Текст книги "На одном дыхании. Хорошие истории"

С днем советской печати!

Душным летом 82-го, вскоре после развода, отец заехал навестить меня в Орел, где мы жили с бабушкой, пока мама «бродяжничала по Северам». Бабушка отправилась ночевать к подруге, оставив нам большую комнату для задушевных бесед отца и сына.

Я не помню, о чем мы говорили вечером. Наверное, я показывал коллекцию индейцев, грамоты за победы в дзюдо, рассказывал про школу и фотостудию. Общение было скорее дежурным, как это часто бывает между сыновьями и отцами, которые вдруг перестают жить вместе.

Ночью я не мог заснуть. Во-первых, свирепствовали комары, от которых не спасали никакие сетки. Во-вторых, на соседней кровати храпел отец: как поведал он сам, в бою за правду в ленинградском Домжуре ему разбили нос и спать отныне с ним рядом «смогут только философы и контуженные». Слух у меня был блестящий, философом я еще не стал, в уши лезли комары, а в голову грустные мысли о разводе родителей.

«Ну, екарный бабай!!!» Разъяренный рык отца взорвал тишину провинциальной ночи и прогремел страшнее, чем самые грязные ругательства грузчиков. Зажженная люстра качалась из стороны в сторону. Я испуганно выглянул из-под подушки и увидел стоящего посреди комнаты Зевса-громовержца в зеленых семейных трусах, с крепко сжатыми кулаками. «Вот суки!» – выругался Зевс, и это, кстати, был первый раз, когда я услышал от отца столь грубое слово.

Но я мог его понять. При свете люстры я увидел на его теле с десяток свежих комариных укусов и, оглядев свое, понял, что пострадал не меньше.

– Да от нас так, сынок, к утру одни мумии останутся! Твою-то бабушка похоронит с почестями, а мою в краеведческий музей сдаст или маме подарит…

Комары между тем исполняли наглейшие пируэты прямо у нас под носом, жужжали, ревели невидимыми двигателями, словно эскадрилья «юнкерсов» или мессеров, явно провоцируя нас на бой.

– Ладно, сын. Они сами этого захотели, – процедил сквозь зубы отец. – Какое у нас есть самое достойное оружие против этой камарильи?

– Оружие? – замешкался я. – А, вот, есть тряпка или лист ватмана.

– Тряпка, ватман, – усмехнулся отец. – Самое надежное оружие против этих кровопийц – советская периодическая печать. Это я тебе говорю как советский репортер, который в командировках не меньше комаров убил, чем строчек написал!

– Ну, конечно! – обрадовался я. – Держи! Вот, у меня свежая «Пионерка» есть.

– Издание хорошее, но для наших целей слишком маленькое, из тонкой бумаги, а потому недолговечное. Впрочем, для начала сойдет. Сейчас я тебя научу, как превращать газету в настоящий боевой листок.

В несколько профессиональных движений (наверное, так же легко и быстро он портянки в армии завязывал) отец сделал из номера «Пионерской правды» приличную мухобойку.

– Ну-ка, испытаем! – Через несколько секунд газета пропиталась нашей же кровью настолько, что использовать ее дальше было бесполезно. Зато стены и потолок украсило несколько сбитых «вражеских самолетов».

– Сейчас я «Московские новости» принесу из туалета! – вдохновленный первыми победами, воскликнул я. – Их бабушка недавно специально выписала, чтобы я английский учил. Они знаешь какие толстые и бумага шикарная!

– Нет, друг мой, – покачал головой отец. – Бумага там и правда шикарная. Я у вас на горшке уже посидел, знаю. Это тебе не «Известия» или «Комсомолка», которые потом на заднице читать можно, это очень качественная печать, такую беречь надо!

Здесь для юной аудитории требуется исторический экскурс. В большинстве туалетов Орла, города, где я имел удовольствие жить почти все 80-е, туалетная бумага, даже самая паршивая, была большой роскошью. Про сортиры обкомовских сынков я знаю немного, а за местную интеллигенцию (тех самых преданных наследников Тургенева, Фета, Андреева, Лескова и прочих) могу ручаться: чаще всего в их туалетах в специально подвешенных коробочках лежали ровно порезанные «Правды», «Труды», «Советские России», «Красные звезды», словом, кто что выписывал. Советские пропагандисты поэтому могли уверенно констатировать: коммунистическая печать достигала не только умов и сердец своих преданных читателей. Если же вспомнить курицу, рыбу, водку и прочие бесценные предметы, которые в советские газеты заворачивали, то можно утверждать: более многофункциональной печати на всем белом свете не было. Миллионные тиражи и обязательная подписка превращала наши газеты и журналы в самые популярные на планете и востребованные на родине.

– Папа! – вдруг решился я задать неудобный вопрос. – Знаешь, так бывает, что вот уже сел в туалет, достал бумажку, а там портрет Леонида Ильича Брежнева или вообще дедушки Ленина! Что делать?

Отец, как я сейчас понимаю, сделал невероятное волевое усилие, нахмурился и сказал:

– Ну, во-первых, это недосмотр бабушки. Знать надо, кого вырезать. Механизаторы разные, колхозники – это еще ладно. Вообще, конечно, лучше вообще без фотографий!

Тут отец понял, что разговор принимает идеологически опасный уклон, и резко встал:

– Пора вернуться к битве с комарами. «Известия», «Комсомолку», «Пионерку» и что там у вас еще есть – оставь для сортира. Для ночного боя с комарами лучше подойдут глянцевые «Огонек», «Советский экран», «Работница» – у тебя же бабушка наверняка выписывает? В туалете от них пользы мало, сам знаешь, зато против комаров это просто атомные бомбы. Поехали!

Утром, зайдя в спальню, бабушка чуть в обморок не упала. Недавно побеленный потолок выглядел как поле массового расстрела комариных комиссаров. Кровь была на простынях и, разумеется, на каждом газетном рулоне, который мы нашли в квартире.

– Ольга Ивановна, извините, я все отмою! – сквозь сон пообещал отец. И сдержал слово.

Два дня подряд мы продолжали обсуждение особенностей советской печати, меняясь «треуголками» из очередной периодики. Ни он, ни тем более я тогда и предположить не могли, что совсем скоро туалетная бумага станет доступнее газетной, а печатное слово некогда великих изданий станет цениться не дороже туалетной бумаги.

Как я вступал в комсомол

Март 1986-го. Орел. Мне только что исполнилось четырнадцать, и юношеский азарт плюс желание публиковаться в областной молодежке сделали меня чуть ли не первым комсомольцем в нашем 7-м «Б». Путь в комсомол оказался тернист, но неожиданно скор.

Во-первых, у меня были проблемы с поведением, во-вторых, я уже успел проявить признаки невежества и политической неблагонадежности на политинформациях (например, живо интересовался, почему в Орел из Афганистана приходит так много гробов). В общем, знающие люди предупредили: из воспитательных соображений с первого раза меня, скорее всего, не примут.

Но я подготовился и пошел. Слова «Демократический централизм – руководящий принцип организационного строения комсомола» у меня до сих пор от зубов отскакивают (и до сих пор я не уверен, что понимаю их смысл).

Полчаса прождал в очереди у заветной двери. Мурашки побежали по телу, когда из кабинета с рыданиями выбежала отличница из параллельного класса. Потом вышел довольный спортсмен, гордость школы, и, поглаживая новенький значок, поделился опытом: «Да они там издеваются над нами просто! Им скучно, вот и развлекаются. Меня спросили, как комсомол поможет мне быстрее бегать!!!» Приемная комиссия состояла из трех старшеклассников. Это были самоуверенные хамоватые ребята из тех комсомольцев 80-х, которые спустя несколько лет публично плевали в социализм и оказались в авангарде «капиталистических строек». Один из них курил у открытого окна, другой карандашом перематывал магнитофонную кассету, третий демонстративно сверлил взглядом какую-то комсомольскую памятку…

Тот, который курил, не оглянувшись, поинтересовался:

– Ну, и зачем мы вступаем в ряды Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи?

Я не успел начать отвечать, как его коллега, смерив меня взглядом, вдруг заметно оживился:

– Товарищи! А посмотрите-ка, в каком виде этот пионер пришел вступать в комсомол!

Все трое уставились на мой пионерский галстук. Галстук был порван в нескольких местах, скрыть это не представлялось возможным. Несколько дней назад он пострадал в дружеской потасовке, и я осознанно решил оставить все как есть.

Узрев легкую добычу, комсомольцы пустились во все тяжкие:

– Да как же вы, молодой человек, посмели прийти сюда?!

– Как не стыдно, ведь это – кусочек Красного знамени, за которое наши деды кровь проливали!

– Да его из пионеров за такое отношение исключить надо!

Одноклассники подтвердят: в те годы я был наивным доверчивым романтиком, а понятия «цинизм», «двойная мораль» были для меня страшными словами из книжек про заграницу. И все же что-то внутри щелкнуло и подсказало, как с этими «товарищами» себя вести.

– Я дрался за него… – услышал я, словно со стороны, собственный голос.

– Еще раз? – Тот, который курил у окна, затушил бычок о батарею, сел за стол и приготовился слушать.

– Я дрался за этот галстук, – повторил я уверенно. – После школы ко мне пристали хулиганы, хотели сорвать его с меня, но я не позволил! Вот, даже ссадина осталась. – И я гордо продемонстрировал ссадину на шее, полученную накануне на тренировке по дзюдо.

Последовала пауза. Но «курилка» (как оказалось, секретарь комитета комсомола) решил, что нашел выход:

– Что ж, это, конечно, похвально. Но почему ради такого торжественного события в вашей жизни, как вступление в ряды ВЛКСМ, вы поленились пойти в магазин и купить себе новый галстук?

В этот момент я понял, что победил.

– Извините, я не расслышал, как вы сказали, купить?

– Ну да, купить, у нас же нет пока дефицита красных галстуков… – Оглянувшись на коллег, парень даже усмехнулся.

Глядя ему в глаза, я с искренним возмущением отчеканил:

– Купить? Купить за деньги частичку Красного знамени, за которое сражались наши деды? Купить каплю крови Ильича?! И это предлагаете мне вы, комсомольцы, на которых я равняться должен?! Да я никогда не расстанусь с этим галстуком, ведь мне его повязал на грудь в сквере Танкистов ветеран Курской битвы! Как только вы могли предложить такое!

В тишине после страстной речи было слышно, как в классе музыки двумя этажами ниже поют «Крылатые качели»…

Тему демократического централизма раскрывать мне уже не пришлось.

Побледневшие комсомольцы не задали больше ни одного вопроса. Они сбивчиво поздравили меня с вступлением в ряды и, прежде чем отпустить, очень попросили не говорить никому о досадной оплошности, которую допустили. Обещали помощь в продвижении по комсомольской линии и даже предложили через пару недель войти в школьный комитет.

У меня после этого «приема» остались смешанные чувства. С одной стороны, мальчишеская гордость собой и радость победы «их же оружием». С другой – горечь и обида за то, что вот так цинично все во взрослом мире устроено.

Отчасти именно поэтому я ни по какой «комсомольской линии» не пошел, а стал искать настоящих людей в репортажах для областной молодежки. Это тоже не всегда было просто, но с каждым годом перестройки – все проще. Во всяком случае, о комсомольских вожаках я не написал в жизни ни строчки.

Это твое время, дружище

– Переживаю я за вас, ребята. Страна на глазах сходит с ума и летит в тартарары. Самые активные помешаны на деньгах и думают только о том, как развести ближнего. Национальные республики раскачиваются и шантажируют центр. Экономика катится в пропасть. На улицах полно ряженых идиотов. Правительство ни хрена не контролирует, хоть изо всех сил и делает хорошую мину при плохой игре… Ой, не завидую я вашему поколению!

Примерно такую «политинформацию» отец моего друга прочел нам весной 1989-го, вскоре после нашего выпускного. А мы слушали и улыбались. А потом я сказал:

– Так это же здорово! Представляете, какой вызов бросает нашему поколению жизнь! Конечно, будет непросто, но зато, можете быть уверены, не скучно! О таких «хреновых» временах можно только мечтать!

Я не знаю, почему вспомнил об этом сейчас. То есть, конечно, знаю. Наверняка сегодня многие мои ровесники, глядя на всю эту трагикомедию вокруг, говорят (вслух или мысленно) своим детям примерно то же самое. И наверняка самые авантюрно настроенные молодые ребята, которым сейчас по шестнадцать – восемнадцать, снисходительно улыбаются своим «старикам», потому что точно знают: что бы ни было, наступает их время и они разберутся, что с ним делать.

Конечно, можно привести тысячу аргументов в пользу того, что то «сумасшествие» было совсем другим и глупо сравнивать его с нынешним. Конечно, мне можно сказать: «Ну что, о таких временах ты мечтал тогда, в 89-м?»

Но это не имеет никакого отношения к тому, что я хочу сказать.

А сказать я хочу банальную, в общем, вещь: не бывает плохих и хороших времен. Бываешь сильный или слабый ты. Уставший от жизни или полный энергии. Способный видеть в плюсах кресты или в крестах плюсы. Готовый бороться за то, что считаешь достойным борьбы, или ныть, потому что от тебя «все равно ничего не зависит». Ну, вы поняли.

Короче, если бы у меня был семнадцатилетний сын, я бы сказал ему: «Это твое время, дружище. Вокруг столько вранья, говна и фальши, что спрос на настоящих людей и новых героев будет с каждым днем только расти. Твоя задача – стать таким новым героем».

И постарался бы сделать все, чтобы помочь ему в этом. Ну и, разумеется, продолжал жить сам.

Бывает же…

А я только что совершил совершенно потрясающий трип во времени. Практически в буквальном смысле. То есть на какое-то время вообще забыл, где я, кто и что вокруг – это было невероятно круто и волшебно!

Дело в том, что ровно тридцать лет назад, 2 октября 1987 года, в эфир вышел первый выпуск программы «Взгляд». Я вспомнил об этой дате, когда после активной первой половины дня решил часок вздремнуть. Закрыл глаза, но спать не получилось. В какой-то момент я увидел со стороны себя, пятнадцатилетнего восьмиклассника, и свою шестидесятишестилетнюю бабушку Олю в нашей двухкомнатной орловской квартире, точнее, в большой комнате, где стоял телевизор. Невозможно описать как, но в следующую секунду я словно переселился в голову того парня, или его сознание со всеми тогдашними мыслями, эмоциями, ощущениями, ожиданиями наполнило меня сегодняшнего. «Вечерняя информационно-развлекательная программа», как анонсировали ее в местной газете «Компас», должна была начаться с минуты на минуту, бабушка принесла с кухни макароны по-флотски, а я решил забежать в ванную, где у меня стоял фотоувеличитель, чтобы напечатать еще пару фотографий девочки, которая мне нравилась. Потом я дышал на балконе холодным воздухом и отжимался, пытаясь прогнать внезапно накатившую тоску, а потом бабушка крикнула: «Началось!»

И дальше действительно началось нечто, что сейчас выглядит как какое-то на коленке сделанное home video, но что тогда взорвало мне мозг, как никакое другое зрелище после. Ритмичная музыка, заставка с надписью «Вечерняя программа», танцующая девчонка в красной юбке из театра пластической импровизации Олега Киселева, ведущие, которым Киселев напоминает, что они забыли представиться, и которые, перебивая друг друга, зачитывают новости с телетайпа, а затем наконец представляются – Владислав Листьев, Дмитрий Захаров, Олег Вакуловский и Александр Любимов – и начинают спорить о том, как должна называться эта программа, у которой еще нет названия. А потом звучит Градский с песней, в которой высмеивает телевидение и телезрителей – «Для того, чтоб телевидеть, можно даже еле видеть, можно даже еле слышать, полудумать, полуспать…» – и на перебивках Листьев сидя пританцовывает в такт…

И все это происходит там, в Москве, в Останкине, здесь и сейчас, в прямом эфире.

И меня накрывает чувство неописуемой радости и оптимизма от ощущения причастности к этому новому времени и этой революции, которая происходит у меня на глазах. Когда программа заканчивается, бабушка Оля, протирая очки, улыбается и задумчиво говорит: «А что, он прав, этот Васильев (Владимир Васильев, балетмейстер, зачитавший в эфире письмо Коротичу о конфликте в Большом. – Ст. К.), хватит уже по телевидению лить воду, надо говорить о том, что всех волнует…» Бабушка открывает шкаф, наливает себе рюмочку настойки, выпивает и задорно интересуется: «Тебе макарон положить еще?»

Я так и не заснул, а когда этот трип закончился, открыл комп и нашел видео того самого первого взглядовского эфира. Это фантастика – я действительно заново пережил тот вечер, а первые реплики и сюжеты вообще вспомнил один в один. Бывает же…

О том, чем стал «Взгляд» и его ведущие для миллионов советских людей, написано и сказано столько, что нет смысла повторять. Меня сейчас другое вдохновило. За год до появления «Взгляда» подобную программу в принципе невозможно было представить на советском ТВ. Через год после его выхода в эфир невозможно было представить, что может быть по-старому. Потом «Взгляд» на два месяца закрыли, потом он снова вышел, потом наступили 90-е и такое телевидение, по сравнению с которым прямые эфиры «Взгляда» казались милым безобидным нафталином, а о возвращении на ТВ совковой модели мог фантазировать только выживший из ума старпер.

Возможным, как показали эти тридцать лет, оказалось все, включая самые невероятные и абсурдные сценарии. И лично меня это радует, поскольку говорит об одном: любые сценарии возможны и в будущем. Телевидение – а под этим словом я сейчас понимаю не метровые каналы, а вообще все, что можно смотреть, и прежде всего Интернет, – разумеется, никогда не будет таким, каким оно было раньше. Но я ни секунды не сомневаюсь: мы еще станем свидетелями wow-эффекта, подобного тому, какой тридцать лет назад произвел «Взгляд». Где и как это случится – в Ютьюбе, в соцсетях, в телеэфире – понятия не имею. Но это обязательно произойдет. Раньше, позже – сроки не имеют значения. Время, как и кульбиты этого маятника, существует только в наших собственных головах. Я и в пятнадцать лет об этом подозревал, а сейчас – абсолютно уверен.

На «ты» с вселенной

Мне было не больше пяти лет, когда я впервые услышал от своей мамы:

– Если тебе действительно очень-очень чего-то хочется – попроси Вселенную, и желание сбудется. Только одно условие: это должно быть действительно важное желание, исполнение которого сделает тебя лучше.

Я не вполне понимал, что такое «Вселенная», как отличить важное от не важного и что значит «сделает меня лучше», но общаться с Вселенной начал в тот же день. Я попросил несколько брикетов «Эскимо», танк, стреляющий резиновыми пулями, и чтобы мама с папой поскорее пришли с работы и подольше со мной поиграли. Не получив ничего из загаданного, я сделал вывод, что Вселенная больше похожа на фрекен Бок, чем на добрую фею, а потому решил больше не иметь с ней дело.

Где-то через год родители улетели в длительную командировку, я переехал в другой город к бабушке, пошел в новый сад, и там у меня сразу не сложились отношения ни с воспитателями, ни с ровесниками. Выражаясь сегодняшней лингвой, это был адский ад: мальчишки меня все время задирали, девчонки игнорировали, я обижался и все чаще плакал, а суровая воспиталка при всех называла меня нытиком и плаксой. Однажды она усадила меня на стульчик посреди комнаты, напротив, на длинной скамейке, – всю нашу группу (человек пятнадцать) и приказала всем громко скандировать: «Рёва-корова, дай молока! Сколько стоит? Два пятака!» Сей воспитательный процесс продолжался минут десять и действительно серьезно повлиял на мою жизнь.

Я ничего не сказал бабушке, но почти весь вечер проплакал, уткнувшись лицом в подушку. Перед тем как заснуть, я вспомнил Вселенную и попросил ее помочь мне перестать быть плаксой.

В этот раз Вселенная отреагировала оперативно. На следующий день во время обеда двое мальчишек из числа самых активных хулиганов перевернули мою тарелку с супом и стали по очереди толкать меня, напевая подсказанный воспиталкой вчерашний рефрен. Я уж было собрался расплакаться, но вдруг некая неведомая мне сила сжала мои пальцы в кулаки и заставила, словно в танце, крутиться вокруг собственной оси. Мое тело зажило своей жизнью, и я видел его со стороны: вот оно отражает удар и отправляет в нокдаун одного обидчика, вот кинематографично падает, опрокидывая на себя кострюлю с горячим супом, другой, вот разворачивается и убегает третий пацан, который попытался прийти к ним на помощь. Наконец, довольное содеянным, мое тело подходит к воспитательнице и спокойно произносит: «Валентина Ивановна, поставьте меня в угол, я наших ребят побил».

Когда за мной пришла бабушка, ей долго рассказывали о том, какой ее внук жестокий и хладнокровный драчун и угрожали отчислением меня из сада. Но мир больше не был прежним. После этого эпизода со мной захотели дружить все, включая неприступных доселе девчонок и всех моих обидчиков. Я хорошо помню, что не испытывал ничего похожего на злорадство, напротив, мне было даже немного жаль и ребят, и воспитательницу. Почему-то мне казалось, что у них нет своих отношений с Вселенной. А у меня теперь были. Я точно знал, что Вселенная слышит, и сделал первый шаг на пути понимания, чем действительно важные желания отличаются от ничего не значащей ерунды.

С тех пор этот путь принес мне немало ярких открытий, многие из которых сначала вызывали сомнения в адекватности вселенского разума. Например, когда лет в двенадцать я подслушал разговор бабушки с мамой о том, что «ребенок живет без отца и ему не хватает мужественности», я отправил запрос на приобретение именно этого качества. А заодно попросил побольше смелости, которой, как мне казалось, мне тоже не хватало. В результате Пространство подкинуло мне сразу несколько внезапных встреч в темных закоулках с пацанами из враждебных районов. Каждый раз силы были неравны: я испытывал страх, получая по физиономии, – обиду, а попросту сбежав однажды с «поля боя», – стыд. В тот вечер я рассказал о своих сомнениях бабушке, и она, как она сама себя называла, «беспартийная большевичка» и атеистка, неожиданно процитировала мне слова своего деда, священника из Курской губернии: «Когда люди просят Бога дать им силу, он дает им возможность проявить силу. Просят дать храбрость – он дает шанс проявить храбрость. И так – с любыми достойными качествами, которые есть в каждом. Бог – не волшебник, дающий тебе крылья. Ты уже рождаешься с крыльями. Но, когда ты просишь, он помогает тебе их расправить».

– Но ты же не веришь в Бога! – удивился я.

– Бог, Вселенная, Природа, внутренний голос – какая разница, как называть ту силу, с которой ты однажды познакомился? – лукаво улыбнулась бабушка. – Главное – научиться слышать его.

– Ты научилась?

– Я – вряд ли. Но еще древние говорили, это самое важное, чему может научиться человек. И чем я старше становлюсь, тем больше убеждаюсь в том, что они были правы.

Несмотря на советы мамы и бабушки, в процессе этой «учебы», которая началась для меня сорок лет назад и продолжается по сей день, я просил у Вселенной не только «сделать меня лучше», но и – успешнее, богаче, известнее, удачливее в любви и далее по списку. Ну, вы знаете, все эти «наркотики», на которые мы подсаживаемся очень рано и на которых сидим всю жизнь. Конечно, просил и разные приятные вещи. Мне грех жаловаться – почти все эти желания сбывались. Но после эйфории от обретения всегда наступало сначала спокойное удовлетворение, а потом – привычка, скука и в итоге граничащее с разочарованием похмелье. Понимание, что всего этого можно было и не просить, поскольку счастье точно не во всех этих классных вещах и сюжетах.

– Вы, белые, говорите о чуде, когда Бог исполняет волю человека, – сказал мне однажды Леон Шенандо, вождь ирокезской конфедерации. – Мы же называем чудом, когда человек исполняет волю Бога.

Как я уже упомянул, мой разговор с Вселенной продолжается, и вот главное, что я на сей момент понял. Мама была права: просить имеет смысл только об одном – стать лучше. Не лучшим среди конкурентов, а лучше себя вчерашнего, не суть в каком деле. И тогда любые новые вызовы судьбы вдруг оказываются не чем иным, как ответом на твою просьбу. Осознание этого приносит невероятное освобождение, неописуемый кайф и ту самую способность радоваться жизни здесь и сейчас, о которой говорили все святые и мистики.

Конечно, у меня самого это получается далеко не всегда. Но я понял смысл игры, и мне безумно нравится сам процесс.

Проблема только в одном: когда ты включаешься в него по-серьезному, каждый шаг назад в виде очередного фокуса (достать против шансов заветную карту из колоды, получить красивую женщину или высокую должность, список продолжите сами) отбирает у тебя шанс взлететь по-настоящему высоко. Чтобы понять, что тебе от Вселенной (или Вселенной от тебя?) действительно нужно, полезно для начала ответить на вопрос, что в твоей жизни лишнее. А это на самом деле в тысячу раз сложнее, чем кажется. Поймешь – перейдешь с Вселенной на «ты», и, возможно, тогда она, наконец, позволит баловаться приятными глупостями вроде разгона облаков и заката солнца вручную.