Текст книги "Черное и белое (сборник)"

Довольно большое количество исследователей, занимающихся потенциальными возможностями генетической биологии, выражают уверенность, что как создание запасных органов для человека, так и продление средней продолжительности жизни до ста лет находится в области наших реальных возможностей. Уже говорят о проектах технобиологических устройств, называемых искусственными матками. Имеются даже оптимисты, уверяющие, что на границе медико-биологического прогресса виднеется реальное бессмертие человека.

Перспектива выращивания человеческих органов представляется правдоподобной, однако очевидно, что эффективная борьба со смертью невозможна. Специалисты-медики знают, что процесс биологического старения организма, который проявляется в изменяющейся с возрастом структуре мускулатуры, начинается еще до 25-го года жизни.

Все полосатые мышцы состоят из двух видов волокон, из которых одни более короткие и способны сокращаться в быстром темпе, в то время как другие, значительно длиннее, работают дольше и медленнее. Как выявили сравнительные исследования бегунов, марафонцы обладают, как правило, большим количеством волокон, работающих устойчиво и медленно, зато у спринтеров противоположная пропорция. С возрастом у всех людей неотвратимо – ибо задано генетически – в мускулатуре происходят процессы детериорации, то есть постепенной атрофии – потери мышечной массы, при которой медленно сокращающиеся волокна начинают доминировать над волокнами, быстро сокращающимися.

Стареющий человек может замедлить потерю мышечной массы, но не может ни остановить этот процесс, ни изменить ухудшающуюся с течением времени пропорцию между медленными и быстрыми волокнами. В 80-летнем возрасте мускулатура человека составляет примерно 50 процентов от ее состояния полувековой давности. Очевидно, что проблема снижения двигательной активности, хорошо известная как так называемое старческое одряхление, не следует только из потери объема мускулатуры, потому что в некоторой степени параллельно происходят процессы торможения в центрах нервной системы, заведующей динамикой и статикой человеческого тела, которыми управляет мозг, координатором же движений является мозжечок. Одновременно происходит большое количество других ухудшений в функционировании организма.

Однако следует подчеркнуть, что сегодня медицина по крайней мере не отождествляет старение и старость с болезнью. Весь жизненный процесс, начиная с зачатия, и далее проходящий через эмбриональный, младенческий, детский период созревания, зрелый возраст и заканчивающийся старостью, – генетически запрограммирован у всех без исключения многоклеточных организмов, к которым, безусловно, относится и наш вид.

Предсказание небывалых успехов в вопросах продления жизни свидетельствует об элементарном невежестве в области биологии. Когда-нибудь органы, без четкого функционирования которых нельзя жить – сердце, почки, печень, поджелудочная железа и т. п., – действительно удастся заменять новыми, выращенными путем клонирования и накопленными в банках человеческих органов. Как-нибудь можно будет задерживать склеротизацию сосудистой системы и ухудшение нейронной структуры мозга, но, однако, речь всегда будет идти только о притормаживании в основном неотвратимых процессов.

Продление фазы поздней старости представляется, однако, менее желательным, чем обеспечение как можно более длительного существования организма в период полноценной зрелости. Зато мысль, что удастся продлить жизнь человека до каких-нибудь 200 лет, является абсурдом, потому что такого рода перемена потребовала бы полной перестройки нашей наследственной субстанции, что было бы равнозначно ликвидации вида Homo sapiens в таком воплощении, в каком его сформировала естественная эволюция на Земле.

Между видами имеются значительные различия в длительности жизни, и причины этого еще не очень хорошо выявлены. Мы, собственно, не знаем, почему крокодилы живут сто лет, лошади двадцать, а собаки только полтора десятка лет. В мире растений мы сумеем указать на представителей мафусаилового возраста по нашим меркам; к ним принадлежат американские секвойи – великаны, достигающие возраста 300 лет. Но что привело к такому большому разнообразию в вопросе продолжительности жизни – этого мы еще не можем определить.

Фрэнсис Фукуяма, отличающийся всесторонней некомпетентностью, особенно в излюбленных им темах, не разочаровывается, постоянно попадая пальцем в небо. По профессии он что-то вроде самозваного футуролога, которые, как известно, страдают полной амнезией в области широкого диапазона своих ошибочных предсказаний. И вообще ошибки не расхолаживают их страстного увлечения прогнозами.

Уже в названии эссе Фукуямы «Продление жизни»[81]81
  См. одноименную главу в кн.: Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее. – М.: АСТ, 2004.


[Закрыть] есть противоречие, поскольку тот факт, что мы живем дольше, чем, например, наши пещерные предки, ни в коей мере не следует из дарвиновского естественного отбора. Практически мы почти не отличаемся от них набором наших генотипов, а главная причина того, что пещерные люди в среднем не доживали до тридцати лет, а мы в относительно благополучных странах доживем до семидесяти – это разница в социальных и биологических условиях. Потенциал биологического существования у наших протопластов в основном был такой же, как и у нас. Однако же их жизнь прерывали причины, с какими сегодня в основном мы сумели справиться. Ведь до XIX века никто не имел понятия о существовании бактерий, и окружающая наших предков жизненная среда действительно отличалась от нашей во многих отношениях. Они становились жертвой хищников, климатических изменений, а также антисанитарии. Они считали, что отданы на милость и немилость богов, волшебников, сглаза и всех тех таинственных сил, в которые они верили так упорно и долго, что из этих ошибочных представлений даже родились древние мифы. Одним словом, первобытные люди, также как люди эпохи Античности и Средневековья, относительно собственных жизненных процессов были полными невеждами.

Прогресс в наших знаниях терапии и профилактики, или – одним словом – в медицине в широком понимании, постепенно способствовал продлению жизни не посредством изменения управляющих ею генов, а только благодаря противодействию факторам, которые сокращают срок жизни, заданный наследственным потенциалом. Потому что этот потенциал, детерминированный устойчивостью наследственной плазмы, не изменяется тысячи лет, а в оптимальном темпе эволюционных перемен – многие сотни тысячелетий, но чаще – миллионы лет. Я сам могу служить почти классическим примером продления жизни как следствия прогресса в современной терапии, поскольку мой отец умер из-за болезни сердца, не дожив до семидесяти четырех лет, я же перешагнул уже восьмидесятилетний рубеж.

Не изменения генов, а современная фармакология и терапия делают возможным продление жизни людям, зачастую достигающим в таких странах, например, как США, девяноста лет. Именно эта совокупность процессов является причиной старения населения богатых стран, а именно Запада, и приносит известные нам уже сегодня перегрузки так называемой системы социальной защиты. Зато возможность вмешательства в наследственную субстанцию или наше освоение так называемой генной инженерии в отношении к людям все еще остаются очень скромными. Толстые тома, рассказывающие о достижениях современной медицины, с течением времени все больше увеличиваются в объеме, поскольку спасающие жизни врачебные вмешательства, включая хирургические, часто даже превосходят ожидания прошлого столетия. Однако опыт учит нас, что принципиально подлежит продлению не детородный период обоих полов, а, прежде всего, наступающий после него период детериорации, обычно называемый старением. Отрасль медицины, известная как гериатрия, также дает возможность продлевать старость, но границей является возраст порядка ста лет. Продление старости за пределы этой условной границы было бы во всех отношениях вредно для общества, поскольку вся огромная тяжесть поддержки немощных старых людей легла бы на сокращающееся число работоспособных молодых. Поэтому Фукуяма напоминает об этой опасной перспективе, но, главным образом, в ее социологическом аспекте. Зато цитируемые им оптимисты, или генетики, в своих высказываниях достигшие уже почти человеческого бессмертия, принципиально ошибаются. Американец Хаселтайн, представляющий нам картину вечной земной жизни, не воспринимается профессиональными биологами.

С некоторым преувеличением можно сказать, что почти все органы нашего тела могут быть заменены, и не только благодаря трансплантации, но и посредством введения материнских клеток, с одним исключением: если бы даже можно было на место старого мозга поставить в черепную коробку старика новый мозг, по сути, мы совершили бы скрытое убийство, поскольку идентичность сознания старика была бы уничтожена, замаскирована новым «пустым» мозгом. В перспективе ближайших ста или двухсот лет не будет недостатка в возможных усовершенствованиях головного мозга, но информационный объем тканей, фиксирующих полученную информацию, непременно должен быть ограничен. Издавна хорошо известная возрастная неустойчивость кратковременной памяти, дающей нам возможность сиюминутной ориентации, может быть изменена, в отличие от постоянной памяти. На эту тему сейчас ведутся не только теоретические рассуждения. Однако, чтобы человек мог переступить порог сто двадцатого года жизни, следовало бы, несомненно, удалить у него значительную часть памяти, отвечающую за сохранение личной идентичности. Распространенные мнения о значительных резервах, или пустых областях, нашей памяти, которые будут заполнены в будущем, это безответственные фантазии для каждого, кто мало-мальски ориентируется в хранящей информацию архитектуре человеческого мозга.

Наверняка можно себе вообразить настолько продуктивные операции генной инженерии, что благодаря им можно было бы создать более вместительный мозг, чем наш, но бо́льший мозг, естественно, означает большую черепную коробку, бо́льшая же черепная коробка требует расширения родового канала у женщин, что невозможно сделать без серьезного изменения костного состава таза; это же, в свою очередь, привело бы к преобразованию значительных частей человеческого скелета. Это представляется тем более нежелательным потому, что построение «нового человека» потребовало бы применения метода проб и ошибок, который стоит в радикальной оппозиции к медицинской деонтологии[82]82
  Совокупность этических норм и принципов поведения медицинских работников при выполнении ими своих профессиональных обязанностей (от греч. Deon – долг).


[Закрыть]. Ведь первым ее принципом является primum non nocere[83]83
  Не навреди (лат.).


[Закрыть]. Разумеется, я даже не касаюсь в этих кратких замечаниях законодательных аспектов при проведении пренатальных исследований для удаления на самой ранней стадии развития зигот, проявляющих патологические изменения. Значительную часть таких зигот организм оплодотворенной женщины удаляет сам, без ее ведома. Однако существует очень много признаков дефектного строения генотипа, которые не производят подобный отсев.

Краткое подведение итогов мечтаний о вечной бренности нашей жизни можно выразить следующим образом: человек, возникший в процессе естественной эволюции, смертен и за редкими исключениями не может преодолеть барьера столетнего возраста. Его могло бы преодолеть какое-нибудь существо, спроектированное генинженерами в процессе не существующей даже в общих чертах автоэволюции, но это был бы уже совершенно другой вид разумного существа. В целом же добавлю, что справедливо требуемая всеобщая свобода слова должна быть ограничена условием, что о проблемах, требующих действительно профессиональных знаний, можно говорить только хорошо подготовленным экспертам.

Сейчас лето – мертвый сезон, но в последнее время почти не обращают внимания на время года. На страницах прессы, причем не ежедневной, а научно-популярной, появляются заявления ученых, которые не скупясь обещают значительное увеличение продолжительности жизни человека, в исключительных же случаях даже авторитетно предрекают новую эру – эру бессмертия. Действительно, мы живем в эпоху запасных частей, к которым также принадлежат такие важные человеческие органы, как сердце, почки, печень или бедренные суставы. Имеются примеры, когда приверженцы значительного продления жизни создавали специальные хранилища, накапливая почти все, что может быть естественно пересажено или искусственно протезировано. Характерным является то, что авторы таких сенсационных заявлений, зачастую дипломированные, сами не пожилые люди. После активного распространения своих вздорных идей, которые, как правило, встречают доброжелательный интерес публики, они без шума сходят со сцены, то есть исчезают бесследно. Особо раздражают уверения о возможности удвоения срока средней продолжительности жизни, представляемого как достаточно реалистическое. Отдельные органы действительно можно пересаживать, но ведь есть один, который никоим образом заменить не удастся. Я имею в виду мозг. Как можно узнать из любого современного учебника по нейрофизиологии, именно в мозге происходят почти все процессы, решающим образом оказывающие влияние на нормальное функционирование нашего тела и нашей психики. Однако мало кто отдает себе отчет в том, что мозговые центры, управляющие как симпатической, так и парасимпатической нервной системой, ведают даже такими мелочами, как потливость отдельных участков кожи или темп роста и биохимический состав наших ногтей.

Если даже предположить, что замещение старого мозга новым возможно, это означало бы просто создание совершенно другого человека вместо прежнего владельца этого органа. Поэтому такая процедура, как исключительно фиктивное продление жизни, была бы не только напрасна, но и представляла бы собой нечто вроде убийства, совершенного в отношении оперируемого. Новый мозг должен стать источником новой субъективной тождественности. Несмотря на это, статьи, представляющие возможность замены всех вышедших из строя органов, появляются непрестанно и обещают нам, смертным, выдуманный заменитель почти-бессмертия.

Во что верит тот, кто не верит?

Подтверждая получение письма от ксендза[84]84
  Listy do Stanisława Obirka SJ, 2001. © Перевод. Язневич В.И., 2012.
  Настоящий текст представляет собой основную часть из писем Станислава Лема польскому священнику иезуиту, главному редактору журнала «Духовная жизнь» («Życie Duchowe») Станиславу Обиреку, который, кстати, впоследствии стал крестным отцом внучки писателя. Переписка осуществлялась по электронной почте при посредничестве секретаря писателя.


[Закрыть] с содержащимся в нем вопросом «Во что верит тот, кто не верит?», отвечаю следующее.

Согласно «Большому варшавскому словарю»: «верить» – это то же самое, что «исповедовать какую-либо религию». Таким образом, семантически неизменная трансформация поставленного ксендзом вопроса внешне противоречива, как значащая только то, какую религию исповедует тот, кто не исповедует никакой. Указанное противоречие освобождает меня от ответа, поскольку заданный вопрос приблизительно равен следующему: «Как существует то, чего не существует». В моем понимании логика обязательна в той же степени для сторонников различных вероисповеданий, как и для атеистов, поэтому, собственно говоря, на этих словах я мог бы закончить свой ответ. Однако могу добавить, что я впитываю огромное количество убеждений, уверенностей, предположений, догадок, гипотез и даже ряда предсказаний будущего, но все это касается исключительно бренного существования, поскольку я отрицаю любую форму трансценденции.

Я не принадлежу к так называемым воинствующим атеистам, тем, кто занимается, например, поиском неудобоваримых кусков в Священном Писании христиан. Я не намерен также убеждать сторонников какой-либо религии, что, служа ей, они бесполезно тратят жизнь, но если мне задают вопрос таким образом, как это сделал ксендз, то я отвечаю, соглашаясь с Колаковским: «Религия – это способ, при помощи которого человек воспринимает жизнь как неизбежное поражение». Что же касается моих убеждений, выходящих за рамки беллетристики, я представил их в ряде книг, к чтению которых ни в коей мере не смею призывать ксендза-редактора.

Раз уж ксендз воспринял мой ответ как уклончивый и при этом сообщил, что мои небеллетристические книги имели честь оказаться в его библиотеке, – попробую ответить тем способом, который выражает мои убеждения, но не мою веру. Согласно моим убеждениям фронт так называемого технобиотического развития, расширяющийся все быстрее и быстрее, будет угрожать основам любой религиозной веры. Разумеется, каждая конфессия может и будет защищаться ссылками на известные, снимающие противоречия заявления вроде «credo, quia absurdum est» или «quia impossibile est»[85]85
  «Верю, потому что это абсурдно» и «потому что это невозможно» (лат.) соответственно.


[Закрыть]. Я допускаю, что появится сложный на сегодняшний день для определения пограничный порог аккумуляции данных, исходящих из нашего опыта, который сделает весьма затруднительным удержание веры в доброжелательном – главным образом – объеме трансценденции. Модели граничных процессов такого рода, которые размывают основы верований, высказанные с сатирической эмфазой, можно найти, например, в «Двадцать первом путешествии» в моих «Звездных дневниках». Такие критики, как Ежи Яжембский, довольно точно осуществляли небеллетристическое толкование содержащихся в названном тексте смыслов.

Правда, картины такого рода борьбы, то есть эмпирического наступления и конфессионной обороны, я изображал гротескным образом. Правда также, что я считаю биотехническое ускорение, уже направленное на человека, большой угрозой, поскольку перед нами возникла вероятность разрушения биологических основ нашего вида. Стивен Хокинг недавно объявил автоэволюционное изменение нашего вида почти обязательным в секулярном измерении. Хронометров, определяющих такого рода изменения hominis sapientis[86]86
  Человеческая общность (лат.).


[Закрыть], нет. Однако же ускорение возрастает, из генетики родилась геномика, из геномики – протеономика, и научная периодика обрушивает на меня потоки информации, перед которой очень трудно устоять. Дело в том, что мы никак не влияем на темп вторжений в субстанции человека – как и на любой автокаталитический процесс большого масштаба. То, что я считал возможным, происходит скорее, чем я мог себе это представить как обычный представитель вида homo. Мысли на эту тему рассеяны в различных моих текстах, которые создавались не на пороге эры опасных триумфов биотехнологии, а во времена безразличного молчания, то есть фактически в вакууме. Это значит, что осуществившиеся предсказания не вызывают у меня удовлетворения.

В завершение предыдущего письма ксендз написал: «Я был бы искренне рад, если бы Вы захотели кратко изложить причины несостоятельности веры тем людям, для которых именно вера является основой надежды». Благодаря переписке с ксендзом я понял, что имею дело с человеком благородным и разумным. Однако исполнение высказанного им желания невозможно. Почему? Как известно, Эйнштейн в первый раз получил Нобелевскую премию не за теорию относительности, ибо наверняка она казалась для шведской Академии слишком фантасмагоричной, а за объяснение броуновского движения. Оно обосновано математически, поэтому если бы кто-то спросил о нем или самого Эйнштейна, или же другого компетентного в данном вопросе эксперта, и рассчитывая, что ответ будет «изложен кратко», он услышал бы примерно такое: «нечто крошечное все время хаотично движется».

По проблеме, затронутой вами, мириады томов написаны, мое же убеждение о не существовании конфессионно определенной трансценденции словно изначально было продиктовано мне каких-то семьдесят лет назад в виде своего рода равнодушия к вопросам религии. И это первоначально довольно примитивное и наивное юношеское равнодушие преобразовывалось в ходе последующих семидесяти лет моей жизни в информацию, которая подтверждала его, углубляла и усиливала. В переносном смысле я могу сказать, что все, чему я учился (по образованию я не гуманитарий), только цементировало мою уверенность в том, что любое существование, любое бытие, имеющее начало, имеет также конец. Я понимаю это таким образом, что после моей смерти со мной будет точно то же самое, что было перед моим рождением. Я также считаю, что эта бренность космически универсальна. Огромные потоки, если не сказать – потоп данных, подтверждающих это принципиальное убеждение, мы можем наблюдать на всем пути своего существования. Какая-то их часть, допускаю, нашла отражение в нескольких десятках написанных мною книг. Поскольку ни эти книги, ни опыт своей жизни я не могу кратко сформулировать, то и не могу, несмотря на величайшее желание, удовлетворить просьбу ксендза. Отмечу только, что, как я написал уже в первом направленном ответе: атеизм мой не является воинствующим по отношению к какой-либо вере, причем я считаю, что все сосуществующие религиозные верования равноправны. Допускаю, что если бы ксендз родился на Тибете, то стал бы буддийским монахом, но, разумеется, у меня нет никаких данных для подтверждения вышеприведенной экстраполяции. В определенном, как я считаю, глубоком смысле человек в целом верует или не верует. Я не верую.