Текст книги "Насморк"

– Вы думаете?.. – удивился я.

– Да. Если представить вашу операцию в категориях точного эксперимента, то вы не выполнили исходных, или граничных, условий. Чего-то недоставало вам или вашему окружению. Следовало подобрать людей в таком интервале дисперсии, какой наблюдался у жертв.

– Ну и подход у вас! – непроизвольно вырвалось у меня.

Он улыбнулся:

– Вы привыкли к другому словарю, не так ли? Потому что оказались в кругу людей, мыслящих полицейскими категориями. Эти категории хорошо разработаны для поимки преступников, но не для решения проблемы: существует ли преступник вообще? Я полагаю, что, даже очутившись в опасности, вы могли ее не заметить. Конечно, до поры до времени. Но и позже вы разглядели бы сопутствующие обстоятельства, а не причинный механизм.

– Разве одно не может быть одновременно и другим?

– Может, но не обязательно.

– Но ведь я, в отличие от тех одиннадцати, был подготовлен к этому заранее. Я должен был записывать любую подозрительную деталь.

– И что же вы записали?

Смешавшись, я улыбнулся:

– Ничего. Раза два хотелось, но я счел, что это от обостренного самоанализа.

– Вы когда-нибудь подвергались действию галлюциногенов?

– Да. В Штатах до начала этой операции. ЛСД, псилоцибин, мескалин – под медицинским контролем.

– Понимаю. Закалка. А можно узнать, на что вы рассчитывали, согласившись выступить в подобной роли? Вы лично.

– На что я рассчитывал? Я был умеренным оптимистом. Надеялся, что мы хотя бы установим, преступление это или стечение обстоятельств.

– Вы были большим оптимистом! Неаполитанская западня существует – это кажется мне бесспорным. Однако это не часовой механизм, а скорее лотерея. Симптомы изменчивы, прихотливы, они исчезают или вовсе не проявляют себя. Не так ли?

– Безусловно.

– Ну вот. Моделью может служить участок, находящийся под обстрелом. Вас могут убить и взяв на мушку, и вследствие плотности обстрела. Но ведь так или иначе на той стороне кто-то заинтересован в трупах.

– Ах вот как вы это себе представляете! Шальная пуля не исключает преступления?

– Само собой. А вы об этом не думали?

– В общем-то нет. Однажды, правда, подобная мысль была высказана, но на это возразили, что в таком случае придется соответственно повернуть следствие…

– Да, да! Злой человек или злая судьба! Недаром же существует выражение corriger la fortune[11]11
  поправлять судьбу (фр.)


[Закрыть]. Кстати, почему вы не применяли двусторонней связи?

– Это было бы обременительно. Не мог же я ходить увешанным электроникой. Имелась и еще одна опасность, проявившаяся в истории со Свифтом, которого спас знакомый, остановившийся в той же гостинице. Свифт настолько впечатляюще изложил ему свои бредовые видения, что почти убедил его.

– Ага, folie à deux?[12]12
  Безумие вдвоем (фр.).


[Закрыть] Вы опасались, что бред, начавшись, окажется заразительным для ваших ангелов-хранителей?

– Вот именно.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь: из одиннадцати двое уцелели и один исчез. Его фамилия – Бригг. Верно?

– Да, но Бригг был бы уже двенадцатым. Мы все-таки не включили его в серию.

– Не хватило данных? Теперь – о хронологической последовательности. Ваш отчет в этом отношении составлен плохо. Вы излагаете эпизоды в том порядке, в каком их выявляли, то есть совершенно произвольно, а не в том, в каком они происходили на самом деле. Сколько сезонов это продолжалось? Два?

– Да, Тиц, Коберн и Осборн – два года назад. Тогда же исчез и Бригг. Все остальные в прошлом году.

– А в нынешнем?

– Если что и произошло, мы узнаем об этом не раньше осени. Тем более что полиция прекратила следствие.

– Похоже, шло по возрастающей: в первой серии три жертвы, во второй – восемь. Что ж… Вы сыграли роль приманки не только в Неаполе, но и здесь, в Париже…

– Как это понимать?

– Вы и меня поймали на удочку. Признаюсь: это втягивает! В вашем изложении проблема кажется такой ясной! Закономерность просто бросается в глаза. Но поскольку все на этом поломали зубы, можно сделать вывод, что она каверзна! Каверзна, хотя уверенность в том, что это какая-то форма безумия, никем умышленно не вызванного, растет с каждым последующим случаем. Вы того же мнения?

– Конечно. Это общая точка зрения. Иначе следствие не прекратили бы.

– Почему же тогда остаются подозрения, что это злодеяние?

– Как вам сказать… Так рассматриваешь снимок в газете. Невооруженным глазом видишь лишь общие очертания фигуры, но не отдельные детали. Рассматриваешь снимок в лупу – что-то вырисовывается лучше, но одновременно расплывается. Берешь самую мощную линзу, и картина исчезает, рассыпавшись на отдельные точки. Каждая точка сама по себе, воедино они уже не складываются.

– Вы хотите сказать, что, приняв гипотезу о случайной серии отравлений, мы опровергаем ее тем успешнее, чем тщательнее проводим расследование?

– Вот именно!

– А когда переходим к гипотезе о преднамеренных убийствах, происходит то же самое?

– То же самое. Результаты примерно таковы: никто никого не отравлял и нечем было отравиться. Тем не менее… – Я пожал плечами.

– Так почему вы настаиваете именно на этой альтернативе: преступление или случайность?

– А что же еще остается?

– Хотя бы это, – кивнул он на лежащую на столе «Франс суар». – Вы читали сегодняшние газеты?

Он показал на аршинные заголовки: «Бомба в Лабиринте», «Бойня на лестнице», «Таинственный спаситель девочки».

– Да, – сказал я. – Я знаю, что там случилось.

– Ну вот, пожалуйста. Классический пример современного преступления: совершено оно преднамеренно, а жертвы случайные – погибли те, кто оказался в его орбите.

– Но ведь здесь нечто совсем другое!

– Конечно, это не одно и то же. В Неаполе смерть предопределяли какие-то индивидуальные особенности. В римском аэропорту это не имело значения. Разумеется. Однако уже тот человек, Адамс, писал жене о преступлении безадресном и в качестве примера привел гвозди, рассыпанные на шоссе. Это, ясное дело, слишком упрощенная модель. Но не менее ясно: если кто-то и стоит за этими смертями, он ни в чем так не заинтересован, как в создании впечатления, будто его нет вообще!

Я молчал, а Барт, бросив на меня взгляд, прошелся по комнате и спросил:

– А что вы сами об этом думаете?

– Могу сказать только, что меня больше всего поражает. При отравлении должны быть одинаковые симптомы.

– А разве они не одинаковы? Я полагал, что да. Очередность достаточно типичная, фаза возбуждения и агрессивности, фаза бредовых видений, обычно на почве мании преследования, фаза исхода: бегство из Неаполя или даже из жизни. Спасались кто как умел: на машине, самолете, даже пешком или же при помощи стекла, бритвы, веревки, выстрела в рот, настойки йода…

Мне показалось, что он хочет блеснуть своей памятью.

– Да, симптомы сходные, но когда начинаешь внимательно изучать биографию каждой жертвы, поражаешься…

– Ну, ну?

– Обычно то, как умирает человек, не связано с его характером. Ведь от характера не зависит, умираешь от воспаления легких, от рака или в результате автомобильной катастрофы. Бывают, конечно, исключения, например, профессиональная смерть летчиков-испытателей… но обычно нет корреляции между образом жизни и смертью.

– Короче говоря, смерть не соотносится с индивидуальностью. Скажем, так. И что же дальше?

– А здесь она соотносится.

– Дорогой мой, вы потчуете меня демонологией! Как прикажете это понимать?

– В буквальном смысле. Великолепный пловец тонет. Альпинист гибнет при падении. Страстный автолюбитель разбивается при лобовом столкновении на шоссе.

– Постойте! Ваш автолюбитель – это Тиц?

– Да. У него было три машины. Две спортивные. Погиб, когда ехал на «порше». Пойдем дальше: человек, боязливый по натуре, гибнет, убегая…

– Это который из них?

– Осборн. Погиб, когда, бросив машину, шел по автостраде и его принимали за дорожного рабочего.

– Вы ничего не говорили о его трусости!

– Простите. В сокращенном варианте, который я вам изложил, многие детали опущены. Осборн работал по страховой части, сам был застрахован и пользовался репутацией человека, избегающего любого риска. Почувствовав себя в опасности, он принялся писать в полицию, но испугался, сжег письма и сбежал. Адамс, человек неуравновешенный, погиб, как и жил, – необычно. Отважный репортер держался молодцом, пока не кончил выстрелом в рот…

– А его отъезд из Неаполя не был бегством?

– Не думаю. Ему велено было лететь в Лондон. Он, правда, впал на какое-то время в депрессию, вскрыл себе вены, но забинтовал руку и полетел выполнять задание. А застрелился, потому что почувствовал: он не в силах его выполнить. Он был слишком самолюбив. Не знаю, каким мог оказаться конец Свифта, но в молодости он отличался слабоволием: типичный блудный сын – воздушные замки, излишества, – он всегда нуждался в опеке более сильного человека. Жены, друга. Все это повторилось в Неаполе.

Барт, нахмурившись, тер пальцем подбородок, устремив прямо перед собой невидящий взгляд.

– Что ж, это, в сущности, объяснимо. Регрессия… отступление к начальному периоду жизни, я не специалист, но галлюциногены, пожалуй, вызывают… А что говорят токсикологи? Психиатры?..

– Симптомы имеют определенное сходство с симптомами после приема ЛСД, но ЛСД не воздействует так индивидуально. Фармакология не знает столь личностных средств. Когда я знакомился с жизнью этих людей, мне казалось, что ни один из них, сходя с ума, не отошел от своего естества, наоборот, каждый проявил его карикатурно-утрированно. Бережливый становился скрягой, педант… этот антиквар, целый день резал бумагу на тонкие полоски… И другие… Я могу оставить вам материалы, вы сами убедитесь.

– Обязательно оставьте. Значит, фактор X – как бы «отравитель личности»? Это существенно… Однако с этой стороны, пожалуй, не подберешься к разгадке. Изучение психологии жертв может показать, как действует подобный фактор, но не как он проникает в организм.

Он сидел, подавшись вперед, с опущенной головой, глядя на руки, охватившие колени, и вдруг посмотрел мне в глаза:

– Я хочу задать вам вопрос личного свойства… Можно?

Я кивнул.

– Как вы себя чувствовали во время операции? Все время уверенно?

– Нет. Это, в общем, было неприятно – в Америке я представлял себе все по-другому. И неприятно не потому даже, что я пользовался вещами умершего, к этому я скоро привык. Предполагалось, что я как нельзя лучше подхожу для такой операции в связи с моей профессией…

– Да? – поднял он брови.

– Публике преподносят ее как нечто увлекательное, но сводится она к тренировкам и еще раз к тренировкам. Скучное однообразие и лишь краткие минуты подъема.

– Ага! Почти то же, что и в Неаполе, верно?

– Да, к тому же нас приучают к самонаблюдению. Показания приборов могут подвести, тогда последним индикатором остается человек.

– Итак, скучное однообразие. А что внесло разнообразие в Неаполе? Когда и где?

– Когда я испугался.

– Испугались?

– По крайней мере дважды. Это меня развлекло.

Я подбирал слова с трудом, настолько это ощущение было неуловимо. Он не спускал с меня глаз.

– Вам приятно ощущение страха?

– Не могу сказать, да или нет. Хорошо, когда возможности человека совпадают с желаниями. Я обычно хотел то, чего не мог. Существует масса разновидностей риска, но банальный риск, скажем, вроде того, которому подвергаешься в русской рулетке, мне не по душе. Это бессмысленный страх… А вот то, что нельзя определить, предугадать, разграничить, меня всегда привлекало.

– Поэтому вы и решили стать астронавтом?

– Не знаю. Возможно. Нас считают смышлеными шимпанзе, которыми по хорошо разработанной программе управляет на расстоянии земной компьютер. Наивысшая организованность как знак цивилизации, противоположный полюс которой все это. – Я указал на газету с фотографией римского эскалатора на первой полосе. – Не думаю, однако, что все так просто. А если даже это и так, то на Марсе мы все равно будем в полном одиночестве. Я с самого начала знал, что мой физический недостаток дамокловым мечом висит надо мною, ведь шесть недель в году, когда цветут травы, я ни на что не гожусь. Правда, я рассчитывал полететь – на Марсе травы не растут. Это совершенно точно известно, и мои начальники тоже считали, что я годен, но в итоге проклятый насморк отодвинул меня в дублеры, и мои шансы свелись к нулю.

– Шансы полета на Марс?

– Да.

– Но вы согласились остаться дублером?

– Нет.

– Aut Caesar, aut nihil[13]13
  Цезарем или никем (лат.).


[Закрыть].

– Если вам угодно.

Барт расплел пальцы и весь ушел в кресло. Казалось, так вот, прикрыв веки, он переваривает мои слова. Затем приподнял брови и слегка улыбнулся:

– Вернемся на Землю! Все эти люди были аллергиками?

– Почти наверняка все. Только в одном случае не удалось установить точно. Аллергия была разной – в основном на пыльцу растений, а кроме того, астма…

– А можно узнать, когда вы испугались? Вы сказали минуту назад…

– Запомнились два момента. Один раз в ресторане гостиницы, когда к телефону позвали Адамса. Это распространенная фамилия, речь шла о другом человеке, но мне показалось, что это не простая случайность.

– Вам подумалось, что к телефону просят покойного?

– Нет, конечно. Я подумал: что-то начинается. Что это пароль, предназначенный для меня, о котором никто из присутствующих не мог бы догадаться.

– А вы не думали, что это кто-нибудь из вашей группы?

– Нет. Это исключалось. Им запрещено было вступать со мной в контакт. Если бы произошло нечто, отменяющее нашу операцию, скажем, началась бы война, ко мне пришел бы Рэнди – руководитель группы. Но только в подобном случае.

– Простите, что я так назойлив, но для меня это важно. Итак, позвали Адамса. Но если имели в виду вас, это значило бы, что ваша игра раскрыта и вам дают это понять – вы-то выступали не под именем Адамса!

– Конечно. Наверно, поэтому я и испугался. Хотел подойти к телефону.

– Зачем?

– Чтобы выйти на связь с ними – с другой стороной. Лучше так, чем ничего не знать.

– Понятно. Но вы не подошли?

– Нет, обнаружился настоящий Адамс.

– А во второй раз?

– Это было уже в Риме, ночью, в гостинице. Мне дали тот же номер, в котором во время сна умер Адамс. Что ж, расскажу вам и про это. Когда меня направляли, обсуждались различные варианты моего поведения. Я мог повторить путь любой из жертв, не обязательно Адамса, но я участвовал в совещаниях и перетянул чашу весов в пользу Адамса…

Я прервал рассказ, видя, как у него заблестели глаза.

– Понятно. Не сумасшествие, не море, не автострада, а просто безопасный запертый номер в гостинице – одиночество, комфорт и смерть. Верно?

– Возможно, но тогда я об этом не думал. Предполагали, как мне кажется, что я избрал его маршрут, рассчитывая обнаружить сенсационные материалы, которые он раздобыл и где-то припрятал, но и это было не так. Просто этот человек мне чем-то импонировал.

Хотя Барт и уязвил меня минуту назад своим «Aut Caesar, aut nihil», я по-прежнему говорил откровеннее, чем привык, поскольку был в нем крайне заинтересован. Не могу сказать, когда именно стремление раскрыть это дело стало моей навязчивой идеей. Поначалу к обезличенности источника зла я относился как к своего рода правилу игры, с которым необходимо считаться. Сам не знаю, когда эта игра меня затянула, чтобы потом отвергнуть. Я поверил в обещанные ужасы, у меня были доказательства, что это не выдумка, – я едва не пережил их, но все оказалось иллюзией. Я не удостоился приобщения. Сыграл Адамса как умел, но не соприкоснулся с его судьбой, ничего не испытал, а поэтому и ничего не узнал. Быть может, слова Барта так меня задели именно потому, что в них была правда. Фрейдист Керр, коллега Фицпатрика, тоже фрейдиста, наверняка сказал бы, что я все поставил на карту, предпочтя скорее погибнуть, чем проиграть, именно погибнуть, поскольку я проигрывал; мою ставку на Адамса и всю операцию он свел бы к фрейдистской схеме влечения Танатоса[14]14
  влечение к смерти.


[Закрыть]. Наверняка бы так сказал. Все равно. Помощь Барта была как бы нарушением кодекса альпинизма, я уступал дорогу, чтобы позволить затащить себя в гору на веревке, но лучше уж так, чем полный провал. Я не хотел и не мог покончить с этим делом так, словно меня выставили за дверь.

– Поговорим о методе, – вернул меня к действительности голос Барта. – Вы произвольно ограничили количество рассматриваемых случаев и разделили их на существенные и несущественные.

– Вы так считаете? Почему?

– Потому что случаи разделились не сами по себе. За дискриминант существенных вы приняли безумие и смерть, по меньшей мере безумие, если даже оно не привело к смерти. Однако сравните поведение Свифта и Адамса. Свифт сошел с ума, так сказать, с размахом, а то, что Адамса донимали галлюцинации, вы узнали только из его писем к жене. А сколько могло быть случаев, о которых вы вовсе не знаете!

– Простите, – возразил я, – тут уж ничего не попишешь. Вы зря нас обвиняете, мы столкнулись с классической дилеммой при изучении неизвестных явлений. Чтобы их четко разграничить, надо знать причинный механизм, а чтобы познать причинный механизм, следует четко разграничить явления.

Он посмотрел на меня с явной благосклонностью:

– Ах, значит, и вам знаком этот язык. Надо думать, не от сыщиков?

Я не ответил. Он потер подбородок.

– Да, это действительно классическая дилемма индукции. Итак, поговорим об отвергнутых вами фактах. О тех следах, которые вы сочли ложными. Имелись ли следы, которые обнадеживали, но в конце концов обрывались? Было что-нибудь подобное?

Теперь я посмотрел на него с уважением:

– Да. Был один любопытный след. Мы ждали от него многого. Все американцы из числа жертв перед поездкой в Италию побывали в одной из клиник доктора Стеллы. Вы слышали о нем?

– Нет.

– Говорят про него разное: одни называют великолепным врачом, другие – шарлатаном. Пациентов с ревматическими недомоганиями он направлял на сероводородные ванны в Неаполь.

– Однако!

– Я тоже в свое время подскочил, услышав об этом, но это ложный след. Стелла считал, что сероводородные источники близ Везувия самые лучшие, а ведь у нас в Штатах достаточно своих собственных. Больные, которых ему удавалось склонить к поездке, все-таки составляли меньшинство: это неправда, что американцы сорят деньгами. Когда пациент заявлял, что не может себе позволить Везувий, Стелла направлял его к американским источникам. Мы разыскали этих людей. Их около сотни. Все они живы, здоровы, вернее, некоторые из них так же скрючены ревматизмом, как и до этих ванн, но, во всяком случае, мы не обнаружили ни одной смерти итальянского типа. С этими пациентами Стеллы все в порядке. Если они и умирали, то самым естественным образом – от инфаркта или рака.

– Может, у них были жены, семьи, – задумчиво произнес Барт.

Я невольно улыбнулся:

– Доктор, уже и у вас заработали жернова, которыми перемалывают в агентстве это дело… Разумеется, у большинства были семьи, но хватало и вдовцов и старых холостяков, а впрочем, разве жена и дети – это панацея? Противоядие? И от чего, собственно?

– Только преодолев море глупостей, приходят к истине, – нравоучительно, но весело произнес Барт и спросил: – А вы знаете, сколько пациентов этот Стелла направил в Неаполь?

– Знаю. И это самое удивительное во всей истории. Когда я об этом думаю, мне всегда чудится, что я на волосок от разгадки. Он послал в Неаполь двадцать девять ревматиков. Среди них пятеро наших американцев: Осборн, Бреннер, Коберн, Хайне и Свифт.

– Пятеро из семи американцев?

– Да. Ни Эммингс, ни Адамс не лечились у Стеллы. Бригг тоже, но его мы, как я уже сказал, не причислили к жертвам.

– Высокий показатель! А остальные, еще двадцать четыре пациента Стеллы?

– Эту статистику я знаю наизусть… Шестнадцать он направил тогда, когда подобных происшествий еще не случалось. Все вернулись в Штаты живыми-здоровыми. В минувшем году он направил тринадцать человек. Из них пятеро – жертвы…

– Пятеро из тринадцати. А среди тех восьми, с которыми ничего не произошло, были люди, схожие с погибшими?

– Да. Даже в трех аспектах: одинокие, состоятельные, под пятьдесят. Все возвратились. Живут и здравствуют.

– Только мужчины? Женщин Стелла не лечил? Почему?

– Нет, лечил. Еще до этих происшествий направил в Неаполь четырех, а в прошлом году двух женщин. В этом сезоне ни одной.

– Откуда такая диспропорция полов?

– Клиники Стеллы приобрели известность преимущественно как мужские. Нарушения потенции, облысение, потом перестали на это упирать, но уже утвердилось мнение, что Стелла – специалист по мужским недугам. Этим объясняется диспропорция.

– Вы так считаете… А ведь ни одна женщина не погибла, а одиноких пожилых дам и в Европе хватает. Есть ли у Стеллы клиника в Европе?

– Нет. Жертвы из Европы с ним ничего общего не имели. Это исключено. Ни один из этих европейцев за последние пять лет в Штаты не приезжал.

– Исследовали ли вы возможность действия двух отдельных механизмов – одного против американцев, а другого против европейцев?

– Да. Мы сравнивали эти две группы, но это ничего не дало.

– А почему, собственно, Стелла всех направлял в Неаполь?

– Очень просто. Он итальянец, натурализовавшийся в Америке, его семья откуда-то из-под Неаполя, и он, вероятно, был в этом как-то заинтересован, поскольку поддерживал связь с итальянскими бальнеологами, с доктором Джионо, например. Ознакомиться с перепиской нам не удалось: врачебная тайна; но то, что он рекомендовал своих пациентов итальянским коллегам, представляется вполне естественным. Во всяком случае, в таком альянсе мы не усмотрели ничего подозрительного. Полагаю, что за каждого пациента он получал какой-то процент.

– Как вы объясняете загадочное письмо без текста, пришедшее на имя Миттельгорна после его смерти?

– Думаю, его прислал кто-то из родни, кто знал обстоятельства его смерти и, подобно миссис Барбур, был заинтересован в продолжении расследования, но не хотел или не мог вмешиваться столь явно, как она. Кто-то убежденный в уголовной подоплеке дела решил снова возбудить подозрения и заставить полицию вернуться к следствию. У Миттельгорна были родственники в Швейцарии, а письмо пришло именно оттуда…

– Были среди пациентов Стеллы наркоманы?

– Да. Двое, но не хроники. Оба пожилые мужчины: вдовец и старый холостяк. Оба приехали в Неаполь в конце мая – начале июня прошлого года, оба купались, загорали, словом, по статистике, подвергались максимальной опасности, однако вышли целыми и невредимыми. Добавлю еще, что первый был чувствителен к пыльце растений, а второй – к землянике!

– Это ужасно! – воскликнул Барт.

– Вы рассчитывали на аллергию, да? Я тоже.

– А что они принимали?

– Земляничник – марихуану, а тот, что с поллинозом, – ЛСД, но от случая к случаю. Запасы ЛСД у него кончились еще до возвращения в Штаты, может, поэтому он и уехал раньше, прервав лечение. Как по-вашему? Уехал потому, что не смог ничего достать в Неаполе. Полиция как раз в это время ликвидировала разветвленную ближневосточную сеть с итальянским плацдармом, а уцелевшие поставщики затаились, словно мыши под метелкой…

– Земляничник… – пробурчал Барт. – Ну да. А психические болезни?

– Только отрицательные данные. Вы знаете, как это бывает; в роду почти всегда можно кого-то обнаружить, но это слишком далекие ответвления. И в группе жертв и в группе уцелевших пациентов Стеллы царило психическое здоровье. Вегетативный невроз, бессонница, вот и все. Это среди мужчин. Что касается женщин, то были три случая – меланхолия, климактерическая депрессия, попытка самоубийства.

– Самоубийство? Ну?

– Типичная истерия, так называемый крик о помощи; травилась при обстоятельствах, гарантирующих спасение. В нашей группе все наоборот: никто не афишировал манию самоубийства. Характерна абсолютная решимость – если первая попытка не удавалась, делалась вторая.

– Но почему только Неаполь? – поинтересовался Барт. – А Мессина? Этна? Ничего?

– Ничего. Вы, конечно, понимаете, что мы не могли учесть все сероводородные источники мира, но итальянские обследовали. Абсолютно ничего. Кого-то сожрала акула, кто-то утонул…

– Коберн тоже утонул.

– Да, но в припадке безумия.

– Это точно?

– Почти. О нем известно сравнительно немного. Собственно, только то, что он не притронулся к своему завтраку, но спрятал гренки, масло и яйца в коробку из-под сигар, а часть положил перед тем, как выйти из гостиницы, на карниз за окном.

– Вот оно как! Он заподозрил яд и хотел, чтобы птицы…

– Конечно. А с коробкой, наверное, хотел отправиться к токсикологу, но утонул.

– Что показала экспертиза?

– Это два толстых тома машинописи. Мы употребили даже дельфийский метод – голосование экспертов.

– И?..

– Большинство высказалось за неизвестное психотропное средство, отчасти сходное по действию с ЛСД, что, однако, не означает сходства по химической структуре.

– Неизвестный наркотик? Странное заключение.

– Не обязательно неизвестный. По их мнению, это могла быть и смесь хорошо известных веществ, часто симптомы синергизма нельзя свести к действию отдельных компонентов.

– А голос меньшинства?

– Острый психоз с невыявленной этиологией. Вы же знаете, как много могут говорить специалисты, врачи, когда абсолютно ничего не понимают.

– Знаю прекрасно. Не смогли бы вы теперь повторить свой обзор с точки зрения типологии смертей?

– Пожалуйста. Коберн утонул нечаянно или сознательно. Бреннер выскочил из окна, но выжил.

– Простите, что с ним сейчас?

– Он в Штатах, жив, хотя и болен. Помнит случившееся в общих чертах, но не хочет к этому возвращаться. Официанта он принял за мафиозо, думал, что его преследуют. Ничего больше он сказать не мог. Продолжать?

– Конечно.

– Осборн пытался сбежать на автомобиле, но зачем-то вышел на шоссе. Его задавила машина. Виновник не обнаружен. Эммингс дважды хотел покончить с собой. Застрелился. Лейге, швед, добрался до Рима и бросился с Колизея. Шиммельрейтер умер естественной смертью в больнице от отека легких после острого приступа безумия. Хайне едва не утонул, а в больнице вскрыл себе вены. Его удалось спасти, но вскоре он умер от крупозного воспаления легких. Свифт уцелел. Миттельгорн дважды пытался покончить с собой с помощью снотворного, потом выпил пузырек йода. Умер от ожога желудка. Тиц погиб при аварии на автостраде. Наконец, Адамс скончался во сне от удушья при невыясненных обстоятельствах в римской гостинице «Хилтон». О Бригге ничего не известно.

– Спасибо. А те, что уцелели, запомнили какие-то первые симптомы?

– Да. Дрожь в руках и изменение вкуса пищи. Об этом мы узнали от Свифта. Бреннер, соглашаясь с тем, что еда изменила вкус, не помнил, однако, о дрожи в руках. Вероятно, у Бреннера после всех переживаний проявился так называемый остаточный психический дефект, поэтому он и запамятовал. Таково мнение врачей.

– Разброс в схеме смертей значителен, видимо, самоубийцы обращались к доступным средствам, к тому, что было под рукой. А каков результат исследования с точки зрения cui prodest[15]15
  кому выгодно (лат.).


[Закрыть]?

– Вы имеете в виду материально заинтересованных лиц? Что из того, если имеются наследники, когда между ними и любой из этих смертей невозможно установить связь.

– Пресса?

– Полиция старалась блокировать информацию, чтобы не осложнять следствие. Разумеется, местная печать помещала заметки о каждой из этих смертей, но они тонули в рубриках происшествий. Только какая-то газета в Штатах, забыл, какая именно, намекала на роковую судьбу пациентов Стеллы. Сам Стелла утверждал, что эти намеки делают озлобленные конкуренты. Тем не менее в нынешнем году ни одного ревматика в Неаполь он не направил.

– Перестал, значит! Разве это не подозрительно?

– Не очень. Еще один подобный случай, и скандальная газетная статья нанесла бы ему ущерб, которого не покрыла бы выручка от всего предприятия. Комиссионные наверняка были мизерные.

– Я предлагаю игру, – сказал Барт. – Она называется «Как погибнуть в Неаполе при загадочных обстоятельствах?». Какими качествами необходимо для этого обладать? Вы мне поможете, хорошо?

– Охотно. Здесь имеют значение пол, возраст, телосложение, недуги, материальное положение и некоторые другие особенности, которые я постараюсь перечислить. Надо быть мужчиной лет под пятьдесят, желательно рослым, пикнического или атлетического сложения, холостяком либо вдовцом, во всяком случае, прибыть в Неаполь в одиночку. Учитывая случай с Шиммельрейтером, следует признать, что быть состоятельным не обязательно. Зато полезно совсем не знать итальянского языка или едва-едва говорить на нем.

– Никто из них не владел итальянским?

– Никто. Перехожу к незначительным деталям. Чтобы погибнуть, не следует страдать диабетом.

– Это еще почему?

– Никто из жертв диабетом не страдал. А те пятеро диабетиков, которые были среди ревматиков, направленных Стеллой в Неаполь, вернулись домой целехонькими.

– Как это объясняли ваши эксперты?

– Не знаю даже, что вам сказать. Они рассуждали об обмене веществ, об ацетоновых телах, которые могут служить противоядием, но другие специалисты, не столь, быть может, блестящие, зато более добросовестные – впрочем, это только мое впечатление, – оспаривали их выводы. Ацетоновые тела возникают как реакция на отсутствие в крови инсулина, а сейчас любой диабетик регулярно принимает соответствующие лекарства. Следующая необходимая особенность – аллергия. Чувствительность к цветущим травам, поллиноз, астма. Однако были люди, которые отвечали всем этим условиям, и с ними ничего не произошло. Например, пациент Стеллы, которого я назвал «земляничником», и второй – с насморком.

– Состоятельные, одинокие, пожилые, принимали серные ванны, все атлетического сложения, аллергики, не знали итальянского?

– Да. Принимали одни и те же лекарства против аллергии, в том числе и плимазин.

– Что это?

– Антигистаминный препарат с примесью риталина. Риталин – это хлористо-водородная соль ацетилированного фенилальфапиперидила. Одна из составных частей плимазина – пирибензамин снимает аллергическую реакцию, но вызывает сонливость, затормаживает рефлексы; тем, кто водит машину, приходится принимать его с добавлением стимулятора – риталина.

– Вы еще и химик!

– Сам принимаю это много лет. Каждый аллергик отчасти сам себе врач. Плимазин – швейцарский препарат. В Штатах я принимал тамошний его эквивалент. Итак, плимазин. Но тот, с насморком, Чарльз Деккер, тоже принимал плимазин, а ведь ни один волос не упал с его головы… Постойте!..

Я замер с полуоткрытым ртом как идиот. Барт молча глядел на меня.

– Они все лысые… – наконец выдавил я.

– Лысые?

– Начинающие лысеть. Подождите! Да. У Деккера тоже проявилась тонзура на темени, однако – ничего.

– Зато вы не лысеете, – заметил Барт.

– Что? Ах да, я не лысею. Это недостаток? Но раз с Деккером ничего не случилось, хоть он и начал лысеть… Впрочем, какая может быть связь между облысением и приступом безумия?

– А какая – между безумием и диабетом?