Текст книги "Палеонтология антрополога. Книга 2. Мезозой"

А где же люди? Первые млекопитающие

Млекопитающие Mammalia появились в том же самом триасе. Строго говоря, отличить их от продвинутых зверообразных рептилий очень непросто. Большая часть самых главных признаков – теплокровность (гомойотермия), волосы, многочисленные кожные железы, мускульная диафрагма, крупный головной мозг с развитыми полушариями конечного мозга – уже и так существовали. Про некоторые признаки – четырёхкамерное сердце и левую дугу аорты, молочные железы и новую кору конечного мозга – мы не можем судить по окаменелостям. Остаётся различать зверозубых и млекопитающих по тонким деталям строения височной кости, зубов и прочим мелочам, очевидным только специалистам.

Маленькая тонкость

Млекопитающие знамениты множеством удивительных особенностей. Для начала кожа зверей покрыта волосами, которые к тому же бывают разными – остевыми и пуховыми. Волос – производное работы кожных желёз типа потовых, только выделяется не жидкость, а белок кератин. Таким образом, волос – это вовсе не чешуя и не перо, которые образуются как разрастание верхнего слоя кожи. Шерсть, понятно, нужна млекопитающим прежде всего для сохранения тепла, но может использоваться для маскировки или, напротив, демонстраций – защитных или брачных. По образованию, но не по назначению близки к волосам вибриссы – чувствительные волоски, обычно расположенные на мордочке, но часто – ещё и на лапах, а у кротов и вовсе по всему телу. Вообще, кожа зверей богата кожными железами: потовые апокриновые (с белком) и эккриновые (выделяющие солевой раствор), сальные, молочные и запаховые. Всё это дополняется каким-никаким подкожным жиром. Впрочем, и некоторым млекопитающим не чужды роговые чешуи; их можно видеть, например, на крысином хвосте.

В черепе млекопитающих характерны развитое вторичное нёбо и, стало быть, большая носовая полость с костными носовыми раковинами, широкие скуловые дуги, вечная неподвижность верхней челюсти и монолитность нижней челюсти, обладающей восходящей ветвью и венечным отростком. Крайне специфическая фишка млекопитающих – мимические мышцы, позволяющие выражать богатый внутренний мир и, с обратной стороны, свидетельствующие о наличии богатого внутреннего мира. Совершенно удивительна стабильность шейного отдела позвоночника – у всех зверей семь шейных позвонков (конечно, исключения есть, но их крайне немного – лишь ленивцы и ламантины, у которых это число в принципе нестабильно: у ленивца Гофмана Choloepus hoffmanni от пяти до восьми, но обычно шесть, у трёхпалого ленивца Bradypus tridactylus – девять, у ламантинов Trichechus – шесть). Даже у однопроходных в шее семь позвонков. Это явно говорит о существовании одного единого предка для всех зверей. Однако причины такой незыблемости совершенно непонятны; у рептилий и птиц число позвонков может спокойно меняться даже у разных индивидов одного вида; в принципе, и у млекопитающих в других отделах позвоночника число позвонков не слишком, но гуляет. В шее же такие варианты бывают крайне редко.

Рёбра у зверей есть только в грудном отделе, а у однопроходных имеются и шейные рёбра. Поясничный отдел сгибается в вертикальной плоскости. Это позволяет млекопитающим не слишком раскачиваться при беге на выпрямленных и поставленных строго под телом лапах, а также даёт рычаг для мышц ног. Возросшая из-за усиленной прыгучести нагрузка вызывает срастание крестца. Лапы млекопитающих расположены вертикально под телом, из-за этого перестраивается плечевой пояс, от которого у большинства остаётся одна лопатка (у примитивных, типа приматов, ещё и ключица, а у самых примитивных, типа однопроходных, ещё и надгрудинник, и межключица, и коракоид, и прокоракоид). Тазовые кости срастаются между собой. В стопе для пущей упругости походки имеется пяточный бугор.

Зубная система изначально гетеродонтная, причём зубы из-за жевания и усиленных боковых нагрузок имеют развитые корни. Из-за больших прочных корней замена зубов затруднена, отчего обычно есть только две генерации зубов (по-умному: дифиодонтия) – детская молочная и взрослая постоянная. Зато верхние и нижние зубы плотно смыкаются, то есть находятся в окклюзии. Для более успешного жевания рот оборудован губами, щеками и гибким языком. Пищеварительная, выделительная и половая системы редко заканчиваются общей клоакой, будучи обычно хорошо разделены.

Дыхание рёберное, ему помогает и мускульная диафрагма; лёгкие ячеистые, с альвеолами.

Сердце четырёхкамерное, причём дуга аорты левая; эритроциты круглые, без ядра.

Размножаются млекопитающие либо яйцами, либо живорождением. Однако яйца яйцекладущих млекопитающих отличаются от яиц рептилий малым количеством желтка и мизерными размерами, так что вылупляется не полноценный самостоятельный организм, а фактически ещё эмбрион. Сумчатые тоже рожают эмбрион, но уже без стадии яйца, а у плацентарных есть плацента. Все млекопитающие без исключения заботятся о потомстве и выкармливают детёнышей молоком.

Мочеточник открывается в мочевой пузырь, который теряет функцию запасания воды; для животных с длительным беспомощным детством в гнезде и развитым обонянием (как у родителей, так и у рыщущих вокруг логова хищников) актуально уметь хоть немного терпеть. Обмен веществ у всех млекопитающих идёт до мочевины – рыбо-амфибийный признак с лишним расходом воды и энергии, зато позволяющий быстро избавиться от ядов – продуктов обмена.

В мозге наибольший отдел – конечный, причём в нём особо развиты обонятельные луковицы и новая кора, не всегда, но часто покрытая бороздами и извилинами. Из органов чувств преобладают обоняние, осязание и слух. У млекопитающих обычно развиты ушные раковины, есть барабанная часть, молоточек, наковальня и стремечко. Сетчатка глаза способна различать лишь два цвета (зелёный и синий), но у обезьян снова появились «красные» опсины – белки, реагирующие на определённую длину волны. В качестве экзотики встречаются экзотические виды чувств: электрорецепция у утконоса и эхолокация у китообразных и рукокрылых.

Огромное число наших особенностей происходят из ночного образа жизни мезозойских предков: шерсть и теплокровность, ведь даже в термоэру мелкий зверёк по ночам мог подмерзать; преобладание обоняния с осязанием и потеря способности видеть в красном и ультрафиолетовом спектрах, ведь и малоэнергетичных «красных», и тепловых «ультрафиолетовых» фотонов ночью в глухом лесу летает немного, тогда как нюхать и трогать траву и листья становится очень актуально (красное видение обезьяны потом восстановили, но ультрафиолет нашему глазу так и недоступен). Из-за этого же конечный мозг млекопитающих рос поначалу в основном за счёт обонятельных луковиц, что прекрасно видно по эндокранам, а новая кора развивалась для обработки сигналов механорецепторов от вибрисс и волос. И до сих пор у человека, с его вроде бы преобладающим зрением, разрешающая способность пальцев рук выше, чем у глаза: аккуратно потрогайте собственный лоб, а потом попробуйте разлядеть его мелкобархатистость. Между прочим, неспроста профессиональный антрополог лучше распознаёт фрагменты костей на ощупь, нежели на глаз. С другой стороны, у млекопитающих исчезли почти все пигменты, кроме пары разновидностей меланина. Отсутствие синего пигмента в волосах – один из определительных признаков всего класса, ведь в темноте да сослепу всё равно ничего не видно, так что мутации утери цветности не отсекались отбором.

Млекопитающие делятся на три основные группы: Prototheria, в числе прочих включающие однопроходных Monotremata; Allotheria – в своё время крайне успешные, но в итоге полностью вымершие; звери Theria, включающие сумчатых Metatheria и плацентарных Eutheria.

Работа над ошибками

Кстати, термины «млекопитающие» и «звери» – не синонимы, хотя часто и используются как таковые. На самом деле однопроходные и куча ископаемых групп – млекопитающие, но не звери в таксономическом смысле этого слова, хотя все звери – сумчатые и плацентарные – однозначно млекопитающие. Впрочем, в нормальном человеческом языке зверями часто называют и не млекопитающих; всегда стоит различать рядовую речь и терминологию, а слишком заумничать – «так правильно, а так неправильно» – не стоит.

Как часто бывает, на роль древнейшего млекопитающего есть несколько кандидатов. Проблема в плавности перехода от зверообразных к млекопитающим и фрагментарности останков. Например, Dromatherium sylvestre и Microconodon tenuirostris из Северной Америки, а также несколько видов Tricuspes из Европы первоначально были описаны как примитивнейшие млекопитающие, но сейчас чаще рассматриваются как продвинутейшие цинодонты. В отложениях не то нижнего, не то среднего триаса Франции и Канады найдены следы лапок Cynodontipus, вроде бы окружённых волосами. Но, во‐первых, зверообразные рептилии тоже наверняка имели шерсть, а во‐вторых, есть мнение, что «отпечатки волос» – это следы коготков проколофонов, копавших норки.

Отличный претендент на звание первого млекопитающего – Gondwanadon tapani из карнийского века Индии. К сожалению, он известен только по одному неполному зубу с двумя обломанными корнями и бугорками, похожими на бугорки зубов морганукодонтов.

Adelobasileus cromptoni

Чуть позже него, но тоже из карнийского века техасский Adelobasileus cromptoni – крошечный зверёк с трёхсантиметровым черепом. Как назло, от него известна только задняя часть черепа, но нет зубов. Детали строения черепа промежуточны между цинодонтами и млекопитающими, так что одни знатоки числят его в тех, иные – в других.

Достоверные позднетриасовые млекопитающие – Morganucodonta из норийского и рэтского веков. Сейчас их известно довольно много, например, Eozostrodon parvus, Brachyzostrodon, Helvetiodon schutzi и, конечно, несколько видов Morganucodon. Морганукодоны найдены в Европе, Китае и Северной Америке, причём их кости не просто весьма обычны, а исчисляются буквально тысячами. Лучше всего представлен европейский вид Morganucodon watsoni, проживший от начала рэтского века триаса до синемюрского юры. Это были небольшие зверушки – от 30 до 90 г весом, то есть больше мыши, но меньше крысы, с трёхсантиметровой головой и десятисантиметровой тушкой. В отличие от цинодонтов, морганукодоны имели втрое-вчетверо больший размер мозга (а в особенности – мозжечка, отвечающего за координацию движений), длинное вторичное нёбо, одно наружное носовое отверстие, обширную носовую полость с носовыми раковинами и, что важно, большое резцовое отверстие в передней части нёба. В это отверстие у современных млекопитающих открывается якобсонов орган, определяющий феромоны и крайне важный для общения. Конечно, он есть и у рептилий, но его размеры и важность у млекопитающих несоизмеримо выше. Оригинально строение улитки внутреннего уха, в которой располагался орган слуха: с одной стороны, у морганукодона улитка больше, чем у рептилий, но с другой – она не закручена в спираль, а сложена пополам, как у рептилий и однопроходных и в отличие от сумчатых и плацентарных. То же и со слуховыми капсулами: они большие и устроены как у млекопитающих – это прогрессивно, но полного костного пузыря не образуют – это примитивно. Молоточек и наковальня уже вроде бы есть, но ещё мало отличаются от квадратной и суставной костей рептилий; барабанная перепонка явно была большой, а слух – не очень острым. Вместо млекопитающей тимпанической пластинки угловая кость всё ещё была частью нижней челюсти, которая включала ещё парочку рептилийных костей. Зубы морганукодона вроде как млекопитающие, да и возрастное чередование у них происходило по-звериному: резцы, клыки и премоляры сменялись с молочных на постоянные раз в жизни, а моляры вырастали раз и навсегда.

Судя по строению позвонков, у морганукодона и его родственников были шейные рёбра, но не было поясничных, а спина гнулась по вертикали, а не с боку на бок. Хвостик был тонким, как у зверей, а не толстым как у рептилий. Пояса конечностей и сами ножки-ручки у морганукодона были в основе рептилийными, лапки были широко растопырены в стороны. Самая удивительная черта – отсутствие самостоятельных эпифизов на костях.

На стопе большой палец противопоставлялся прочим, а на кончиках пальчиков были цепкие коготочки. Впрочем, это не так уж однозначно говорит о древолазании, ведь для мелкой зверушки мир полон сложнейших препятствий: камушков, травинок и веточек, через которые приходится карабкаться всю жизнь.

Маленькая тонкость

Длинные кости формируются из нескольких центров окостенения: центральная часть – тело, а концы – эпифизы (служащие для образования суставов) и апофизы (нужные для прикрепления связок и сухожилий). Между телом и эпифизом долгое время сохраняются хрящевые метафизы, позволяющие кости расти в длину. Когда метафиз окостеневает, наши кости завершают рост, поэтому взрослые млекопитающие имеют конечный размер. У рептилий же кость прирастает на своих концах без всяких метафизов – потенциально бесконечно, не останавливаясь в подростковом возрасте. Получается, морганукодоны в плане роста были больше похожи на рептилий; вероятно, именно этим объясняются трёхкратные различия в размерах тела взрослых особей.

Судя по острым бугоркам на зубах, все морганукодонты были насекомоядными, но прогресс шёл семимильными шагами.

Уже в норийском веке возникли аллотерии Allotheria и в частности – Haramiyida. Древнейшие представители – европейские Thomasia и Theroteinus nikolai, а также гренландские Haramiyavia clemmenseni. Их моляры стали гораздо шире и площе, покрывшись множеством тупых бугорочков. Возможно, они грызли каких-то очень прочных насекомых, но могли уже питаться и растениями, став, таким образом, первыми растительноядными млекопитающими. На это же намекают длинные сильнонаклонные резцы и очень маленькие клыки. В целом зубная система триасовых харамийид похожа на таковую грызунов и в последующем достигла идеала у их возможных потомков – многобугорчатых.

Но на этом эволюция не остановилась. Всё в том же норийском веке триаса возникают и настоящие звери Theria – трёхбугорчатые Trituberculata, включая симметродонтов Symmetrodonta, или Holotheria. Правда, триасовые европейские и гренландские Woutersia mirabilis, W. butleri и Kuehneotherium praecursoris относятся к ним с некоторым сомнением, но явно представляют новую ветвь развития. Последний вид, несмотря на древность, выглядит даже чуть прогрессивнее, чем юрские Haldanodon и Hadrocodium. Как легко догадаться по названиям «трёхбугорчатые» и «симметродонты», треугольные зубы этих зверьков имели три острых бугорка – большой центральный, два маленьких боковых и два совсем крошечных в нижних углах. В отличие от всех других млекопитающих, кюнеотерии имели до шести премоляров и до шести моляров, мало отличающихся друг от друга. Останки симметродонтов редки и ограничиваются зубами и челюстями, так что трудно понять, как они выглядели и жили, но мало сомнений, что они были похожи на землероек – все мезозойские млекопитающие на них похожи. Так или иначе, эти крошечные существа – наши Великие Предки.

Как водится, конец периода ознаменовался грандиозным вымиранием. Катаклизм был опустошительным – исчезли 45 % видов, в том числе все конодонты и примитивные акулы, большинство палеонисков, подавляющее большинство гигантских амфибий и многие группы рептилий. Любопытно, что млекопитающие преодолели границу периодов почти безболезненно, одни и те же виды, например, Morganucodon watsoni и Kuehneotherium praecursoris жили с конца триаса до синемюрского века юры.

Причины катастрофы точно неизвестны. Вероятнее всего, достаточным поводом были продолжавшиеся подвижки земной коры, привёдшие к увеличению влажности климата, привёдшей к увеличению отражения солнечного света от воды, привёдшему к похолоданию (конечно, водяной пар одновременно является и парниковым газом, но вроде как охлаждающий эффект перевесил). В этом ракурсе логично исчезновение планктонных организмов и холоднокровных четвероногих.

Однако, как обычно, некоторым неймётся без взрывов, огня и дыма. Что ж, богатая история планеты всегда предоставит подходящие события и объекты. Например, чем плох стокилометровый Маникуаганский кратер в Канаде от падения пятикилометрового астероида? Правда, каменюка шандарахнула примерно за 13 миллионов лет до вымирания, но была же. А как насчёт массовых извержений вулканов и излияния базальтовых лав в центрально-атлантической магматической области? А хороши ли климатические качели: краткосрочное похолодание из-за выделяющегося SO₂ и последующее долговременное потепление из-за повышения CO₂? А для тех, кому мало астероидов и вулканов, на дне морей всегда готово «метангидратное ружьё», при потеплении и уменьшении плотности воды выбрасывающее в атмосферу столько метана, приводящего к парниковому эффекту и ещё большему потеплению, что потери 45 % кажутся заниженными.

Триас – время восстановления после краха палеозоя, эпоха возможностей. Он окончательно вывел нас из рептилий в звери, раскочегарил наш обмен веществ, обострил обоняние и слух, снабдил нас неокортексом – дал надежду на разум. Триас обогрел нас, дал нам кров и накрыл стол – накормил сверчками.

Но тот же триас не давал нам расслабиться и забыться в эволюционной неге. Он вырастил динозавров и иных зубастых чудищ, заложил основу для птиц – наших конкурентов и врагов на будущие миллионы лет.

Триас подготовил богатую почву для новых свершений, а потом широким взмахом стёр большую часть самых несуразных своих проектов, оставив лишь самый прочный фундамент, которого хватило ещё на два периода. Пришло время юры…

Альтернативы

Из всех периодов существования Земли триас – один из самых богатых на возможности. Вымирание почти всех мелких и крупных созданий в конце перми в совокупности с потеплением открыло невероятные перспективы для развития.

Изобилие аммонитов и рыб, подстёгиваемое по цепной реакции, могло бы вылиться в нечто большее. Большинство амфибий вымерло, так что выход на сушу мог бы осуществиться второй раз на новой основе. Как бы выглядели сухопутные потомки аммонитов или хрящевых ганоидов? Смогли ли бы они преодолеть сложности, стоявшие на пути к разуму?

Но выжившие амфибии и рептилии не пустили новых колонизаторов на уже занятые эволюционные поляны. Среди них самих развернулась напряжённая борьба за доминирование на планете. Если у расслабленных в тёплых болотах гигантских темносподилов шансов изначально было не так много, то бесчисленные парарептилии, парапсиды, диапсиды, архозавроморфы и тероморфы расцвели пышнейшим цветом. Водные и древесные, роющие и парящие, шныряющие в лесах новых типов и даже активно летающие – все они наперебой занимали экологические ниши и создавали их сами. Конечно, больше всего шансов было у архозавроморфов – улучшающийся климат сделал пермские наработки тероморфов неактуальными и избыточно затратными, загнав зверообразных и их потомков млекопитающих в нижние этажи и даже подвалы прогресса.

А вот зубастые архозавроморфы свою фортуну не упустили. На их основе запросто могли бы выпестоваться некие более продвинутые рептилоиды – творцы своей чешуйчатой цивилизации. Этому не суждено было сбыться. Триасовые рептилии попали в стандартную эволюционную ловушку, не раз уже поглощавшую в свои топкие недра перспективные наработки, – трясину успешности. Лучшие в мире конечности, превосходнейшие челюсти с острыми зубами, никто не в силах устоять перед этим простым и лаконичным сочетанием – вершина достигнута, и вот прогресс останавливается на полторы сотни миллионов лет. Лишь новые потрясения могли поколебать стабильность архозавров, сдвинуть дело строительство разума с мёртвой точки. Но до этих потрясений было ещё далеко – целых два периода, венец мезозоя – юра и мел…

Юра
201,3–145 миллионов лет назад: спокойное величие мезозоя

МЕЖДУНАРОДНАЯ И РОССИЙСКАЯ ШКАЛА:

201,3 млн л. н. – ранняя юра: геттенгский век – 199,3 – синемюрский век – 190,8 – плинсбахский век – 182,7 – тоарский век – 174,1 – средняя юра: ааленский век – 170,3 – байосский век – 168,3 – батский век – 166,1 – келловейский век – 163,5 – поздняя юра: оксфордский век – 157,3 – киммериджский век – 152,1 – титонский век – 145

Юрский период – один из самых умиротворённых и одновременно впечатляющих. Длиной чуть короче всего кайнозоя, он едва ли не единственный не закончился коллапсом. Строго говоря, юрский период стоило бы объединить с мелом в один грандиозный суперпериод – торжество стабильности и покоя. Юра – Период-Империя, со всеми прилагающимися атрибутами – пафосом, гигантоманией, ощущением Конца Времён и подавляющим влиянием Метрополии на экзотические провинции. Истинный лучезарный полдень планеты – и пусть наше четырёхкамерное сердце не томит щемящая тоска по утраченному…

География ранней юры мало отличалась от позднетриасовой: монолитная Гондвана от экватора почти до Южного полюса и разъезжающаяся Лавразия в Северном полушарии, причём кончики будущих Северной и Южной Америк соединялись, обеспечивая единство флор и фаун обеих сторон планеты. Однако тектонические силы неумолимы: к концу периода всё ещё слипшиеся Африка с Южной Америкой всё же отделились от объединённых Австралии с Антарктидой, а Северная Америка, Европа и Азия окончательно разошлись, хотя и недалеко, будучи разделены лишь мелководными морями, щедро усыпанными осколками-архипелагами.

Маленькая тонкость

Существует сугубо русская специфика в произнесении краткого названия юрского периода: ударение ставится то на первый слог – «ю́ра», то на второй – «юра́». Вообще-то, лингвистически и географически верно и канонично второе, но созвучие со столь родным и понятным именем «Юра» зачастую перевешивает, особенно в производных. Очень мало кто говорит «юрско́й», «юрски́й», «юра́сский» или уж подавно «юра́совый период», хотя правильно было бы именно так. Всё равно все произносят «ю́рский».

Насколько можно судить по геологическим отложениям, флоре и микроскопическим морским жителям, климат на протяжении всего периода был довольно однообразный по всей планете. По современым меркам он может быть описан как субтропический, местами даже прохладный. В первой половине периода по инерции немного холодало – практически до современных значений, но всю вторую половину почти непрерывно и довольно быстро теплело, хотя среднетриасовые значения так никогда и не были достигнуты.

Работа над ошибками

Весьма распространённый стереотип о мезозое гласит, что это время тропического климата – жаркого и влажного. Почти все картины «с юрскими динозавриками» изображают тропические болота, над которыми под лучами палящего солнца вздымаются волны испарений или, как противоположный вариант (чаще когда изображается меловой период), раскалённые каменистые степи, больше похожие на пустыни, с непременными обнажёнными скалами на заднем плане. И то, и другое, несомненно, существовало, но не было главенствующим пейзажем ни юры, ни мела.

В морях бурлила своя особенная жизнь. Как ни странно, лишь в юрском периоде согласно молекулярным часам появляются первые бурые водоросли Phaeophyceae (они же Phaeophyta), хотя выглядят они, как выходцы из протерозоя (к бурым предположительно относят несколько родов из венда – Winnipegia cuneata, ордовика – Whiteavesia obscura, девона – Angarolaminariopsis zinovae и Jenisseiphyton lebedevii – и триаса – Cystoseirites triasicus, но их бурость под сомнением; самые же осторожные исследователи отсчитывают группу вообще только с палеоцена или даже миоцена). Проблема в том, что мягкие талломы не окаменевают, так что шансов найти их в ископаемом виде в принципе очень мало. В немецком Золенгофене найдены овально-членистые отпечатки Phyllothallus latifrons – вероятной позднеюрской бурой водоросли. Самые любопытные особенности бурых водорослей – обретение фотосинтеза путём симбиоза фаготрофного эукариота и какой-то красной водоросли, а также независимое от нашей линии изобретение многоклеточности. Надо думать, такое стало возможно после двух мощнейших вымираний в начале и конце триаса, когда моря совсем уж опустели.

В самом начале периода возникли и ближайшие родичи бурых – диатомовые водоросли Bacillariophyceae, которые научились делать раковины из SiO₂, что в последующем привело к огромным изменениям геологии и климата планеты. Впрочем, на протяжении всей юры они оставались скорее экзотической редкостью.

Как вы там, потомки?

Бурые водоросли – самые крупные представители огромного и разнородного типа охрофитов Ochrophyta, включающего множество странных созданий. Невероятно красивы одноклеточные солнечники Raphidophyceae, высовывающие тончайшие ложноножки из ажурного шарика. На грани одноклеточности и колониальности находятся их родственники золотистые водоросли Chrysophyceae (или Chrysophyta) и диатомовые водоросли Bacillariophyceae (они же Bacillariophyta, или Diatomeae), чьи геометрически выверенные раковинки выглядят, как волшебные резные шкатулки эльфов.

Но бурые достигли особого успеха. Фотосинтезируют они с помощью не только банального хлорофилла, но ещё и фукоксантина и прочих ксантофиллов, отчего и цвет их далеко не зелёный. Клеточная стенка сделана у них не только из обычной целлюлозы, а ещё и из альгулёзы с добавочным наружным слоем из пектина – смеси солей альгиновой кислоты с белками. Накапливают они не крахмал, а другие формы углеводов. Главное же – бурые водоросли, став многоклеточными, научились вырастать до гигантских размеров – аж до 60–70 м у Macrocystis! А это, между прочим, вдвое длиннее самого большого кита и сопоставимо с самыми высокими наземными деревьями. В хозяйстве крайне важна морская капуста Laminaria, чьи двадцатиметровые листья служат отличным источником йода для нашей столь континентальной страны. В истории и географии сыграл важную роль Sargassum. Его талломы не самые большие, всего двенадцатиметровые, зато крайне обильные и столь густые, что формируют посреди Атлантического океана Саргассово море – единственное, не имеющее берегов, славное уникальной фауной и байками про навеки застрявшие в гибельных дебрях корабли. Неспроста Саргассово море укладывается фактически в центр Бермудского треугольника.

Совсем не похожи на водоросли представители родственного охрофитам типа оомицетов Pseudofungi (или Oomycota). Часто их называют грибами, хотя к тем они имеют такое же отношение, как к нам, людям. Среди оомицетов мрачную славу обрёла фитофтора Phytophthora infestans. Этот паразит картофеля в середине XIX веке вызвал ужасный голод в Ирландии, от которого массы людей бросились переселяться в США, отчего там до сих пор крайне распространены ирландские фамилии. Другие оомицеты, выглядящие как тонкая сеточка из прозрачных нитей, могут охотиться на насекомых, в том числе под водой, а Pythium вызывает болезнь питиоз. Когда оомицеты обрёли эти зловещие свойства, неизвестно, но, судя по обособлению помянутых водорослей как минимум в юре, некая подобная пакость угрожала и юрским растениям и насекомым.

Примитивные животные тоже не стояли на месте. В юрском и далее в меловом периоде расцвели пышным эволюционным кустом кремнёвые и фаретронные губки (такие, у которых отдельные иголочки-спикулы связаны между собой в хитрую ажурную сеточку), давшие не только огромное разнообразие, но оставившие после себя целые губковые слои.

В ранней юре шестилучевые кораллы представлены теми же семействами, что и в позднем триасе, меняются только роды и виды, а в середине периода, в байосском веке, шестилучевые кораллы дали всплеск видообразования, так что в поздней юре по всем тёплым морям шло активнейшее рифостроение.

Работа над ошибками

Шестигранные ячейки ископаемых кораллов очень похожи на соты. Люди, далёкие от палеонтологии, периодически приносят их обломки палеонтологам со словами: «Посмотрите, я нашёл древний улей!» Но нет – воск быстро разрушается и не имеет особого шанса окаменеть. А вот прочные коралловые рифы сохраняются чудесно.

Над многоэтажными постройками губок и кораллов медленно парили аммониты, некоторые из которых достигали довольно крупных размеров. Правда, после появления плиозавров, научившихся разгрызать даже самые прочные раковины, большая часть аммонитов стала мельчать обратно, а самые впечатляющие титаны появились ещё позже – в мелу. Некоторые аммониты экспериментировали с формой; например, раковина у Parapatoceras почти полностью развернулась, у одних видов по строгой спирали, а у других – почти до прямой линии, лишь головной конец был слегка повёрнут, да кончик раковины пару раз закручивался широкой несмыкающейся спиралью. Как плавали такие крючки – неочевидно; есть предположение, что голова смотрела вниз, а колечко было поднято каллиграфическим вопросительным знаком.

Слава тафономии – известны ранне– и среднеюрские аммоноидеи с сохранившимся цветом раковины. Например, у Tragophylloceras, Androgynoceras и Amaltheus белый фон украшен продольными коричневыми полосами; у Asteroceras и Leioceras по краю коричневого фона идут одна или несколько продольных белых полос; у Pleuroceras раковина расчерчена поперечными, параллельными ротовому краю коричневыми полосами, почти как у наутилуса.

В юрском периоде начинается полноценный расцвет белемнитов Belemnitida. Правда, для неспециалистов все их бесчисленные разновидности «на один ростр», но это проблемы неспециалистов. Трудно сказать, чем белемнитам не нравились триасовые моря, где они существовали по остаточному принципу, но в юрских им явно стало хорошо. Некоторые белемниты выросли до приличных размеров: раковина Megateuthis gigantea вытягивалась до 46 см, стало быть, длина полной зверушки могла быть и все три метра. Такие расчёты мы можем сделать благодаря редким находкам отпечатков белемнитов с мягкими тканями, например, юрских Belemnotheutis antiquus и Passaloteuthis bisulcata. По ним видно, что прочный ростр занимал лишь кончик довольно крупного тела, похожего на кальмарье, на переднем конце которого извивались десять щупалец, утыканных двумя рядами острых крючков.

Дошли до нас и отпечатки среднеюрских безраковинных осьминогов – Proteroctopus ribeti и Vampyronassa rhodanica (оцените название!), в целом уже очень похожих на нынешних потомков. Нет сомнения, что реальное разнообразие мягкотелых головоногих было намного больше.

Водные членистоногие юры большей частью похожи на современных. Примером могут служить раки Proeryon hartmanni и Eryon arctiformis – широкие, с тоненькими клешнями, прям таки просящиеся в котёл, омар Magila latimana с толстенными клешнями, а также пресловутые щитни Triops cancriformis, со времени 180 млн л. н. уже несомненно и бесповоротно относящиеся к современному виду.