Текст книги "Тотальность иллюзии"

Обучение чувствам

Мы все чему-то учимся в разные периоды своей жизни. Человек приходит в мир настолько неподготовленным, что ему попросту жизненно необходима помощь со стороны окружающих, но то же самое касается и более поздних ступеней нашего развития. Мы все – социальные животные, и упор необходимо делать на обоих словах. И если второе было продемонстрировано выше, то первым я займусь сейчас.

Действительно, нас всегда окружают люди. Мы очень тонко различаем даже малейшие перепады настроения у тех, с кем рядом находимся, умеем обманывать и вскрывать ложь, понимаем разного рода иерархии, играем по правилам и многое другое. Само наше физиологическое устройство таково, что мы неизбежно создаём общество, которое, в свою очередь, влияет на то, каким будем мы сами. Однако простого заявления о том, что мы социальны недостаточно, особенно, если мы хотим понять себя.

Заголовок данного раздела несколько шокирует. Казалось бы, что может быть более интимным и индивидуальным, чем наши чувства и переживания по поводу того, что нас окружает, что с нами случается и о чём мы думаем. И, тем не менее, даже в этой сфере человек не настолько самостоятелен, насколько мы себе это представляем.

Но прежде чем приступить к обсуждению озвученной темы, я хотел бы сделать ряд оговорок. Первая касается сложности разграничения личного и социального. В предыдущем разделе я уже упомянул данную деталь, но необходимо ещё раз к ней обратиться и всегда иметь её в виду. То, что мы чувствуем, есть результат многих причин, которые условно можно разделить на внешние и внутренние. Проблема состоит в том, что сделать это не так легко. Вещи и явления зачастую выступают продолжением тела, а также включаются в его состав. Не существует даже континуума позиций, который бы содержал полярные альтернативы. Напротив, имеется клубок взаимно переплетённых и наложенных друг на друга источников влияния.

Вторая оговорка – это возможное обвинение в непоследовательности. Но в данном случае я и не преследую цели быть до тошноты логичным и методичным. Наоборот, как последующий, так и предыдущий текст нужно рассматривать именно как сложносоставную реальность, отдельные части которой непрерывно и стохастически коммуницируют и изменяются под давлением этого общения.

Третья. В человеке трудно выделить одни черты, при этом игнорируя другие. Поэтому, рассматривая чувства, я обязательно затрону разум и поступки. И ровно то же самое произойдёт в следующих разделах. Здесь нет ничего предосудительного, но, напротив, как мне представляется, таким образом я лишний раз смогу подчеркнуть целостность нашей природы.

Четвёртая. Я буду вести речь не о каком-либо конкретном обществе, но о социуме как таковом. Впрочем, это непременно будет означать, что я стану говорить о современных человеческих популяциях. Это необходимо принимать в расчёт хотя бы потому, что нынешние люди, разумеется, отличаются от своих предков – как далёких, так и близких. Развитие человечества влечёт за собой трансформацию коммуникационных и социальных практик, что неизбежно сказывается на результатах анализа. Однако тут присутствует и один утешительный момент. Наша природа вряд ли претерпела серьёзные изменения с тех пор, как мы вообще образовали отдельный вид, поэтому, в целом, можно пренебречь данной оговоркой.

Пятая. В силу того, что наша система чувств состоит из пяти элементов, у меня не будет возможности охватить их по отдельности. Это заняло бы слишком много времени, и к тому же было бы не очень удобно. Поэтому дальше я сосредоточусь лишь на зрении. Поступая подобным образом, я показываю, что данный канал получения информации наиболее значим для человека. Кроме того, я всё-таки приведу примеры и из других областей. Впрочем, надо понимать, что глаза открывают двери и к другим органам, и что логика работы последних такая же.

Шестая, что несколько символично. Обычно говорят о том, что у людей имеется пять чувств. Однако необходимо помнить, что есть и шестое. Тут я не имею в виду ничего потустороннего, тем более связанного с какой-то особой сферой нашего опыта. Всё, что я хочу озвучить – это наличие ощущения собственного тела, без которого все прочие переживания трудно реализуемы, разумеется, в тех масштабах, которые мы можем наблюдать в действительности.

И седьмая, хотя это не столько оговорка, сколько вопрос, ответ на который я попытаюсь дать ниже. Мы не просто чувствуем нечто, но всегда ощущаем комплексность бытия. Собственно говоря, никогда не бывает просто цвета или, скажем, запаха, но обычно они неразрывно связаны друг с другом. Существует понятие синестезии, которое стоило бы отнести ко всем представителям рода человеческого. Вкупе все шесть каналов получения информации дают общую картину – без пропусков и лакун. Таким образом, проблема состоит в том, как та или иная культура воздействует на конечный результат.

Помимо уже озвученного вопроса, имеется несколько других, которым и будет посвящён этот раздел. Первый состоит в следующем. Что именно в окружающей среде привлекает наше внимание? Или, выражаясь проще, что мы видим? Второй уточняет своего предшественника. Мы не только смотрим на что-либо, но и переживаем это в определённой манере и с некоторой степенью интенсивности. Наконец, третий касается того, как мы реагируем на то, что попадает в наше поле зрения. Все они пересекаются между собой и представляют единство. Тем не менее, по возможности, я рассмотрю их по отдельности с тем, чтобы лучше их понять. Начнём по порядку.

Представьте себе, что вы идёте по улице. Мимо вас шагают другие люди со своими заботами и переживаниями. По проезжей части проносятся автомобили. На столбах, вывесках и растяжках призывает к покупкам реклама. Огромное количество символов подсказывает, как себя вести. Это обычный городской пейзаж. Как правило, мы упускаем из виду, что картина, нарисованная мной, и вообще любого автора, будет неполной. Скажем, я не упомянул неровности асфальта или ливневую систему, и много чего ещё. На самом деле мы видим далеко не всё, на что смотрим.

Это может показаться несколько странным. Да, обычно человек понимает, что в его поле зрения попадаёт далеко не всё из того, что его окружает. В конце концов, это устройство нашего организма. Бинокулярность предопределяет кругозор. Но хуже то, что даже те вещи и явления, которые оказываются перед нашими глазами, нередко просто не видимы. Можно, конечно, возразить, что уж наш мозг-то замечает всё, но это всё не доходит до уровня сознания. И это верно. Но почему это так?

В моём описании города отсутствует качество дорожного покрытия. Вообще люди редко смотрят себе под ноги в урбанизированном пространстве. Это ни к чему. Но, например, на природе это важно, и потому мы будем внимательнее относиться к земле под нашими ногами. Ответ здесь очевиден. С большой долей вероятности асфальт, по крайней мере, должен быть ровным, а оттого нет смысла следить за его соответствием некоторому удобному для нас стандарту. Почва, напротив, непредсказуема, и, значит, обязывает нас быть бдительными. Но это только первое приближение к ответу. Чему нас, собственно, учат в данном отношении?

Сугубо физиологически люди устроены так, чтобы по возможности большее количество процессов оставалось вне сферы сознания, что позволило бы сосредоточить своё внимание на более насущных или кажущихся таковыми задачах. Все мы в детстве приложили немало усилий и стараний ради того, чтобы научиться ходить. Будучи взрослыми, мы, наоборот, редко замечаем, как это делаем. Несмотря на колоссальную сложность подобных движений, они, тем не менее, были автоматизированы и вытеснены на периферию нарочного управления. Мозг сам, образно выражаясь, «шагает», а мы в это время посвящаем себя иным проблемам.

Понятно, что невнимательность в данном случае не означает игнорирования. Если бы наш мозг «забыл», как надо ходить, мы бы просто упали, и это заставило бы нас управлять процессом сознательно. По сути, многие вещи и явления оказываются не незамеченными, но недооценёнными. Какой прок в том, чтобы регулировать, скажем, угол наклона стопы, если и автоматически у нас всё неплохо получается? С другой стороны, цветные воздушные шарики, зацепившиеся за ветви дерева, интересны тем, что выбиваются из привычного окружения или банально противоречат тому, что мы от последнего ожидаем, тем самым попадая в наше поле зрения.

Поэтому частичным ответом на вопрос о том, что мы видим, является следующий. Мы смотрим на то, что представляется важным. Если бы шарики присутствовали на деревьях повсюду, то они не вызывали бы никакого интереса и, наоборот, их исчезновение было бы удивительным. В зависимости от окружения и от ожиданий по его поводу, человек наблюдает одно, но игнорирует другое, точнее, распределяет вещи и явления между сознанием и теми областями, которые выполняют автоматическую работу.

Впрочем, заявление о том, что важно, а что – нет, не слишком убедительно. Проблема состоит в том, что не совсем понятно, каковы критерии оценки. Так одни люди обратят внимание на шарики, а другие не заметят их. И именно тут вступает в дело процесс обучения. В широком смысле оно сводится к тому, как человек станет действовать в тех или иных обстоятельствах, конкретнее – что попадёт в его поле зрения.

Ясно, что критерии придумываем не мы сами. Они не берутся с потолка, равно как и не изобретаются произвольно. Разумеется, с течением времени и по ходу социализации, которая не прекращается ни на мгновение, оценки могут меняться, однако само их существование во многом заслуга не лично человека, но его окружения.

Например, мало кому, по крайней мере, в России нравится запах протухших яиц. Обычно соответствующий душок свидетельствует о том, что нечто пропало, и это, как нас учат, не очень хорошо. Однако существуют кухни, где подобное амбре просто фон, ничего не значащий и ни к чему не ведущий. И в том, и в другом случае наблюдается одно и то же явление. Но в первой ситуации оно рассматривается, тогда как во второй – игнорируется.

Понятно, что у всех людей воспитание разное. Конечно, имеются общие черты и подходы, но всё-таки опыт каждого уникален. Даже если в культуре запах протухших яиц – это элемент, на который стоит обратить внимание, но личные переживания не связывают с ним ничего экстраординарного, то он окажется незамеченным. Этим можно объяснить своеобразие всякого человека. Тем не менее, существенно другое.

Общество не заинтересовано в том, чтобы каждый думал об окружении так, как ему только заблагорассудится. При подобном раскладе возник бы хаос и сделал бы невозможным координацию разнонаправленных воль. Поэтому социум изобретает критерии того, что достойно внимания, а что – нет. Протухшие яйца в России ассоциируются с негативным опытом разложения, которое грозит отравлением, а в пределе – даже смертью, в связи с чем их стоит заметить. Неровности на асфальте – проблема маленькая, а, следовательно, не нуждающаяся в усиленной концентрации. Хотя вынужден отметить, что это далеко не всегда так.

Таким образом, критерии изобретаются не по отношению к выгоде индивида, но в связи с прибылью коллектива. Например, чистота ботинок – существенный фактор во взаимодействии между полами, хотя как наведение лоска, так и взгляд на обувь и их оценка требуют усилий, не приносящих непосредственную пользу тем, кто занят их тратой, однако улучшающих общий климат в группе вследствие присутствия самой системы предпочтений.

В этом смысле то, на что человек обращает внимание, нужно не столько ему самому, сколько окружающим, и даже больше – оно необходимо ради сохранения порядка. Разумеется, могут случаться сбои, которые в пределе ведут к тому, что выученные нами паттерны оказываются бездейственными и неэффективными, что усложняет как наше собственное бытие, так и взаимоотношения с другими. Конечно, подобное не должно случаться, а, значит, коллектив нуждается в том, чтобы навязать нам определённый взгляд на вещи. Последнее может выражаться следующим образом.

Во-первых, мы замечаем то, что с очевидностью выбивается из общего порядка. Как животные мы кровно заинтересованы в том, чтобы видеть опасности и выгодные приобретения, в качестве которых, в частности, могут выступать новые знания. Если игнорировать и то, и другое, это грозит либо потерями непосредственными, либо упущенными, чего, естественно, допускать нельзя. То же самое касается и культурных дисбалансов. Быть, например, в шортах на балу – явная оказия.

Во-вторых, мы видим изменения. Разумеется, не всякие, но тем не менее. Память играет колоссальную роль в том, как мы взаимодействуем с миром. Если в вашей голове хранится одна картина, а на деле вы наблюдаете другую, то это стоит того, чтобы попасть в ваше поле зрения. Кроме того подобный подход позволяет прослеживать динамику, а не только статику, что увеличивает общие шансы на выживание и на успешное преодоление препятствий и преград.

В-третьих, как это ни странно, но мы нередко наблюдаем то, что привыкли видеть. Так, существует понятие фантомной боли, т.е. таких неприятных переживаний, которые предшествовали потери, например, руки. Данная конечность в последние мгновения своей жизни испытывала соответствующие ощущения, которые сохранились с тем, чтобы продолжаться и после ампутации. На более общем уровне, скажем, супруги продолжают рассматривать друг друга такими, какими они были до брака, несмотря на очевидные изменения.

В-четвёртых, и это является антитезой предыдущему замечанию. Очень часть мы многого не видим. Наблюдаемая часть или, лучше сказать, картина реальности не полна. Мы приучаемся к тому, чтобы огромное количество вещей не попадало в поле нашего зрения, и кроме того игнорируем целые кластеры действительности. Если что-то и оказывается в данных зонах, то оно остаётся для нас по-прежнему несуществующим. Из всего многообразия мира мы выделяем то, что, как нам представляется, важно, соответственно, упуская колоссальное число деталей. В конце концов, какая нам разница, если, скажем, мы не зафиксировали, пусть и большой кусок, если последствия не критичны?

Данный список не претендует на полноту, и пытливый читатель способен, я полагаю, расширить его, но он иллюстрирует одно крайне важное обстоятельство. То, что человек видит, это не обязательно то, что существует на самом деле. И порядок, и изменения, и привычка, и отрицание – субъективно социальны. И правда не в том, что нечто присутствует, а в том, что оказывается рассмотренным, как присутствующее. Если вы с кем-то не разговаривает, то его для вас нет.

Разобравшись с первым вопросом, теперь я могу приступить ко второму. Вообразите себе огромного мужика со всей силой ударяющего маленькую девочку по лицу. Затем перейдите дальше и нарисуйте вывихнутую челюсть малышки, выбитые зубы, сломанный нос и реки крови. И самое главное – представьте, как случайные свидетели данного инцидента рукоплещут взрослому. Если вы не почувствовали омерзения, возмущения, оторопи и других негативных ощущений – мне с вами не по пути. Вообще даже писать подобное тяжело, тем не менее, данная картина прекрасно иллюстрирует то, что я хочу сказать.

Что мы видим? Один физический объект осуществляет взаимодействие с другим с некоторыми последствиями. Всё. По большому счёту ничего страшного. Но почему тогда нам претит эта картина? Потому что мы не просто выхватили из всей реальности данный кусок, но теперь приписываем ему определённое значение.

Не так давно я с горечью обнаружил у своих студентов, буду корректным, некоторую неполноценность представлений о любви. Они рассматривают данное прекрасное чувство или даже комплекс переживаний, а для кого-то и саму жизнь, как набор определённых практик и паттернов. Держаться за руку, дарить цветы, говорить слова-ключи и т.п., для них это и есть она. Очевидно это не так. Любовь вообще сложно описать, но не менее трудно и ощущать её. Боюсь, что те студенты попросту никогда не любили. Почему я об этом говорю?

Для студентов любовь – это аплодисменты отвратительному поступку мужчины из моего примера, а именно – значение. Нет, они не кровожадны, и не асоциальны, но они недопонимают всю глубину этого чувства. Скажем, вам дарят книгу, а вы читать терпеть не можете. Как вы на неё взгляните? Наверняка с отвращением. Какой-то параллелепипед с невнятным для вас содержанием. Пылесборник, да и только.

Но ведь и мужчина из моего примера – это тоже тривиальный объект, которому мы приписываем некоторые качества, которых у него, кстати, может и не оказаться. Мы не знаем, что побудило его к таким действиям, какова предыстория, что совершила девочка и многое другое. Конечно, оправдания он не дождётся, но, тем не менее, наше отношение нуждается в амнистии. Почему мы так категоричны?

Давайте уже оставим дурака в покое и вообразим что-нибудь более нейтральное. Например, вы заходите в незнакомое помещение и обнаруживаете там стул. Откуда вам знать, что это именно он? Предшествующий опыт подсказывает вам, что данный объект – это предмет мебели, на нём, как правило, сидят, что предполагает некоторую твёрдость этой вещи. Заметьте, вы ещё не подошли к нему, но уже многое о нём способны сказать. И, кстати, сам стул не обязательно обладает всеми теми характеристиками, которые мы ему приписываем априори, на чём порою строятся шутки.

На самом деле мы не просто видим нечто, но автоматически включаем это в определённую сетку координат, которую создали до контакта. Так стул – это предмет мебели со всеми вытекающими из данного утверждения последствиями. Но каковы они?

Прежде всего, мы задаём некоторые свойства. До сих пор наш опыт столкновения со стульями был таким, что мы вывели его твёрдость. Поэтому всякий следующий непременно будет подобным. И человеку в действительности нет нужды проверять каждый раз плотность вещи просто потому, что это ничего не изменит. Если, скажем, нечто демонстрирует не предполагавшиеся черты, то мы переводим его из одного разряда в другой. И стул становится, например, вешалкой. Причём это работает не только с реальными предметами, но даже с их изображениями.

Должно быть понятно, что сведения об окружающем мире во многом мы получаем от других людей, но даже наш личный опыт всегда транскрибирует непосредственные переживания с помощью заданного механизма. А он, в свою очередь, передаётся нам от посторонних. Где это видано, чтобы стулья были вешалками? Нигде. Я называю подобные аргументы доказательствами «сам дурак». В реальности нет никаких оснований считать, что увиденное нами таково, каким мы его научились воспринимать. И, тем не менее, именно этим мы постоянно и занимаемся.

Во-вторых, мы приписываем вещам определённое их использование. На стульях сидят. Хотя опять же ясно, что их можно жечь, на них можно спать, с ними можно играть, ими можно избивать неприятелей и т.д. Диапазон огромен, но мы вынимаем из него лишь очень незначительную часть. Почему? Потому что если мы поступим иначе, мир чуть ли не буквально рухнет. Одинаковость сеток координат является залогом успешного взаимодействия. Это хорошо иллюстрируется тогда, когда представители одной культуры, с очевидно отличным подходом к реальности, оказываются в другой, демонстрируя явно ошибочное, а на самом деле просто своё восприятие действительности. А теперь представьте себе, что мы все бы вмиг отказались от усвоенных представлений и начали бы применять подходы, обусловленные исключительно нашей прихотью. Что бы из этого вышло? Верно, хаос.

Разумеется, мне можно возразить в том смысле, что порой вещи используются явно не по назначению. Так в драке стул оказывается инструментом насилия, а вовсе не предметом мебели. Это правильно. Но в данном случае и в видимом отсутствии более эффективных средств обороны или нападения стул – это всё-таки оружие. Контекст обязывает. Однако это не отменяет того фундаментального факта, что в нормальных условиях на него бы сели. В подобной ситуации всего лишь происходит переключение между значениями, но нужно заметить, что изменения бывают не всякими, а определёнными. Так, скажем, стулья не едят. Хотя как знать…

В-третьих, мы ожидаем от вещей некоторых реакций. Здесь я не имею в виду того, что стул отзовётся на просьбу подойти, несмотря на то, что это было бы весьма удобно. Нет. Мы садимся на него и предполагаем, что он выдержит наш вес. Неприятно, когда он под вами скрипит и очевидно норовит сломаться, и уж тем более, когда подобное происходит. Но вообразите себе, что, зайдя домой, вы обнаруживаете стул, который рычит на вас и к тому же желает укусить, хотя и трудно представить себе, чем именно. Что бы произошло, если бы вся мебель разом ожила? Такое не случается, но возможно где-то во Вселенной есть живой уголок для наших предполагаемых бездушных соседей. К чему я это веду?

Вопрос состоит в следующем. Почему мы ожидаем того, чего может и не произойти? Откуда нам знать, что стул твёрдый и, следовательно, выдержит вес нашего тела? Рычащие и злобные предметы мебели в нашем мире не встречаются. Весь наш опыт, а также убеждения окружающих нас людей говорят в пользу того, что прогноз окажется верным, и, схватившись за спинку, мы будем способны поднять его, потому что его собственная масса также заранее задана.

И, наконец, последнее. Я уже говорил о том, что у каждого из нас существует сетка координат, в которую мы вписываем всё то, что воспринимаем с помощью органов чувств. Поэтому, в-четвёртых, мы ждём некоторой согласованности предметов между собой. Так, стул на потолке – это неправильно. И даже не потому, что на нём в таком случае нельзя сидеть, а потому, что обычно он находится на полу, ну или, по крайней мере, на стене, хотя и последнее несколько неверно. Это сильно смахивает на ситуацию, когда мы ночью, не включая света, пробираемся в туалет – все вещи располагаются там, где им и положено, что делает наше небольшое путешествие довольно удобным. Сбитые пальцы на ногах также случаются, но не так часто и, как бы то ни было, это неприятно.

Несмотря на то, что мой пример не слишком подходящий, именно поэтому он настолько показателен. Существуют столы и стулья. Ради простоты ограничим назначение первых приёмом пищи за ними, а вторых – сидением на них. Если уж мы до сих пор наблюдали и те, и другие в их соотнесённости друг с другом, то, скорее, всего, они продемонстрируют те же самые комбинации. И индивид не станет сидеть на столе и есть со стула. Кроме того стол окажется больше, а стул – меньше, и второй будет задвинут, а с первым ничего подобного не случится. Мы, конечно, можем увидеть и обратные связи, но они, очевидно, будут нам неприятны, и в любом случае мы ничего такого не ждём.

Но тут есть и ещё одно обстоятельство, требующее прояснения. Скажем, мы видим человека, несущего продукты. Автоматически мы заключаем то, что где-то есть столы и стулья, которые мы не имеем возможности зарегистрировать, и данный индивид направляется к ним, опять же с целью сидеть на вторых и принимать пищу за первыми. Отчего мы так решили? Что если этот персонаж является представителем другой культуры, где нет чего-то одного, где их функции противоположны тем, к которым мы привыкли, или отсутствует разом всё? Разумеется, это возможно. Но если бы это и было так, то, скорее всего, ожидали бы мы иного.

Помимо прочего, мы наблюдаем вещи не по отдельности, но все скопом, и это крайне важно. Единство воспринимаемого – ключевой элемент того, как мы относимся к окружающей среде. В данный момент у меня насморк, нос забит, и, как следствие, в моей картине мира в некоторой степени отсутствуют запахи. Естественно, это не совсем так. Что-то я всё-таки слышу, но по сравнению с обычным порядком этого мало. Мешает ли мне заложенность? На самом деле не очень сильно. Помимо сугубо физического дискомфорта и сопровождающей слабости моё представление о мире изменилось незначительно. Обоняние даёт не так много информации, хотя трудно себе вообразить, чтобы ароматов не было бы совсем. Всегда чем-то пахнет. Но мы, по крайней мере, в ряде культур редко обращаем на это внимание.

Глядя на мир, мы ощущаем его единство. Я сижу за столом, а, значит, расположен в пространстве. Мои пальцы осязают кнопки клавиатуры. Мои глаза видят появляющийся на экране текст. Мои уши слышат шум с улицы. Во рту у меня остатки выпитого кофе. Вот только запахов почти нет. Я нарочно разложил все мои чувства по отдельности, но в действительности они работают сообща и рисуют одну, а не множественные картины. Как это определяет моё отношение к окружающей среде, и влияет ли заложенный нос на конечный итог?

Конечно, да. Один из элементов, пусть и не очень важных с точки зрения полноты представления мира отсутствует, что делает результат ущербным. Люди вообще подвержены различного рода заболеваниям, и, слава Богу, не все они смертельны. В таких случаях мы получаем возможность увидеть то, что обычно никак нами не замечается. В ситуации с насморком человек неожиданно понимает, что существуют запахи, на которые он, как правило, редко обращает внимание. Если пахнет чем-то неприятным – это хорошо, потому что вонь не чувствуется, но если слышатся благоухание – это плохо, оттого что оказывается нельзя им насладиться.

Впрочем, тут присутствует одно важное обстоятельство. Приятность как таковая есть результат обучения. В действительности запахи просто есть, т.е. они сообщают нам некую информацию, и мы решаем, принимать ли её во внимание и как-то реагировать или нет, что, кстати, тоже навязывается, но не извлекается из личного опыта. Посмотрите хотя бы на собак, которые обнюхивают всё подряд, не различая при этом то, что им нравится, а что – нет. Они, я полагаю, всего лишь изучают, никак при этом не оценивая данные или, точнее, располагая их по другим шкалам. Но вернёмся к насморку.

По крайней мере, отчасти моё представление неполноценно, но обучение, которому я подвергся в детстве на самом деле достраивает то, что в реальности отсутствует. Я понимаю, что запахи есть. Из-за того, что я их не слышу сугубо физически, я не теряю способности их ощущать. Как бы это ни звучало странно, мы видим то, чего не воспринимаем. Я могу протянуть руку и схватить ручку, хотя толком даже не представляю себе, где она лежит. Моя мышечная память позволяет мне более или менее сносно орудовать на клавиатуре. Но тут мы сталкивается с чем-то более существенным.