Текст книги "За други своя. Повести"

– Что ты, Рад, смурной какой-то? Сам в горы хотел. Вот они – горы. Вот она – красотища не сказочная, – орлом распахнув руки провозгласил Виктор, – А ты, как слон с похмелья – и уши опустил. А какая здесь высота, интересно? При подъеме дышать плоховато, словно как больной.

– «Как» – это ты точно подметил, особенно после твоей ангины, – мрачновато отреагировал Радик,

– Почему это «моей»: ты ведь тоже болел, – слегка обиделся Виктор.

– А потому, что это ты меня ею угостил… Ты не обижайся. Это я от досады. Ребята сейчас на Шхельду идут, а я вот тут с фотиком шляюсь. Кстати, давай я тебя увековечу на фоне… Ты, Вик, на дыхалку не обижайся. Она здесь очень для организмов полезна. И даже для умов.

– Для умов – это как?

– А так. «Умный в гору не пойдет – умный гору обойдет» – ты это слышал, да? Да. Вот. А тот, который менее умный – тот как раз в гору и пойдет. Для пользы собственного ума, ежели он, ум, у него еще есть. У которого уж вовсе нет – тому бесполезно… Вот в этих как раз местах вполне официально идиотов лечили…

Виктор подозрительно и недоверчиво покосился на Радика: от этого субъекта любого подвоха можно ожидать.

– Ты на меня не косись. Я серьезно. И сам удивился, когда узнал. Медики открытие сделали, что недостаток кислорода очень благотворно действует на психику тех, у кого она еще не совсем съехала. Видел базу академии медиков в Баксанском ущелье? Вот они этим и занимаются. У них еще две базы есть: на «Новом кругозоре» и на «105-м пикете». Все – на Эльбрусе. Затаскивают туда психических. Те, отдышавшись, дышат там тем, что там есть и, просветленные и счастливые, возвращаются в иной мир, то есть на равнину. Так же еще и астматиков лечат. В общем, сплошной вокруг санаторий и курорт. Что я «ионы ловил» в день приезда – это, конечно, просто шутка была. Насчет ловли. А ионов здесь действительно очень много. И все сплошь отрицательные, но именно они очень положительно на здоровье действуют. Вот только жаль, что не всякое здоровье об этом знает… Оторвись от тропы. Посмотри – самое удивительное место ущелья.

Перед ними действительно возвышалось нечто странное, похожее одновременно на абстрактную скульптуру, обелиск, гриб и батон с изюмом, поставленный «на попа». К небу поднималась огромная скала – останец из желтого песчаника, суживающаяся к своей вершине. По всему ее телу виднелись почти равномерно расположенные вкрапления разнокалиберных гладких камней.

– Вот это да! – удивленно ахнул Вик, – Это что же за кекс такой? С чем его едят?

– Это, брат, не «кекс». Это – аттракцион под названием «Господи пронеси»

– Кого пронеси, куда пронеси, что пронеси? – продолжал любопытствовать Вик.

– Нас пронеси. В данном случае А вообще-то всех, кто мимо этого «кекса» идет. Вон тропа под ним. Другой нет. Приходится идти только по ней. Булыганы на тропе и около нее видишь? Это они сверху нападали… Ты здорово придумал: «кекс». Так вот он из песчаника состоит, а «изюм» – камни, остались в нем после того, как они вместе были дном моря и еще чего-то геологического. Держатся эти камни не очень – то уверенно, время от времени вываливаются и падают. Без предупреждения, причем. И без расписания. Идешь под ними и думаешь: чи упадет, чи не упадет, в самый интересный момент… А красиво. Смотреть, я имею ввиду.

Господь пронес. Под «кексом» прошли благополучно. Камни снисходительно поглядывали на них, оставаясь на своих местах. Тропа, идущая вдоль склона, вскоре привела в вековой сосновый лес. Из-под хвои среди камней там и здесь торчали грибы, призывно алела земляника. От призыва не отказались, попаслись немножко. Двинулись дальше. Вышли на поляну. Лес раскрылся, как занавес и за ним появился возвышающийся белым куполом Эльбрус. Словно декорации предстали задрапированные снегом вершины Уллукара, Бжедух, Восточная Ушба, ледник Ирик… Роскошный пейзаж, прекрасная погода и улучшившееся настроение манили идти дальше, но пора было возвращаться. Постояли еще, любуясь видом, и повернули назад.

Неподалеку внизу возле речки Ирик на уютной живописной поляне, словно специально предназначенной для стоянки, какие-то туристы сворачивали свой бивак, складывали палатки. Паковали рюкзаки. Кто-то еще блаженно загорал, легкомысленно подставив опасному горному солнцу свою первобытно белую кожу, но очевидно было: группа уходит… И опять досада царапнулась в груди у Радика: все куда-то спешат, все куда-то идут, у всех впереди много интересного, а тут…

– Пойдем, Витя, зайдем в кафе да пива, что ли, дернем… Сухой закон нам теперь ни к чему – все равно не в поход…

– Давай зайдем, да холодненького…

Зашли и «дернули» жигулевского… На равнине вполне безобидное пиво, не оказывающее на организм особо заметного влияния, здесь сыграло каверзную шутку. Или от высоты, или от перенесенной недавно болезни, но выпитая кружка пива произвела впечатление удара по голове булыжником, завернутым во что-то мягкое. На равнине ощущение было бы эквивалентно, по меньшей мере, трем кружкам, выпитым залпом и натощак… Беспричинная эйфория, шатание в походке, утрата природной координации движений и «залепетание» языка. Оказаться в таком экзотическом виде в альплагере было равнозначно обязательной депортации на все четыре стороны. Остатков здравого смысла хватило на то, чтобы отложить возвращение до восстановления организмов и душ в нормальное состояние. Ушел на нормализацию час. Все это время просидели на берегу Баксана, усиленно вдыхая целебные отрицательные ионы, разрекламированные Радиком и прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. Двинулись к лагерю только тогда, когда сочли их достаточно приемлемыми для придания себе твердого и гордого облика хоть и не активного, но все же альпиниста.

В «Шхельде» ни на их облик, ни на них самих не обратили никакого внимания – произошло чрезвычайное происшествие, встревожившее всех, остававшихся в лагере. Не вышла на контрольную связь двойка восходителей итальянцев. Они совершали восхождение на Ушбу, аккуратно сообщая о себе в положенное время необходимые сведения, и вдруг замолчали. Альпинисты хорошо знают, что может означать это «вдруг», да еще на такой горе, как Ушба… Обычно полную информацию о происходящем с альпинистами передают на базовый лагерь наблюдатели. Они для того и предназначены, чтобы следить за восходителями во все две пары своих глаз с помощью бинокля, держат с ними связь по рации и в случае необходимости предпринимают конкретные действия. Наблюдателей, как правило, всегда двое. Во-первых, потому, что в нашем альпинизме одиночное, добровольное, пребывание в горах запрещено категорически и принципиально. Во-вторых, вдвоем веселее, а в – третьих, при несчастьях, требующих срочной помощи спасателей, один из наблюдателей мчится по направлению к базе встречать отряд и показывает ему наикратчайший путь, чтобы он не тратил время на напрасное плутание, когда на счету каждая минута, в поисках лагеря восходителей. Итальянцы наблюдателями почему-то пренбрегли.

Тем не менее спасатели готовились к немедленному выходу. Радослав почувствовал, что не может больше думать ни о чем другом – только о том, что произошло. Невыносимо оставаться безучастным и пассивным созерцателем происходящего, тем более в тот момент, когда требовалась помощь попавшим в беду. Мысли завертелись калейдоскопом: что делать? Побежал к спасателям:

– Ребята, кто отряд возглавляет?

– Геннадий Степаныч.

– Касаткин Генка?

– Для кого Генка, а для кого и Геннадий Степанович, – неодобрительно среагировали ребята.

– Где он?

– У себя был. Рюкзак снаряжал.

С Геной Касаткиным Радослав был знаком с прошлого года. Знаток и исполнитель неисчерпаемого количества альпинистских и туристских песен, Гена пел их под собственный аккомпанемент на гитаре чуть не до утра, к подъему будучи бодр и свеж, как ни в чем ни бывало. Бегом к нему.

– Привет, Гена!

– Привет, Рад! Рад тебя видеть вместе с твоим именем. Что с тобой, дорогой? Куда так ретиво?

– К тебе, вот.

– Безмерно счастлив, но извини, некогда – к выходу готовлюсь.

– Так вот и я по поводу этого же самого выхода к тебе и пришел. Возьми меня с собой! Пригожусь – отсюда вижу.

– А ведь ценная идея, слушай! Нам как раз еще двоих не хватает… Один двух стоишь?.. Ладно – и один хорош. В лагере же нет никого – все же в горах кто где… Давай, брат мигом собирайся, чтоб сей пол-секунд был передо мной под рюкзаком… Стой!

С места набравший спринтерскую скорость, Радик затормозил, как герой мультфильма – со скрипом и искрами: – Что?

– А ты, брат, почему в лагере, а не в горах?.. О, вспомнил! Ты же болеешь, черт побери. У тебя же эта, как бишь ее, фурункулярная же ангина же! Куда тебе спасать? Тебя самого как бы спасать не пришлось, аника-воин. Ах, брат, как не хорошо. Уж-жасно нехорошо. Отнимаешь время у жутко занятого человека, то бишь у меня… Спасибо, брат, за порыв благородный. Дай свою ладонь – я уроню на нее свою скупую слезу, и будь здоров. Иди и отлеживайся.

Все это Гена говорил, не переставая ни на секунду возиться со своим громадным рюкзаком, укладывая в него непостижимое количество самых необходимых вещей. Гена действительно протянул свой кулак величиной с миниатюрную пудовую гирю, дружески ткнул им Радика в плечо и повернулся уходить. Но Радик ухватил его за лямку рюкзака и развернул к себе. Гена не сопротивлялся и смотрел на энтузиаста с одобрением. Радослав медленно и размеренно заговорил.

– К твоему сведению, «драгоценный ты наш», я уже в три ущелья в поход сходил. И вполне нормально себя чувствую. Гаджиев перестраховщик и я его понимаю, но он не прав. И ты не прав. Будешь. Если меня не возьмешь. Я все равно еще куда-нибудь пойду. Один. Будешь потом совестью страдать. Есть чем страдать? Вижу, что есть. Так облегчи себе в будущем страдания – возьми меня с собой. У вас же все равно некомплект. А я тебе расписку напишу, что, мол, по своей воле и в случае чего прошу… Что скажешь?

– А ты шантажист, брат… Но считай, что уговорил. Жду через десять мину у КСП в полной амуниции.

Мелкие камешки на дорожке, где происходил разговор, захрустели в двух противоположных направлениях по-разному: равномерно – вслед уходящему Гене и частой трелью – под мчащимся Радиком.

Ровно через десять минут, и тридцать одну секунду, Радик стоял возле КСП… в полном и недоуменном одиночестве. За спиной его тихо росли сосны. Внизу громко текла река. Вверху перемигивалось с облаками солнце. Пес горно-дворняжной породы философски чесал задней правой лапой свое левое ухо. Больше ничего Радик не видел, кроме собственного отражения в оконном стекле.

Неужели обманул, каналья, и без меня ушли? – вонзилась обида. – Не может быть – не такой Генка человек… А что же тогда может быть?

Не снимая рюкзака, Радик задумчиво протопал на первый этаж в комнату Гены. Раза два стукнув, открыл дверь. Гена невозмутимо пил чай.

– А, фурункулерный, заходи. брат, садись. Чай будешь? Будешь. На кружку

Радик так и стоял с рюкзаком, держа ледоруб подмышкой, ничего не понимая.

– Ген, это у тебя юмор такой? Я, знаешь, человек грубый и толстокожий и тонких шуток не понимаю. В чем дело? Почему сидишь и чай пьешь?

– Чай потому что пью, потому и сижу… Отменили выход. Неизвестно куда идти.

– Как это неизвестно? Ведь они на Ушбе…

– Приятно видеть коллегу, все про все знающего. Ты, брат, их там видел? Вот и я тоже не видел. И никто их там не видел. Оказалось, что они точно не сказали, куда именно пойдут: может быть, на Ушбу, а может быть, на Шхельду… А эти горы хоть и рядом, но не настолько уж… Да и маршруты на одной и той же горе разные. Где искать? Куда идти? Их вообще никто и нигде не видел с тех пор, как они из лагеря подались. Странные они – иностранцы. Ушли и все… Да не стой ты, как «жандарм» Раздевайся, садись.

– Так их, что же, просто бросили?

– Ну, кто ж их, итальянских подданных, просто бросит… Вертолет пойдет на поиск. Сядем в него с биноклями. Облетим и Ушбу, и Шхельду, и пик Кавказ… И весь Кавказ… Посмотрим. Где увидим что-нибудь, достойное внимания, высадимся– и вперед, брат. Может быть, даже с песней. Летал на вертолете?

– Не летал. Делать делал, но не летал

– Во, даешь. Как это: делал – модели, что ли?

– На заводе авиационном делал.

– А не летал почему?

– Я же не летчик – испытатель, а пассажиром не доводилось.

– Вот и доведется. Летать с рюкзаком все же легче, чем ходить под ним, как ни крути винтом. Лучше плохо летать, чем хорошо идти… Хорош афоризм? Сам, брат, только что придумал.

– Где-то я что-то подобное слышал, только про ходить, а не летать… Вот тут арабы с тобой не согласятся.

– Какие такие арабы и при чем они тут?

– А при том, что у них есть великая мудрость насчет того, что лучше. Они ее открыли раньше, чем твой рюкзак вместе с тобой стал в вертолете летать. Мудрость эта великая, и звучит она так: «Лучше идти, чем бежать». Верно?

– Абсолютно.

– «Лучше стоять, чем идти». Правильно?

– Никаких сомнений.

– Но «Лучше сидеть, чем стоять». Ага?

– Угу. Ещё удобнее.

– «Лучше лежать, чем сидеть». Так?

– Если есть выбор после похода – никаких сомнений.

– Но «Лучше умереть, чем лежать!»

Чай, набранный в рот для глотка, Гена, прыснув, равномерно разбрызгал по оконному стеклу.

– Ха-ха! Вот это финал! А ведь верно, если вдуматься. Ну ладно. Верблюд с ними, с арбами. Давай отдохнем впрок. Вертолет часа через два будет подан. К крыльцу… Загрузимся, да и полетим.

Через час поднявшаяся снизу из ущелья косматая, похожая на призрачное чудовище, туча, обвивая своими щупальцами скалы и сосны, закрыла собой весь окружающий мир, сделав его невидимым. Не стало видно не только гор, но и соседние дома просматривались какими-то нереальными контурами.

Полет отложили на неопределенное время.

Виктор скучал. И уже жалел, что приехал сюда на весь свой отпуск, в году единственный. Горы, конечно, красивы… Особенно издали. Вблизи же и снег не такой уж ослепительно-кристальной белизны, да и странные какие-то на нем ощущения: сверху печет солнце, а ногам холодно. В своем родном городе снег надоедает за долгие зимние месяцы. Хоть летом бы от него отдохнуть, так нет – приехали «на юг» – опять к снегу. Юг – это море. Пляж. Пальмы. Девичьи фигурки в купальниках… А здесь со стороны подчас не сразу и разберешь кто перед тобой: парень или девчонка. Все в штормовках, штанах, с кирками этими, то бишь, ледорубами… Романтика, видите ли. И никакого секса. Но почему именно в горы потянуло романтику искать?.. Радик уговорил. Впрочем, нет. Радик никогда и никого не уговаривает. Что значит уговорить? Это значит уболтать, затмить рассудок ловкими логическими приемами, пробудить темные инстинкты… Или светлые… Обосновать свои доводы и опрокинуть противоположные. Ничего подобного не было. Радик просто рассказывал о горах, о своих товарищах альпинистах, анекдоты альпинистские травил. И в конце концов предложил поехать с ним вместе в альплагерь. Виктор согласился… Кажется, без колебаний… Или даже сам захотел…. И вот где-то эту чертову ангину подцепил сам, да еще и товарища заразил – сезон ему сорвал… Сплошные не то и не так. Сколько мы уже здесь? Десять дней. Еще две недели остается до конца смены… Что дальше здесь делать? Рад еще, надо думать, что-нибудь придумает. Вот, на спасаловку напросился. Фанат – и этим все исчерпывается. Виктор же ни в одном из самых сокровенных закоулков своей равнинной души не обнаруживал никаких признаков фанатизма по отношению к горам. Он был бы не прочь тотчас же уехать вниз по Баксану поближе к заветным пляжам и девочкам в купальниках, а в дальнейшем по возможности и без них… Но в дело вмешалось еще одно не то и не так: у Виктора не было денег. Без денег. На юге… Это так же, как без солнца. Или без моря. И уж совершенно точно – без еды и без девочек в купальниках или без. Без, впрочем, можно себе даже не представлять.

Не представлял себе Виктор и своих дальнейших действий. Деньги, громадную по тем временам сумму аж в сто рублей, ему обещали прислать из дома переводом. По времени уже должны были это сделать. Но все походы Виктора на почту имели только отрицательный результат, и Виктор уходил, мысленно напевая лихую цыганскую «Всюду деньги, деньги, деньги. Всюду деньги, господа…». Всюду их, однако же, не было и без них «жизнь плохая – не годится никуда»… Виктор отбил ладонями на столе ритм мелодии. Звякнула крышка чайника, подпрыгнула пачка «Шипки». Виктор достал из нее сигарету, задумчиво размял в пальцах, разглядывая уже поднадоевший пейзаж за окном.

Взвизгнула дверь. Вошел Радик, четко простучал ботинками по полу к стулу, сел. Стул тоже взвизгнул.

– Слушай, Вик, у тебя тут мебель какая-то женская.

– Почему это женская?

– Визжит потому что, как девка на… свадьбе.

– Это она, мебель то есть, при виде тебя от восторга визжит…

– Один ноль! «О чем задумался, детина? – седок приветливо спросил». Седок – это я. Детина, стало быть, – ты.

– Задумаешься… Перевода нет как нет, денег нет. Вроде бы и делать мне здесь больше нечего, а уехать не могу.

– Ты бы хотел немедленно сей же час уехать?

– Да хоть и так: сию минуту. Делать то, говорю, мне здесь нечего. На восхождение нельзя, никуда нельзя, в ущелья на экскурсию уже ходили. Что еще? Просто так сидеть да в столовку ходить?..

– А что? В столовую ходить тоже очень полезное дело. Кстати, я за тобой и зашел в столовую идти. Презрим всё или всё – таки пойдем пообедаем? Давай поедим, а пока еда переваривается в утробах, что-нибудь придумаем.

Столовая находилась в цокольном этаже административного здания и состояла из двух залов. Один из них альпинисты в шутку называли «залом для белых». Столики там были на четверых, в общем зале «безразмерные», покрытые белыми скатерками. Их и сервировали почти, как в ресторане. Там питались и общались инструктора, администрация и иностранные альпинисты. В то время еще не были созданы для них специальные гостиницы с более-менее привычным им сервисом, и они жили в одних с советскими спортсменами лагерях. Кормились тоже из одного котла. Может быть, им добавляли еще какие-нибудь деликатесы, но наших ребят это не интересовало. Еды хватало, она была вкусной и сытной, а что еще настоящему альпинисту в лагере надо? Правда, перед восхождением группы относились к предстоящим в походе трапезам гораздо более внимательно, гурманоподобно, можно сказать. Выписывали со склада все, имеющиеся там вкуснятины, приятные на вкус и калорийные по содержанию. Иной раз даже муку с собой брали и варенье, чтобы на ночевке блины печь. На высоте, среди льда, снега и обледенелых скал, где жизнь существует только в виде альпинистов, уютная и вкусная «домашняя» еда создает хорошее настроение, а с ним и вершины веселее.

Поев и покурив, друзья достигли состояния духа, пригодного для принятия благоразумных и рациональных решений. Посовещавшись, даже наметили нечто вроде плана дальнейших действий. Сильно при этом ухудшив экологическую ситуацию в ущелье, прибавив к сгустившимся тучам облака сигаретного дыма. Прежде всего решили послать на родину краткую, но выразительную и содержательную скромную телеграмму: «Жду перевода Виктор». Затем дождаться результатов её. Желательно в виде денежной суммы. В промежутке между телеграммой и результатом еще в какое-нибудь интересное место сходить. Далее следовали варианты: получив перевод, ехать к Черному морю цивилизованно на автобусе, а потом поездом, либо, не получив, идти туда же пешком по наикратчайшему пути – через перевал, а там добираться на попутных машинах. Первый вариант, как более комфортный, устраивал Виктора. Второй, сулящий экзотику и приключения, Радика.

Правда, второй вариант имел и минусы. Поскольку он предусматривался на случай отсутствия перевода, то это значило только одно: жить на черноморском побережье в курортно-злачной зоне всесоюзной здравницы и искусительницы, придется только на деньги Радика, имеющиеся у него далеко не в избытке, мягко говоря… Поделенные на два, они представляли бы собой совсем уж жалкое что-то, что и суммой уже назвать трудно… «Утешала» только мысль, что ехали друзья в горы за возвышенными во всех отношениях впечатлениями, а не для пошлого прожигания жизни на пляжах. Однако, отсутствие средств на жизнь вообще, как на таковую, прожигало если не всю ее целиком, то карман – во всяком случае. Денег у Радика имелось шестьдесят рублей. Из них двадцать четыре необходимо было «кровь с носу и душа наружу», как говорил в трудные минуты жизни Радик, сохранить на два билета в общем вагоне для возвращения домой. Оставшееся можно тратить, разделивши оное пополам, на все южные удовольствия и ни в чём себе не отказывать… Эта арифметика портила настроение уже сейчас. Впору было набирать в лагерной столовой хлеб и сушить сухари. О том, что эта здравая мысль не была вовремя осуществлена, друзья впоследствии пожалели…

Три дня летал вертолет вверх —вниз по ущельям. Три дня разглядывали спасатели в бинокли склоны гор и места возможных ночевок итальянцев. Возвращались, только израсходовав горючее. Ни альпинистов, ни их следов… В четвертый день, наконец, что-то увидели. От увиденного даже у них, привыкшим к разного рода горным ужасам, по спине прошел мороз. Картина предстала страшная, и загадочная. На черной километровой стене, на большой высоте висел перегнувшийся пополам вверх лицом обнаженный человек в одних трусах. Видно было, что висит он на страховочной веревке, прикрепленной к вбитому в стену крюку… И больше ничего… Огромное поле отвесной черной стены, заснеженные кинжалы Ушбы вверху, лавинный конус, как могильный холм, внизу и посредине этого – маленькая фигурка обнаженного человечка… Не заметно нигде никаких следов ночевки и снаряжения. Не видно и второго альпиниста.

Переборов оторопь, начали изобретать версии. Ясно было, что ребята пошли по очень сложному, и опасному, маршруту, требовавшему длительного напряженного труда и терпения. Если это так, то, само собой, они сделали остановку на ночлег. Темнота застала их, вероятно, на ровном участке стены. Или уступчик какой-нибудь нашли и устроились на нем… Или подвесили на крючьях гамаки. Достали спальники, влезли в них. Спальные мешки им дали отличные – набитые гагачьим пухом. Спать в них можно голышом даже при абсолютном нуле. Поэтому погибший и оставил на себе только трусы. Это понятно… Более или менее. Но где же тогда тот спальный мешок? По логике, если предположения верны, он в спальнике и должен бы висеть… Что же произошло? Вполне возможно, что сверху сошли или камнепад, или лавина и ребят просто снесло вместе со всем снаряжение, и спальник сорвало… Внизу – лавинный конус – признак того, что в этом месте лавины сходят традиционно. Итальянцы или ошиблись в выборе пути подъема, или слишком понадеялись на свою удачу. На пути лавины стоять нельзя. Ее звериная стихия в любом случае сильнее любой силы и любой удачи. Исход может быть только один: сметёт и сотрет.

Поиски в лавинном конусе и в окрестностях ничего не прояснили – так и не нашли ни другого альпиниста, и никаких деталей их снаряжения. Тайна происшедшего приобрела почти мистический оттенок, присоединилась к множеству других загадок, проглоченных молчаливыми горами.

Радослава спасатели с собой на Ушбу не взяли – нет должной квалификации и опыта. Не дорос. Снять погибшего возможно было только спустившись к нему сверху и опустив вниз – на лавинный конус. Подвергая и себя большой вероятности нарваться на очередную смерть под лавиной.

К происшествию в альплагере отнеслись, как к потере бойцов в бою. Ежегодно в горах остаются их жертвы. Но не горы повинны в этом. Они ничего не требуют и никого не зовут. Их величественная красота украшает планету бескорыстно. Люди сами приходят к ним, каждый имея свою цель и находя в них то, к чему предрасположен судьбой. Кому-то нужно покопаться в их сложном живом организме, чтобы сделать какое-нибудь открытие. Кто-то хочет просто полюбоваться их красотой. Кто-то этой красотой торгует. Кто-то из чисто спортивного риска посылает себя на штурм грозных вершин, ясно осознавая опасность этой затеи, рискованной, как настоящий военный бой… Или даже хуже: в бою с природой победить может только природа. И её горы. Кто-то, взойдя на вершину, опрометчиво мнит себя ее покорителем, перешедшим с ней на ты без брудершафта… Горы покорить нельзя. Они равнодушны к эмоциям. Они могу только покорять сами, великодушно позволяя избранным восходить на свои вершины… Если есть к тому настроение.

Трагедия на Ушбе заставила Виктора смотреть на горы иначе. Они, сохранив свою прежнюю красоту, уже не казались ему безобидной декорацией даже на расстоянии. Теперь они более напоминали ему спящих на брюхе драконов, поднявших к небу зловещие зубцы своих могучих хребтов. Или только притворяющимися спящими, в любой момент готовыми стряхнуть с себя любого, посмевшего топтать их тела, вонзать в них ледорубы, кошки, зубцы триконей, вбивать крючья. Ему не было страшно, но в душе появился неприятный дискомфорт. Естественное, впрочем, проявление человеческого сострадания к погибшим и естественная тоже мысль: а что, если и со мной… Ни на Ушбу, ни на какие другие вершины он не собирался, но все же находился в горах… В то же время не хотелось признаваться перед собой, а уж тем более перед кем бы то ни было, в ощущении собственной слабости… Да и не слабость это совсем, а вполне трезвый взгляд на действительность.

«Малодушие все-таки», – свербила неприятная мысль Виктора. Он уже с долей опаски поглядывал на Радика, явно опять что-то задумывающего, сидя на камне под сосной.

– Послушай, Рад…

– Чему это ты рад? – не сразу врубился в действительность Радик.

– Да ничему я не рад. Это я к тебе обращаюсь… Нашел себе имечко, между прочим.

– А что в имени тебе моем? Не я его себе нашёл, между прочим. Хорошее имя. Славянское. И переводится просто: радость славе. Сам-то кто – победитель. Вот и побеждай, а я радоваться буду. Слушаю обоими ушами.

– Слушай, а потом скажи внятно и доходчиво: что тебя лично в горы тянет? Что тебе в горах нужно? Ради чего молодые смелые ребята погибли, да еще из Италии на Кавказ приехавши, будто у них там своих гор нет? Ты рассказывал, что великий альпинист Хергиани в Италии на скалах разбился. Это что: «обмен опытом» такой?.. Нашим альпинистам в Италии больше нравится себе шею свернуть, а итальянцам у нас сгинуть?..

От собственного монолога Виктор сам разволновался. Достал сигареты, протянул Радику. Закурили

– Банальные ты, Вик, вопросы задаешь. Но серьезные. Их уж тысячи раз, наверное, задавали, одинаковых. А ответы на них наверняка самые разные. Сколько людей в горы идет – столько и ответов. У каждого свое и каждому свое. Люди в горы идут и идут, и гибнут, и радуются. Не тому, конечно, радуются, что гибнут, а тому, что живут в горах полной грудью. Говорить об этом можно долго. И трудно. И до нас с тобой говорено – переговорено, а четкого ответа нет и быть, наверное, не может. Его ищут сами те, кто идет в горы, и я в их числе. Что-то тянет сюда, а что – словами объяснить трудно. Специалисты по любви говорят: если человек может точно сказать за что он любит – значит, он не любит. Кто-то, очень жаль, что не знаю кто, очень точно выразил чувства альпинистов. Их настроение. Я когда прочитал их – даже в груди защемило: «Что-то спрятано: пойди и отыщи, пойди и загляни за эти хребты. Что-то потеряно за этими хребтами. Потеряно и ждет тебя. Иди!» Любовь к человеку – это, как откровение Божье: оно либо есть, либо его нет. Наверное, то же самое и к горам относится… Если и дальше в пафос ударяться, то можно и слова Пушкина вспомнить: «Есть упоение в бою – у бездны мрачной на краю». Можно подумать, что Пушкин альпинизмом занимался – до чего верно сказано. А о себе мне сказать еще трудно. Я ведь еще не альпинист на все сто. Так себе, где-то процентов на тридцать… и пять десятых, так уж и быть… Духом-то считаю себя и побольше, но одного духа в горах маловато, при всех его достоинствах. Я же только «значок». Собирался разрядником стать,

да… Ладно, не хмурься… Да… Я просто не знаю еще, как у меня дело пойдет на настоящей горе. На той же Ушбе. Это очень серьезная гора. Хоть и два зуба, но клыки. На них с моим опытом нынешним не попрешь. А вот в будущем мне очень бы хотелось на нее подняться. И тем же маршрутом, что и итальянцы. Очень интересный путь… О том, что может случиться в горах, нужно всегда думать. И придумывать, что бы ни случилось. Вон у Абалакова сколько сложнейших восхождений высшей категории сложности – и ни одного несчастного случая, ни одного «чепе». А альпинизм – самый великий и благородный спорт.

– Ну, всяк кулик свое болото хвалит.

– Это я кулик?… Лады, щажу. У меня сегодня после завтрака день великодушия… В горах болот не бывает – им здесь не на чем держаться ни в буквальном, ни в переносном смысле. Здесь самые чистые отношения. Здесь не может быть карьеризма и показухи – здесь некому и нечего показывать ради показателей. В альпинизме не надо никому выкручивать руки, ноги и головы, не надо никого обскакивать и объегоривать, и нокаутировать, и пяткой в башку колотить; в альпинизме нельзя победить «по очкам» и «по неявке противника». Здесь противник всегда на месте: высота, разреженность воздуха, скалы, пропасти, камнепады и лавины, здесь твоя собственная слабость и малодушие – их надо побеждать в первую очередь. В футболе, в хоккее, где «трус не играет в хоккей», если проиграли – на болельщиков жалуются, мол, плохо и неправильно болели, моральной поддержки не оказали, или судьи неправильно судили, или что-то там в трусах мешало, как тому танцору, или ветер не с той стороны дунул… В горах нет, и не может быть болельщиков, а судья там – каждый себе сам или твои товарищи. Они не ошибутся и будут всегда беспристрастны. В горах не тот случай, чтобы кривить душой… А трагедии… Что ж, бывают трагедии: бой есть бой. Но, повторяю, можно продумать все, чтобы они не случились.

– Но ведь все равно случаются. Те ребята на Ушбе – они же опытные альпинисты были, а все равно не убереглись.

– Вот летчики говорят: можно предусмотреть тысячу случайностей, а тысячу первую не заметить… Но ведь тысяча же шансов есть! А незамеченный – только один… Бывают случаи и пострашнее, чем на Ушбе. В 1974 году на пике Ленина погибли восемь женщин альпинисток. Среди них жена одного мастера спорта, Володи Шатаева. Он сам пошел ее искать. Сам похоронил и продолжил свое дело – альпинизм, а ведь ему ох как тяжело было… Предлагаю кончить разговор об этом сейчас, а не через неделю.

– Почему через неделю?

– Потому что на эту тему можно говорить бесконечно и неделя – срок более-менее приемлемый, если считать сон и перерывы на обед… Давай лучше о другом поговорим. Телеграмму мы отправили. Теперь, чтобы времени зря не терять и потренироваться, давай сделаем восхождение, слово беру в кавычки.