Текст книги "Под знаком Амура. Благовест с Амура"

На звонок в дверь заглянул секретарь:

– Слушаю, Лев Григорьевич.

– Принесите дело переписки с Китаем за этот год.

Секретарь исчез.

Муравьев отодвинул стул у длинного стола для заседаний, присел, не глядя на хозяина кабинета, погрузился в мрачные раздумья. Сенявин, заложив руки за спину, прошелся по мягкому ковру, скрадывающему шаги, остановился перед генералом, спросил, участливо улыбаясь:

– Что, не помогают заграничные воды?

Муравьев поднял тяжелый взгляд:

– О чем это вы?

– Нервы… нервы…

Муравьев покачал головой, усмехнулся невесело:

– Меня волнуют интересы России, а чему вы радуетесь?

– Мы тоже печемся о пользе Отечества.

Вошел секретарь с папкой, по знаку Сенявина положил ее перед генералом и скрылся за дверью. Муравьев углубился в чтение и тут же хлопнул ладонью по листу:

– И верно: отправлено сразу после моего отъезда из Петербурга! Не согласовали, не посоветовались! То-то китайцы засуетились. Еще бы – такой подарочек им преподносится! Что ж вы делаете-то, а, господа дипломаты? Неужели не понимаете, что этой нотой не только Амур отдаете, но и лишаете защиты Камчатку и все Охотское море?! И это сейчас, когда уже идет война с Турцией, когда того и гляди ее поддержат Англия и Франция, и значит, под угрозой нападения будет весь наш Крайний Восток. Не Китай на нас нападет – у него сил для этого нет, нападут европейцы, которые промышляют в Тихом океане. Вот к чему приведет ваша «польза Отечеству»! – Генерал-губернатор встал, поправил мундир и отчеканил, глядя прямо в глаза товарищу министра: – Государь сегодня возвращается в Петербург, и я, не медля ни дня, прошу у него аудиенции.

– Как вам будет угодно, – кисло отозвался тот.

Тем же вечером в гостинице Николай Николаевич с Екатериной Николаевной занимались обычной почтой. Ее скопилось много, надо было разобрать, рассортировать, на что-то ответить сразу… Известие о трагической смерти Элизы, полученное от Вагранова, явилось для них ни с чем не сравнимым потрясением. Екатерина Николаевна зарыдала, припав мужу на плечо, а он закаменел лицом, машинально поглаживая вздрагивающие плечи жены. По щекам текли слезы, повисая крупными каплями на рыжеватых усах.

Каждый плакал о своем.

Николай Николаевич горько сожалел, что не уберег талантливую musicienne, которая с редкостной для европейской женщины доверчивостью припала под крыло самого генерал-губернатора, а он с непозволительным легкомыслием отнесся к бродящей вокруг нее опасности и даже не сделал нужных выводов после нападения насильника. У него, боевого офицера, не единожды смотревшего в лицо смерти, высекала слезы предстающая перед глазами картина мертвой, с окровавленной грудью, Элизы.

Катрин плакала не о потере подруги – это она отгоревала еще во Франции, – ее ужаснула сама смерть молодой женщины, нанесенная неизвестно чьей рукой непонятно за что. И в то же время она чувствовала облегчение, оттого что, пусть и столь жестоким способом, судьба избавила ее от необходимости оправдываться перед Николя в том, в чем не было ее вины, – попытке насилия со стороны Анри. Нет, тут же покаялась Катрин, вина была: она же не сказала мужу, кто такой Андре Легран, и тем самым позволила бывшему возлюбленному надеяться на возврат прежних отношений; кроме того, утаила, что этот Легран – разведчик, правда, была убеждена, что в их глухомани и разведывать-то нечего; наконец – и это самое главное! – скрыла участие Анри в нападении на Охотском тракте. Господи боже мой, еще больше ужаснулась она, как же я виновата перед Николя, смогу ли я когда-нибудь оправдаться?! Если бы тогда сразу ему рассказать все-все… или почти все – как о парижском похищении… возможно, многих неприятностей не произошло бы.

И она заплакала еще горше.

Историю с похищением Катрин поведала мужу сразу же по возвращении Николя из Англии. Она долго думала, надо ли его посвящать в трагедию семьи Анри, но цепочка утаиваний и недоговоренностей неминуемо привела к выбору: либо рассказывать все, начиная от воскрешения Анри, либо добавлять к этой цепочке еще одно звено – тайну смерти Анастасии. Катрин отчетливо сознавала, что и один случайный камешек может устроить камнепад, подобный тому, под который попал муж в Забайкалье (только теперь под камнями может оказаться она), тем не менее у неё не хватило духу на исповедь. И Николай Николаевич узнал лишь о том, что Екатерину Николаевну заставили дать согласие помогать французской разведке.

– Они, конечно, понимают, что никаких особых услуг ты оказать не можешь, – задумчиво говорил Николай Николаевич, расхаживая по гостиной апартаментов Женевьевы де Савиньи (сама хозяйка избегала лишнего общения – чувствовала себя виноватой, хотя Катрин не сказала мужу о мнимости ее болезни), – что непременно все мне расскажешь, но им только это и нужно – давить на меня постоянной угрозой разоблачения твоего согласия…

Муж не стал ее пугать своими приключениями в Лондоне, и потому Екатерина Николаевна не знала, что, говоря о ней, Николай Николаевич думал о себе, о том, что же имела в виду Алиша (ему было удобней так ее называть, она тем самым как бы ставилась на место, какое занимала в Бомборах), когда говорила о надежном способе держать его в руках. Портрет и предупреждение – значит, все-таки в основе – жизнь Катрин, а потому надо немедленно возвращаться в Россию. Конечно, убийцу можно прислать и туда, пример Элизы о многом говорит (неужели и это сделали они?!), но там легче защититься, зная, откуда может быть нанесен удар.

– Но мы что-нибудь придумаем, – продолжал он, остановившись у окна и глядя с третьего этажа на вечернюю Рю Мазарен. – А пока что собирайся. Мы уезжаем в Россию.

– А как же… – Екатерина Николаевна хотела было напомнить про обещание до отъезда вернуться в шато Ришмон д’Адур, но не договорила, поняв, что Николя прав: надо уезжать из Франции как можно быстрей, пока господа из разведки не придумали что-нибудь еще.

Николай Николаевич понял недосказанный вопрос.

– Мы напишем родителям письмо, мол, император срочно вызвал меня на родину, а ты не захотела надолго расставаться.

Так и сделали.

Уже в дороге из газет узнали, что Турция предъявила России ультиматум с требованием безотлагательно вывести войска из Молдавии и Валахии, а когда, опираясь на прежде признанное право России защищать православные народы, император отказался, султан Абдул-Меджид I объявил войну.

– Ну вот, началось, – только и сказал Николай Николаевич. И добавил: – Теперь никто от сплава не отвертится. Буду просить у государя срочную аудиенцию.

Однако срочно не получилось, император был в отъезде – встречался в Киеве с командующим Дунайской армией князем Горчаковым. А тут и курьер прискакал из Иркутска с тревожным посланием от Венцеля, мол, Ребиндер запросил в Главном управлении документы по разграничению земель, якобы нужные для переговоров с китайцами. Об этих переговорах пришло письмо и от самого Ребиндера. Муравьев тут же отписал ему развернутое приказание: «…так как никакие вопросы о разграничении с нашей стороны не могут быть не только решаемы, но даже и начинаемы без Высочайшего повеления, то если бы китайские комиссары из Урги приехали в Кяхту, отвечать им, что он, Ребиндер, при всем желании удовлетворить их не может, не получив приказания от высшего начальства; что Муравьев сам еще не получил по означенному предмету никаких распоряжений, а потому Ребиндеру нет причины к особой поспешности… В разговорах же с китайскими чиновниками ограничиваться обыкновенными учтивостями, не излагая даже своего мнения о каких-либо предположениях нашего правительства».

После этого Муравьев и нагрянул к Сенявину, а затем поспешил испросить аудиенции у наследника-цесаревича Александра Николаевича и генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. По договоренности они приняли его вместе в парадном кабинете императора.

3

Царственные братья встретили генерал-губернатора радушно, но вместе с тем были по-особенному сосредоточены: понятное дело – государственные заботы!

– Что у тебя, Николай Николаевич? – спросил наследник, приглашая генерала к столу, за которым братья пили чай с маковыми бубликами.

– Война, ваше императорское высочество, – ответил Муравьев, наливая себе чаю.

– У тебя-то какая война? – усмехнулся генерал-адмирал. – Где Турция и где ты?

– Не скажите, ваше высочество. Я должен рассказать вам истории, какие приключились – со мной в Англии, а с моей женой во Франции.

– Что ж, излагай.

Муравьев изложил.

– Так что перед вами новоиспеченный агент английской разведки, а в отеле дожидается французская шпионка, – закончил он свой недлинный рассказ.

Братья переглянулись.

– Что же получается? – сказал Константин Николаевич. – И англичане, и французы нацелились на наш Крайний Восток? – Муравьев кивнул, подтверждая. – Интересно, совместно или врозь?

– Совместно, – хмуро сказал цесаревич. – Только что пришло известие, что их эскадры находятся в Мраморном море и готовы войти в Черное.

– Я уверен, что и в Тихом океане формируется англо-французский флот. Если уже не сформировался. – Муравьев отставил свою чашку, было не до чая. – И этот флот пойдет к Петропавловску и устью Амура.

– А почему не в Русскую Америку? – спросил цесаревич.

– Побоятся задирать Соединенные Штаты. У тех свои виды на тихоокеанское побережье. И я считаю, ваши высочества, что нашу Америку надо Штатам продавать. Пока они не взяли ее явочным порядком. Как Калифорнию у Мексики.

– Н-ну-у, Россия все-таки не Мексика, – засомневался Константин Николаевич.

– Разумеется. Но Мексика граничит с Соединенными Штатами, Штаты рядом с Русской Америкой, а Россия от нее через океан. Для России и Камчатка неимоверно далеко, но ее мы еще можем как-то защитить, а Америку – увы! – нет.

– Поживем – увидим, – философски заметил Александр Николаевич. – Америка пока что не насущный вопрос. У нас – война с Турцией.

– А фактически уже и с Англией и Францией, – сказал Муравьев.

– Они еще не объявили, – возразил великий князь.

– Впереди – зима. Французы помнят про поход Наполеона, да и англичане не любят зимой воевать. А вот весной объявят наверняка, если мы наваляем туркам, а мы им обязательно наваляем. Англия тут же бросится защищать обиженных, а племянник-император – мстить за дядюшку-императора. Газеты в Европе об этом открыто пишут.

– А батюшка уверен, что Англия и Франция не могут стать союзниками, – задумчиво сказал Александр Николаевич.

– Наверное, он уже тоже получил известие о флоте в Мраморном море и теперь не уверен, – грустно усмехнулся великий князь и вдруг так ударил кулаком по столу, что подпрыгнули чашки с блюдцами. – Ну надо же, против России готовы объединиться даже заклятые враги. Чем мы им так насолили?! Ни на кого не нападаем, всех защищаем, всем стараемся помочь, а нам потом норовят плюнуть в лицо. Того же султана дважды спасали от его собственного вассала![30]30
  Константин имеет в виду помощь султану Махмуду II против Мухаммеда Али Египетского (в 1831 и 1839 гг.).


[Закрыть]

– Успокойся, брат. Они просто боятся появления русских в Средиземном море. Мы же учили с тобой про победы графа Орлова-Чесменского и адмирала Ушакова. Англичане кичатся своим Нельсоном, а он нашему Федору Ушакову в мичманы не годится. Ладно, – оборвал цесаревич себя, – не о том сейчас речь. Надо Муравьеву помочь. Говори, Николай Николаевич.

– Нужна срочная аудиенция у государя. Я хочу ему рассказать о том же, об чем и вам сказывал, и испросить разрешения на сплав по Амуру. Дальше тянуть с этим делом никак нельзя – мы можем потерять все, что было достигнуто в отношении укрепления России на берегах океана.

– Нессельроде упорно твердит об угрозе китайцев. Нам только войны с ними не хватает для полного счастья.

– Я на это твердо скажу, со всей уверенностью: китайцы нам не помеха. Невельской три года у них под боком исследовал огромную территорию – Китай ни звука против не издал. Почему? Да потому, что это – не его земли! Местные жители о китайцах вообще ничего не знают, а видели только маньчжурских купцов, которые сами приветствуют приход русских, мол, порядок будет. А сейчас Китай зашевелился насчет разграничения, потому что Нессельроде своей нотой его как шилом в бок ткнул.

Николай Николаевич, как всегда, не мог говорить об Амуре спокойно: волосы взмокли, лицо покрылось испариной, и он поспешно схватился за платок.

– Сплав, говоришь? – Александр Николаевич постучал пальцами по столу. – Но ведь к сплаву надо столько готовиться!

– Мы готовимся, ваше императорское высочество. Уже давно. За подготовку сплавных средств отвечает капитан второго ранга Казакевич, за снаряжение – подполковник Корсаков. Оба – отличные офицеры! Я буду ходатайствовать об их производстве в следующий чин. Я уверен, что как только сойдет лед на Шилке, мы сможем начать сплав.

– Тебе же за это грозит разоблачение из Англии? – засмеялся Константин Николаевич.

– Если государь не отправит на виселицу за государственную измену, остальное переживу, – скупо улыбнулся Муравьев.

4

На аудиенцию император пригласил и шефа жандармов, главного начальника Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии князя Алексея Федоровича Орлова.

– Князь послушает о твоих приключениях вместе со мной, – счел нужным пояснить Николай Павлович. – Это на случай, если на тебя пойдут доносы.

– Да им, государь, счету нет, – пробасил вальяжный князь, подкручивая роскошные усы. – Генерал-губернатор многим наступил на больную мозоль. – И подмигнул Николаю Николаевичу.

– Тем доносам цену мы знаем. Теперь будем знать цену другим, – сухо откликнулся Николай Павлович. – Рассказывай, Муравьев.

Николай Николаевич предельно лаконично поведал о случившемся. Император слушал, стоя у окна и глядя на ангела с крестом. Уже стемнело, осенний холодный дождь хлестал в стекло; на Дворцовой площади зажглись фонари, их свет рассеивался потоками воды, и вся площадь дрожала в призрачном мареве. Дрожал, словно от пронизывающего холода, и специально подсвеченный ангел. «Как ему сейчас неуютно и как, наверно, жаль Россию, которая опять втянулась в войну, – подумал император, – за двадцать пять лет уже пятую, если не считать Кавказской. А как ее не считать, если ей самой уже тридцать шесть годков, там за это время два поколения бойцов выросло. И на черта нам этот Кавказ?! Минеральные воды и так были у нас, а больше там и нет ничего. Если бы Грузия в Россию не попросилась, жили бы спокойно и горя не знали».

Император вздохнул и отвернулся. Муравьев закончил свой рассказ.

– Что скажешь, Алексей Федорович? – Выпуклые холодные глаза Николая Павловича уставились на князя.

– Что сказать, государь! – Князь поправил усы и снова подмигнул сидевшему от него через стол Муравьеву. – По моему разумению, генерал поступил совершенно правильно.

– Не о том я спрашиваю, князь, – раздраженно воскликнул император. – Ты же у нас опытный дипломат! Какой вывод из этих действий французов и англичан?

– Вывод простой, ваше величество: Муравьев им мешает, и мешает очень сильно. Значит, надо ему помогать, чтобы мешал еще сильнее. Чтобы порушил все их планы на Востоке.

– Во-от, уже теплей! Мне и сыновья так сказали. Что для этого нужно, Муравьев? Только учти: войска тебе не дам.

Муравьев внутренне напрягся, почувствовал, что приближается его звездный час.

– Войско у меня есть, ваше величество. Забайкальское казачье. Его и тех солдат, что расквартированы в Восточной Сибири, хватит. Сейчас нужны высочайшие повеления: во-первых, о сплаве по Амуру войск и снаряжения для защиты Камчатки, Сахалина, устья Амура и побережья к югу от устья. Сейчас Амур и Сахалин защищать нечем – на все наши посты семь десятков кремневых дрянных ружей и три пушки – одна двух– и две трехфунтовых. Пороху во всей экспедиции полтора пуда и снарядов для орудий – по двадцать пять выстрелов на каждое; во-вторых, о том, чтобы все сношения с Китаем шли через генерал-губернатора. Я прошу, государь, соизволения вникать в дела русской миссии в Пекине. Иначе петербургские чиновники, не ведая предыстории вопроса и не понимая психологии китайцев, натворят таких дел, что их будем долго расхлебывать. Если бы такое повеление было раньше, ваше величество, не случилось бы этой истории с нотой о разграничении, которую теперь придется дезавуировать.

– Ты меня не упрекай. Я еще не уверен, что для этих повелений срок пришел.

– Да как же, государь?! – воскликнул Муравьев. – Большая война на пороге! Промедлим – потеряем все!

– Ты готовишься к сплаву?

– Полным ходом готовлюсь.

– Вот и готовься. Раньше весны все равно сплавляться не сможешь, а до того времени обстановка прояснится. Это все?

– Мне поступило донесение о том, что добыто сверх сметного исчисления более пятидесяти пяти пудов золота. Я прошу, государь, дать указание Министерству финансов оставлять часть добытого золота в Главном управлении Восточной Сибири для нужд вверенного мне края. Я экономлю тысячи рублей – так пусть сэкономленное хотя бы частично остается в моем распоряжении.

– Знаю, знаю о твоем рвении. Лишнее золото – это хорошо! Оно ох как пригодится для ведения войны.

– Я уверен, что война и до нас доберется, государь. Я имею в виду Крайний Восток.

– Долбишь в одну точку, как вода в камень? И правильно делаешь: глядишь, и продолбишь даже наши окаменелости, – усмехнулся Николай Павлович. Муравьев позволил себе чуть улыбнуться в усы, а князь грохотнул и тут же, выхватив платок, прикрыл им вроде бы кашель: успел заметить старый царедворец, как посерьезнел государь. – А пока что знаешь, что к тебе подбирается? Холера!

– Уже знаю, государь, и принимаю меры.

– Это когда ж успел? – искренне удивился император. – Полгода был за границей, а край свой блюдешь.

– Генерал Венцель, оставшийся за меня, написал, что переселенцы, коих направило в Восточную Сибирь Министерство внутренних дел, понесли с собой холеру и заражают ею сибирские села. Я уже приказал Венцелю немедленно отправить навстречу переселенцам ответственного чиновника и врача, чтобы остановить это движение и постараться с ним справиться.

– Как думаешь, успеют? Сколько до Иркутска верст?

– Около четырех тысяч, – сообщил Орлов.

– Долго курьеру скакать, – покачал головой император.

– Железную дорогу в Сибирь надо прокладывать, государь, – сказал Муравьев. – Не дай Бог, случится большая война на Востоке, как туда войска направлять по нашим-то дорогам? И телеграф нужен электрический.

– Да, ваше величество, – поддержал князь, – отстаем мы от Европы. У них и дороги железные, и пароходы военные, и ружья сплошь нарезные, а у нас кремневые да гладкоствольные. Дрянные – вон как говорит генерал. Ох, чую, наплачемся мы с ними. – Князь поправил усы и подмигнул Муравьеву: надо, мол, пользоваться моментом.

– Про железные дороги думает наследник, – устало сказал Николай Павлович. – Про пароходы – великий князь, это дело Морского ведомства. Дайте срок, вот с Турцией разберемся, тогда и займемся – и дорогами, и телеграфом, и ружьями. Такие дела наскоком не решаются. В общем, так, Муравьев. Ты тут, в Петербурге, занимайся неотложными делами – я знаю, что хочешь добиться разрешения торговать в Кяхте не только меной, но и монетой, и потому приказал собрать особый комитет из лиц, сведущих в торговле, под председательством министра финансов Брока, – так вот, занимайся этим, но особо долго не задерживайся, а мы пока подумаем еще раз о твоих просьбах.

Николай Николаевич был разочарован, можно даже сказать, ввергнут в прострацию. Как ни убеждала его Екатерина Николаевна, а затем и великая княгиня Елена Павловна, которой они нанесли традиционный визит, что император прав, что надо все взвесить, прежде чем делать столь решительные шаги, – он был на грани отчаяния. Он посчитал, что государь, узнав о согласии, пусть и вынужденном, работать на иностранные разведки, перестал ему доверять. И, как всегда в критических случаях, ринулся к письменному столу – излить душу в письме брату Вениамину. И, опять же как всегда, его личные переживания тесно сплелись с тревогами об Отечестве – если бы он их разделял, то это был бы уже не он, Николай Николаевич Муравьев, генерал-губернатор Восточной Сибири, а кто-то совсем другой, хотя, быть может, и под таким же именем.

«Ты спрашиваешь об моих делах – до сих пор я об них ничего положительного сказать не могу и до сих пор еще никаких распоряжений к моему обратному отъезду не делаю; может быть, Бог поможет еще избавиться от горькой чаши, которая мне там предстоит, если не произойдет никаких перемен.

Англия по-прежнему к нам враждебна и ждет весны, чтоб действовать против нас и в Черном и в Балтийском море. В Петербурге же очень боятся войны с Англиею, и теперь известные люди в самых тесных отношениях с английским посланником. Они и знать не хотят, что с Англиею поладить мы можем, только унизив Россию и утратив все ее влияние в Европе и даже ее самостоятельность; что, напротив, война с Англиею погубит ее; но надежда на Государя, который не даст себя обмануть ни англичанам, ни друзьям их в Петербурге.

Катенька моя все прихварывает, ей здешний климат вовсе не способен, а потому, если не поедем обратно, то уедем куда-нибудь в глушь, где бы можно было и жить с нашими малыми средствами; я храню мою заграничную штатскую одежду, которой будет достаточно на первый случай».

Николай Николаевич грустно усмехнулся: он не представлял, как будет привыкать к постоянному ношению сюртука или даже фрака – с двенадцати лет в мундире; одна надежда – уволят с правом ношения военной формы, она, конечно, дороже обойдется, зато своя, родная.

«Неприятно быть в этом двусмысленном положении, – продолжил он после недолгого раздумья, – и если б не предстояло мне в Восточной Сибири исполнить окончательно начатое дело, то я бы давно уже удалился; уверяю тебя, что никто еще в таком странном положении, как я, не находился, и причина простая: меня выхватил из рядов сам Государь и поставил так высоко, что заметили меня и другие, с которыми я, однако ж, ничего общего иметь не могу: я иначе люблю моего Государя и Отечество, чем они; я иначе понимаю пользы их, чем они; я с ними не родня, не сват и круга их не ищу, и поэтому я для них несносен, а от Государя очень далек; правда, меня любят его сыновья, но ни перед кем из них хорошего никто за меня не замолвит, а, напротив, при случае всякий набросит тень; дело у меня важное, где бы надо явное неограниченное доверие, а допустить до этого все, окружающие его и царственную семью его, не хотят – вот мое положение, в котором ближе всего применяется русская пословица: Бог высоко, царь далеко».

Николай Николаевич в горестных размышлениях вольно или невольно преувеличивал свое одиночество на холодных вершинах власти – за него при случае всегда готовы были замолвить перед государем доброе слово и великая княгиня Елена Павловна, нежно любившая своего маленького пажа Николашу, и бывший его начальник, а ныне министр уделов граф Лев Алексеевич Перовский, да и старшие сыновья императора не оставляли своим вниманием происходящее на Амуре и Крайнем Востоке. Правда, цесаревичу, поставленному отцом во главе Амурского комитета, уже изрядно надоели происки Нессельроде против Муравьева, да и муравьевская настырность его утомляла; ему претили дипломатические тонкости внешней политики – куда интересней было заниматься внутренними делами России. А великому князю Константину очень нравилась идея создания на Тихом океане военного флота (о торговом он вообще не думал), и потому исследования Невельского, его стремление найти незамерзающую гавань получали у него воодушевленную поддержку, ну а поскольку прямым начальником капитана был генерал-губернатор, Константин Николаевич покровительствовал и ему Правда, покровительство это принимало иногда странную форму Так, согласившись с настойчивыми просьбами Невельского о присылке военных кораблей для патрулирования Татарского пролива, глава морского ведомства, обсчитав, во что обойдется содержание фрегата и корвета в столь отдаленных местах и не имея таких денег в министерстве, предложил львиную долю расходов взять на себя Главному управлению Восточной Сибири. Ему как-то не пришло в голову, что Муравьеву неоткуда взять эти деньги, кроме как жестоко сэкономив на всем прочем. Скрепя сердце Николай Николаевич пошел на это, утешая себя тем, что поддержка великого князя стоит того и со временем все окупится сторицей.

И несмотря на сухость и даже некоторую холодность аудиенции у императора, ход через сыновей оказался очень даже успешным: в январе 1854 года генерал-губернатор получил все, что хотел. Одно за другим последовали высочайшие повеления: о предоставлении ему права прямого сношения с китайским правительствам по вопросам разграничения восточных территорий (и об этом Министерство иностранных дел отправило китайскому Трибуналу специальный лист, а генерал-губернатор получил себе в штат секретаря по иностранным делам и переводчика); о возможности распоряжаться остаточными суммами от сметных исчислений по всем ведомствам Восточной Сибири (отчет об их расходовании должен был представляться непосредственно государю); и самое главное – о решении плыть по Амуру, не дожидаясь ответа китайского правительства на сделанный по этому поводу запрос.

Император вызвал Муравьева к себе, чтобы лично вручить ему последнее повеление.

– Ну что, рад, Николай Николаевич? – спросил с легкой усмешкой на полных губах.

– Неописуемо, ваше величество, – ответил генерал-губернатор, а у самого сердце прыгало в груди. – Сто семьдесят пять лет Россия ждала этой минуты!

– Но смотри, Муравьев, никаких военных действий! А то мне доносят, что ты чуть ли не военную экспедицию в Цыцыхар[31]31
  Так в то время русские называли китайский город Цицикар.


[Закрыть] снаряжаешь.

– Будет ваше указание – снаряжу.

– Но-но-но! Чтобы и не пахло пороховым дымом. – Голос императора не на шутку посуровел.

Муравьев, покорствуя, склонил голову:

– Пройдем без выстрела, государь!