Текст книги "Тотальность иллюзии"

Понятие языка

Прежде чем приступить к озвученной теме, необходимо сделать одно крайне важное замечание. Я не претендую здесь на чей-либо хлеб. Мои рассуждения о природе языка носят всего лишь рамочный характер и, конечно, не могут считаться истиной в последней инстанции. Тут я указываю только на то, что заметно и так, но часто попросту игнорируется. Кроме того, я имею перед собой более масштабные цели, поэтому лингвистика выступает во вспомогательной, а не какой-либо иной роли. Очень надеюсь на то, что мои извинения будут приняты благожелательно и не станут поводом для обвинения в непрофессионализме.

Обычно, приступая к предмету своей заинтересованности, исследователь должен дать ответ на то, чем он, собственно, занимается. В моём случае – это язык. К моему глубокому сожалению, точного определения данного термина попросту не существует. Разумеется, я могу указать на те или иные его характеристики, закономерности, наблюдающиеся в нём, а также обобщённо описать его структуру, но, вместе с тем, точным ответом на вопрос о том, чем же является язык, я не располагаю. Это весьма досадное обстоятельство, тем не менее, не должно пугать читателя. И вот почему.

Во-первых, каждый из нас интуитивно догадывается, что такое язык. Пробегая глазами данные строки, мы все невольно или, напротив, сознательно, говорим о том, что владеем им, по крайней мере, в его письменной форме. Большинство из нас к тому же обладают членораздельной речью, а если, в силу каких угодно причин, нет, то языком жестов или другими вспомогательными средствами коммуникации. Кроме того, мы почти каждый день демонстрируем эти умения друг другу, благодаря чему и осуществляются разговоры – в любой их форме.

Во-вторых, мы все – за некоторыми исключениями – постоянно сталкиваемся с тем или иным языком, который, впрочем, таким образом не обозначаем. Мы угадываем настроение окружающих по их внешнему облику, мы различаем интонации и перепады в речи, мы видим скрытый смысл в произведениях искусства, а также распознаём структурные особенности окружающей среды, которая выстроена по определённой логике. Всё это – тоже языки, и мы владеем ими в той же степени и мере, что и обычным: письменным или устным. И в последующем я буду говорить о них именно в данном значении.

В-третьих, не все исследователи настолько счастливы, чтобы точно знать, с чем они имеют дело. Культура, о которой речь пойдёт ниже, также не имеет точного определения, что, однако, не мешает учёным познавать её. По крайней мере пока, физикам неизвестна природа гравитации, но это также не прекращает их поисков, и они не мучаются угрызениями совести по поводу собственного невежества, но, напротив, оно толкает их к дальнейшим изысканиям. Остаётся надеяться, что когда-нибудь язык получит точное и ёмкое определение, но сегодня я удовольствуюсь тем, что имею.

И, наконец, в-четвёртых. Как уже было сказано, я обращаюсь к языку не как к самостоятельной теме, хотя он вполне этого заслуживает, но в качестве удобного и практичного инструмента, а также начала разговора о вещах, более занимающих меня. Именно поэтому нет смысла искать ошибки в моих рассуждениях, особенно там, где они заведомо присутствуют. Повторюсь – язык для меня выступает средством, но не целью, хотя, как станет ясно после, он более важен, чем бы мне этого хотелось.

И всё-таки, несмотря на указанные извинения, мне, тем не менее, потребуется некое рабочее определение языка, с которым я бы мог иметь дело в дальнейшем. В качестве такового я предлагаю следующее (вновь не претендующего на полноту или истинность в точном значении этих слов). Язык – это средство коммуникации между людьми, использующее ради достижения этой цели закодированные знаки и символы, разделяемые в данном коллективе. Что следует из приведённого обозначения?

Прежде всего, люди придумывают и закрепляют в своём сознании некие символы и знаки, которые произвольны по своей природе. Взяв для примера любое слово, читатель легко убедится в том, что ничего общего между звуками, его составляющими, и теми явлениями или вещами, которые оно описывает, нет. Последовательный ряд из, скажем, «с», «т», «о» и «л» никак не привязаны к столу, за которым я сижу. Это условность. Кто-то до меня договорился именовать данный предмет именно так¹, а я, в свою очередь, придерживаюсь этого соглашения.

Разумеется, меня можно спросить, а как в таком случае нужно называть стол? На самом деле нет решительно, ну, или почти никакой разницы. Любая последовательность звуков, хорошо различимая другими и, самое главное, принимаемая ими как правильное обозначение, пригодна для употребления. Кто бы и как бы, а равно и в силу каких бы то ни было причин не придумал этого имени, оно отвечает всем предъявляемым к нему требованиям, так что «стол» – это стол. Впрочем, пока мы оставим данную тему разговора на потом.

Вторым следствием из приведённого определения выступает то обстоятельство, что должно быть согласие по поводу того или иного обозначения вещи или явления. Это особенно хорошо заметно тогда, когда либо дети, ещё не знающие соответствующих имён, либо взрослые, упорно подбирающие слова, испытывают коммуникационный провал – их попросту не понимают. Можно с уверенностью говорить о том, что существует минимальный порог носителей символов и знаков, до величины которого общение будет ещё невозможным. Однако, не вдаваясь в подробности, я могу и имею право заявить о том, что без принятия всеми данных условностей общение не состоится.

Третье следствие. С помощью языка мы разговариваем друг с другом. Коммуникация имеет, по сути, всего одну цель – передачу информации, неважно какого качества и в каком количестве, хотя, разумеется, нулевое значение разрушает её – но так бывает редко. Беседуя, мы, конечно, можем не сообщать ничего нового, но, тем не менее, данные всегда транслируются вовне, а также воспринимаются. На самом деле речь очень похожа, скажем, на зрение – вне зависимости от того, что вы видите и насколько это вас удивляет, вы всё же получаете сведения, пусть и не обладающие прорывным характером.

И последнее. Разговаривают между собой именно люди, а не кто-либо иной. Несмотря на банальность данного утверждения, оно приводит к нетривиальным выводам. Известно, что многочисленные исследователи учили животных различным языкам, кроме того сами звери используют те или иные сигнальные системы. Как в экспериментах, так и на воле наши младшие братья показали впечатляющие успехи, что невольно наводит на мысль о том, что человек не уникален. Но это не так.

Как и любой другой вид, люди имеют конкретное строение тела, а также развиваются в процессе своего онтогенеза строго определённым образом. В данном смысле мы такие же дети природы, как и все остальные её создания. Но в той же степени мы и уникальны. Только нам свойственна членораздельная речь с точной передачей первоначальной и задумываемой информации, хотя, безусловно, провалы случаются – но это отдельная тема. И именно здесь лежат технические ограничения на то, что мы можем, а что не в состоянии передать другим. Начнём по порядку.

Во-первых, каким бы ни был язык, он всегда имеет дело с принципом дифференциации. Что это означает? Это значит, что в силу своего строения люди способны различать не все возможные единицы языка, но лишь некоторые. Звуки, символы, жесты и т.п. не должны быть слишком похожи друг на друга, но, напротив, обязаны расходиться в том, как их воспринимают. Яркой иллюстрацией тому служат парные согласные, например, «т» и «д». Если бы, скажем, кто-то придумал нечто среднее между ними, наши возможности опознания этого среднего оказались бы минимальны, хотя нельзя исключать и того, что усвоенное с детства умение снимет это ограничение.

Во-вторых, язык должен использовать только те средства, которыми, пусть и потенциально, обладает любой человек. Нельзя заставить нас видеть в инфракрасном спектре, равно как и слышать ультразвук. Диапазон доступных нам инструментов на самом деле не столь велик, как может показаться на первый взгляд. Органы наших чувств ограничены самой природой, что исключает некоторые, хотя и только представимые, но оттого не менее эффективные, средства выражения.

В-третьих, язык постоянно сталкивается с проблемой сочетаемости. Не все звуки, жесты, движения и т.п. могут следовать друг за другом. Опять же в силу устройства нашего организма мы не способны производить и воспринимать некоторые смысловые цепочки. По крайней мере, отчасти данное ограничение снимается в письменности, но и здесь, увидев, необычные и непривычные для себя сопоставления, всякий из нас окажется в трудном положении расшифровки и опознания наблюдаемого. И даже бы если мы смогли научиться различать крайне тонкие нюансы, это бы не сняло проблемы придания им на этот раз более узкого диапазона. Это, кстати, нередко наблюдается в песнях – исполнитель не всегда чётко артикулирует свою речь.

В-четвёртых, со всей очевидностью существует лимит на величину слов. Мы стеснены в способности запоминать сколь угодно длинные цепочки единиц, обозначающие какие-то отдельные предметы или явления, что сокращает количество слогов в слове. Разумеется, есть примеры обратного. Так, скажем, в немецком языке все числительные пишутся слитно и, по сути, нет предела их продолжительности. Но в действительности говорящие по-немецки делят их на более удобные для восприятия части, но уже в устной форме. Это же соображение подкрепляется тем фактом, что и предложения носят конечный характер просто потому, что при достижении определённого уровня сложности и комплексности начинают разлагаться на свои составляющие.

И, в-пятых. Каждый язык задействует не все доступные ему средства выражения, но лишь часть из них. Например, в русском нет деления между долгой и длинной «и», тогда как в английском оно присутствует. Первоначально дети способны различать эту переменную, но затем, в ходе социализации, русскоязычные теряют эти навыки, а англоговорящие напротив, сохраняют их. Можно также упомянуть щелчки, свисты и многое другое. Данное обстоятельство с трудом поддаётся объяснению, хотя и соблазнительно предположить, что отсев осуществляется не потому, что культура так хочет, а потому, что использование всего багажа чересчур осложнило бы задачу усвоения любого языка. Как бы то ни было, но должно быть понятно, что ограничения имеют не только естественный, но и искусственный характер. Однако прежде чем приступить к последнему, необходимо вначале разобраться с другой группой пределов, которые почти неизбежно присутствуют в каждом языке.

Технические ограничения вписаны в саму природу любой коммуникационной системы, однако последняя существует не изолированно, а также не статично, что непременно отражается на её структуре и составе её элементов. Данные обстоятельства, по сути, могут быть сведены воедино просто потому, что влияние извне, а также и изнутри сходны друг с другом по силе, производимому эффекту и иным параметрам. Впрочем, я всё же разделю их ради удобства рассмотрения, но при этом повторюсь, что их действие в реальном мире спаяно в одно целое.

Как и в случае с культурами, языки контактируют друг с другом. В этом можно убедиться, просто посмотрев на предыдущий текст и обнаружив в нём заимствования из иностранных коммуникационных систем. Существуют правила подобных одолжений, предпочтения, отдаваемые тем или иным словам или понятиям, и многое другое, что и определяет внесение новых единиц в состав языка. Сомнительно, чтобы в мире присутствовал хотя бы один язык, не взявший что-нибудь из другого.

Данное обстоятельство имеет ряд последствий. Содержание коммуникационной системы меняется. Одни слова или понятия могут исчезнуть, будучи смещёнными пришельцами, другие использоваться с ними на равных, третьи приобретут новое значение. На самом деле существует огромное количество вариантов развития событий. Но важно следующее. Взятие на вооружение чего-либо созданного вне языка неизбежно влечёт за собой изменение его структуры и принципов функционирования, что явно выходит за границы простого повтора. И даже если ничего подобного не происходит, чужое, хотя бы некоторое время, остаётся таковым. Конечно, сегодня сложно, если вообще возможно проследить корни всякого слова, но когда-то они, тем не менее, появлялись и столь же очевидно воздействовали на своих хозяев.

Но взаимодействия языков, разумеется, не ограничиваются исключительно заимствованиями, хотя последние и представляют собой наиболее обширный материал для исследования. Не менее важной стороной таких контактов может служить знание о том, что собственные обозначения и понятия не единственные в своём роде. Слушая иностранную речь, часто удивляешься тому, как люди понимают друг друга. Бессмысленный на взгляд профана набор звуков или иных единиц кажется удручающе однообразным, хотя в действительности таковым не является.

Люди склонны с подозрением относиться к тому, чего они не понимают. Изучая чужой язык, мы погружаемся в его мелодику, механизмы и функциональные особенности, что расширяет наш кругозор и придаёт ему новые оттенки и краски. И даже если мы не прилагаем никаких усилий для того, чтобы осознать смысл незнакомого, мы, тем не менее, всегда оказываемся поставлены перед неудобным фактом наличия множества альтернативных обозначений реальности.

Нередко человек вообще делит всех остальных на своих и чужих, пользуясь маркером языка. Это может иметь разные последствия, но наиболее интересующие нас – это, безусловно, подражание, пусть и исковерканное и неверное, а также желание и стремление более полного изучения собственной коммуникационной системы. Всё это, естественно, оказывает влияние на родной язык.

Особым случаем контактов выступает изоляция. Несмотря на кажущуюся бессмысленность такого заявления, оно, тем не менее, имеет глубокое значение. Язык, лишённый возможности взаимодействия со своими собратьями становится заложником того, что лучше всего было бы обозначить термином «внутренняя логика». Не имея альтернативных источников описания реальности, одиночка неизбежно сталкивается с проблемой развития, что часто приводит к ригидности и закоснению некоторых специфических черт, а также к отрыву от, собственно, описываемого (см. ниже).

Наконец, последним, но не по важности, внешним фактором преобразования языка выступает влияние случайных событий. Возникновение новых вещей или явлений подталкивает коммуникационную систему к выработке новых способов или единиц их обозначения. Нередко, разумеется, язык попросту использует старые слова. Так, скажем, немцы называют бегемота нильской лошадью в буквальном переводе. Но есть и случаи обратного. Например, «хулиган», получивший своё содержание благодаря привязке к изначально другому понятию, «цинизм», связанный с Диогеном, «Енисей», сузивший первоначальный смысл, и многие другие.

Последняя иллюстрация вообще имеет очень широкое распространение. Обозначение географических объектов часто связано с заимствованиями, но бывает и так, что люди пытаются придумать нечто новое. То же самое касается и животных, и растений, и многих других объектов, первоначально не вписанных в состав языка, но с необходимостью в него попадающих.

Таким образом, можно говорить о том, что наиболее существенный вклад в развитие коммуникационной системы вносят, прежде всего, переносы понятий и логики из других структур. Показательно в этом смысле существование различных пиджинов. В этом случае происходит слияние двух языков, но в упрощённой манере. Владеющие таким инструментом общения, бесспорно, изменяют свои родные средства беседы, но также воздействуют и на своих партнёров. Впрочем, помимо заимствований присутствуют и иные способы влияния извне.

В качестве внутренних нарушителей спокойствия в языке выступают два основных фактора. Первый – взаимодействие между его носителями. Должно быть ясно, что люди не могут в точности повторить то, что они усваивают в процессе овладения той или иной коммуникационной системой. И с этим связаны многочисленные искажения, которые, в целом, повторяют игру в испорченный телефон.

Мы все учимся языку, обладая лишь собственным телом. Произнесение или любое иное действие по воспроизведению всякой единицы коммуникационной системы сопряжено с тем, что точного повтора достичь крайне сложно. Отчасти эта проблема снимается тем, что язык создаёт диапазон приемлемых колебаний, но случается и так, что из исковерканных понятий возникают совершенно новые. Например, слово «шваль» в русском – это искажение «шевалье».

Общаясь, люди всегда имеют дело с посторонними и чужаками. Из-за того, что мы отличаемся друг от друга, почти нереально такое положение, при котором бы отсутствовала разноголосица, но, напротив, имелся бы единый стандарт. И если трансформация отдельных единиц, по сути, мало что меняет, то более обширные, а, значит, и влиятельные пертурбации вносят серьёзные корректировки или полностью опрокидывают старое положение вещей. Такие события могут касаться грамматических структур или порядка слов в предложении и т.д.

Подобное объясняется множественными факторами. Изменившиеся условия жизни или неудачная имитация, чем бы ни было вызвано преодоление старого порядка, оно, со всей очевидностью, имеет свои корни именно во взаимодействии между носителями языка. Такие события регулярно случаются, особенно за пределами письменной речи, но и здесь данный возмутитель спокойствия работает в том же направлении.

Для удобства рассмотрения я разделю контакты между людьми на нарочные или сознательные и случайные или бессознательные. Конечно, их действие плохо дифференцированно. Мы можем специально запускать какие-то перемены, и так ни к чему не прийти. И, наоборот, вскользь брошенные слово или фраза нередко приводят к колоссальным трансформациям. К тому же вообще сложно разграничить намеренные поступки и спонтанные. Среда, в которой мы обитаем, слишком насыщенна для того, чтобы провести чёткую линию между нашими личными побуждениями и социальным влиянием на нас. Тем не менее, я всё-таки рискну.

Нарочное изменение языка сегодня наблюдается в огромных масштабах. Государственные органы сознательно вносят некоторые корректировки в то, каким правилам следовать, какие слова использовать и зачастую как произносить те или иные конструкции. Разумеется, вмешательство бюрократов гораздо больше озвученного, и оно серьёзно влияет на коммуникационную систему. Ярким примером тому может служить изъятие из общеупотребительного оборота нецензурных выражений.

Вообще создание словарей, по которым сверяются средства информации, а также все заинтересованные лица, носит дисциплинирующий характер. Как именно, что именно и когда именно мы будем употреблять в своей речи, зависит от множества факторов, но принудительность подобных процедур очевидна, и она не может не сказываться на конечном виде языка, и, соответственно, на том, как мы будем говорить.

Кроме того существует пресловутая цензура, и она касается не только мата, а также скользких и ненадёжных слов и предложений, но имеет более обширное влияние. Так оказывается возможным ранжировать коммуникационные акты по степени их благонадёжности и приемлемости. Но и это ещё не всё. Нередко контекст обязывает человека к переключению между различными слоями и пластами языка, что само по себе не проходит бесследно.

Можно долго рассуждать на тему принудительности языковых практик – как намеренную, так и обусловленную контекстом, но ясно одно. Те или иные обстоятельства, ситуации, стандарты и представления, в которые включён говорящий, трансформируют его речь так, что она претерпевает довольно серьёзные пертурбации и, в конечном счёте, может измениться радикальным образом. Например, научное сообщество заставляет вымывать индивида из своего лексикона повседневные выражения и слова, а если и употреблять их, то в несколько ином значении, что неизбежно влияет как на способ выражения данного человека, так и нередко – на инструменты его мышления. Впрочем, данного обстоятельства мы коснёмся позже.

Естественно, не только само наше окружение влияет на язык. Мы и сами вправе вносить в него некоторые, хотя и по преимуществу незначительные, поправки. Слова придумываются и забываются. Отдельные коммуникационные единицы приобретают новое содержание. Может произвольно меняться порядок частей речи. И многое другое. Вообще, то, как мы используем язык, и есть он сам. Именно поэтому критически важно усвоение определённого диапазона черт и характеристик в процессе его изучения.

Кроме того важную роль играет порядок наименования. Обозначая те или иные явления и вещи определёнными терминами, мы тем самым определяем своё отношение к ним. Известно, что язык содержит многочисленные синонимы, но они полностью не сводимы друг к другу вследствие коннотаций, которые вызываются при их воспроизводстве. Восприняв нечто новое, мы вправе дать ему имя, но не всякое, а то, которое бы показывало нашу предрасположенность оценивать его, что в итоге приведёт к некоторому способу включения придуманных слов или только их смыслового состава в общий поток речи.

Разумеется, отдельные лица по преимуществу не обладают способностью внесения серьёзных корректировок в язык, если только они не причастны в силу тех или иных причин к его трансформации. Однако с распространением коммуникационных технологий власть подобного рода становится более дисперсной, особенно если они позволяют связываться сразу со многими и в любое удобное для реципиента и отправителя время, а кроме того предоставляют другие вспомогательные механизмы, облегчающие общение.

Бессознательная часть контактов также вносит изменения в язык, но они менее очевидны вследствие своей природы. И всё же они имеются, и их ни в коем случае нельзя игнорировать.

На самом деле случайные трансформации в большей мере являются продуктом эмоционального и чувственного воздействия со стороны психики. Важно не только, что именно произносится и производится, но ещё и как. Почти всем нам знакомы ситуации, в которых домашних питомцев ласково обзывают нехорошими терминами, имея в виду двоякое отношение к ним. То же самое в действительности происходит в более широком диапазоне. И если складывается некая устоявшаяся практика использования тех или иных механизмов обозначения и вложения смысла, то язык претерпевает изменения. Впрочем, это по преимуществу касается интимного опыта.

Существуют также события, которые заставляют пересмотреть некоторые значения. Например, свастика приобрела негативный оттенок вследствие использования её нацистами, и сегодня её воспроизводство апеллирует к агрессии или расизму, чего, конечно, не было до Второй мировой войны. Хотя, конечно, не все усвоили её отрицательный смысл.

Небезынтересен и вопрос о том, почему в разных языках по-разному имитируют звуки, издаваемые животными. Возможно, что разброс связан с намеренным дистанцированием от других, но, скорее всего, ответ заключается в случае, а также в доступных средствах подобного подражания, которые, в свою очередь, тоже вряд ли нарочны.

Вообще же говорить о бессознательных трансформациях языка проблематично. Как я уже указал, сложно разделить намеренные и случайные поступки, которые могут быть кем-то задуманы без оповещения стороны, подвергающейся воздействию. Как бы то ни было, но строить теории заговора, пусть даже и без злого умысла – задача тягостная и бесперспективная, поэтому я и говорю о случае.

В генеральный план построения всякого языка с неизбежностью вклинивается также и то, что никак не было предусмотрено изначально. Кроме того, трудно поверить в то, что коммуникационная система создаётся нарочно, именно по заданной инструкции. Язык приспосабливается к внешним и внутренним переменам, так что сегодня вряд ли возможно проследить и в точности описать их характер, хотя подчеркну, что тут я не специалист. И, тем не менее, случайные флуктуации нередко становятся и становились движущей силой трансформаций.

Второй фактор внутреннего беспорядка в языке – это его внутренняя логика. Она хуже всего поддаётся внятному истолкованию, но я всё же постараюсь. Возьмём для удобства пример с завязыванием шнурков. Большинство взрослых людей, довольно часто сталкивающихся с подобной задачей, успешно решают её, как правило, не задумываясь над тем, как, собственно, они это делают. Тем не менее, сами процедуры, а также их последовательности могут варьироваться в некотором диапазоне. Когда-то давно, в детстве эти индивиды обучились данной, на самом деле не такой и простой, структуре действий, но что произошло потом? Затем их манипуляции со шнурками оттачивались и, наконец, приобрели характер бессознательных движений.

Но значит ли всё это, что их мастерство совершенно? Ничуть. Во-первых, каким бы обширным ни был наш опыт, он всё-таки имеет свои границы. Шнурки могли быть гладкими и шершавыми, короткими и длинными, жёсткими и мягкими и т.д. Поэтому одни из них более эффективно завязывались одним способом, а другие – соответственно, иным. Вследствие этого каждый из тех, кто вообще умеет с ними обращаться, обладает своим уникальным способом, который не сводится ко всем прочим возможным вариантам.