чем тебя не спрашивая, знать о тебе все. Но в твою жизнь не получится войти с твоего разрешения.

– Почему? – пораженно прошептала я.

– Потому что ты никогда не дашь на это разрешения, – тихо сказал Кай, притрагиваясь к моим плечам. – С тобой надо либо подбирать отмычки, либо взламывать замок твоей замкнутости. Отмычки – не мой стиль. Я грубо взломал замок и этим немного тебя напугал.

– И теперь в качестве извинения ты подбираешь отмычки, которые уже не нужны… Хочешь дружить со мной? К этому ты клонишь? Да только сдался мне такой больной друг!

– Но и ты не совсем здорова. – Глаза улыбаются, в них пляшут черти.

– Убийственный аргумент.

– Давай поиграем в угадайку, и спорим – я не ошибусь? – мелькает очередная опасная улыбка.

– Ну… попробуй.

– Ты из тех, кто никогда не мог найти общего языка со сверстниками. Какая-то молчунья с задней парты, странноватая, с придурью и ранимая. У тебя наверняка было ужасное детство и отвратительное отрочество. Родители почти не уделяли тебе времени, и между вами нет доверия. Поэтому ты начала искать близких вне семьи. Но люди не были добры к тебе. Сначала тебе было больно, а потом ты поняла, что лучше зажмуриться и стерпеть. Ты не из тех, кто озлобляется на всех и сразу. – Он наклонился к моему уху и шепнул: – Ты из тех, кто отстраняется. Отшельничество помогает жить не ощущая боли от соприкосновения с внешним миром. Ты просто не справилась. А дальше, как и многие вроде тебя, ты решила, что сила в равнодушии. Правильно. Но ты ведь на самом деле не равнодушна. Просто научилась закапывать. Что бы ни причиняло тебе боль – ты зарываешь это поглубже, потому что не знаешь, что с этим делать. Внутри тебя – кладбище.

Я почувствовала, что опять плачу. От правды.

Вот такая вот реверсия. И кто кого переиграл в итоге?

Он мягко приобнял меня и уткнулся подбородком в выемку между плечом и шеей. Мне было все равно, что он сейчас делает. В этот миг я в полной мере осознавала, чем была вся моя жизнь и во что она неуклонно превращается теперь.

Итак, я дрейфую в безграничном одиночестве, с которым срослась из страха перед жизнью. Спасибо, что ткнул носом, Кай, а то я не знала. Но в этом заброшенном районе и в этой пустой квартире произошло избавление от неудачного маскарада крутой богатой девочки.

Я видела вещи такими, какие они есть в действительности, и это было ужасное, болезненное понимание. Из всех яблок познания Кай решил подсунуть мне самое горькое.

– Прозрела? Молодец. Оставь тот мир, – шепнул мне он. – Сейчас реально только твое одиночество. Здесь нет никого. Только ты и я за тобой.

Так и было. Вдали от всего мира стояла я, отрешенно глядящая на берег пустыми глазами, а позади меня стоял незваный палач, обнимавший меня с меланхоличной усмешкой.

Мы действительно были одни. Совсем одни.

* * *

В тот момент Кай не просто решил поговорить по душам со своей жертвой. Он меня вскрыл, как хирург. И оставил в таком виде, не прерывая функций жизнеобеспечения.

Он нащупал мое слабое место – страх услышать правду о себе – и без промаха ударил точно в цель.

Этот момент словно никогда не кончался и продолжает длиться в какой-то параллельный реальности вне времени. Много лет спустя я могла с уверенностью сказать, что где-то там, между сном и реальностью, мы все еще стоим у окна – недвижные, отрешенные, связанные навеки.

Мое отношение к Каю теряло свое значение. Можно было его возненавидеть еще сильнее, можно было бояться, презирать, избегать… Суть от этого не менялась. Чем дольше я с ним сосуществовала в одном измерении, тем глубже он запускал в меня руку и ворошил то, что нельзя было трогать. Дурная, злая корреляция.

Мы оба это поняли, правда, в разное время. Он тогда, когда увидел меня в галерее, а я у окна, когда он сказал те слова.

В тот момент между нами начался необратимый процесс. Все мои мучения будут брать начало в Кае, все его мысли найдут продолжение во мне, и все, что у нас есть – это замкнутое пространство, созданное не стенами, а нашим невыносимым присутствием рядом друг с другом. Между нами происходил особенный энергетический обмен. У меня он был основан на ненависти и страхе. А Кай выбрал любовь.

Я чувствовала его мягкие объятия и сухие губы на своей шее. Его дыхание легко рассеивалось по коже, он едва касался меня, но эта странная ласка, к моему ужасу, стала вызывать у меня волнение. Мне нравилось ощущать его губы, скользящие по моей коже и дотрагивающиеся изредка висков и щек. И его чуткие пальцы, невесомо касающиеся моих плеч…

А вначале эти руки чуть не сломали тебе ребра.

При этом я все еще хотела оттолкнуть этого человека и спрятаться, хотя уже знала, что отныне всегда буду помнить его. Никто не подбирался ко мне так близко. Голова сама наклонилась, открывая ему доступ к плечу. Внезапно я поняла, что не хочу, чтобы он останавливался. Мне нравилось чувствовать его всей спиной.

От каждого прикосновения что-то во мне вздрагивало.

– Хватит, – еле слышно прошептала я, чувствуя, как он продолжает проводить губами по моей коже и волнение расходится кругами от тех мест, к которым он прикоснулся.

– Тебе же нравится, – шепнул он.

– Ты… враг. Я не должна это терпеть, – произнесла я, вцепляясь в его руку, которая мягко скользила по моему предплечью.

– А ты и не терпишь, – усмехнулся он. – Ты хочешь большего.

– И как ты себе это все представляешь? Зачем? – спросила я.

Его рука мягко разжала мою ладонь, которая пыталась остановить его, и наши пальцы охотно переплелись, словно зажив своей жизнью.

– Какой странный вопрос. Его не задают, когда тебя целуют.

– Тебя не целуют, когда ты – пленник. Я не хочу. Ты меня заставляешь.

– К этому я тебя точно не принуждаю. Я рад, что не ошибся в тебе, – сказал Кай, зарываясь лицом в мои волосы.

– Что… ты имеешь в виду?

– Я про галерею, когда мы только встретились. Внутри тебя есть важные для меня вещи. И чтобы не упустить их, я решил украсть человека.

– Тебе хотя бы интересно мое мнение на этот счет?

– Все уже началось, Марина. Мы неразлучны, запомни это.

Все, что он говорил, звучало как угроза. Происходящее угнетало и одновременно будоражило. Чем больше я ему позволяла, тем быстрее меня разносило в клочья. Кай что-то уничтожал, он был прирожденным убийцей. По пепелищу шла какая-то новая Марина, но я боялась ее. Она приходила из темноты души Кая, и ничего хорошего это не сулило.

Его губы пробежались от плеча до виска. Он провел языком за ухом, и от этого меня начало трясти. Я чувствовала, что тоже хочу к нему прикоснуться, но понимала, что это будет подобно смерти.

Но пока я еще жива и не могу позволить ему завершить это… уничтожение меня.

Найдя в себе силы резко оттолкнуть Кая, я отскочила к шкафу, словно это был какой-то надежный тыл.

– Не прикасайся ко мне, – дрожащим голосом прошептала я.

Кай слегка улыбнулся и задал сбивающий с толку вопрос:

– Мне кажется, или ты хочешь залезть в шкаф?

– И залезу, – на автомате огрызнулась я. – Я не буду к тебе прикасаться. Я не хочу, ты… враг!

– Почему это должно мешать нам? – спокойно поинтересовался он, складывая руки на груди.

– Да ты больной! – сказала я и, увидев, что Кай двинулся ко мне, выкрикнула: – Не подходи ко мне!

– Марина, я и пальцем к тебе не притронусь, если ты против, – с незнакомой доверительной ноткой в голосе произнес Кай. – Но ты сама этого захочешь. Ты сама меня об этом попросишь.

Улыбка, как коварная змея, скользнула по его губам. Я присела на кровать, пытаясь унять непонятную дрожь. Лучше бы он этого не говорил. Я ведь знаю теперь, что Кай не ошибается, но не хочу знать ничего о том, что сделаю, о чем попрошу. Пусть лучше так, чем знать, что мое отношение к нему начинает меняться против моей воли.

Кай прислонился к подоконнику и какое-то мгновение взирал на меня в тишине. Я тоже молчала, не желая ни смотреть на него, ни в очередной раз объясняться непонятно за что.

Но что-то в Кае стало другим. Я уже могла различать перемены в его взгляде. Он смотрел иначе – в упор, но словно насквозь. Потом стремительно подошел ко мне и велел:

– Сейчас все просто отлично. Только подними слегка голову.

– Что?

Кай взял меня за подбородок и приподнял его. Отойдя назад, он помедлил, будто любуясь результатом, а затем любовно поправил ворот рубашки и слегка провел ладонью по волосам.

– Так-то лучше. – Кай пошел прочь из комнаты, бросив на ходу: – Не двигайся.

Недоумевая, что еще пришло ему в голову, я застыла в ожидании. На изнасилование не походило, но я не знала, чего мне ждать.

Он вернулся через несколько минут с фотокамерой. Причем это была не какая-нибудь мыльница. Взгляд Кая был прикован ко мне, но выражал уже знакомое холодное любопытство. Некоторое время он настраивал фотоаппарат, а потом навел объектив.

– Великолепно…

Черный блестящий глазок также беззастенчиво, как и его хозяин, впился в меня, и Кай сделал пару снимков. Я продолжала сидеть, как он меня посадил, глядя на него с искренним недоумением.

– И что это должно значить?

– Поверни голову к окну, – с отсутствующим видом ответил он. – Не так сильно. Да. Идеально.

Щелчок.

– А теперь выпрямись.

Щелчок.

– Так, теперь подними ворот рубашки. И на меня смотри.

Я безропотно выполняла его команды. Кай казался абсолютно поглощенным работой, и мне даже почудилось, что объектив – это его третий глаз, такой же впивающийся и бездушный, как он сам.

– А теперь, Марина, – по его губам скользнула озорная усмешка, – вспомни, как я тебя обнимал. У тебя было удивительное выражение лица.

Видимо, от одной только мысли о тех ощущениях, что он во мне вызвал, мое лицо изменилось. Кай довольно хмыкнул и снова щелкнул.

– Хоть покажешь? – поинтересовалась я.

– Потом, – кивнул он и опять скрылся в коридоре.

Вернувшись через мгновение, он сказал:

– Мне надо сходить по делам. Обещай, что будешь вести себя хорошо. Никаких вечеринок.

– Да пошел ты, – вяло пробормотала я.

Остряк чертов. Только шуточки у него тупые.

Я уже ничего не понимала.

Кай, как всегда, усмехнулся, обдав меня обжигающей изморозью своих глаз, и деловито скрылся в коридоре. Через мгновение хлопнула дверь и настала тишина.

* * *

Внезапно я вспомнила про запретную комнату и ринулась туда со всех ног. Кай предугадал и такой поворот событий, и дверь встретила меня глухим клацаньем замка. В замочную скважину смотреть было бессмысленно, она была слишком маленькая.

Пришлось в полном разочаровании вернуться в главную комнату. Поставив первый попавшийся диск, я стала уже который раз за день мерить помещение шагами, думая, чем можно заняться.

Из колонок лился надрывный рок, под который хотелось колошматить витрины дорогих бутиков и бегать по улицам голышом. Из окна можно было видеть, как силуэт Кая удаляется вдоль канала, прежде чем полностью раствориться. В любое время суток пейзаж за окном выглядел одинаково заброшенным. Если глядеть на него каждый день, то волей-неволей начинаешь думать, что ты существуешь словно вне остальных людей.

Я поежилась, все еще словно чувствуя губы Кая на своей шее. Мой похититель ушел, но ощущение его присутствия за моей спиной осталось.

Чего он от меня добивается? Оскорбления сменялись психоанализом, а потом совершенно неуместной попыткой соблазнения. Пробовал ли он на мне все подряд, чтобы… что-то понять? Смутно мне казалось, что ответ скрывался в фотокамере. То, как он с ней прибежал, его выдало. Он как будто ждал момента, чтобы схватиться за нее. Я помнила его взгляд в тот момент – сосредоточенный, анализирующий и при этом жадный. Как будто он до чего-то дорвался.

Наверняка я сказать не могла, это было лишь подозрение, но камера – единственное, что давало объяснение его нелогичным, странным действиям. Про свою собственную нелогичность вообще не хотелось думать. Я вынуждена была признать, что что-то идет совсем не так…

* * *

Остаток дня я провела, разгуливая по квартире и фальшиво подпевая магнитофону. В конце концов, раз так все сложилось, больше не имело смысла устраивать истерики и трястись. Теперь я живу здесь. Слегка опустошив холодильник, я откопала среди дисков какую-то книжку, и время полетело быстрее. Это было полунаучное чтиво о кинематографе с точки зрения лакановского психоанализа[9]9
  Жак Лакан – известный французский психоаналитик, чьи идеи повлияли на культурологию, кино– и искусствоведение.


[Закрыть]. Через пару часов я поняла, что не понимаю, о чем читаю, но пассажи о воображаемом и реальном через пленку почему-то показались вписывающимися в мир этого Кая.

Был важный практический момент, игнорировать который было нельзя, но и поделать я тоже ничего не могла. Меня все-таки хватятся когда-нибудь. И что скажет Макс?

Моя сумка либо выпала где-то в переулке, либо находится у Кая в его запретной комнате, и наверняка мобильный телефон уже надорвался от звонков и сел. Макс обязан сообщить о моей пропаже родителям. Он – большой паникер и скрывать ничего не смог бы. А после того как мой отец узнает об этом, он убьет Макса. Просто за дурную весть.

А может, Макс ничего не скажет предкам. Он трусоват. Почему-то теперь я испытывала к нему странную смесь неприязни и раздражения. Я вспоминала все, что было раньше, и это казалось мне таким далеким и мутным, как вид из заднего окна уезжающего автомобиля во время дождя. Странное ощущение, учитывая, что прошла всего-то пара дней.

Так что не исключено, что родители еще даже не в курсе. Отец живет на работе, мы не видим его неделями. А мама предпочитает мариноваться в своих увлечениях и оздоровительных практиках. У нее есть комната для медитаций, и когда бы я ни приходила домой, она была там. Либо занималась йогой, либо познавала себя. В нашей семье в порядке вещей не видеть друг друга, даже если все дома. Наверняка они думают, что я сейчас примерно учусь, а на выходных гуляю с приличным «сырным» мальчиком.

Глаза уже смотрели сквозь текст. Мои мысли плавно вернулись к нашему недавнему разговору с Каем. Он не все сказал про одиночество. Его острее всего ощущаешь, когда возвращаешься к тому, что у тебя есть, и из всего этого начинаешь вычитать пространство, имущество, пока не доходишь до самого себя и вычитать уже нечего.

Сейчас я отняла достаточно, чтобы упереться в то, чего предпочитаю избегать. Себя. Раньше от этого спасали кредитная карточка, интернет, Макс, гардероб, забитый вещами до отказа, и кино. Это поддерживало хороший режим автопилота.

Сейчас внезапно словно настроили фокус всех моих каналов восприятия.

Цветов вокруг почти не было, но те, что были, казались ярче, чем кислотные витрины.

Каждый звук вызвал эхо. Вокруг и внутри меня.

А в душе впервые за долгое время клокотал жуткий водоворот переживаний. Это походило на эмоциональную рвоту.

Да, жизнь – странная штука. Иногда в ней случается что-то из ряда вон выходящее. Приходит некто с глазами из хрусталя и возвращает тебе ощущение настоящей реальности грубым, страшным способом. Ты проклинаешь этого человека, но почему-то слушаешь его. Ты могла заткнуть уши. Игнорировать его. Ты сама стала с ним говорить.

Ход моих мыслей мне не нравился. Начиналась переформулировка понятий. Смена ролей и отношений. И куда это приведет, думать вообще не хотелось.

Я вздохнула, вернувшись к мыслям о родителях. В данный момент я не ощущала, что мне их не хватает, вместо этого думала, как они воспримут мою пропажу. Хотелось знать, что они ощутят… разницу. Есть ли я в своей комнате и есть ли вообще. Мы общались урывками. Когда отец еще только начинал работать в этой компании, которая заменила ему все, можно было говорить о каком-то чувстве семейности. Но того времени я почти не помнила. Сейчас это осознание показалось мне страшным.

Пальцы непроизвольно сжались в кулак. Размышления о семье всегда вгоняли меня в меланхолию: там слишком многое было упущено нами тремя, и самое ужасное, что ничего не хотелось наверстывать.

Взгляд вдруг скользнул по пачке сигарет, оставленной Каем. На подоконнике валялась и зажигалка. Недолго думая, я извлекла одну и покрутила ее между пальцев.

Впервые я закурила в тринадцать лет, вместе с компанией одноклассниц. Мы решили не мелочиться и через одного старшеклассника купили себе сразу вишневые сигары. Помню, как мы давились дымом и глупо хихикали. У меня почему-то дым пошел через нос и страшно защипало внутри. Тогда я подумала, что курение – процесс, эстетичный только с виду. А потом мы строили из себя знатоков и говорили, что если уж курить, то только крутые марки, а не какой-то там туберкулезный Kent. Откуда вообще берется этот выпендреж в таком возрасте?

Когда рот наполнился дымом, мне мигом вспомнилось то время. Стало смешно, как только я представила себе юных девочек, неумело орудующих сигарами. Моя нынешняя неуклюжая затяжка тут же вызвала удушье, и я закашлялась, зажмурив глаза и зажав нос.

Закинув недокуренную сигарету куда подальше, я уставилась воспаленными глазами на полупустую пепельницу. Вкус дыма во рту как будто вернул меня в то время, когда жизнь была довольно простой и умещалась на странице школьного дневника. Правда, среди вписанных в графы уроков не было и намека на самые разные разговоры и первые попытки познать мир искушений и растущих желаний. Я вдруг осознала, что это давно в прошлом. Более того – какая-то важная дверь закрылась, как только меня похитили.

В двенадцать лет схожее ощущение необратимости посетило меня, когда папа дал мне кредитку с баснословной суммой – а самое главное, я даже не знала, куда это все деть…

«Пусть у нее всегда будет доступ к финансам, мало ли…» – рассуждали папа с мамой.

И что я сделала? Накупила вредных шоколадок, видеоигр и вожделенный блеск для губ с запахом клубники. Этими вещами измерялось мое подростковое всесилие. После этого я поняла, что могу делать что хочу, и повысила ставки и требования к миру.

Тогда это сделали деньги.

А теперь человек.

* * *

День прошел довольно бестолково. Я то читала, то внезапно принималась метаться по комнате, когда меня озаряла очередная бесполезная идея вроде простукивания стен в поисках тайного входа.

Потом ждала. К вечеру я стала часто поглядывать на часы и высматривать в окне знакомый силуэт. Улицы опять накрыл туман, а в воздухе уже чувствовался привкус ночи и холода. Редкие огоньки вдоль канала были практически не видны, и мир вдали казался утонувшим во тьме безвозвратно.

Куда это Кай опять пропал? Мне было скучно и немного боязно…

Когда стало темно, я попыталась найти выключатель, но впустую. Выяснилось, что свет включался только на кухне и в ванной. Какой дурацкий, нелепый дом. Все здесь какое-то неправильное. Я немного боялась темноты, потому что не знала, что в ней увижу. Иной раз предметы принимали самые странные очертания и возникал суеверный страх. Хотелось включить свет везде где только можно, но в голову почему-то лезли дурацкие мысли о счетах. Мало ли, вдруг Кай экономный… Единственным, что слегка освещало комнату, был фонарь у дома.

Я забралась под одеяло и включила радио. Голос диктора что-то мило ворковал и немного успокаивал. Создавалось ощущение какого-никакого уюта. Голландский язык казался мне забавным – чем-то смахивал на немецкий, только грубее.

Я и сама не заметила, как уснула под ровное бормотание радио. Не знаю, сколько прошло времени, но звуки реальности вернулись, когда громко хлопнула дверь в прихожей. Почему-то я инстинктивно напряглась, все еще с плотно сомкнутыми глазами. Радио тихо шипело и потрескивало в темноте, и кто-то осторожно прошагал в комнату.

Воздух наполнился горькой сладостью. В душе я безотчетно почувствовала огромное облегчение от того, что Кай пришел.

Его усталость витала в комнате. Он щелкнул переключателем, и радио замолкло. Я внимательно вслушивалась в его движения, притворяясь спящей.

По звукам можно было только догадываться, что он делает.

Вот щелкнула зажигалка и всюду расползся дым. Тихонько стукнула створка окна, и в воздухе затрепетал холод. Исподтишка я смотрела на его фигуру сквозь полуприкрытые веки. Лица Кая видно не было, лишь угадывались темные очертания его фигуры, застывшей на подоконнике с небрежно свешенной ногой. У рта тлел кончик сигареты, слабо обозначая острые скулы. Больше всего в тот миг я хотела узнать, где он был.

Кай не замечал моих еле заметных движений. Он смотрел в открытое окно и устало курил сигарету за сигаретой. Затем прикрыл створку и направился ко мне. Я слышала, как он присел на пол напротив моего лица, и его взгляд ощущался всей кожей. Привычный сладко-горький запах смешался с табаком.

«Чем от тебя пахнет?» – хотелось мне спросить у него.

Это был даже не парфюм, которым, по-моему, Кай и не пользовался.

Так должны пахнуть отравленные души…

Даже полусонное состояние не мешало чувствовать его сквозь дрему и прикрытые веки. Кай смотрел на меня некоторое время, как всегда, легко касаясь своими невесомыми пальцами моего лица, затем скрылся в ванной.

Я решила, что теперь можно действительно отключиться. Сон, который был нарушен звуками и дымом, медленно опускался на меня откуда-то с потолка. Из ванной слышался плеск воды, и минут через десять Кай вернулся в спальню. Он лег на другой край кровати, укрылся вторым одеялом и… практически тут же уснул. Его дыхание вскоре выровнялось и стало глубоким и размеренным.

Я приподнялась, все еще пребывая между сном и явью, и наклонилась над ним. Мои волосы почти касались его лица.

Что я хотела увидеть в спящем Кае? Может то, чего не было видно днем… Его глаза были плотно сомкнуты, и не зная, какой колющий лед скрывается за тонкими веками, можно было бы подумать о нем что угодно. Я изучала его в странном дурмане. Холодное, с правильными чертами лицо – даже сейчас в нем чувствовалась жесткость и внутренняя сила, хотя он абсолютно беззащитен. Кожа на шее была такой тонкой, что в свете уличных фонарей я видела проступающие вены. Волосы рассыпались по подушке, открыв высокий лоб, отливавший в темноте голубизной.

Сейчас я могла забрать ключи и убежать. А потом натравить на него полицию и все прочие инстанции. Или вскрыть ему горло теми же ключами. Я могла задушить его подушкой. Но он знал, что я этого не сделаю. Между нами образовалась непонятного рода связь.

Откровенно говоря, в этот тихий момент я перестала его ненавидеть. Мне нравилось его отношение ко мне, хоть порой и бесцеремонное. Я не могла упрекнуть его в жестокости, по крайней мере физической. Разве что в самом начале.

О, да я его уже оправдывала.

Но как же стало интересно, что это за человек меня украл…

Задумчиво я коснулась его прохладного лба и, наклонившись над ним низко-низко, шепнула:

– Ну… хорошо. Я хочу с тобой подружиться.