Текст книги "Эра Водолея"

Отставные же офицеры РФ-спецслужб – генерал-майор Эраст Фандорин и полковник Сергей Костин – провели пресс-конференцию в Лондоне. И сказали: никак не покончил с собой митрополит Иона, их духовный отец и наставник, а был убит. Самоповешение в Свято-Даниловом монастыре – инсценировка. Нити тянутся к действующему Патриарху Московскому и всея Руси Константину, который хотел избавиться от авторитетного соперника внутри Церкви. Газеты англосаксонские отчеты с пресс-конференции обильно предоставили, так-то. В России мы, конечно, всю информацию перекрыли, но…

А тут еще застигла Святейшего большая человеческая любовь.

Прежде он любил только святого Никона. Никого больше. Думал, что любил. А здесь – настоящая страсть. Которая даже о Никоне заставляет подзабывать.

Она – Изольда Красинская, прима-балерина Большого театра. Фаворитка многих фигур влияния. Но разве могут эти фигуры сравниться с Ферзем белых – Патриархом?

Объятия Изольды круче потустороннего блаженства. Папа Пий XIII как-то сказал, что секс большой роли в истории не играет. Да что он понимает про секс, этот сухой червяк?

Святейший зачастил – раз в неделю – на спектакли г-жи Красинской. Он всегда в царской ложе, и люди православные видят, и радостно приветствуют его. Но однажды, на премьере балета «Пепел и алмаз», Патриарх до Царской ложи даже не дошел. Еще в VIP-фойе остановил его длинный мускулистый мужчина – известно какой, Алексей, старший охранник Президента. И сказал он:

– Ваше Святейшество, сегодня не получится. В ложе – президент.

Президент? А что он там делает, президент? Ладно, смиримся. Пока смиримся.

Константин перестал нормально спать. По три-четыре часа в сутки, не больше. Сплошные кошмары. Стал уклоняться от богослужений. Под предлогом болезни отменил встречу с главой Газпрома. А встреча важная была – Газпром собрался подарить Патриархии новехонький самолет, целый A320 в праздничной комплектации.

Верный Варсонофий раздобыл шефу легкую версию героина – в капсулах. Так хоть заснуть получается. Надо, кстати, помочь обаятельной Донателле – а то нехорошо выйдет.

– Если ты хочешь продолжать наши отношения – женись, Костя.

– Ты же знаешь – мне легче вписать тебя в Библию, чем жениться.

– В Библию можешь не вписывать. Достаточно штампа в паспорте. Хотя нет, а чего? С Библией – это прикольно.

В один день Патриарх спросил своего ответственного секретаря:

– Послушай, а если я призову мой православный народ свободно голосовать на выборах президента?

– Игра заведомо проигрышная, Святейший. Настоящих православных процентов девять, не больше. Никто не заметит, а отношения испортим. Хотя я понимаю Ваши эмоции: Изольда Фениксовна, туда-сюда…

Что он понимает про Изольду Фениксовну, мальчишка? И зачем президент пришел на «Пепел и алмаз»?

Чтобы жениться, надо отречься от патриаршего престола. Но это невозможно. Не для того святой Никон вытащил его из земной преисподней, чтобы…

А пока Патриарх пребывал в сомнениях-колебаниях, началась новая ерунда. Архимандрит Мартын, наместник Соловецкого монастыря, прибил к дверям храма Христа Спасителя какие-то тезисы. 33 тезиса. Против Патриарха. Против торговли помилованиями. Против ОБХСС. И еще много чего. Черт знает что такое! Прибивал ночью, судя по всему, полиция его не отфиксировала. И как раз – корреспонденты трех газет все это разглядели. Влиятельных газет, двух русских и американской.

Зреет заговор или просто так?

Святейший вызвал Мартына на свою службу в Питер, в Исаакий. Голос тихий, но взгляд яростный. Страха перед боссом не выказал никакого. Тезисы свои повторил. Разговаривать не о чем.

Святейший указом снял Мартына с Соловецкого монастыря и перевел в Биробиджан, настоятелем Никольской церкви. Архимандрит отказался подчиняться! Тогда следующим указом Патриарх, оскорбленный и разъяренный, лишил Мартына сана и повелел немедля явиться в Москву, в Свято-Данилов монастырь, для жесткой беседы. Архимандрит застыл на Соловках и не тронулся с места. Что ж – триста бойцов Святого Воинства отправились туда, чтобы доставить бунтовщика силою. И – не сделали ничего. 5000 верующих вышли к монастырю и не дали бойцам даже приблизиться к цели.

Мы справимся, но, признаюсь, такого отродясь не видели.

Святейший пригласил генерал-полковника К.:

– Надеюсь, достаточно оснований арестовать этого безумца и законопатить в Бутырку?

– Я бы не советовал форсировать, Ваше Святейшество.

– Что? Как?

– С архимандритом Мартыном все не так просто. У него есть влиятельные друзья. При задержании может пролиться кровь. Много крови. Полетят звезды с погон. Лучше подождать. Посмотреть, как оно развернется. И вообще, Святейший, не надо было… это… с Изольдой Фениксовной в «Метрополе». Там же все записывается. Наш старый, гебешный отель. Вы бы мне сказали – я бы организовал чисто и по-тихому.

Раскланивается. Заговор, чистый заговор. Но мы сдюжим. Именем святого Никона. И с Божьей помощью. Это не надо понимать один в один, просто речевой оборот со словом-паразитом. А «Метрополь» рядом с Большим театром, только и потому.

Через дни – игуменья Фотинья, экономка, доверенная в доску. Приносит газету Bild. А там – интервью. Святейший ведь знает немецкий. Он много чего знает. Прима-балерина Большого театра: Я была любовницей Патриарха! Вот так – на весь мир, на все христианство. Но самое страшное слово – «была»!

Патриарх принял сразу шесть капсул легкого героина. И очнулся в другом месте. В палате кремлевской больницы. Кровать большая, палата просторная. Никаких гаджетов рядом нет. Заходит худощавый юноша. Это владыка Варсонофий, ответственный секретарь.

– Как я рад видеть тебя, мой малыш! Что со мной сталось?

– Инсульт, Ваше Святейшество. Из-за передозировки. Должен сразу сообщить. Священный Синод отстранил Вас. По состоянию здоровья. Назначен местоблюститель престола.

– Как? Сразу? В одночасье?

– Прошла неделя, Святейший. Вы были в коме, без сознания. В реанимации. Неделя, не один день.

– И кто?

– Я.

– Что ты?

– Я местоблюститель. Митрополит Варсонофий.

– Как такое может быть, малыш?

– А почему нет? Преемственность. И Вы же сами говорили, что современный Патриарх должен быть молодым. А я на 12 лет моложе Вас. И молодежь меня любит. Она придет ко мне в Церковь.

– Меня временно отстранили?

– До ближайших выборов, Святейший. Статус вы сохраните в любом случае.

– Я – всенародно избранный Патриарх! Вы все должны прямо выполнять мои приказания!

– Если прикажете похоронить вас без почестей, на кладбище Большого Села, в отцовской могиле – исполним неукоснительно.

Развернулся и вышел.

Заговор был, и переворот свершился. Что теперь?

Дежурный врач:

– Вам нельзя волноваться, Владимир Иванович, ну совсем нельзя. Лучше потому не вставать. Телефона у вас нет, никто не побеспокоит. Дверь палаты заперта снаружи. Если что – нажимайте красную кнопку. К вам сразу придут.

Все кончено.

Патриарх забылся больным сном. И там был блаженнейший Никон. На велосипеде, где-то на опушке редкого леса.

– Я предупреждал тебя, Володя, чтоб ты был осторожен, очень осторожен – ты не послушал. Зачем с балериной связался? Женщины – зло, я всегда тебе говорил.

– Кто-нибудь еще сможет помочь мне, владыка?

– Господь Бог.

– Которого нет? Вы так меня научили.

– Я давно мертв. И думаю теперь почти по-другому. До скорой встречи, Володя! Не подводи меня. Пожалуйста.

Пробудившись, Патриарх помолился. Своими словами, про себя.

Красная кнопка. Медсестра. Дает сосудистые таблетки. Нет, никакой связи с внешним миром Вам не положено.

И – о чудо! – она забыла свой айфон. Святейший набрал единственный номер, знакомый наизусть, – экономки Фотиньи.

– Чем помочь Вам, Святейший?

– Молись за меня, многогрешного, матушка.

– Молюсь, ежедневно, ежечасно молюсь.

Теперь над Патриархом стоял совсем другой человек. Архимандрит Мартын. Профиль такой же северный, деревянный, но взгляд стал немного теплее.

– Как Вы сюда попали, батюшка?

– Вам уже говорили, Святейший, что у меня есть влиятельные друзья? Я увезу Вас на Соловки. Вам сейчас помогут одеться, собраться. Нас ждет машина у ворот.

– Вы тоже в заговоре? Вы убьете меня? Там, на Соловках?

– Вы столько лет сами убивали себя. Но выжили. Господь милостив неизреченно. Он помиловал Вас за Ваше детское добросердечие. В монастыре Вы будете много спать. Сон исцелит Вас, и Вы станете рассуждать мудро.

Константин сел в инвалидное кресло. Повез архимандрит. Мимо врачей, сестер, санитаров, охранников. К микроавтобусу, где ждала игуменья Фотинья.

Перед отъездом Патриарх встал на колени. У ворот больницы. И помолился. В последний раз глядя на шпили этой страшной Москвы.

Отведи его в Dupont Circle

История о недорогом отеле и таинственном исчезновении

Милые мои друзья,

никогда не верьте тем ужасным гадостям, которые вы могли слышать про отель Dupont Circle, Вашингтон, округ Колумбия, США.

Рассмейтесь – хотя бы молча – в глаза тому, кто скажет вам, что эта гостиница есть грязный клоповник. Держащийся на плаву лишь скудными средствами геев, которые снимают в нем комнаты для скоропалительных сексуальных свиданий. Усомнитесь в искренности источников, уверяющих вас, что Dupont Circle – уполномоченный объект спецслужб, где временно выдерживают подозрительных людей, рвущихся оказаться под программой защиты свидетелей.

Все это неправда.

Я жил в Dupont Circle, 1500 New Hampshire Avenue, и могу засвидетельствовать: это нормальная четырехзвездная гостиница, что называется, со всеми удобствами. Да, со сдержанным колоритом и низкими потолками, зато с обширным баром Dupont и его отменными коктейлями, недоступными в большинстве открытых мест американской столицы. Например, хороший ирландский виски + экстракт валерианы – идеальное средство для борьбы с джетлагом (как это по-русски называется?). Или «Кровавый режим»: водка вовсе даже не с томатным, ибо помидоров я не употребляю ни в каком виде, а с клюквенным соком.

Вы вообще пойдите найдите в приличном вашингтонском отеле нормальный ирландский виски, а потом верьте критикам, излившим столько своей внутренней мерзости на Dupont Circle.

Другое дело что у отеля этого есть свои странные странности. Которые мы еще (у)помянем. Но ведь если, скажем, какой человек со странностями, это не значит, что он очевидно плох и с ним нельзя иметь дело? Так и с гостиницами.

Я впервые оказался в Dupont Circle в самом начале 2014 года. В то дорогое время, когда Крым еще не был российским, а ждали мы не столько войны, сколько Олимпиады в Сочи, призванной снова открыть Россию Западу и на Запад.

Все потом пошло наоборот, но это же не повод ругать за то гостиницу Dupont Circle, не правда ли?

Я был тогда на какой-то конференции, где сенатор от Техаса Тед Круз, пастозный латино с республиканскими глазами, впервые объявил о желании стать американским президентом. И прогнал пошловатую телегу, в основном про Рональда Рейгана. Что, типа, вот при президенте вроде Рейгана – надо понимать, самом Теде Крузе – США снова возьмут под контроль весь мир, а не только часть, как сейчас. И если бы Рейган в разгар своей власти не пал под натиском болезни Альцгеймера, Америка до сих пор бы оставалась великой и никогда не впала бы в дурное ничтожество обамических времен.

Я сидел по левую руку от сенатора Круза и быстро забывал, зачем я здесь оказался. Сейчас я этого и вовсе почти не помню. Знаю только, что Круз пошел-таки на президентские выборы, где все слил Дональду Трампу, пожилому миллиардеру с крашеными волосами.

Американский политолог (да, там, у них, тоже есть политологи), пригласивший меня на такое изящное мероприятие, улыбчиво сказал потом:

– Ты ведь остановился в Dupont Circle? Там как раз недавно был Боря Немцов.

Через год с небольшим Немцова убили.

А я вот все еще жив. Забавно.

К Михаилу отправил меня наш общий тесный знакомый. Пообещавший хороший проект на миллион долларов (сумма условная, обычно берется с потолка или высасывается из пальца).

Я снова оказался в Dupont Circle. Потому что он был дешевле других нормальных отелей – во всяком случае, на сайте Expedia, где я обычно бронирую американские отели, – там уже со скидкой заложено.

Очень богатые люди, типа Михаила, редко останавливаются в Dupont Circle. Наслушавшись рассказок о клоповнике и почасовых геях. А значит, я должен был двигаться к нему на встречу совсем в другое место. В пятизвездный Four Seasons Georgetown, бессмысленный и шикарный. Как Большой Кремлевский дворец после очередной вороватой реконструкции. Комнаты там вдвое дороже дюпоновых, а стакан аналогичного виски стоит девять долларов против наших семи. Я в детстве смотрел советский сериал «ТАСС уполномочен заявить», в котором американский изверг-богач, застигнутый социалистической революцией в нещадно разграбленной им африканской стране Нагонии, говорил что-то вроде:

– Теперь приходится возить клубнику из Тразиланда, а это на двести пятьдесят миль дальше. Большое разорение начинается с маленького роста расходов.

Этот персонаж научил меня всегда внимательно всматриваться в цену стакана виски.

Я собирался уже взять такси и двигаться в проклятый Four Seasons. Но тут позвонил непосредственно сам Михаил.

– А ты где сейчас? – спросил он каким-то сумбурным голосом. Не перейти сразу на «ты» он не мог, не позволяла этика большого начальника.

– Вот там-то и там-то, – промямлил я, пытаясь понять дальнейший план.

– Там и оставайся, – повелительно пробубнил звонивший. – Я приду минут через двадцать.

К чему бы это? Большие начальники не привыкли так поступать, чтобы самим ходить к обыкновенным людям.

В среднем я выпиваю двойную порцию виски с двумя кусочками льда объемом одиннадцать кубических сантиметров за четыре минуты. После чего отдыхаю – делаю перерыв на три минуты. Итого семь минут. До прихода Михаила я успел выпить четыре двойных, стало быть, прошло полчаса. Он почти не ошибся.

– Это ты Белковский? Да, я тебя где-то в телевизоре видел. Ты какую-то фигню про Путина вещал. Фигня была ничего, креативная, только фактуры у тебя маловато. Имей в виду.

Я тоже прежде видел его в телевизоре. Но в жизни оно оказалось интереснее. Девяностопроцентный мафиозный босс из фильмов чуть хуже «Крестного отца». Помесь Чарли Лучано с Меером Лански. Немнущийся костюм ценой с гоночную машину – я, правда, не знаю, сколько стоят гоночные машины, но в данном случае это неважно. Коричневые ботинки, устремленные всеми носками прямо тебе в лицо. И – огромный кожаный портфель, квадратный, похожий на хозяина. Мне говорили, что это называется «конвергенция»: с возрастом собаки, кошки и портфели становятся на одно лицо (морду) с хозяевами.

– Ты во сколько начинаешь?

Было двенадцать дня. И он, конечно, уже начал. Давно начал.

– По какому времени?

– По нашему, человеческому.

Моя попытка робкого юмора ему сразу не понравилась. Он не к такому привык. Начал нервно оглядываться в предвкушении официанта.

– Ну чё, возьмем бутылочку Dark Label? Я вижу, ты пьешь какое-то ирландское говно? Еще и со льдом? Эти ваши плебейские привычки…

В тот момент я уже точно решил, что огрызаться не стану. Если уж ты решил иметь дело с Чарли-Меером Лански-Лучано, веди себя, как он предлагает. Он вправе похлопывать тебя по разным частям тела, но не наоборот.

Да, и еще я заметил, что он очень худощав, тощ и поджар. Есть разница между этими словами? Русский язык переполнен ненужными синонимами. Заочно этот Миша казался куда как массивнее.

– А это вот гадюшник, где пидоры снимают номера потрахаться?

– Это легенда. Ничем не подтверждается. Конкуренты придумали.

– Ты-то откуда знаешь? Может, пока мы тут сидим, в сотне номеров долбятся пидоры. Здешние пидоры-то тихо долбятся, интеллигентно, не то что в Эрэфии. Где этот сраный Dark Label?

Бутылка с официантом, подрагивая, приближалась. Я тоже должен был начать спрашивать, чтобы отвести взгляд от коричневого ботинка.

– А вы здесь как оказались?

– Я вообще-то был в Four Seasons. В Джорджтауне. Мне друг оплатил. Я же к другу приехал. К нашему, русскому. Федору. Ты его знаешь. Это не он нас свел?

– Нет. Нас – Сергей Владимирович.

– Ааа…

Меер Лански поморщился, словно не помнил драгоценнейшего Сергея Владимирыча. Или помнил, но не любил его.

– Федору завтра премию дают. Американскую премию за вклад в ядерное разоружение. Он лет двадцать назад купил какой-то ядерный институт в Москве и переделал под казино. Вот так и пошло полное разоружение.

И он размашисто расхохотался. Я же решил улыбаться умеренно, налегке.

– Казино потом закрыли, а разоружение осталось. Федька вон и поселил меня в этот в зад драный Four Seasons. Мне там вечером бутылку не продали. Говорят: ты и так в муку пьяный, сучья морда, вали на хрен в свой номер, а то полицию вызовем. Это штуку двести в сутки надо платить за такое хамство, прикинь? А пить я что буду? Детские бутылочки из мини-бара? Платит Федя, правда, но все равно. Я знаешь, сколько на Федора за всю жизнь истратил? Вся его коллекция рашпилей и напильников, она, ты думаешь, откуда?

Я не знал, что за коллекция и откуда, и приглядывался все глуповатее.

– Там даже есть какой-то рашпиль, которым праотец – ты представляешь, праотец! – Авраам пытался зарезать своего сына. По пьяни, видно. Но не зарезал. Видать, тоже кто-то полицию вызвал. Вовремя.

Мне привиделись священные полицейские с ангельскими крылами, и все как-то полегчало.

Михаил навел палец на портфель.

– Мне говорили, что с тобой можно иметь дело. Что ты типа не сольешь.

– Хорошо, если говорили.

– Здесь, – конец пальца слегка пошевелился, – все материалы на банкира Иванчука. Ты знаешь Иванчука?

– Того самого Иванчука?

– Нет, мать твою, совершенно другого Иванчука. Того самого не существует в природе.

Смеха не было. Никогда не надо задавать богатым людям необязательные вопросы. Особенно тем богатым, от которых вы хотите получить что-нибудь на миллион долларов.

Михаил пил ровно вдвое быстрее меня. Двойной Dark Label безо льда за две минуты. Я мог бы начать подливать ему. Но не выглядело бы это уже полным холопством? Пока я рефлексировал, он начал подливать себе сам. Смотрел он уже не на меня, а куда-то в сторону красной люстры над баром. Над головой бармена. Если люстра сорвется с крючка – бармену конец. Вся черная семья с четырьмя детьми останется без кормильца.

– Все счета Иванчука, все офшоры. Три с половиной тысячи листов документов. Пятнадцать килограммов компромата. Но самое главное – Куба. Иванчук хочет взять власть на Кубе. Они с Раулем договорились. Как только Фидель наденет деревянный бушлат, Рауль все уступит Иванчуку. Проведут типа выборы, и власть получит партия Иванчука. Эта сучья тварь уже получила кубинский паспорт. И сидит прямо в Лурдесе, на бывшей радиоточке.

Да, я что-то понимал. Я никогда не был на Кубе. Мне говорили, что там как в раю, только очень бедно. И учительницы работают проститутками по пять долларов за ночь. Или за сеанс. Сеанс ведь не обязательно бывает ночью, правда? Вот если предположить, что тихие геи действительно снимают номера в нашем «Дюпоне»…

– Ты понимаешь, что все это значит?

Михаила явно раздражало мое зависание.

– Что?

Он наливал Dark Label уже до краев. Вот-вот начнет из горла. Я катастрофически не успевал за ним, и слава Богу.

– Иванчук получит целое государство. Раулю восемьдесят пять, ему по хрен. А Иванчук, наш простой Юрка Иванчук из питерской подворотни, назначит себя послом в Штатах и при ООН. И станет сидеть в двух особняках, здесь и в Нью-Йорке. Как неприкосновенный, твою мать, посол. Чрезвычайный, на хрен, и полномочный. Суверенного государства. Прямо под животом у Америки. И будет договариваться с американским президентом о судьбе какого-нибудь, сука, Гуантанамо.

– И что?

Нет, снова не сказать ничего внятного было бы неприлично. Он во мне разочаруется. Да, нет ведь ничего более выгодного, чем собственное государство. Только собственная религия, может быть. А в настоящем раю, который совсем не здесь, тоже, наверное, очень бедно все, как на Кубе. Там ведь поселяются нищие, и откуда тогда же в раю бабло, то есть деньги? Постояльцы его все как птицы небесные, не сеют, не жнут и не пашут. Точно на Острове свободы. Рай ведь и есть истинный остров свободы, если задуматься.

Не помню, сказал ли я все это или обо всем этом промолчал.

Перед лицом миллиардера, даже сильно пьющего, всегда бывает неплохо промолчать.

Михаил уставил на портфель уже всю пятерню. Большую, но худощавую, как взгляд фотомодели.

– Здесь – все бумаги про сделку Иванчука с братьями Кастро. Он разместил у них три с половиной ярда баксов. И обещал еще десять, когда его партия выиграет выборы. Две его военные яхты уже стоят в заливе Свиней. Это гигантский скандал. Когда американцы узнают, что у них творится под брюхом, они изничтожат Иванчука. Ты понял?

Он, должно быть, любил повторять такой вопрос.

– Да, я понял.

Потверже надо звучать, потверже, им это нравится.

– Что сделать?

В ответственные минуты голос Михаила слегка трезвел. Во всяком случае, так казалось.

– Сделать надо слив. Оптимально – здесь, в американской газете. Хорошей газете, не желтой. Процентов пять материалов. Этого хватит, чтобы поиметь Иванчука по самые гланды. Но не совсем поиметь. Совсем нам не надо. Надо, чтобы он понял: мы кое-чего можем. И если он от меня не отлезет…

Я, конечно, знал, что Михаил должен Иванчуку восемьдесят пять миллионов долларов. Или Иванчук так считает. Но это много кто знает, не Бог весть какая тайна.

– Восемьдесят пять миллионов? – спросил я почти убедительно.

В ответ он только повернул ко мне портфельное лицо – с явственной гримасой брезгливости. Вроде как «что ты вообще знаешь о восьмидесяти пяти миллионах? ты их хоть в жизни видел?». Или: «все что-то понимают про эту историю, не пытайся показать, что понимаешь лучше остальных».

Dark Label переливался через все края, но успевал исчезнуть в многоугольном рту моего клиента.

– Портфель вы мне отдаете?

– Отдаю. Но давай еще посидим. Я слишком долго шел сюда из гребаного Four Seasons.

Я должен был задать вопрос, который не мог не задать.

– А как вы вообще пришли в Dupont Circle?

– Ногами. Этими ногами пришел. Меня там встретил друг мой, Федя. Который ядерное разоружение. И сказал: если хочешь три дня пить, иди в Dupont Circle. И приставил мне своего порученца. И сказал порученцу: отведи его в Dupont Circle. Так я сюда и пришел.