Текст книги "Сезон воронов"

Такое откровенное приглашение к ласкам смутило сердце Дункана. Он снова замер, любуясь белым шелком ее кожи и опасаясь, что в следующую секунду волшебство рассеется навсегда. «Это безумие! Гленко и Гленлайон! Это чистой воды безумие! Но она сводит меня с ума!» Устоять перед соблазном было невозможно. Дункан прижался горячими жаждущими губами к обнаженной шее. Тело Марион слегка напряглось. Она схватила его обеими руками за сорочку и издала тихий стон. На такое он даже не смел надеяться.

– A Mhórag… A Mhórag mhillis, m’aingeal dhiabhluidh…[43]43
  О Марион! Нежная Марион, мой дьявольский ангел!


[Закрыть]

Жадными губами Дункан потянулся к ее губам, и те приоткрылись – ласковые, послушные… С бесконечной нежностью он уложил Марион на кровать, при этом громко скрипнувшую, лег сверху и заглянул ей в глаза, боясь увидеть в них тень неодобрения, но ничего подобного не произошло. В ее глазах… Уж не снится ли ему все это?

– Судьба, Марион, иногда заставляет нас пережить лучшие моменты нашей жизни.

– Не всегда. Она может стать нашим самым ужасным кошмаром, Дункан.

– Только не для меня! И только не сейчас…

– Может быть… Но каждый новый день – это новая страница большой книги, которая есть наша жизнь. Судьба – рука, которая исписывает эти страницы, а мы листаем их беззаботно и наивно и верим, что грядущие будут лучше и радостнее, чем те, что уже прочитаны. Эта рука временами бывает доброй и снисходительной, но может стать жестокой и безжалостной. Как знать?

Дункан нашел руки Марион и крепко сжал их. «Вот она, подо мной! Я должен остановиться! Я злоупотребляю ее слабостью!» Он чувствовал себя последним негодяем, но ничего не мог с собой поделать. Девушка застонала под ним, и желание обожгло его как адское пламя.

– Нужно пользоваться моментом, – прошептал он, глядя на влажные губы Марион. – Нужно ловить его и вонзать в него зубы, как в спелый фрукт, пока он не сгнил. Прошлое – это единственное, в чем мы можем быть уверены. Настоящее же так… так призрачно! Оно утекает сквозь пальцы, как вода, которая утоляет нашу жажду. Оно утекает от нас как воздух, которым мы дышим. И в это вот мгновение, Марион Кэмпбелл, мы дышим с тобой одним воздухом!

– Нас разделяют страдания и кровь!

Лицо Дункана омрачилось. «Что же это я делаю? Она права! Всю ту кровь, что пролилась между нашими кланами, мы никогда не сможем стереть!» Их никто не поймет. Ему все это наверняка снится… И так хорошо в этих грезах! Ему не хочется просыпаться, по крайней мере точно не сейчас…

– Кровь пролилась на страницах, которые написали и перелистнули другие люди. О Марион! Зачем возвращаться к тому, что уже написано? С этим мы ничего уже не сможем поделать.

Дыхание девушки стало прерывистым. «От нее пахнет медом и вереском… Ее запах – это запах Хайленда. И в ней течет та же кровь, что и во мне!»

– Но слова останутся запечатленными в памяти, Дункан. Даже если страницы уже перелистнули… Этого мало!

– Тогда давай порвем их вместе!

Поддавшись порыву страсти, он накрыл ее губы своими губами. Его охватило такое волнение, что мысли совершенно перепутались. «Я целую дочку Гленлайона! Внучку человека, которому почти удалось уничтожить население Гленко. Я – предатель. Я предаю своих! Я не должен так поступать!»

Дункан отстранился от нее и понял, что способность рассуждать здраво вернулась к нему. Грудь Марион поднималась и опускалась под его грудью, и ее тепло проникало сквозь тончайшую ткань сорочки. Легкое подрагивание этого тела еще усилило его возбуждение. Такого сильного желания Дункан еще никогда не испытывал. «Да что со мной такое?» Он не был обделен женским вниманием и успел обнять не одну кокетку, но ни одна из них не порождала в нем такой бури эмоций и желаний. Может, все дело в том, что она – враг, запретный плод?

Он некоторое время молча смотрел на Марион – тяжело дышащую, с закрытыми глазами. Ее сорочка местами прилипла к влажному телу и больше не скрывала его очертаний. И этот сон никак не хотел заканчиваться! Он положил руку ей на талию, сжал ткань рубашки и очень медленно потянул вверх. Она открыла свои кошачьи глаза и уставилась на почерневшие потолочные балки. Ее кожа, такая нежная и такая белая, скользила под его пальцами, словно прекраснейший шелк. Он накрыл ладонью круглую полную грудь и нежно ее сжал. Марион задышала еще быстрее. Она издала стон, похожий на жалобу, и прикусила губу. Рука Дункана соскользнула с теплой груди и прочертила дорожку сначала к животу, потом к юбке и наконец к бедру. Пальцы его погладили шерстяную ткань и схватили подол за край, чтобы приподнять.

Тело Марион напряглось, и она испустила короткий хриплый крик. Дункан успел только прикоснуться к нежному островку волос в самом потайном местечке ее тела.

– Нет…

Она оттолкнула его и принялась извиваться, стараясь вырваться из его объятий. Не понимая, в чем причина такой перемены, Дункан посмотрел на нее, потом перекатился на спину, закрыл лицо руками и выругался про себя: «Болван! Ты зашел слишком далеко! Ты слишком поспешил!» Но ведь она позволяла ему прикасаться к себе, он не принуждал ее… Ему даже пригрезилось, что она была так же возбуждена, как и он сам…

– Мне жаль, что так вышло.

– Я не хочу… Я не могу.

– А я подумал… В общем, пару минут назад ты не сопротивлялась!

Он сердито посмотрел на девушку. Гнев и фрустрация грозили вот-вот вырваться наружу. Все тело болело от напряжения, разрядить которое он не мог.

– Дункан!

Она хотела что-то сказать, но в последний момент передумала. На ее порозовевшем лице отразились страх и отчаяние.

– Неужели это всего лишь на одну ночь, Дункан?

И она отодвинулась от него как можно дальше. Он приподнялся на локте, по-прежнему озадаченный столь резкой сменой настроения. Дрожащей рукой она схватилась за край пледа, который Дункан прижал локтем, и дернула его на себя так, что юноша упал на кровать.

– Хотел получить трофей?

Она укрылась пледом, спрятав под ним свою полунаготу. Губы ее искривились в гримасе отвращения.

– Какой еще трофей? О чем ты говоришь?

Он сел на постели и воззрился на нее.

– Ты овладеваешь дочкой Гленлайона и уносишь с собой ее честь! Так ты хотел поступить?

Он не верил своим ушам. Она говорила так, словно он пытался ее изнасиловать! Вот чертовка! Она позволила ему обнимать себя, она поощряла его, отвечая на ласки… А теперь сделала во всем виноватым!

– У тебя совсем крыша поехала? Насколько я знаю, я ни к чему тебя не принуждал! А ты почему-то меня не отталкивала! Но, может быть, ты разыгрывала передо мной комедию, чтобы…

Он замолчал. Ему не хотелось обижать ее, хотя…

– Что ты хочешь этим сказать? Что я – вульгарная кокетка? Что я решила поиграть с тобой?

Дункан внимательно смотрел на нее. Марион была вне себя от гнева. Ему пришлось совладать с безрассудным желанием наброситься на нее, сломать эту хорошенькую шейку и… Он сглотнул.

– А разве не это ты делала? – едко спросил он. – Я – мужчина, Марион. И ты заставила меня думать, что хочешь меня. Как, по-твоему, я должен был себя повести?

Она выдержала его взгляд, прикусила губу и сжалась под пледом.

– А после ты обвиняешь меня в том, что я пытался взять тебя силой!

Его сердце билось так сильно, что, казалось, этот стук эхом разносится по комнате. Дункан повернулся к ней спиной. В ночи по-прежнему грохотал гром, и дождь стучал по черепичной крыше у них над головами.

– Я мог бы взять тебя силой, если бы захотел, и ты это знаешь, Марион Кэмпбелл, – заговорил он, снова поворачиваясь к ней лицом. – Я мог бы взять тебя прошлой ночью. Или позапрошлой. Господь свидетель, желание у меня было. Мужчинам, знаешь ли, много чего может хотеться… Но я этого не сделал.

Дункан шумно дышал и смотрел на нее с неприкрытой враждебностью. Она даже глазом не моргнула, и это еще усилило его ярость.

– Я пытался понять, чего ты хочешь на самом деле!

С этими словами он набросился на Марион, сдернул плед и прижал ее к стене. Она отбивалась из последних сил и кричала, но он заглушил эти крики своими губами. И тогда она укусила его. Он отпустил ее так же стремительно, как и напал, и грязно выругался. Потрогал рукой окровавленную губу и смерил ее обжигающим взглядом. Марион, похоже, сама испугалась того, что сделала.

– Ты – грязный мерзавец, Макдональд!

Дункан дал себе время остыть, прежде чем ответить на оскорбление. Глухим, но спокойным голосом он сказал:

– Я не хочу тебя принуждать. В тот день, когда я возьму тебя, Марион Кэмпбелл, ты сама меня об этом попросишь.

– Не в этой жизни! Никогда!

Он насмешливо улыбнулся, встал и взялся за дверную ручку.

– Значит, это будет в следующей жизни. Завтра я отвезу тебя к этой скользкой жабе Бредалбэйну. Теперь я понимаю, почему он решил тобой воспользоваться – у вас похожие повадки. Доброй ночи и сладких снов!

И он захлопнул за собой дверь.

Марион долго смотрела на дверь. Она понимала, что поступила нечестно. Она зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить душившие ее рыдания. Какая же она все-таки дура! Повела себя, как последняя шлюха, с мужчиной из Гленко! Тело предало ее, отказавшись слушать голос рассудка. Но, к счастью, она взяла себя в руки прежде, чем случилось непоправимое.

– Я сама виновата! Не надо было так распускаться!

Марион потянула носом воздух и покраснела. Воспоминания о прикосновении его влажных и теплых губ, его больших ладоней к ее телу, его щетинистых щек – к ее щекам обожгли, словно смертный грех. По телу пробежала дрожь. Она закрыла глаза и приложила палец к тому месту, которого коснулись его губы. Крепкий мускусный запах его тела с едва уловимыми нотками виски, запах мокрой шерсти и дыма еще оставались на ее сорочке и постельном белье.

Ее рука опустилась на грудь, потом на живот, а после – к тому месту, где сходятся бедра. Она вздохнула от удовольствия. Сколько ощущений он ей подарил! Новых, пьянящих, изысканно приятных… удовольствие, граничащее с болью. Она быстро убрала руку. Всегда ли так бывает между мужчиной и женщиной?

В свои шестнадцать Марион ничего не знала о любви. Когда мать утонула, ей было всего шесть. Отец… Отцы вообще не разговаривают с дочерьми о таких вещах. А что могла рассказать ей добрая старая Амелия, которая во всем привыкла видеть происки дьявола? Конечно, ей доводилось присутствовать при совокуплениях животных, но разве можно сравнивать жеребца или собаку с человеком?

Она с радостью, с удовольствием отдалась таким ласковым рукам Дункана! Тут он был прав, она обвинила его напрасно. И только когда его ладони коснулись ее обнаженной кожи, Марион поняла, что преград больше нет. События развивались слишком быстро. Она терпеть не могла, когда ситуация выходила из-под контроля, а ведь именно это и произошло. И тогда она впала в панику и оттолкнула его. Ее рассудок взял все в свои руки – словно бы тихий голос донесся до нее сквозь туман и вырвал ее из сладкого забытья, в которое она позволила себе провалиться.

Наверняка сейчас он ненавидит ее! Сердце Марион сжалось. Но так, наверное, и лучше. Она не могла позволить себе такого безумства – отдаться мужчине, чей клан ее родичи считают настоящей язвой Хайленда! Но как же ей этого хотелось! Она готова была подарить ему свою девственность, но что он мог дать ей взамен? Ночь сумасшедшей любви за то, чтобы проснуться с мужчиной, который тебя презирает и поспешит растрезвонить по всему краю, что украл честь у дочери Гленлайона? Нет, уж лучше она отдаст себя тому, кто по-настоящему ее полюбит…

Глухой стон сорвался с губ Марион. Язык у нее и правда змеиный, раздвоенный! И в этом тоже с ним не поспоришь. Можно было бы как-то по-другому дать понять, что она не хочет, чтобы дело зашло так далеко. Но она не смогла сдержаться. Братья научили ее использовать свой язык как оружие.

Резко взмахнув рукой, Марион прогнала от себя мысли о Дункане. Лучше уж подумать о поручении, которое дал ей Бредалбэйн. Доложив графу обо всем, что ей удалось узнать, она сможет наконец вернуться домой, в свой мягкий кокон, пока мужчины будут предаваться военным забавам.

Сердце пронзила боль, когда видение внезапно вернулось. Крик сорвался с дрожащих губ, и она поспешила накрыть их холодной ладошкой. Битва… Она увидела битву! Увидела так, словно и сама была там. Запах крови и пороха, крики, свист клинков, рассекающих воздух, прежде чем обрушиться на… Дункан, нет! Но что может она сделать? Только молиться за него. Меч sassannachs обрушился вниз со страшной силой, она это видела. И вся эта кровь, от которой потемнел тартан Гленко…

– О Дункан! – со стоном позвала она.

Часть третья

Мир – это комедия, и люди – зрители[44]44
  Автор перефразировала изречение: в оригинальной версии вместо слова «люди» слово «философы». (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Пифагор

Глава 7
В прихожей у куртизанки

Я присела на мешок с молотым ячменем. Вырвавшееся из него облачко пыли окутало меня, заставив чихнуть. Я очень устала. Последнее время я работала в пивоварне по многу часов подряд, а до прихода зимы нам еще столько нужно было сделать! Три недели прошло с того дня, как мужчины ушли из долины, и нам, женщинам, теперь приходилось выполнять и свою работу, и их тоже: жатва, засолка мяса, выпас скота в долине…

Я даже попробовала поохотиться, но у меня ничего не вышло. Рыжие олени словно узнали, что мужчины ушли охотиться на другую дичь, и настолько осмелели, что стали подходить чуть ли не к нашим домам. Нам же пришлось довольствоваться мясом домашней скотины, а ее – спасибо, Господи! – у нас оказалось достаточно. Как бы то ни было, вряд ли этой осенью ей суждено попасть на рынок в Крифе…

С утра до вечера женщины клана косили зерновые на полях. До прихода первых заморозков этот ячмень и овес еще нужно было обмолотить и убрать на хранение. Если госпожа Природа смилостивится над нами, нам хватит зерна, чтобы дожить до весны. Излишков у нас обычно не бывает. Зима же обещала быть холодной и долгой, а это означало, что придется ограничивать себя в еде.

Я встала и поморщилась – тело ломило от усталости. А мне еще нужно было завести пивное сусло. Две пустые бочки ждали, когда я насыплю в них молотого ячменя, которому еще только предстояло перебродить, а три мешка проросшего ячменного зерна, без которого хорошего пива тоже не сваришь, – когда я их смелю. Только теперь я поняла, почему мужчинам так нравится работать в пивоварне: проработав несколько часов в помещении, насыщенном алкогольными парами, я почувствовала приятное легкое опьянение. Может быть, в таком состоянии работается легче? Но как бы то ни было, сделать это мне все равно придется. Я много раз помогала Лиаму варить вересковое пиво, поэтому знала, что смогу справиться и сама. Немногие мужчины, оставшиеся в деревне, сейчас были заняты не пивоварением, а приготовлением виски. Мужчины будут громко требовать свою чарку, когда вернутся… «А они вернутся, Кейтлин, молись за них!»

– Ar n-Athair, a tha air neamh, gum bu naom a bhios t’ainm; guntigeadh do rioghachd…[45]45
  Начало молитвы «Отче наш».


[Закрыть]

– Мама! Мама!

Подскочив от испуга, я уронила деревянный черпак в бочку с суслом, приятно пахнувшим солодом, и еле успела его подхватить. Обернувшись, я оказалась лицом к лицу с Франсес. Она так торопилась, что совсем запыхалась.

– Что стряслось? – спросила я грубее, чем следовало. – Если хочешь, чтобы я пожила еще немного, дочка, пощади мое сердце!

– Какой-то чужак хочет тебя видеть! Он приехал из Эдинбурга!

– Из Эдинбурга? Как твой отец оказался в Эдинбурге?

Мое сердце мучительно сжалось. Битвы пока не было, прошло слишком мало времени, и граф Мар наверняка не успел еще собрать все свои силы. И потом, если бы случилось что-то серьезное, ветры, продувающие долины Хайленда, наверняка бы принесли нам новости.

Франсес нервно теребила джутовый фартук, испачканный коровьей кровью. Возможно, она решила, что незнакомец мог привезти письмо от Тревора, с которым они так спешно обменялись брачными клятвами. Он пообещал, что станет писать ей при любой возможности, но ни одного письма она пока не получила. Франсес могла бы теперь переехать в Дальнесс, но решила дожидаться своего благоверного в Гленко под предлогом, что не может оставить меня, когда впереди столько работы. И я была ей за это очень благодарна.

Церемонию handfast слегка омрачил тот факт, что рано утром мужчинам предстояло покинуть дом. Свидетелями на ней стали только самые близкие родственники. Лиам, который успел слегка поднабраться виски, благословил перевязанные лентой руки влюбленных. Мне бы хотелось, чтобы свадьба моей дочки прошла по-другому, но что я могла сказать? Так решила сама Франсес. Потом Лиам с Тревором и моими сыновьями выпили початую уже бутылку виски, пока я помогала Франсес устроить ложе в уголке риги. Странное место для первой брачной ночи… Но Франсес наотрез отказалась спать в доме, а ехать в Дальнесс было уже поздно.

Дочка не сводила с меня глаз, ожидая реакции.

– Где он?

– В доме. Он хочет отдать тебе письмо прямо в руки. И он сказал, что дело спешное, поэтому поторопись!

Я накрыла бочку крышкой и повесила на стену черпак. Потом сняла кожаный рабочий халат, наскоро привела себя в порядок и вместе с Франсес вернулась в дом. Мужчина ждал, стоя у пылающего камина. На звук шагов он обернулся и приветствовал меня вежливым поклоном.

– Добрый день! – сказал он, выпрямляясь.

На незнакомце был старенький широкий плащ из коричневой шерсти, мокрый и забрызганный грязью. На столе лежали его треуголка, хлыст и поношенная кожаная дорожная сумка.

– Вы хотели меня видеть?

– Вы – миссис Кейтлин Макдональд из Гленко?

– Да, это я.

Он подошел к столу и достал из своей сумки запечатанное письмо.

– Мне приказано дождаться вашего ответа, – сказал он, протягивая мне измятое послание.

Я взяла письмо дрожащей рукой и перевернула. На нем оказалась печать дома Кейтов, графов Маришалей. Значит, пришло оно не от Лиама, а от моего брата Патрика. Боль в груди отпустила. Я повернулась к Франсес, которая не сводила с меня взволнованных глаз.

– Предложи гостю выпить, Франсес. И поесть. Он наверняка проголодался.

Я посмотрела на незнакомца, который даже не шевельнулся.

– Ваше имя…

– Малькольм Маршалл, сударыня.

– Прошу, присаживайтесь, мистер Маршалл!

Я повертела письмо в руках.

– Когда это письмо покинуло Эдинбург?

– Я выехал вчера на рассвете, сударыня. И очень спешил. Но в нынешних обстоятельствах не везде мог ехать напрямик, чтобы не столкнуться нос к носу с армией роялистов.

– Два дня… Вы доехали очень быстро, да еще в такую ужасную погоду.

Он улыбнулся, снял плащ и передал его Франсес. Та повесила его на вешалку. Потом Малькольм Маршалл сел за стол, и Франсес поставила перед ним большую кружку пива.

– Вы совершенно правы, сударыня.

Я нервно постучала пальцем по письму.

– Я прочту письмо и вернусь к вам.

Решив прочесть письмо в своей спальне, на пороге я обернулась, чтобы еще раз посмотреть на посланца. Тот уже жевал кусок холодной ветчины.

– Скажите, мистер Маршалл, а вы знаете, где сейчас армия горцев генерала Гордона?

Он вскинул кустистые брови, посмотрел на меня красными от усталости глазами и положил ветчину обратно на тарелку.

– Армия генерала Гордона? Хм… Мне очень жаль, сударыня, но я не знаю. Но одно известно наверняка: она еще не присоединилась к силам Претендента в Перте. Граф Мар сумел захватить город раньше, чем это сделал граф Ротис, хотя у него было всего две сотни под командованием полковника Джона Хея.

– Полагаю, что для нас это хорошая новость.

Мистер Маршалл улыбнулся, обнажив дырку в ряду зубов. Правда, оставшиеся были в таком состоянии, что очень скоро он мог лишиться еще нескольких.

– Это очень важный стратегический пункт, миссис Макдональд! Если Перт наш, значит, и все графство Файф тоже наше, равно как и земли к северу от Лох-Тай.

Я улыбнулась, хотя и не разделяла его энтузиазма. Восстание неминуемо приведет к войне, страна погрязнет в крови и страданиях, и я не видела в этом повода для радости. Потому что речь шла и о крови моих родных.

– Приятного аппетита, сударь! Если вам что-то понадобится, Франсес вам поможет.

– Спасибо!

Я заперлась в своей комнате, медленно вскрыла письмо и разложила его на коленях. Почерк был неровный, письмо пестрело чернильными пятнами, которые кое-где перекрывали слова. Судя по всему, мой адресант очень спешил. Присмотревшись, я узнала почерк невестки Сары.

Эдинбург, 29 сентября 1715 года

Моя дорогая Кейтлин!

У нас большое несчастье. Я совершенно разбита, и мое сердце обливается кровью, когда я пишу тебе это письмо. Патрик уже три недели сидит в тюрьме эдинбургской крепости. Мне запрещено с ним видеться, но я узнала, что он ранен в ногу. Ничего больше ни о его состоянии, ни о ране я не знаю. Его схватили, когда он пытался завладеть крепостью от имени Претендента, увы, безрезультатно. Герцог Аргайл как раз прибыл в город, и якобиты попрятались в свои норы и не поддержали восстание. Я в отчаянии и опасаюсь за жизнь Патрика. Умоляю тебя о помощи и посылаю мистера Маршалла с тем, чтобы он привез тебя в Эдинбург, если, конечно, ты согласишься приехать. Возможно, вместе мы придумаем, как вытащить Патрика из этой переделки. Я знаю, что сейчас время жатвы и работы у вас хватает. Если ты не можешь пока уехать из Гленко, я пойму тебя и буду сообщать новости, если ситуация переменится.

С любовью,

Сара Макдональд Данн

Я опустила письмо на колени и уставилась на него невидящими глазами. Мой брат в тюрьме… A Dhia! Cuidich mi![46]46
  Господи, помоги мне!


[Закрыть] Мне придется поехать в Эдинбург хотя бы уже затем, чтобы утешить Сару. Проклятые якобиты! Они разбегаются, как мыши, завидевшие кота, и Саре не на кого рассчитывать в попытках вызволить мужа из тюрьмы. Но и я ничем не могла помочь, разве что помолиться за них. Однако я сомневалась, что молитва поможет нам в таком деле.

Я устало вздохнула и аккуратно сложила письмо. Придется оставить Франсес одну с таким количеством работы! Но выбора не было. Она меня поймет и сделает все, что сможет. Я знала, что могу на нее положиться. Да, моя девочка выросла упрямой, и редким был тот день, когда мы не находили повода для ссоры. Но она никогда не отлынивала от работы и старалась сделать все как можно лучше. Она присмотрит за зерном в мое отсутствие.

Я знала, что нужно еще перепоручить мое пиво старому Малькольму Макдональду. В долине осталась жалкая горстка мужчин под предводительством Джона Макиайна. Он был слишком слаб, чтобы отправиться на войну во главе своего клана. Вместо него капитаном ушел его брат.

«О Лиам, где ты сейчас?» Мои пальцы пробежали по ряду зарубок, которые я в свое время сделала на деревянном изголовье кровати. Медленно они скользили по этим сглаженным временем отметинам. Прошло уже двадцать лет… Так много, но воспоминания о том страшном ожидании навсегда запечатлелись в моей памяти. На моем сердце столько же шрамов, сколько зарубок на этой кровати… Двадцать четыре долгих дня я ждала, что Лиам вот-вот появится на пороге, и столько же ночей оплакивала своего любимого в пустой и холодной постели. Узнав, что после освобождения из эдинбургского Толбота он бежал во Францию, я потеряла покой и сон. Я возненавидела его, я его проклинала. Любовь прощает, но не забывает ничего…

Еще восемнадцать отметин добавились к прежним, и когда я снова и снова прикасалась к ним, мое сердце плакало кровавыми слезами. «Скоро твое сердце превратится в сплошную рану, Кейтлин. И тогда, возможно, оно разорвется от горя…» Но на этот раз мне не в чем было винить Лиама, ведь он – солдат…

Я на мгновение закрыла глаза и сделала глубокий вдох. «Чему быть, того не миновать, Кейтлин!» Я встала, сунула письмо в карман юбки и вернулась к дочери и гостю. Франсес оторвалась от штопки и посмотрела на меня – бледная, напряженно ждущая моих слов.

– Что там, мам?

– Письмо от твоей тетки Сары. Патрик в тюрьме эдинбургской крепости.

От удивления Франсес уронила пяльцы.

– Но почему? Что такого он сделал?

Я иронично усмехнулась.

– Попытался завладеть крепостью, но у него ничего не вышло, и теперь его держат под замком.

– А тетя Сара?

– Просит, чтобы я приехала, дочка.

С минуту Франсес молча смотрела на меня, потом подняла свое рукоделие, положила его в корзину, стоявшую у ног, и опустила руки на колени.

– Когда ты едешь? – спросила она наигранно спокойным тоном.

Я посмотрела на гостя, преспокойно дымившего трубкой в кресле у очага. Увидев мой вопросительный взгляд, он вскочил, вынул изо рта пожелтевшую трубку слоновой кости и откашлялся.

– Мы можем ехать, как только вы соберете вещи, сударыня!

– Значит, завтра утром, мистер Маршалл. Вам нужно отдохнуть, а мне – уладить домашние дела, чтобы спокойно уехать.

– Как пожелаете, сударыня, – ответил он, и было ясно, что бедняга рад перспективе нормально выспаться.

* * *

Через три дня я уже была в Эдинбурге, в маленькой темной прихожей в доме Патрика. Мне доводилось бывать тут не один раз. Но сегодня я не услышала хрипловатого смеха и шуток Сары, которыми она обычно встречала меня по приезде. Раздались стремительные шаги, дверь распахнулась, и мне навстречу вышла румяная женщина в безукоризненно белом чепце. Ее лицо осветилось радостью, и она широко улыбнулась.

– Миссис Макдональд! – вскричала домоправительница, вскидывая руки.

И она бросилась ко мне с объятиями. Я невольно улыбнулась. Дорогая Рози! Не умолкающая ни на минуту, маленькая, вся кругленькая, она напоминала мне мать-гусыню, беспрерывно опекающую своих малышей, то есть Сару и Патрика.

– Наконец-то вы приехали! Я уже вся извелась! Госпожа Сара так расстроена, так расстроена, говорю я вам!

Она приняла мой тяжелый шерстяной плащ и перчатки и пригласила следовать за собой по винтовой лестнице, которая вела к спальням.

– Есть новости?

Рози резко остановилась посреди лестницы и посмотрела на меня. Я чуть было не уткнулась носом в ее огромную грудь с риском разорвать туго натянутый фартук.

– Мистер Патрик совсем плох. Вчера утром к нам приходил доктор Артур. Его собрат навещал арестантов в замке пару дней назад и… – У нее на лице появилось горестное выражение, и она подняла руки к небу. – Нога у него раздулась, как хаггис[47]47
  Шотландское блюдо: бараний рубец, начиненный потрохами. (Примеч. пер.)


[Закрыть], и у него жар, который не проходит. Если его оттуда не вытащить, он долго не протянет!

– Его лечат?

– Лечат ли? Не знаю. Приятель доктора Артура навещает узников, чтобы выяснить, в каком они состоянии. Вряд ли его стали бы лечить… особенно после той попытки восстания и скандала… Не знаю, что и сказать, сударыня. Но я сомневаюсь, что с заговорщиками там нянчатся.

В будуаре меня встретил запах свежеиспеченных сладких булочек. Сара полулежала в кресле у грязного окна. В темной комнате было неубрано. На мебели и даже на полу валялась одежда. Маленький секретер был завален бумагами и книгами. Фаянсовая чернильница с голубым дельфтским орнаментом стояла открытая, и из нее торчало перо.

Сара медленно повернула к двери истерзанное тревогой и усталостью лицо. При виде меня она вскрикнула от удивления и тут же залилась слезами.

– О Кейтлин! Мне так хотелось, чтобы ты приехала! Я не знаю, что делать! – запинаясь, выговорила она и уткнулась мне в мокрое плечо.

Я погладила ее по длинным волосам цвета пшеницы, по-прежнему очень красивым, пусть и немного выцветшим с годами, и расцеловала в обе щеки.

– Почему ты не написала мне сразу, Сара?

Она отвела волосы от лица и высморкалась в платочек. Ее красивые серые глаза потемнели, как небо в грозу.

– Не хотелось тебя беспокоить. Я думала, наши друзья-якобиты сделают что-то для Патрика и тех троих, которых схватили с ним вместе. Но никто не собирается и пальцем пошевелить… И это после всего, что Патрик для них сделал!

– И все-таки ты должна была написать мне сразу!

– Знаю. Но в долине осенью столько работы, и мужчины ушли…

Она чуть отстранилась, вытерла рукой красные глаза с темными кругами усталости и попыталась улыбнуться.

– Главное, что теперь ты здесь! Рози принесла мне чаю и булочек.

Она схватила со второго кресла свою юбку и закинула ее на полог кровати, а потом придвинула это кресло к низкому столику, на котором уже стоял поднос с дымящимся заварником, фарфоровыми чашками и блюдом с булочками.

– Садись скорее!

Она опустилась в кресло напротив меня и дрожащей рукой наполнила чаем две чашки.

– Расскажи мне, что произошло.

Рука Сары на мгновение взлетела над подносом, но тут же опустилась на край блюда с маленькими булочками и придвинула его ко мне.

– Было бы замечательно, если бы у них все получилось! Только представь себе! Если бы они захватили замок, Эдинбург был бы под их контролем! Не говоря уже о запасах оружия и боеприпасов и сокровищах шотландской короны, которые там тоже хранятся! Патрик мне объяснял, что правительственным силам не осталось бы ничего другого, как отдать Стирлинг якобитам и отступить на юг. Этот дерзкий план придумал лорд Драммонд. Он же собрал отряд из девяноста человек из числа приверженцев и друзей Претендента, которые в тот момент находились в Эдинбурге. В случае успеха каждому было обещано офицерское звание и сто фунтов стерлингов. Некоему капралу Тимоти Артуру, бывшему знаменоносцу шотландской гвардии, было поручено подкупить нескольких солдат из охраны замка. Как в поговорке: Cluinnidh am bodhar fhèin fuaim an airgi[48]48
  Даже глухой слышит звон денег.


[Закрыть]. Сержанту, капралу и двум часовым щедро заплатили за предательство. В условленное время они должны были дожидаться на северной стене и сбросить повстанцам две веревочные лестницы. План был верным…

– А скорее, он только таковым казался…

Сара передернула плечами, надкусила булочку и продолжила рассказ:

– Случилось то, чего никто не мог предвидеть. Капрал Артур, всецело преданный нашему делу, проговорился своему брату, доктору Квинлану Артуру. А этот доктор…

Жестом она предложила мне еще чаю, но я отказалась. Сара наполнила свою чашку.

– Так вот, этот доктор рассказал то, что услышал, своей супруге, которая, на наше несчастье, не разделяет политических взглядов мужа. Втайне от супруга она изложила все в письме и отправила его сэру Кокберну, писцу в палате лордов, а тот немедленно передал его коменданту крепости.

– И что же доктор Артур?

– Он очень огорчился, что все так получилось. Он и подумать не мог, что жена может его предать. Он, как и его брат, всецело предан Претенденту. Он принес присягу и теперь очень рискует. Говорит, что готов помочь нам любым доступным способом, чтобы искупить свою вину. Но нужно еще изыскать возможность проникнуть в крепость, не вызвав ни у кого подозрений…

– Насколько я понимаю, в ту ночь наших в крепости ожидали…

– Разумеется! Комендант решил, что до наступления ночи они в крепость не сунутся, и при смене караула удвоил количество солдат. Может быть, начни наши операцию раньше, дело еще можно было бы поправить, но они обсуждали будущее вторжение долго, до самой темноты. И вот, когда пришло время взбираться по лестницам, часовые заметили движение и перерезали веревки. Лестницы рухнули вниз.